Приручая бурю

Гаю, похоже, нравилось целоваться — и он охотно продолжал это делать, обняв Алентира за талию и иногда слегка постанывая. Многие, слишком многие случайные любовники считали поцелуи лишними и были скорее правы: к чему сантименты, если два усталых морехода решили поразвлечься? Алентир понимал. У таких, с клеймом Дракона на спине, живущих “для покровителя”, часто вообще никакой личной жизни не бывает. Только редкие и довольно механические удачные моменты. Примешай к ним какие-то чувства, кроме желания снять напряжение, и голова перестанет быть свежей и трезвой, а это — профессиональный провал. Тайную семью могут взять в заложники, любовника — шантажировать, подкупить или убить… У неуязвимости и незаметности высокая цена. Алентир прикрывал смущение шутками, Гай — напором и нарочитой грубостью. И то и другое было лишь плохой повязкой на старых ранах… и вот, стоило проявить немного ласки, как Гай потянулся к ней, не в силах сопротивляться — но в какой-то момент открыл глаза и чуть не отпрянул. Это было так до обидного… неправильно? Алентир не умел ничего делать наполовину: для него происходящее не было обычной, ничего не значащей интрижкой, и он не хотел… лепить из них двоих ничего не значащую интрижку только потому, что и сам не особенно представлял, как бывает иначе. Снова он не знал, за что браться, снова хотел успеть всё и всюду: вжимал Гая в стул, обхватив ногами, и прижимался сам — нагло и бесцеремонно; целовал его шею, плечи, ключицы — везде, где мог дотянуться… отвёл с его лица волосы — мягкие, непривычно короткие, — обхватил ладонями щёки — и снова приник к губам… очерчивал пальцами линию челюсти, скулы, нить шрама, змеящуюся по коже; другие шрамы — искал на ощупь и заводился так, что перед глазами всё плыло, а руки — дрожали... И снова Алентир первым понял, что если продолжать в том же духе, то… потом им будет куда трудней разобраться с логистикой. — Подожди… — просипел он, отстраняясь. — Слива. Давай я... схожу за сливой… — Иди. Я бы тебе и насухую дал, но эдак приятнее, — фыркнул Гай. Они могли бы посоревноваться, кто выражал смущение более неуклюже, и Алентир сдаваться без боя не собирался. — Благородному мужу надлежит позаботиться об удовольствии своего партнёра, — заявил он нарочито высокопарно — и с неохотой поднялся на ноги. Тут же он на секунду задумался, не зная, с чего начать… потом вспомнил, что флакон остался стоять у кровати, а сидя стянуть штаны будет удобнее, чем на ходу — и с ещё большей неохотой, повернувшись к Гаю спиной, перестал на него смотреть. Вернулся уже совершенно голым — и во всеоружии, а от того, как его встретили, воспрял духом ещё сильней. Гай оставался всё там же, на стуле, но юбку успел снять — и занимался тем, что лениво, не спеша подрачивал себе, наблюдая за Алентиром; а когда тот подошёл, и не подумал вставать, только поймал за бёдра и провёл языком по его члену, поцеловал головку и слегка размазал губами слюну — приветствуя снова и наконец знакомясь чуть детальнее. — Готов к бою, я смотрю, — Гай поднялся со стула и довольно агрессивно стал "приставать": куснул у ключицы, вылизал левый сосок, втянул его в рот, сжимая губами, потом начал вытворять что-то с мочкой Алентирова уха — не забывая о том, что у него есть рука, а у Алентира — отличный стояк. Пришлось развернуть его спиной, чтобы немного утихомирить — ну, или завести ещё больше, потому что Гая ничто не смутило, и он начал ловить руки, тереться задницей. Так и захотелось прижать его к себе и тоже потереться, не проникая, кожей к коже, наслаждаясь обещанием контакта... Сработало на всё сто: просяще простонав, Гай прогнулся в пояснице ещё сильнее, потом и вовсе оперся локтями о какое-то мебельное безобразие и чуть расставил ноги, открывая к себе весь доступ. Что ж, настало время для сливы... Почувствовав в себе палец, Гай протянул — с неповторимой интонацией — коловианское ругательство, выражавшее крайнюю степень одобрения, и уже неприкрыто застонал, когда Алентир, сперва разработав его немного, нажал внутри куда нужно, погладил, помассировал... С ним не пришлось долго возиться — когда Алентир решил, что тот сможет принять и два, Гай с таким энтузиазмом начал подаваться навстречу, что всё стало совершенно ясно. Его было легко поддразнивать, и Алентир провёл уже головкой члена по входу — улыбнулся, видя, как она словно сама попадает внутрь, и не удержался, толкнулся — медленно, дюйм за дюймом, заполняя едва ли на треть, а потом... Потом он упёрся взглядом в этот проклятый ромб у Гая между лопаток, и его как под дых ударило. Нет, Алентир не согласен был делиться ни с кем — только не сейчас! И уж подавно — не с ненасытным Драконом, приложившим к этой спине свою лапу... — Подожди... — Что, опять виноград мерещится? — Гай зарычал куда-то себе в руки. — Или обломать решил? — Дай что ли… полюбоваться плодами моей работы? Вместо ответа Гай быстро обернулся и дёрнул Алентира на себя, мстительно укусив за нижнюю губу. Алентир в ответ подтолкнул его, — гардероб это, что ли? — усадил: лицом к лицу, на столешницу... Гардероб был достаточно тяжёлый — Гай упёрся в него руками, подсел, а потом поднял и развёл ноги, согнув в коленях, и откинулся на спину. Прямое приглашение не могло оставить равнодушным — Алентир беспрепятственно вошёл снова, немного нервничая, но… но теперь всё было как надо. Неугомонный Гай же чуть приподнялся, и Алентир потянул его на себя, чтобы тот, опираясь на руки, задницей сполз вниз — Алентир поймал его под бёдра, и Гай оказался на весу. Это требовало силы от обоих, но позволяло находиться совсем лицом к лицу — и неимоверно заводило. Алентир держал его под бёдра и ягодицы, бесстыдно раскрытые, и мог надевать на себя, трахать, как хотел, а Гай — только смотреть — подаваться навстречу — и целовать, покусывать за губы, сбивать дыхание, ведь часть веса удерживал только на руках. Впрочем, Алентиру не хотелось сразу начинать со скачки — он предпочёл входить очень чувственно, неглубоко и медленно. Он знал, каково это — наслаждаться уже тем, что тот, другой, наконец внутри; наслаждаться сперва фактом, потом ощущением каждого полученного дюйма, потом чужим удовольствием, и лишь потом… Гай держался — сперва глаза его были лукавы, но интимность позы он оценил: прикусил себе губу и откинул назад голову. Шея с выпирающим кадыком манила лизнуть или даже укусить, что Алентир и сделал — и одно, и другое, — как вдруг Гай пригнулся совсем близко, взглянул прямо в глаза, блаженно усмехаясь, и спросил: — Нравлюсь?.. — Очень, — честно признался он. — Кончишь в меня, — прозвучало хрипло и оборвано, то ли вопросом, то ли просьбой, то ли утверждением, приказом, желанием… Гай снова лёг на спину, чтобы Алентир мог ускориться, и расслабился так, что захотелось и правда лишить его всех сил — чтобы не проходили отметины, чтобы вообще пошевелиться не мог после… и Алентир позволил себе наконец быть жёстче, резче, решительнее, входить до конца, каждый раз — с долгим стоном, с влажным шлепком кожи о кожу… удерживая, присваивая, заполняя его и выжигая все посторонние мысли — так, чтобы Гай и думать забыл обо всём, что ждало их после, чтобы не сдерживался, чтобы позволил себе быть узнанным, быть замеченным — так, чтобы кончил только от его, Алентира, члена внутри... И у него получалось! Он чувствовал — снова, — как Гай весь вспыхивал от удовольствия, как весь для него — и ему — открывался. У него — получалось… Вскоре Гай начал рвано, не в такт постанывать, всё громче и громче, звать Тира по имени и, слава аэдра, даэдра и Тайберу, блядь, Септиму, ни разу не помянул “Горантира”. Мозг уже не очень-то хотел решать что-то. Чуть притормозить? Или будь что будет? Гай держался, но уже ощущалось, как у него подкатывало, и Алентир выбрал просто ничего не менять... Гай же — извивался, подмахивал, то взрыкивая, то ноя на одной низкой ноте, становился всё более тесным и наконец кончил, сильно сжимаясь и залив себе весь живот семенем; каждый новый толчок выдаивал из него новую порцию — и новый долгий, сладкий выдох. Наверное, он потому молчал в самом начале — на самом деле любил шуметь. Видеть, как Гай под ним кончает — вообще без рук... теперь понятно, почему он тогда кусался, — было едва ли не приятнее, чем чувствовать его неистово пульсирующее нутро, от которого Алентир — дурел, как каджит от скумы. И всё равно хотелось ещё продлить это, не завершать всё сразу — но Гай тогда попросил… обозначил чётко, чего хочет. Алентир был рад подчиниться. Многого ему и не требовалось, он был так близко… и не без труда поборол искушение ускориться: кому-то нравится, когда верхний не меняет настойчивости и после, кому-то неприятно до отвращения, а всё испортить слишком легко. Он двигался медленно, плавно; бережно — так, как Гай того заслуживал… такой чудесный, такой красивый — весь, везде… такой правильный, такой нужный… самый лучший. Алентир сам не понял, когда начал проговаривать это вслух — бессвязно, обрывисто, путаясь и сбиваясь на гласных; всю свою выдержку он тратил на то, чтобы не долбиться, как мамонт — а на то, чтобы держать за зубами язык, его уже не хватало. Гай продолжал постанывать, ему нравилось, и чем дальше, тем, кажется, сильнее снова — хотя при единственной попытке разгона он поморщился и охнул уже по-другому; вот, и стало понятно, как ему нравится после… И Алентир, заворожённый этим чудесным открытием, так и кончил — опустошённый, шалый и очень собой довольный. Кончил, как и обещал — в него, — и в награду сорвал очередной поцелуй, мягкий и сладкий, и думал в тот миг лишь об одном: "Вот оно, подлинное совершенство… Вот — алаксон…" ...Гай уснул, едва добредя до кровати. Он казался слегка поплывшим — и от вина на полуголодный желудок, и от хорошего секса — и так чередовал хихиканье, подначки, поцелуи и толчки локтем, что вряд ли отыгрывал всё это. Да и зачем уже? Особенно когда вырубаешься рядом с не менее уставшим партнёром — Алентир тоже вдруг понял, насколько всё предыдущее приключение его вымотало. Как-то соприкасаться спящий Гай не пожелал, так и лежал рядом, развалившись и пытаясь занять всё место — но к середине ночи Алентир внезапно проснулся от ощущения, что тот обнимает его за плечо... ну или случайно положил сверху руку и сполз лицом, такое ведь тоже бывает. Во второй раз разбудил его звук… самый естественный и уютный, но почему-то немного неожиданный здесь, ночью, за пределами Саммерсета — и так близко от города. — Ты слышишь? — Алентир приподнялся на локтях, до странности этим обрадованный. — Цикады поют. Он тут же смутился порыва, смутился своей смешной и нелепой радости… но Гай повернулся к нему, подставил под лохматую голову руку, и Алентир снова не смог заткнуться — как-то совсем не думая начал трещать о том, как работает у цикад звуковой аппарат, и даже изобразил колебания тимпана руками. Гай его слушал и не перебивал, вставляя иногда “ого” и “ну нихрена себе”, сам задумчиво выводил у него на груди какие-то узоры и спирали пальцем, а потом и вовсе взял его руку и стал играться с пальцами, сравнивая, переплетая со своими, щекоча ладонь... Выпустить — не получалось: Алентир был так счастлив, так переполнен этим новым, ничем не скованным чувством, что просто не мог — натрогаться, наговориться, налюбоваться, — и, кажется, был в этом счастье не одинок. Они упивались каждой минутой, жадно и невозбранно, словно догадываясь, что в следующий раз — снова как агент короля и агент императора — встретятся только спустя пять лет.