Я снова купился. Сам не верю, что можно быть таким идиотом. Но я, блядь, купился!
Наш хитрожопый манипулятор обещал, что даст нам как минимум месяц. А теперь, не позволив и недели передохнуть, опять сплавляет нас в очередную дыру. Налаживать контакт. Выстраивать мосты. Убеждать остальных в наших исключительно доброжелательных намерениях. Ага.
Драть их со всей этой фальшивой дипломатией в задницу!
И, конечно, новое задание меня бесит. А как, мать его, иначе? Когда даже этот наш последний визит мира начался с пули, всаженной мне в плечо. Я не успел сойти с трапа корабля, а меня уже подстрелили те, кого я, по настоятельным увещеваниям нашего пришибленного, обязан был задобрить. О, вот уж точно сердечный приём был! Учитывая, что именно в сердце они и целились, естественно. И если бы я в последний момент не дёрнулся, отделался бы куда большей кровью.
И может, конечно, я, как невежественный демон с Парадиза, чего-то в этой жизни до сих пор не понимаю. Но мне кажется, пытаться грохнуть парламентёра ещё до того, как он успел открыть свой рот, — признак дурного воспитания. И вообще в принципе хреновый знак, предвещающий полный провал переговоров.
Но мне, блядь, повезло с напарником. Как же мне повезло! Потому что вместо того, чтобы предпринять хоть какие-то
действительно разумные шаги, этот кусок дебила воспользовался моей отключкой и с истекающим кровью мной наперевес преспокойно продолжил нашу великую миссию.
В итоге мы с Райнером проторчали в кишащих озлобленными дикарями джунглях почти четыре месяца, прежде чем нам удалось прийти хоть к какому-то компромиссу с местными властями. Всё это время приходилось спать с открытыми глазами, потому что попытки лишить нас жизни предпринимались с завидным постоянством.
Конечно, сбавить градус враждебности мы с трудом всё же смогли. Но выказывать благосклонность Глобальному Альянсу эта горстка до умопомрачения гордых, но тупых дикарей отказалась. Поэтому всё, что нам удалось выбить, — шаткий нейтралитет.
Я вернулся в Марлию злой, измотанный и не до конца после ранения восстановившийся. Единственное, что успокаивало меня и возрождало во мне хоть какое-то подобие радости — обещанный перерыв. В этой череде нескончаемых экспедиций крохотный отпуск был бы очень кстати.
Но Армин меня обманул.
Остаток вчерашнего дня после прибытия я законно отсыпался, а до штаба Альянса добрался только сегодня к обеду. И там на меня обрушились охренительные новости! Нас снова отсылают в какую-то оторванную от цивилизации жопу! Сюрприз-сюрприз!
Райнер, который в попытках наладить мир во всём мире отыскал для себя новый смысл жизни, с ожидаемым пылом ухватился за очередное поручение нашего светлоголового манипулятора. Поэтому, как выяснилось, дал согласие за нас обоих ещё вчера.
А меня, как обычно, просто поставили перед фактом.
Думаю, если бы не этот ебучий пафосный бал, затеянный в Сальте исключительно в благотворительных целях, Армин настоял бы на том, чтобы мы выдвигались на задание даже не заворачивая в Марлию.
Но наше присутствие на очередной годовщине той-самой-битвы неоспоримо обязательно, поэтому вот он я.
Здесь.
Скрипя зубами от бессильной злости, подпираю одну из колонн вычурного зала. И наблюдаю за тем, как по идеально белому мраморному полу вальсируют разодетые в пух и прах парочки.
Сам я сейчас выгляжу непозволительно небрежно, но, ловя то заинтересованные, то откровенно неодобрительные взгляды окружающих, в тайне испытываю злорадное удовлетворение.
Смокинг, который заставила меня нацепить новая помощница Армина, тяготил меня по всем фронтам. И я уже час как скинул пиджак в курилке, закатал рукава рубашки и расслабил воротник, безвозвратно просрав где-то там же, в пропитанной сигаретным дымом комнате, и бестолковый камербанд, и выпендрёжную бабочку.
Сам Армин, одетый с иголочки и бесперебойно жмущий руки то одним почётным гостям, то другим, время от времени осуждающе на меня косится, но подходить и отчитывать за неподобающий внешний вид опасается. Он в принципе ко мне подходить опасается. Даже в штабе ему удалось избежать личной встречи, передав папку с документами для нового задания через ту же помощницу.
Ясное дело, ждёт, когда я немного поостыну. Ну или он будет прятаться от меня до самого нашего отбытия. Это ведь нетрудно, учитывая, что здесь, на балу, он вполне может прикрываться своей обоснованной занятостью. А вылетать на север нам с Райнером надо уже завтра.
Хотя нет. Встретимся мы утром. На собрании. Уж его избежать у Армина точно не получится. Ведь оно первое за многие месяцы — то, что пройдёт в полном составе.
В честь годовщины битвы мы все здесь, в Сальте. Одновременно. Все. Вместе. Снова.
— Ты выглядишь как дикарь, Кирштейн, — слышу монотонный голос Энни и, повернув голову, встречаю её столь же лишённый всяческих красок взгляд. — И если ты не понял, под этим я подразумеваю, что выглядишь ты неуместно ужасно.
Она стоит в нескольких метрах от меня, держа в своих обманчиво хрупких ручонках фужеры с шампанским. Лишь немногие из присутствующих здесь догадываются о том, что эти тонкие пальчики, аккуратно обхватывающие стеклянные ножки бокалов, способны нанести смертельный урон любому противнику всего в несколько мгновений. Да, именно
догадываются. Наверняка об этом знаем только мы.
— Ну а чего ещё от меня можно было ожидать? — закатываю глаза я. — Благодаря сама знаешь чьим стараниям, именно дикарями мой круг общения в последние месяцы и ограничивался. Я лишь чудом оста...
— Только не начинай снова ныть.
Энни подходит ближе, протягивая один из фужеров мне, и останавливается рядом. Делаю неспешный глоток и разворачиваюсь всем корпусом к ней, упираясь в колонну теперь уже одним — правым, здоровым — плечом.
— Пришла читать мне нотации?
— Разве не этого ты добиваешься? Не нотаций? — она всё ещё хранит своё непроницаемое выражение, но я всё-таки замечаю отблески веселья в её бледных радужках. — Хочешь вывести его из себя, признайся?
— Понятия не имею, о чём ты, — ухмыляюсь, даже не пытаясь изобразить притворное недоумение.
Внимательно оглядываю Энни с ног до головы. На ней этим вечером довольно смелое серебристое платье с подметающим пол подолом из какого-то непонятного материала, будто бы искрящегося в свете тысячи здешних ламп. Волосы Леонхарт собрала в высокую причёску, а судя по тому, что она не дышит мне сейчас в подбородок, на ноги нацепила каблуки. И на обычно бледном её лице едва, но всё же заметные следы косметики.
Весь её сегодняшний облик разительно отличается от уже привычных мне своей удивительной откровенностью. Прежде в подобных ситуациях Энни ограничивалась скорее строгими нарядами, но никогда не провокационными. И сейчас она выглядит на свой настоящий возраст, искусственно вернув себе ненадолго те годы, что отняло у неё заточение в кристалле.
— Так куда ты подевал пиджак и бабочку? — абсолютно не смущаясь моего пристального взгляда, Энни отпивает шампанское и смотрит на меня поверх своего фужера всё с тем же почти неуловимым налётом насмешки. — Я же объясняла тебе год назад, как правильно носить смокинг. Даже ты не можешь быть настолько тупым, чтобы так быстро всё забыть.
— Я тут имел удовольствие познакомиться с его новенькой хорошенькой помощницей, — игнорируя слабые попытки Энни меня поддеть, вкрадчиво улыбаюсь. И, намеренно задержав глаза на глубоком декольте её платья, с напускной невинностью передразниваю её же собственные слова: — Хочешь вывести его из себя, признайся?
Энни, к моему изумлению, сердито поджимает губы и отворачивается. Но почти сразу же берёт себя в руки. И уже через пару мгновений с до боли знакомой мне дежурной холодностью спокойно бросает:
— Понятия не имею, о чём ты.
— Я почему-то думал, что к нашему с Райнером возвращению вы помиритесь, — понизив голос, уже серьёзно произношу я. Энни, безучастно следя за танцующими парочками, ничего не отвечает, и тогда я осторожно добавляю: — Но, похоже, стало только хуже.
— Мы почти не разговариваем, — она пожимает плечами. — Так что, наверное, да. Хуже.
О том, что именно произошло между ними, я не знаю. Ни один из них не горел желанием откровенничать, а я не настаивал. Остальные вообще делали вид, что ничего не происходит. Наверное, потому что, как и я, были уверены, что размолвка на самом деле не такая серьёзная. И что наш главный миротворец с присущим ему рвением залатает очередную трещину, но теперь уже в своих отношениях.
Только вот прошло уже месяцев семь. А отчуждение между ними двоими лишь возросло. И что-то мне подсказывает, что на этот раз виновником трещины стал сам Армин. Но как спросить об этом у Энни?
Да и стоит ли?
Пожалуй, да. Но не в лоб.
Решаю начать издалека.
— Слышал, ты начала пробивать себе дорогу в отдел расследований, — большим глотком допив остатки своего шампанского, передаю пустой фужер одному из проплывающих мимо нас официантов. — Что, поездка на восток оказалась не такой пиздецки продуктивной, как планировалось?
— Напротив, куда успешнее, чем мы рассчитывали, — флегматично отзывается Энни, снова поворачиваясь ко мне. — Только я в ней не участвовала. Армин решил взять с собой Тайбера.
Я нахожу глазами долговязую фигуру Герта, окружённого небольшой стайкой весело щебечущих девиц в разноцветных платьях. Он благосклонно улыбается каждой, похоже, искренне наслаждаясь их вниманием. За время, что мы не виделись, Герт ещё сильнее стал похож на своего двоюродного дядьку. Что неудивительно, он ведь намеренно пытается всячески походить на Вилли.
— Так вот почему щенок чуть ли не лопается от гордости, — фыркаю я, прищурившись. — Ему наконец-то разрешили повозиться в песочнице с детками постарше.
— Он не так уж паршиво справился, стоит заметить.
Я возвращаю свой взгляд на Энни и с преувеличенным в десятки раз изумлением выдыхаю:
— Это же наивысшая степень похвалы от такой мегеры, как ты.
Как я и рассчитывал, она всё-таки не удерживается и едва заметно улыбается.
— Ты был оторван от цивилизации слишком долго, — качает головой Энни, взбалтывая остатки своего шампанского в фужере плавным движением кисти. — Об этом писали все газеты. Наш пылкий сопляк так сильно впечатлил раджу Камала, что тот наградил его Слезой Рассвета, чтоб ты знал.
Я вопросительно поднимаю брови, а Энни, не сдержавшись, хмыкает и с лёгким оттенком снисхождения поясняет:
— Так в их краях называют младшую из его дочерей.
— Надо же, какая щедрость.
Я кошусь в сторону Герта, силясь увидеть его иными глазами, но не получается. Передо мной всё тот же самоуверенный парнишка, последние полтора года хвостом таскающийся за Армином. Нам всем, рано повзрослевшим, он кажется слишком инфантильным. Незрелым. Наивным. Я чувствую, будто старше его лет на десять, хотя в действительности нас разделяют от силы пять.
— В некотором смысле вполне оправданная щедрость, — сухо замечает Энни, как и я, внимательно изучая и самого Герта, и его толпу поклонниц.
— Ну да, фамилия Тайбер до сих пор ласкает слух дрочащим на политику пронырам, — мои губы непроизвольно кривятся в ухмылке. — Со стороны раджи довольно хитро именно таким образом продемонстрировать свою лояльность Альянсу. Железные гарантии обоюдного лизания задниц. Хитро, но пиздец как глупо.
Энни, отпившая очередной глоток, маскирует свой смех тихим покашливанием. А я демонстративно оглядываю зал.
— К слову, не видел здесь никого хотя бы отдалённо смахивающего на Слезу, да ещё и Рассвета. Умоляю, скажи мне, что у нашего увертоёбистого манипулятора хватило ума не ввязываться в эту сомнительную затею.
— Да, Армин посчитал это всё не совсем этичным, — кивает Энни, вновь переключившись с Герта на меня.
— Не совсем этичным, — мрачно усмехаясь, эхом повторяю я. — Ещё бы! После пары лет усиленных попыток навязать миру идеи о равенстве потворствовать такому отношению к ни в чём не виноватой девчушке было бы чистым лицемерием. Сколько лет принцессе?
Энни едва уловимо морщится.
— Что-то около четырнадцати.
— Охуенно.
— Порядки их страны далеки от тех, к которым стремится Альянс, — она пожимает плечами.
— Порядки
всех стран далеки от тех, к которым стремится Альянс, — поправляю я Энни таким же, как и у неё, фальшиво сдержанным тоном. — Всё чаще возвращаюсь к мысли о том, что мы сражаемся за какие-то несбыточные идеи.
— Ну кто-то ведь должен.
Энни рывком опрокидывает в себя фужер, допивая шампанское, и облизывает губы. А я вдруг ловлю себя на том, что криво улыбаюсь.
— Могла ли ты представить, что мы когда-нибудь докатимся до подобного? — не задумываясь, как мой жест выглядит со стороны, обвожу рукой наполненный разношёрстной публикой зал. Энни, постукивая пальцем по опустевшему бокалу, отчётливо фыркает и мотает головой. — Вот и я. Прошло два года, а я до сих пор не определился с тем, как ко всему этому относиться.
— Ты когда-нибудь жалел?
— О чём именно? — настораживаюсь я, услышав заданный не типичным для Энни кротким голосом вопрос.
— Хоть о чём-нибудь. Из всего того, что произошло. Ну... тогда. Два года назад. Жалел?
— Нет.
Энни с подозрением задирает правую бровь.
— Ты даже не задумался.
— Я слишком часто думал об этом раньше, — невесело усмехаюсь, отворачиваясь от её ставшего вдруг излишне прицельным взгляда. — Прокручивал все варианты. Все альтернативные исходы всех приходивших мне в голову решений. Но правда в том, что вряд ли я смог бы поступить иначе. И зная, и не зная, к чему это приведёт, я бы всё равно решился бы на те четыре выстрела. И на всё то, что последовало за ними.
Это правда. Я не жалею.
Стоит мне только представить, что в то далёкое утро на пристани я сражаюсь не за Альянс, а за йегеристов, всё становится на свои места. Да, мне всё же пришлось убивать своих собственных товарищей. Но я бы не смог противостоять своей семье — тем, кто за годы испытаний стал ею. Я не смог бы противостоять тем, кого люблю.
Но, конечно, я мог бы попытаться уйти в сторону, отказавшись участвовать в битве. Сделать вид, что меня это никоим образом не касается. Но тогда бы я предал Марко. Сашу. Эрвина. Себя.
Альянс наверняка справился бы и без меня. Они бы остановили Гул. И спасли бы мир. Без меня — ведь нажать на рычаг мог кто угодно. А я бы остался на Парадизе, и к сегодняшнему дню наверняка добился бы какой-нибудь почётной должности при Хистории.
Только вряд ли я смог бы смотреть в глаза вернувшейся домой с останками Эрена Микасе. Нет, она бы меня не возненавидела — не уверен, что она вообще способна кого-либо всерьёз ненавидеть. Но она бы перестала меня уважать. И совершенно точно вычеркнула бы меня из своей жизни навсегда. Как и все остальные. А я не хотел бы жить в мире без них.
Чёрт, да я сам себя в таком случае уважать перестал бы.
Покосившись на Энни, замечаю, что она уже сложила губы, собираясь спросить о чём-то ещё. И судя по её сосредоточенному виду, Энни жаждет расспросы о сожалениях продолжить.
Ну уж нет.
Достаточно для одного раза. Нахрен. Конечно, годовщина битвы к подобным сентиментальным разговорам располагает лучше всего. Без сомнений, блядь, располагает. Но я не хочу портить ни себе, ни Энни настроение.
Потому что одни откровения неизбежно потянут за собой целую вереницу других — ещё более мрачных. А разбираться со всем этим я точно не хочу. Не сегодня. Не-а.
Поэтому, прочистив горло, намеренно возвращаю нашу беседу в предыдущее русло:
— Так как Армину удалось выкрутиться и отмазаться от Слезы Рассвета, не оскорбив при этом раджу?
— Он предложил сделать вид, что с самого начала речь шла вовсе не о принцессе, а о жутко дорогом и редком алмазе, — ровно отвечает Энни, никоим образом не выдав недовольства из-за резкой смены темы. — Газетчикам пришлось писать опровержение, акцентируя внимание на... э-э-э... возникшем недопонимании. А раджа добавил в довесок к камню ещё и породистого скакуна из своих конюшен, чтобы у его жеста всё же сохранялся личный характер.
— Ну охренеть, — бурчу я, наигранно хмуря брови. — Кого-то после переговоров награждают драгоценностями и конями, а кого-то — пулей в плечо и лихорадкой. Ничего не скажешь, справедливо...
Заметив, что Энни собирается развить тему, нацеливаю на неё указательный палец и не позволяю ей раскрыть рта:
— И вот только попробуй сейчас пошутить что-нибудь про лошадь, Леонхарт. По глазам вижу, что тебе не терпится это сделать. Но только попробуй!
Она открыто смеётся, что бывает крайне редко. Поэтому я удовлетворённо улыбаюсь.
— Можешь сколько угодно угрожать, Кирштейн, но мы оба знаем, что ты ничего с этим не поделаешь. И шутки про лошадей будут преследовать тебя до конца жизни.
— Ещё несколько подобных миссий в задницу цивилизации — и конец моей жизни настанет раньше, чем кто-либо из вас мог бы представить, — фыркнув, развожу руками я.
— О, только не говори мне, что он снова начал ныть! — раскатистый возглас Райнера, появившегося будто из ниоткуда за спиной Энни, заставляет её на какие-то доли секунды невольно напрячься.
На его месте я бы, конечно, не рисковал подкрадываться к ней вот так внезапно: военные привычки Леонхарт по-прежнему опасны. Но это же тупица Браун, который вечно нарывается.
— А разве он когда-нибудь перестаёт? — насмешливо подхватывает Энни. — И как ты его вообще терпишь?
Она всё-таки расслабляет ставшей невольно боевой стойку после того, как Райнер наконец обходит её и становится перед нами, преграждая своей массивной фигурой обзор на танцующих.
С отстранённым неудовольствием отмечаю, что на Брауне вычурный смокинг смотрится максимально естественно. Совсем не чужеродно, как на мне. Отчасти именно поэтому я и скинул пиджак. Да и после долгих месяцев в тропиках излишне формальный футляр меня душил. А Райнер, судя по всему, не испытывал совершенно никакого дискомфорта.
— Ой, ну вот, теперь их двое, — демонстративно закатываю глаза. — Да, давай, Браун, не стесняйся, присоединяйся к нам. Вместе ведь издеваться над раненным товарищем куда забавнее.
— Ну, изредка он всё-таки делает перерывы, иначе я давно свихнулся бы, — как будто не слыша меня, Райнер адресует нарочито скромную улыбку Леонхарт. — Ты сегодня по-особенному красива, Энни.
— Спасибо, Райнер, — с благосклонной безмятежностью отзывается она и, повернувшись снова ко мне, тычет пальцем в моё плечо. — Смотри, Кирштейн, это было не так уж и трудно, да?
Я, не таясь, потираю ушибленное место и возмущённо цокаю — Энни никогда не научится контролировать свою силу. Подозреваю, что она просто не желает этого делать. И я уверен, что ткнула она меня именно в это место специально. Хоть повязки под рубашкой и не видно, Леонхарт не может не знать, куда конкретно меня подстрелили.
— А, то есть ты всерьёз ждала от меня комплимента после того, как сама без зазрения совести проехалась по
моей внешности? — изображаю удручённый вздох. — Как же прекрасно, что моё тщеславие так просто не пошатнуть, иначе ты растоптала бы его в пыль, Леонхарт.
— Но ты действительно выглядишь и ведёшь себя как неотёсанный дикарь, — парирует Энни с невесомой ухмылкой, качая головой. — И кто в этом виноват? Только не надо сказок о джунглях. Райнер ведь, в отличие от тебя, свои манеры не растерял.
Браун, скрестив руки на груди, широко улыбается. А я, снова закатывая глаза, презрительно фыркаю.
— Не растерял, — кивает Райнер, наслаждаясь моим наигранным раздражением. — Ни свои манеры, ни свою одежду. Ты хоть в курсе, где твой пиджак, Жан?
— Там же, где и бабочка? — без особо интереса пожимаю плечами. — На спинке одного из кресел в курилке?
— Насчёт бабочки ничего не знаю. Зато я видел, как кучка особо предприимчивых дамочек разодрала твой пиджак на части.
Под приглушённый смешок Энни я недоверчиво вскидываю бровь.
— За каким хреном?
— Похоже, каждой из них до жути хотелось утащить с сегодняшнего вечера какой-нибудь особенный трофей. И твой пиджак идеально подошёл для их целей, — наклонившись вперёд, доверительно сообщает Райнер.
По подрагивающим уголкам его губ я понимаю, что он с трудом сдерживает смех, поэтому отношусь к его откровениям скептически.
— Похоже, твоему тщеславию ничего не грозит, Кирштейн, — преувеличенно серьёзным тоном тянет Энни. — Мне не пошатнуть его, пока оно подпитывается пускающими на тебя слюни неразумными девицами.
— Они не сразу смогли договориться, но в итоге всё-таки... м-м-м... разделили его между собой, — продолжает Райнер, обменявшись с Энни быстрыми ироническими взглядами, которые я, видимо, не должен был заметить. — Не скажу, что разделили по справедливости. Но вроде бы ни одна из них не ушла обделённой.
— Рад за них, — спокойно отзываюсь я.
Спокойно, потому что вся история кажется мне довольно сомнительной, а сам пиджак сейчас наверняка висит целёхонький именно там, где я его небрежно снял. Похоже, Браун просто хочет меня подстегнуть отправиться на его поиски.
— Если ты не приведёшь себя в порядок до того момента, как нам дадут слово, Армин тебя прибьёт, — благодушно усмехается Райнер. — Но ты ведь именно этого и добиваешься, да? Провоцируешь его.
— Ага, — не удерживаюсь и всё-таки ухмыляюсь в ответ. Браун прав: если я посмею появиться на сцене во время произнесения торжественной речи в таком виде, в каком пребываю сейчас, Армин точно взорвётся. — Ему придётся перестать меня избегать. Так или иначе. Конечно, я мог бы пойти на другие ухищрения. Но наряд с волнующим декольте застолбила за собой Леонхарт. Не хочется, вступая с ней в конкуренцию, лишать её преимущества.
— Как это мило с твоей стороны, — Энни придаёт своему голосу лёгкий оттенок фальшивой приторности. Вглядываюсь в её лицо, чтобы убедиться, что смешинки, плясавшие до этого в её глазах, на месте. Я ведь не перегнул? — Но, видимо, чтобы заставить Армина меня заметить, надо было явиться сюда в лохмотьях. Потому что сейчас его, похоже, больше всего на свете беспокоит твой отвратительный внешний вид, Кирштейн.
Кажется, всё-таки я перегнул. И веселье у Энни уже напускное.
— Вы так и не помирились? — вмиг посерьёзнев, интересуется Райнер. Энни в ответ выразительно разводит руками, в одной из которых до сих пор держит пустой фужер. Она сжимает его с такой силой, что кончики её пальцев белеют, а я начинаю переживать, как бы стеклянная ножка под таким напором не переломилась пополам. — Значит, ты поэтому ушла в расследования?
— Отчасти, — Энни едва заметно хмурится. И, понизив голос, добавляет: — Вас давно не было, поэтому вряд ли вы в курсе, что по континенту прокатилась волна ограблений. Орудует банда. Практически не оставляет следов.
— Это одна из тем завтрашнего собрания? — шагая ближе к нам с Энни, уточняет Райнер. — Помощница Армина не особо распространялась на этот счёт. У меня сложилось впечатление, что она вообще не в курсе, чего нам ждать.
— Вряд ли наш изворотливый манипулятор доверяет ей до
такой степени, Браун, — усмехаюсь я, покачав головой. — Очевидно же, что эту малышку к нему приставили члены Совета. Как и отпрыска Тайберов.
Я кошусь на Энни в поисках подтверждения. Она кивает.
— Думаю, Армин действительно захочет это обсудить со всеми завтра. Но Глобальный Альянс к делу так и не привлекли. Поэтому действовать официально мы не можем, — Энни замолкает, когда возле нас возникает очередной официант. Избавившись наконец от своего пустого фужера, Леонхарт дожидается, пока парень отдалится на приличное расстояние, и только тогда продолжает: — У нас связаны руки. И мне пришлось подключиться к расследованию безо всякого контекста.
Райнер с подозрением задирает свой гладко выбритый подбородок:
— Но контекст всё-таки есть. Только какой?
— Дай угадаю: в нападениях подозревают элдийцев, — поджимаю губы я, отвечая вместо Энни.
— Да, — вздыхает она, с напускным бесстрастием глядя мимо нас с Райнером куда-то в пространство. — Дело серьёзное, поэтому кто-то из нас всё-таки должен был к нему подмазаться. Хотя пока доказательств того, что банда состоит именно из элдийцев, никаких. Одни только разговоры.
— Чего в нашем случае вполне достаточно, чтобы отбросить нас шагов на десять назад, — сухо подмечает Райнер. — Ну естественно.
— Ограбления проходили чисто? — уже заранее догадываясь о том, какой ответ услышу, и ни на что особо не надеясь, спрашиваю я. — Без трупов?
— Если бы, — безрадостно хмыкнув, подтверждает мои опасения Энни. — Шестнадцать нападений, двадцать семь пострадавших, девять человек убито. Среди жертв — ни живых, ни мёртвых — нет ни одного элдийца. Потому слухи и расползлись.
Заебись.
Конечно, почти все оставшиеся относительно невредимыми страны если уж не поверили, то хотя бы сделали вид, что приняли одно из громких заявлений Глобального Альянса: титанов больше нет и быть не может. А это в свою очередь помогло нам развернуть активную кампанию по защите прав элдийцев, к которым годами по всему миру относились как к мусору.
Ошмётки, что остались после Гула от самой Марлии и её колоний на других материках, вполне закономерно прибрало к рукам Средневосточное Объединение. И бывшая великая держава превратилась в обычное марионеточное государство. Глобальный Альянс такой подход к делу поддержал, пытаясь до кучи превратить в своих личных кукол на верёвочках и нас, героев той-самой-битвы.
Только вот Армин в своей тактике оказался хитрее. Ха, ещё бы, у него ведь были так-и-и-ие наставники!
Так что за эти два года нам всё же удалось отстоять своё право голоса. И не превратиться в безвольных шутов, действующих по чужой указке. Да, мы до сих пор балансируем на грани, пытаясь угодить политическим интересам всех сторон, но при этом всё же не позволяем Совету ущемить наши собственные.
Поэтому идя на уступки и исполняя навязанный нам дипломатический долг, мы попутно всё же смогли добиться и некоторых поблажек для элдийцев — аж на законодательном уровне. Хотя, конечно, кардинально положение людей, в чьих жилах течёт кровь Имир, наша хлипкая победа, к сожалению, не изменила. Конечно, прав у элдийцев, сотню лет живших в адских условиях, стало больше, но полный уход от расовой сегрегации мы пока ещё обеспечить не можем.
И из-за этого даже вероятная причастность элдийцев к целой серии преступлений, да ещё и с летальным исходом, может дурно сказаться на всех наших планах. Райнер прав: одних слухов вполне достаточно, чтобы откинуть нас на добрый десяток шагов назад. От желаемой цели. От Парадиза.
Мир годами лелеял ненависть к людям с «дьявольской» кровью, и сейчас, в условиях послегуловой реальности, они с удовольствием зацепятся за любой из поводов, чтобы не отказываться от своих привычных убеждений.
А если уж слухи подтвердятся и виноватыми окажутся действительно элдийцы... ох, бля.
Когда мы в последний раз говорили с Армином, он был уверен, что Парадиз будет готов принять парламентёров через пару месяцев — наладившаяся переписка наполнила его основательной надеждой. Только вот прошло уже полгода. И особенных сдвигов, похоже, не наблюдается. Иначе это было бы первой новостью, которую нам с Райнером по возвращению сообщили. Да и в последнем письме Микасы ничего не указывало на изменившиеся обстоятельства.
Но вообще... будет охренеть как забавно, если Хистория всё же согласится на личную встречу, а Глобальный Альянс, последний год упорно её добивавшийся, пойдёт на попятный. Когда скандал с элдийской бандой всё-таки разразится, это сделать придётся.
— Так ты, получается, воспользовалась вашей размолвкой, чтобы перевестись без подозрений? — слышу вопрос Райнера, адресованный Энни.
Отвлёкшись на собственные мысли, я потерял нить разговора, но теперь понимаю, что они вернулись к обсуждению Армина.
— Скорее это совокупность факторов, — с отрешённым видом пожимает плечами Энни. — Все остальные были заняты своими заданиями. Совет давил на Армина. Мы с ним... отстранились. Одно от другого не зависело, но по итогу он принял самое оптимальное решение. Я ушла в расследования, а моё место в отделе занял Тайбер.
— А то, что Армин продолжает сейчас разыгрывать перед тобой недотрогу, часть плана? — со слабой надеждой рискую поинтересоваться я. — Чтобы и дальше не вызывать подозрений?
Энни мрачно усмехается, снова отворачиваясь в сторону.
— Сомневаюсь.
Мы с Райнером переглядываемся, безмолвно пытаясь договориться, кому из нас следует задать следующий вопрос. И судя по тому, как усердно пучит свои глаза Браун, всё-таки
мне.
Но я не успеваю и рта раскрыть, потому что мне на шею вдруг бросается нечто душистое, шумное и очень цепкое.
— Жан!
— Я тоже рад тебя видеть, — невнятно бормочу я и обнимаю повисшую на мне Габи в ответ, с трудом воздерживаясь от нотаций.
Ну нельзя же в конце концов так кидаться на человека с расшатанными нервами! Вся в своего братца, однозначно. Типичная Браун.
Она, похоже, даже не заметила, как в первое мгновение я среагировал, собираясь отразить внезапную атаку. Некстати вспоминаю ту далёкую ночь у костра, когда по инерции пнул её по рёбрам. Вместо Райнера.
Чуть сильнее стискиваю её в своих руках, прежде чем отпустить, и всё-таки нахожу силы улыбнуться, заметив страдальческое лицо Энни, когда Габи проделывает с ней ту же процедуру с излишне крепкими объятьями.
— Райнер сказал, что тебя подстрелили, — опять повернувшись ко мне, Габи окидывает меня с ног до головы внимательным взглядом своих громадных глазищ. — Для раненного ты выглядишь довольно бодро. Ты в порядке?
— Я уже полностью восстановился, — небрежно пожимаю плечами. — Рана была пустяковой.
Нагло вру, но одно дело шутить на эту тему с Райнером и Энни. И совсем другое — обсуждать всерьёз. Да ещё и с теми, кого волновать лишний раз мне совершенно не хочется.
— Вот уж не знаю. Райнер сказал, что всё было довольно страшно, — Габи с откровенным недоверием хмурится. — Правда, что ты две недели страдал от лихорадки?
Не две недели. Одну. Если говорить конкретнее, то шесть дней.
Шесть долбаных дней.
Спросите, откуда такая точность? О, наш опиздовъедливый манипулятор заставляет всех нас вести подробные дневники. И именно перерыв в шесть дней наблюдается в моих записях. И такой же пробел прослеживается и в моих связных воспоминаниях об этой грёбаной миссии. Да.
А о бессвязных воспоминаниях я думать не хочу.
Отмахиваюсь. От всплывших в голове образов, от подозрений Габи. Отмахиваюсь от всего разом.
— Фигня. Пуля меня едва задела. И обошлось без заражения. Я почти сразу вскочил на ноги. Некогда было разлёживаться.
Спокойно улыбаюсь и смотрю Габи прямо в глаза, с превеликим трудом удерживаясь от искушения бросить испепеляющий взгляд поверх её головы на Брауна.
— Но Райнер сказал, ты чуть не...
— Пф-ф-ф, нашла кому верить, — качаю головой, уверенно перебивая её. — Твой тупоголовый братец просто хотел выставить меня слабаком. Ты же видишь, со мной всё в порядке.
Пытаюсь звучать убедительно.
Потому что если услышу ещё одно «Райнер сказал», то точно сорвусь и выскажусь уже сам. В самых цветастых выражениях.
Стоящая справа от меня Энни выразительно хмыкает, но всё же воздерживается от комментариев. Сам Браун вполне ожидаемо не издаёт ни звука — затаился, предатель. А я, по-прежнему не отводя глаз от Габи, с ещё большим усердием тяну уголки губ вверх, чтобы моя улыбка не превратилась в нервный оскал.
Начинаю жалеть, что отклонил вчерашнее приглашение Райнера на их семейный ужин.
Знал бы, что он в красках изложит им всё произошедшее, не стал бы трусить. Уж при мне-то он не рискнул бы так много болтать. Да и моё отсутствие само по себе могло навести клан Браунов на неуместные размышления о серьёзных последствиях ранения.
На деле же я просто не захотел навязываться. Потому что до сих пор чувствую себя неловко в кругу семьи Райнера. Они всякий раз принимают меня с пугающим меня радушием, а миссис Браун при любом удобном случае настаивает, чтобы я занял одну из их гостевых комнат.
А для меня всё это слишком.
Я самого Райнера-то привык называть близким другом только недавно. Да и то мысленно. Да и то раз через три. Ладно, через два.
Мне довольно сложно свыкнуться с мыслью, что за полтора года нашей совместной работы я стал доверять ему как самому себе. А уж признаться в этом вслух... ох, нет. Ни за что. Легче ворчать и раздражаться.
Всё-таки не удерживаюсь и кошусь на Брауна с умеренным недовольством. Он в ответ корчит невинную рожу. Гад.
А Габи, судя по всему, собирается продолжить обсуждение моей раны: вновь взглянув на неё, замечаю упрямо вздёрнутый подбородок. Похоже ни мои слова, ни моя нарочито успокаивающая ухмылка на неё не подействовали. Поэтому, вспомнив насмешливые наезды Энни, поспешно выпаливаю, чтобы сменить тему:
— Ты шикарно выглядишь, Габи.
Её щёки едва заметно розовеют, а сама она непроизвольно растягивает губы в довольной улыбке, механическим жестом поправляя бретельку своего вечернего платья.
— Спасибо, — она задирает подбородок ещё выше. — Я знаю.
Подошедший к нам именно в этот момент Фалько саркастически фыркает.
— Смотри не лопни от скромности, — почти нараспев провозглашает он и, протягивая Габи крохотный клатч того же винного цвета, что и её платье, с усмешкой добавляет: — Ты забыла его на стуле, когда как сумасшедшая поскакала сюда. Напомнить, что говорил нам капитан о манерах?
Габи, перекинув ремешок сумки через плечо, показывает Фалько язык, а тот под наши синхронные смешки закатывает глаза.
Ритуал приветствия с объятьями повторяется, только на этот раз, к нашему с Энни счастью, без излишней горячности — Фалько, как обычно, проявляет куда больше сдержанности, чем порывистая Габи.
Детишки встают рядом, плечом к плечу, и по очереди охотно отвечают на вопросы Энни о том, как прошёл их год. Райнер время от времени вставляет свои насмешливые комментарии. А я, слушая их всех вполуха, с какой-то противоестественной гордостью думаю лишь о том, как же сильно эти двое повзрослели. Даже несмотря на так и не покинувшие их ребяческие повадки.
Но, пожалуй, оно и к лучшему. То, что они всё-таки могут вести себя так непосредственно. После всего, что случилось. Пик какое-то время всерьёз переживала, что война наложит на них слишком трагичный отпечаток и помешает им наслаждаться жизнью в полной мере. Как всем нам. Но ребята, похоже, всё-таки справились лучше нас. Что не может не радовать. И я даже знаю, благодаря кому это произошло.
Хотя большой вопрос, кто кого на самом деле спас.
— А куда вы дели капитана? — вклиниваюсь я в разговор, про себя подосадовав на собственный неуместный сентиментальный виток мыслей. — Разве он не должен сутками не сводить с вас своего зоркого глаза, чтобы вы не влипли в очередные неприятности?
— Он у покерных столов, — беспечно откликается Габи.
— О, чёрт, капитан и азартные игры? — с преувеличенным ужасом в голосе восклицаю я. — До чего вы его довели, мелкие кровопийцы?
И пока детишки, перебивая друг друга, горячо возмущаются моим выпадом, сам я незаметно для них обмениваюсь с Райнером и Энни понимающими взглядами.
Если уж Леви Аккерман оказался за игровым столом, значит того требовали обстоятельства.
О том, что капитан на деле ни в какую отставку не ушёл, знают лишь единицы. То есть только мы. Он не участвует в делах Глобального Альянса официально и не обременён никакими дипломатическими обязательствами, но по-прежнему играет важную роль в нашей команде.
Он всё ещё один из почётных героев того-самого-великого-сражения, но его давно перестали воспринимать как существенную угрозу. А зря. У него идеальное прикрытие, позволяющее без проблем внедриться в любое из окружений. И капитан собирает данные независимо от остальных, не спотыкаясь о рамки контроля Совета, которые обычно связывают руки нам.
Ни Габи, ни Фалько в эту сторону жизни своего временного опекуна не посвящены. Но наверняка подозревают, что главной причиной их отъезда стала не только возможность учиться в одном из лучших заведений — из сохранившихся, конечно же.
Капитан вместе с ними перебрался на родину Оньянкопона. В бывшую марлийскую колонию, а теперь уже номинально свободную страну. Номинально, потому что после Гула контроль над ней, как и над остальными уцелевшими территориями Марлии, негласно перехватило Средневосточное Объединение. И именно оно превратило эту неказистую, казалось бы, точку на карте в своеобразный политический центр нового мира. Из-за относительно безопасного и совершенно точно географически выгодного местоположения.
Идеальное место для разведчика. Однозначно.
Именно туда стекаются и политики, и культурные деятели, и представители немногочисленной, но пиздецки напыщенной аристократии. Именно там сейчас располагается генеральный штаб нашего горячо любимого Глобального Альянса. Именно оттуда Армина пытаются дёргать за ниточки. И именно оттуда капитан тоннами черпает ценную информацию, помогающую нам всем до сих пор не утратить своего шаткого преимущества.
Попутно капитан ненавязчиво готовит к серьёзным играм на мировой арене и Габи с Фалько. Потому что Глобальный Альянс, охотно спонсирующий их обучение в колледже, явно стремится после его окончания привлечь их обоих в свои ряды.
Возможно, к этому времени нам всё же удастся выгрызть себе ещё больше авторитета и ресурсов, чтобы впредь никогда не оглядываться через плечо. Но горький опыт приучил нас лишний раз не надеяться на лёгкую победу, а готовиться к самому худшему из исходов. К тому же, несмотря на все наши старания, вопрос с тем же Парадизом может обостриться в любую секунду.
— А правда, что Герта Тайбера приняли в отдел на полную ставку? — вырывает меня из омута вязких размышлений вопрос Габи, заданный на полтона выше, чем обычно.
В её голосе слышится какое-то новое, непривычное мне ударение, и я хмурюсь. Хмурится и покосившийся на неё после этих слов Фалько. Сама же Габи рыскает быстрым взглядом по залу, видимо, высматривая Герта. Но ни его, ни стайки его разношёрстных поклонниц поблизости не наблюдается.
— Да, правда, — ровно, без каких-либо эмоций отвечает Энни. — Я перевелась, а Армину нужен напарник.
Габи обеими руками заправляет выбившиеся из причёски пряди за уши, продолжая загадочно улыбаться и всё-так же бегло оглядывая помещение.
— Я читала о том, как они круто разрулили спор на востоке. А правда, что его нагр...
— Откуда такой интерес к этому пестрожопому сопляку? — сурово перебивает её Браун тем самым тоном старшего брата, который в теории должен наводить ужас на сбившихся с истинного пути младших сестричек.
Только вот Габи так легко не пронять.
— Райнер! — недовольно восклицает она. Затем, обвиняюще ткнув в мою сторону своим тонким пальчиком, добавляет: — Это всё твоё влияние!
— Чего? — сипло выдавливаю я, поперхнувшись от неожиданности воздухом.
— Раньше он так не выражался, Жан. Тётя Карина тоже заметила!
Габи для убедительности даже ножкой топает. Ну только гляньте на неё.
Можно, конечно, открыть ей секрет, что между собой мы с Райнером используем выражения куда крепче того нейтрального, что он сейчас озвучил. Ну или можно отметить, что Райнеру вообще-то не пять лет, чтобы поддаваться чьему-либо влиянию — даже такому дурному, как моё. Но испытывать судьбу, подыгрывая желающей переменить тему Габи, отчего-то не хочется.
Хотя от едкого замечания я всё-таки не удерживаюсь:
— Ну да, нет мне прощения за то, что наглым образом развращаю вашего абсолютно непорочного милашку Райнера.
— О, нет-нет, за это как раз спасибо, — шустро вставляет своё слово Энни, на доли секунды сверкнув улыбкой. — С ним таким теперь хотя бы немного веселее.
— Могу сказать то же самое и о тебе, — со скупой ухмылкой отзывается сам Браун и, обращаясь снова к Габи, прищуривает один глаз: — А ты не пытайся отвлечь внимание. Я, кажется, задал тебе вопрос.
— Мне просто любопытно, Райнер, — отмахивается Габи, нетерпеливо мотнув головой, отчего непослушные прядки волос снова ложатся ей на щёки. — Ничего особенного.
— Так я тебе и поверил, — бурчит Райнер.
И бросает на Фалько долгий красноречивый взгляд, на который тот, тяжело вздохнув, отвечает едва различимым кивком. Мне кажется, Браун уже порядком достал пацана своими просьбами приглядывать за Габи. Хотя на фоне её внезапно вспыхнувшего интереса к патлатому щенку Тайберу я тоже невольно начинаю беспокоиться.
Габи, как и я, замечает многозначительные переглядывания, но не успевает возмутиться по этому поводу: Фалько, резко переменившись в лице, напряжённо застывает. А затем, глядя сквозь просвет между Райнером и Энни в противоположный конец зала, тихо выдаёт:
— Они всё-таки пришли.
Все наши взоры устремляются туда же. Но, похоже, я единственный не понимаю, почему усаживающаяся за один из столиков пожилая пара привлекла такое пристальное внимание моих друзей.
— Да, в этом году они всё-таки приняли приглашение, — вполголоса произносит Энни, пожимая плечами. — Мы с Пик встретили их на входе. Они неплохо держатся. Вроде бы.
— Надо, наверное... э-э-э... подойти, да? — мямлит Фалько, растеряв всю свою былую уверенность.
Я, наблюдая за ним, удивлённо приподнимаю брови. Сам же Фалько поворачивается к Райнеру, очевидно ожидая его ответа. И тот, выдержав небольшую паузу, будто через силу кивает. Но не двигается с места.
Тогда Габи, решительно взяв Фалько за руку, переплетает свои пальцы с его и буквально на буксире тянет пацана в сторону загадочной пожилой четы.
— Пошли. Я с тобой.
Райнер провожает отдаляющихся детишек каким-то отрешённым взглядом и так ничего и не говорит. А я, косясь на него, угрюмо вздыхаю.
Он снова ушёл в себя. Блядь.
Такую фазу его ебанутости я называю «тоскливый Райнер».
Большую части времени Райнер бодр, воодушевлён и вреден. И это — привычное для меня состояние, которое я уже давно обозначаю как «кадет Браун».
Иногда же Райнер становится заботливым и пугающе чутким. Хотя такая его личность прорывается нечасто. Впервые я заметил её только в присутствии Габи, а затем стал ловить крохотные отблески трогательной деликатности, даже нежности и в его общении с матерью, иногда с Пик или — крайне редко — с Энни.
Пару раз «чуткий Райнер» пытался явить себя Армину. Но я до сих пор в этом не до конца уверен. Может, мне только показалось.
Райнер ведь не со всеми позволяет себе быть мягким. Мне вот, как и Конни, похоже, навсегда достался кадет Браун — заноза в заднице. Старший брат, которого я никогда не хотел иметь. И которого приходится терпеть. Но без которого ты уже никак не можешь обойтись.
А ещё есть моменты, вроде этого, когда мой дражайший напарничек становится довольно странным. Действительно странным —
странным. Даже в контексте своей привычной двинутости —
странным. Тихим, задумчивым и потерянным.
В такие стадии мне приходится его злить, чтобы заставить вернуться. Потому что тоскливый Райнер — это слишком жуткий Райнер. Он напоминает мне того Райнера, которого я избил у костра целую прорву времени назад.
И мне это пиздец как не нравится.
Но злить Брауна конкретно сейчас совершенно не хочется. Потому что я наконец начинаю догадываться, кто такие эти люди.
С их сыновьями, посмертно признанными героями, я сам никогда не был знаком, но из-за подробных рассказов Пик и Райнера, у меня сложилось ложное ощущение, будто я знал их лично.
— Это Галлиарды, да?
Райнер всё так же безмолвно кивает.
— Ты ведь понимаешь, что рано или поздно это всё равно произошло бы? — стараюсь, чтобы в моём голосе не звучали даже отголоски мягкости. Если Райнер примет их за жалость, то ещё сильнее закроется в себе. Говорю, пытаясь выдерживать бесстрастный леонхартовский тон: — Ты должен с ними поговорить, Браун. Сейчас.
Он и так слишком долго откладывал эту беседу.
Хотя в то же время всей душой стремился поскорее вскрыть нарыв — пусть и боится в этом признаться. Да и просто боится. Это ведь действительно страшно. Взглянуть в глаза родным погибших товарищей.
Вспоминаю, как меня трясло при одной только мысли о встрече со старшим братом Марко. И как я млел от ужаса, представляя, что скажу родителям Саши, когда впервые увижу их.
— Да. Должен, — хрипло бормочет Райнер и, наконец собравшись с силами, направляется в сторону мистера и миссис Галлиард.
Мы с Энни некоторое время молчим, издалека наблюдая за происходящим. Похоже, родители Порко и Марселя довольно стойко переносят разговор с Фалько и Райнером.
— Проводишь меня до нашего столика? — нарушая повисшую тишину, спрашивает Энни и берёт меня под руку.
Я слабо улыбаюсь, увлекая её в сторону. Замечаю, что оркестр перестаёт играть, и вальсировавшие до этого момента парочки точно так же, как и мы, лениво разбредаются по своим местам.
— Не смущает, что придётся идти с неотёсанным дикарём, безнадёжно растерявшим все свои манеры?
Энни делает вид, что задумалась.
— Ты всё-таки невыносим по своей натуре в общем, Кирштейн, — заявляет она, выдержав положенную моменту паузу. — Но, к счастью, ты изредка забавно шутишь, поэтому я готова тебя терпеть. Но только в малых дозах.
— А может, ты всё-таки хочешь заставить Армина ревновать? — выгибая бровь, интересуюсь я.
— О, если бы я всерьёз это планировала, то выбрала бы для такой цели Брауна. Тропический загар ему больше идёт. Как и пиджак с атласными лацканами.
Совершенно по-детски прыскаю в кулак.
— Чёрт, да, стоит признать: он слишком охуенен в своём пафосном смокинге. Даже
я выбрал бы его для подобной цели, Леонхарт.
— Да ну? Может, тогда следует за ним вернуться? — безмятежным тоном тянет Энни, похлопав по моему локтю свободной ладошкой. — Чтобы ты мог использовать нашего красавчика для
своей подобной цели.
А когда я с подозрением кошусь на неё, Энни кивком головы указывает на наш «престижный» столик. И я невольно сбиваюсь с шага.
На своих местах уже устроились и переговаривающиеся между собой Армин с щенком Тайбером, и что-то расслабленно жующий Конни, и горстка приближённых к высшим кругам членов Глобального Альянса. Но ничто меня сейчас не интересует сильнее, чем знакомая темноволосая макушка.
Пик сидит к нам с Энни спиной и, похоже, что-то втолковывает развалившемуся за столом напротив неё Конни.
С момента начала этого грёбаного бала я вижу её впервые. Я даже не подозревал, что настолько рад буду снова с ней встретиться.
Ой, так уж не подозревал. Себе-то не ври, идиот. Как будто не ты сам её избега...
Затыкаю внутренний голос. Широко улыбаюсь. Ничего не могу с собой поделать. Даже понимая, что даю Энни прекрасный повод поизмываться надо мной. Всё равно улыбаюсь.
— Попробуем справиться собственными силами, — отвечаю я наконец, не позволяя себе стушеваться под насмешливым взглядом Энни.
Ведь я слишком соскучился по Пик, чтобы беспокоиться о чём-либо ещё.
А когда та реагирует на точно такой же, как у Энни, кивок Конни уже в нашу сторону и оборачивается к нам лицом, моя и без того довольная улыбка наверняка превращается в абсолютно идиотскую.
Но плевать.
Пик приветливо машет нам рукой, и последние крохи моего недовольства сегодняшним вечером окончательно развеиваются.
***
Худощавый, как долбаная палка, официант, всякий раз возникающий за моей спиной словно из пустоты, с ошеломляющей сноровкой и совершенно не устраивающей меня скоростью меняет мои тарелки, практически не оставляя мне шансов толком распробовать подаваемые блюда.
Хотя, возможно, я сам виноват. Потому что, целиком увлёкшись разговором с Пик, постоянно отвлекаюсь от ужина.
Ну ладно-ладно, честно говоря, я на самом деле не так уж и голоден.
В какой-то степени мне даже плевать на еду.
Да, определённо плевать.
Я ведь специально занял это место: по принятым в местных чопорных кругах правилам этикета мужчина должен уделять большее внимание даме, сидящей от него по правую руку.
Именно поэтому я наплевал на запланированную рассадку гостей и устроился слева от Пик, под укоризненным взглядом Армина нагло подменив карточку с именем Райнера на свою. Потому что не желал повторения ошибки прошлого года, когда мне весь ужин пришлось терпеть общество стервозной и утомительно въедливой вдовы Кальви.
С Пик беседовать приятнее.
Гораздо приятнее. И смотреть на неё тоже — приятнее. Она одета в тёмно-синее платье совершенно обычного покроя, без вычурных изысков, но выглядит при этом роскошнее всех разряженных девиц в зале.
Как я по ней соскучился!
Ну вот. Я уже во второй раз это признаю. Пока что мысленно, но если она продолжит смотреть на меня этим своим взглядом, я размякну настолько, что и до высказанных вслух откровений недалеко.
Так, Жан, успокойся.
С момента возвращения в Сальту я запихивал мысли о Пик на задний план, упиваясь и своей усталостью, и, конечно же, раздражением. Это были привычные и очень комфортные чувства: злиться на Армина куда безопаснее, чем думать о Пик.
Я ведь планировал держаться от неё на некотором расстоянии, потому что после... ох, блядь, после лихорадки сам себе не доверяю. Не доверяю, потому что в бреду мне являлись хоть и сумбурные, но довольно красноречивые образы.
Я видел
её, хотя её там, в самом сердце джунглей, быть никак не могло.
Но сам я был тогда настолько слаб, что мысли и звуки отплясывали в моей голове адские танцы, а ощущения сменяли друг друга с такой горячностью, что я не мог до конца отделить реальность от видений.
И Пик являлась мне в тех мутных галлюцинациях, которые я в своём состоянии почти всегда принимал за действительность. Являлась именно
она. Не кто-нибудь. Именно Пик. Именно её лицо я видел, балансируя между сознанием и небытием. Именно о ней я думал, цепляясь за жизнь.
И сейчас часть меня трусливо пытается игнорировать очевидные выводы, которые из сложившейся ситуации вытекают.
Потому что я дал слово не усложнять. Тогда. Давно. На корабле. Мы ведь так и не стали подбирать определения тому, что между нами произошло. И больше никогда не возвращались к этой теме.
И за два года мы так и не предпринимали попыток ничего исправить — ни я, ни она. Не то чтобы у нас была куча возможностей это сделать, конечно. Ведь виделись мы нечасто. Специфика их с Конни заданий тоже предполагала длительные отсутствия, поэтому обычно наши маршруты банально расходились.
И в редкие встречи Пик держалась со мной тепло, даже искренне по-дружески, но не более. Да, мы много разговаривали. Мы даже флиртовали — легко и ненавязчиво. Но ни разу не оставались наедине —
по-настоящему наедине. Как и сейчас, вокруг нас всегда были люди. Райнер. Конни. Кто-то всегда был. И... и мы, собственно, этому не противились.
Не знаю, что именно думала о нашей ситуации Пик. Да и думала ли?
Сам-то я переступать негласно установленные границы не решался.
Ведь в ту ночь перед битвой мы друг в друге нуждались. Ну, или думали, что нуждаемся. А теперь... теперь всё иначе, как ни крути. Обстоятельства изменились. Мы больше не находимся перед лицом смертельной опасности. И сама Пик сейчас обрела шанс на новую жизнь, не омрачённую титаньим проклятьем.
Обрела возможность выбирать.
А себе я обещал — в ту же самую ночь — уважать её выбор. И даже после битвы, когда первая пыль улеглась и мы получили небольшую передышку, чтобы определиться с открывшимися перед нами всеми перспективами и проблемами, я не стремился форсировать события, каким-то образом давя на Пик. И всё это время я вполне неплохо справлялся с отведённой мне ролью, ведь мне казалось, что большего мне и не надо. Меня, как и Пик, всё устраивало.
Вроде бы.
Наверное.
Ну да, конечно.
Ой, блядь, да-да-да, нихрена меня не устраивало. Я просто обманывал себя. Я отгораживался от своих чувств. Цеплялся за свою любовь к однозначно не доступной Микасе, оправдывал себя занятостью заданиями Армина и Альянса, находил утешение в посторонних развлечениях и знакомствах.
И всё было нормально. И могло бы оставаться
нормальным и дальше. Если бы я не... если бы не моё...
Если бы не твоё подсознание? Которое вывернулась наизнанку? Можешь поверить, мне это тоже мало понравилось, Жан-Бой.
Чёрт.
Да. Если бы после злоебучей лихорадки, расшатавшей все мои защитные механизмы, я всё-таки смог бы держать оборону. Но я не смог.
Хоть и решил не придавать значения своим видениям в бреду. Твёрдо решил. И был уверен, что справлюсь. Полтора дня с момента возвращения я, собственно, и справлялся. Ага. Ведь не рванул к Пик сразу же, как только сошёл на берег, а очень по-взрослому заперся в своём номере на целые сутки.
И здесь, на балу, мне удавалось, не вызывая ничьих подозрений, держаться в стороне.
Но стоило мне только увидеть её — все мои намерения полетели к херам. И вот я сижу рядом, ловлю каждое её слово и млею, как идиот, от одной её улыбки. Заебись.
Слабак.
Погрузившись в мрачные размышления, смотрю невидящим взглядом в тарелку с очередным блюдом, поставленную услужливым официантом перед моим носом.
Хмурюсь.
А Пик до этого момента беззаботно рассказывающая мне о том, как её отцу нравится его новый проект, вдруг прерывает саму себя и, наклонившись ко мне вплотную, задушевно шепчет:
— Трепанг.
Я вздрагиваю. Не то от неожиданности. Не то от её близости.
— Я тебя слушал, — поворачиваюсь к ней, одновременно стараясь незаметно отодвинуться, и усмехаюсь. — Так что нечего обзываться.
— И о чём я говорила? — Пик поджимает подрагивающие губы, но глаза её уже вовсю смеются.
Остаётся надеяться, что веселят её вовсе не мои явные попытки отстраниться.
— О новой оранжерее, — демонстративно цокаю я, набрасывая на себя оскорблённый вид. И с нажимом повторяю: — Я тебя слушал.
— Ладно, убедил, — Пик кивает. Затем тычет вилкой сначала в свою тарелку, а после указывает ею же, но уже в мою. И, широко улыбнувшись, поясняет: — Но вообще-то
это — трепанг. Ты изменился в лице, когда нам его подали.
Я растерянно перевожу взгляд на склизкую коричневую сосиску с шипами в окружении запечённых овощей, только в этот момент до конца осознав,
что принёс официант. Охреневаю. Пытаюсь сформулировать рвущийся из меня вопрос так, чтобы он звучал прилично. Но это довольно сложно, учитывая, что в голове у меня сейчас всплывают лишь сплошные ругательства.
— Он съедобный, — откровенно забавляясь, тем временем продолжает Пик. — И очень вкусный.
Она берёт во вторую руку нож, с абсолютно невозмутимым видом принимаясь разрезать этот отвратительный... как она сказала? Трепанг? Короче, разрезая на аккуратные кружки это шипастое недоразумение, обильно залитое таким же подозрительно коричневым соусом.
— Я не буду говорить вслух, на что... кхм... на что
оно похоже, — всё-таки цежу я и невольно передёргиваю плечами.
— На огурец? — подцепив один из кусков этого кошмара вилкой, охотно подсказывает мне Пик.
Я морщусь.
— Поверь мне, огурец — далеко не первое, что приходит мне в голову при попытке описать этот чудовищный ужас.
— Плохо. Потому что именно так этот чудовищный ужас и называется, — ухмыляется Пик и, отправляя кружок прямиком в рот, нараспев добавляет: — Морской огурец.
Дожевав, она кончиком языка инстинктивно облизывает уголок губ, а я поспешно отворачиваюсь. Меня пронзает, словно молнией, и думаю я сейчас совершенно не о морепродуктах. Делаю глубокий вдох, пытаясь совладать с собой.
Четыре месяца в джунглях превратили тебя в зверя, а?
Проблема даже не в том, что у меня никого не было с тех самых пор, как мы с Райнером покинули марлийский порт, отправившись на до усрачки ответственное задание в долбанные джунгли. Почти полгода назад.
Проблема в том, что у меня не было именно Пик. Два года.
Докатился, блядь. Жалкое зрелище.
Она поворачивается ко мне, выжидающе приподняв брови. Моё молчание Пик, похоже, слегка удивляет. И тогда я, чтобы избежать неловких вопросов, пересиливаю себя и, нацелившись на коричневую мерзость на своей тарелке ножом, бурчу:
— Кажется, ты только что заверяла меня, что
оно называется трепангом.
— Да. У него несколько имён.
Пик с умилительной серьёзностью кивает, и я, искоса на неё поглядывая, не удерживаюсь от напряжённой, но всё же улыбки.
— Почему у меня ощущение, будто ты надо мной издеваешься? — снова вздыхаю, но теперь уже намеренно громко, изображая вселенскую усталость.
— Не в этот раз, — хмыкает Пик, принимаясь за следующий кусок. — Попробуй, Жан. Тебе понравится.
— Если я всё-таки рискну это попробовать, у меня на лице вылезут щупальца, — безжалостно орудуя столовыми приборами, я повторяю манипуляции Пик. — Уверен.
— Не говори ерунды, — она тихонько смеётся и качает головой. — Просто доверься мне.
С опаской откусываю немного и медленно пережёвываю. А Пик впивается в моё лицо своим ласково-весёлым взглядом.
— Ну как?
— Не так ужасно, как на вид, — неохотно признаю я.
Морской огурец — трепанг или как-там-его-ещё-называют — оказывается на удивление нежным, а сам соус в меру пряным. Хотя, стоит признаться, я всё ещё с подозрением отношусь к морепродуктам в целом. Из нас всех только Саша могла по-настоящему наслаждаться марлийской кухней.
Но это действительно вкусно. Пик не соврала. Хотя, чтобы продолжить нашу с ней игру, я всё-таки уточняю с напускной озабоченностью:
— Щупальца ещё не выросли?
Пик фыркает, отрицательно мотая головой. Тогда я съедаю ещё один небольшой кусочек, чтобы всё так же преувеличенно тревожно спросить:
— А теперь?
Но мне становится совсем не до шуток, когда Пик, снова приблизившись ко мне, обхватывает своими холодными пальцами мой подбородок и несколько раз поворачивает моё лицо из стороны в сторону, с такой же демонстративной обеспокоенностью осматривая его.
— Вроде нет, — вполголоса объявляет она и тут вдруг костяшками пальцев свободной руки проводит по моей правой щеке. — Хотя погоди, кажется, что-то проступает.
Мне приходится прикусить эту самую щеку изнутри, чтобы удержаться от попытки вырваться из нежного захвата Пик. Но не успеваю я и моргнуть, как она сама резко отстраняется.
И теперь я давлюсь разочарованным вздохом.
— Не могу сказать с уверенностью, — продолжает Пик, хитро сверкнув глазами. — Но чтобы избежать риска, тебе, пожалуй, стоит отдать мне свою порцию.
Она тянется к моему трепангу, но я, включаясь уже в её игру, подхватываю тарелку обеими руками и уклоняюсь вместе с ней в сторону. Нож с вилкой, соскользнув на стол, осуждающе звякают.
— О, нет, знаешь, я всё-таки рискну. И приму удар на себя.
Пик с довольным видом ухмыляется.
— Тебе всё-таки понравилось! Я так и знала.
— Ага. Понравилось настолько, что на этот раз я готов подраться с самим официантом, — признаюсь я, возвращая тарелку на место. — Не позволю ничего унести, пока не доем.
За своим баловством мы абсолютно забываем, что за столом мы с Пик не одни. Но меня не беспокоит тот факт, что я вновь нарушаю правила приличий. И саму Пик, судя по всему, это тоже не особо тревожит.
Ловлю на себе взор Армина, сидящего на противоположной стороне стола и на три места левее от нас. Поворачиваюсь к нему лицом, насмешливо выгибая бровь. Всем своим видом хочу изобразить вызов. Собственно, именно этим я по отношению к нему весь вечер и занимался. А тот продолжал меня демонстративно игнорировать, если не считать его редких критических взглядов.
Но теперь Армин вместо того, чтобы в очередной раз просто отвернуться, предварительно наградив меня приличной долей своего осуждения, вдруг закатывает глаза и улыбается с видом человека, заебавшегося иметь дело с непослушным ребёнком.
А я не удерживаюсь и улыбаюсь в ответ. Виновато.
Ладно, наверное, всё-таки стоит снова прогуляться в зал для курения за своим пиджаком и привести себя в относительно нормальный вид. Общение с Пик знатно подняло мне настроение, даже если я и клеймил сам себя за это слабохарактерным слюнтяем.
Так что в попытках отвлечься, играя с нашим занудливым манипулятором в локальный мятеж, больше нет особого смысла.
— Кстати, он очень полезный, — назидательно заявляет Пик, возвращая моё внимание к себе. — Трепанг, в смысле.
— Да ну?
Я улыбаюсь ещё шире, уже ей. А она кивает, игриво взмахнув вилкой с очередным нанизанным на неё коричневым кружком, и продолжает:
— У нас старались добавлять его в рацион раненных солдат. Марлийских, конечно. Элдийцев так не баловали. Не знаю, правда, насколько это доказанный факт, но доктора, кажется, были уверены, что он помогает — при восстановлении.
— И говоришь ты мне это сейчас для того, чтобы... — я насмешливо фыркаю, выжидающе выпячивая подбородок.
— Чтобы подвести разговор к
твоему ранению, — Пик прищуривается. — Расскажешь?
— Нет, — пытаясь смягчить свой отказ очередной улыбкой, отвожу глаза. — Неужели не найдётся других тем?
— Каких же?
Гоняя по тарелке кусок запечённой картофелины, пожимаю плечами и с нарочитой беспечностью изрекаю:
— Я вообще-то человек с широким кругозором. Так что —
любых тем, Пик.
Поддерживаю всё тот же шутливый тон. Не хочу, чтобы она догадалась, какое меня охватило волнение, стоило ей только начать разговор о ранах. Я не настолько доверяю себе: боюсь выдать свои чувства и поставить нас обоих в откровенно неловкое положение.
Появление Пик в моих горячечных галлюцинациях — как раз из категории тех самых сложностей, о которых она когда-то говорила. Поэтому лучше поскорее увести беседу в другую плоскость.
— Тогда предложи достойную альтернативу, — Пик в ожидании склоняет голову набок.
— Ну-у-у... — морщу лоб, изображая усердную работу мысли. Затем драматично всплескиваю рукой. — Ох, ладно, забудь. Не такой уж широкий у меня кругозор. Хотя, признаться, из-за своей вопиющей самовлюблённости мне нравится считать его именно таковым.
Пик смеётся. Я снова улыбаюсь. И собираюсь закрепить результат, развив шутку дальше, но тут вдруг слышу обращённый ко мне язвительный возглас Конни:
— А это лучше узнать у мистера Кирштейна! Да, Жан?
Мне приходится повернуться к нему, вопросительно приподняв брови. Краем глаза отмечаю, что слова Конни приковали ко мне куда больше внимания, чем наши с Пик дурачества с трепангом. Похоже, меня против моей воли вовлекли в какую-то охуенно занимательную беседу, в которой участвует львиная доля сидящих за столом.
Круто.
— Прошу прощения? — призвав на помощь всю свою выдержку, изображаю вежливый интерес. — Кажется, я... э-э-э... упустил нить разговора...
— Мы расспрашивали мистера Спрингера о Парадизе! — звонко поясняет сидящая между Конни и Райнером седая дама в тошнотворно-зелёном платье.
Я не знаю её имени, хотя изрезанное морщинами лицо кажется мне смутно знакомым. Может, я видел её в штабе. Если так, то это не одна из вдов погибших во время атаки на Либерио офицеров, а кто-то из действующих сотрудниц. А будь она просто женой кого-то из «шишек», то сидела бы по левую руку от собственного мужа.
Хотя я могу и ошибаться. И это действительно очередная вдовушка, получающая почётные приглашения от Альянса из былого уважения к заслугам её погибшего мужа. Как, например, вдова Кальви. Чрезмерно общительная и преувеличенно доброжелательная. С нами. С бывшими демонами Парадиза. Да. Предупредительно учтивая, да. Безукоризненно вежливая. Да-да-да. Хотя на самом деле она нас ненавидит. Как и большая часть из сидящих за этим столом. Ненавидит.
Нас провозгласили героями, нам позволили жить в их мире. Но нас по-прежнему не простили. Как минимум за Либерио. Как максимум за разъёб их родины в принципе. И даром, что в конечном счёте мы всё-таки остановили Эрена.
Конечно, не все до сих пор видят в нас врагов. Но в то, что за столом вопросы о послегуловом Парадизе задают лишь из праздного любопытства, я не поверю. Голос старухи в зелёном был слащав до отвращения, но я не по-ве-рю. Нихуя.
— Ага, расспрашивали, — кивает тем временем Конни, беря в руки бокал вина, и иронично салютует им в мою сторону. Судя по его развязным интонациям, этот бокал далеко не первый за весь вечер. — Но я решил, что мистеру Кирштейну лучше остальных известно, как там сейчас живё...
— Не думаю, что Жан знает больше моего, — неожиданно для меня перебивает его Армин с наигранным весельем. — Так что, может, лучше спросить у меня?
Я прищуриваюсь, косясь на нашего сладкоречивого манипулятора с налётом удивления. Такие выпады явно не в его характере. Не могу понять, что происходит. Но что-то явно происходит. Потому что в разговор встревает и Райнер, так же, как и Армин, вымученно шутливо изрекая:
— Конечно. Это ведь именно мистеру Арлерту удалось наладить канал связи с островом. Королева Хисто...
— Ой, да никто не умаляет его заслуг, — нетерпеливо бурчит Конни, наклонившись немного вперёд, чтобы встретиться глазами с Армином, сидящим через четыре места от него. И чуть громче повторяет: — Никто не умаляет твоих заслуг, слышишь, мистер Арлерт?
Затем он снова поворачивается к Райнеру и всё так же неучтиво фыркает:
— И вообще, речь не о тех сухих отписках, которые шлёт твоя драгоценная Хистория. Мы ведь сейчас не на формальном собрании Альянса в конце концов.
Я напрягаюсь. Вот оно что.
Бля-я-ядь. Жан-бой, швырни в этого тупоголового ушлёпка булочку. Швырни тарелку. Нож. Сделай что-нибудь. Заткни его. Заткни.
За мгновение до того, как раскрасневшийся от выпитого вина Конни вскидывает голову, чтобы ввинтить насмешливый взгляд уже в моё лицо, я догадываюсь, что именно он скажет.
И он это говорит. Конечно, говорит. Конечно, блядь, он это говорит.
— Я о письмах Микасы.
Будь на месте Конни кто-нибудь другой, я заподозрил бы его в откровенно злом умысле. Но даже сейчас, рассердившись на этого тупицу за его длинный язык, я понимаю: Конни разворошил эту тему лишь ради лёгкой дружеской издёвки.
Мои чувства к Микасе служат поводом для подколов разной степени изощрённости хрен знает сколько лет. Я к ним в некотором роде даже привык. И раньше сносил все эти шутки без особой болезненности. Только вот сейчас...
сейчас всё изменилось. Хотя Конни, конечно, даже не догадывается об этом.
Ему же хуже. Незнание не освобождает от возмездия. Нихрена не освобождает.
В моих висках стучит от с трудом сдерживаемого раздражения, и я не слышу, что бормочет в ответ на слова Конни Армин, но он явно что-то говорит, видимо, из последних сил пытаясь исправить положение.
Прикрыв глаза, делаю глубокий вдох. Выдох.
— ...гласись, по сравнению с теми несчастными клочками бумаги, что мы от неё получаем, письма для Жана — целые полотна, — доносится до моего сознания полный иронии голос Конни, и я с силой сжимаю челюсть, закусив до крови губу изнутри.
Открываю глаза.
— Как романтично! — обращаясь ко мне, выдыхает та самая седовласая дама в зелёном, которая и начала роковой разговор. — Полагаю, эта особа — ваша возлюбленная?
В её жеманных интонациях сквозит излишнее любопытство, и я злюсь ещё сильнее. Мало того, что мои и без того непростые чувства препарируются при совершенно посторонних мне людях. Так ещё всё это... всё это слышит и Пик.
Боюсь даже взглянуть на неё. Не представляю, как она реагирует на то, что сейчас происходит. Задевают ли её разговоры о Микасе? Ей неприятно? Может, ей просто любопытно? Или... или ей всё равно?
Я даже не знаю, какой вариант напрягает меня сильнее всего.
— Нет, — твёрдо цежу сквозь зубы, раздумывая над тем, как бы поскорее пресечь дальнейшие расспросы.
Хотя, наверное, для дела мне следовало бы подыграть, согласившись. Но я не могу. Не теперь.
— Нет, конечно, нет, — никак не уймётся Конни. Он наклоняется к своей настырной соседке и, доверительно понизив голос, добавляет: — Но он
хотел бы, чтобы она ею была.
— Нет.
Конни, подносящий к губам свой бокал для очередного глотка, после моего отрывистого возражения замирает.
Но я не вру. Я действительно этого не хочу.
Даже в те моменты, когда я мечтал о каком-то сказочном будущем для нас с Микасой, я понимал, что этому не суждено случиться. Не в этой реальности точно. В альтернативной — возможно. В той, где у другого Жана и другой Микасы и был бы шанс. В той, где другая Микаса смогла жить дальше без Эрена, а другой Жан вообще никогда не заходил в каюту Пик.
В этой же... в этой же реальности между нами всегда будет пропасть. Да, после войны нам удалось перекинуть через неё хлипкий мостик. Благодаря тем самым письмам, которые не дают покоя Конни. Но это... не то. Не то, чему мне следовало бы придавать значение.
— Нет? — переспрашивает Конни с настолько беспомощным видом, что не будь я сейчас так сердит, то рассмеялся бы.
Но вместо этого я молча смотрю на него.
Конни смотрит на меня.
Я смотрю ещё пристальнее.
— Нет, — ошарашенным шёпотом повторяет он, неверяще качая головой.
И только я начинаю тихонько радоваться тому, что до этого идиота наконец-то дошло, что пора заткнуться, как уже через пару мгновений Конни, встряхнувшись, скидывает с себя оцепенение и возмущённо тычет в меня пальцем:
— Ты меня разыгрываешь! Ты ведь весь вечер водишь нас всех за нос. Один твой помятый вид чего стоит. Ха! Хочешь, чтобы мы действительно поверили, что трясущийся над своей внешностью, как девчонка, Жан Кирштейн всерьё...
— Конни, — предостерегающе тянет Райнер, с тревогой посматривая на меня. — Лучше помолчи.
— ...да ты раньше даже бородку свою без линейки не мог...
Ну всё, блядь. Моё терпение не безгранично! Он ещё смеет на мен...
— Я же обещала тебе показать оранжерею! — вдруг оживлённо восклицает Пик, хватая меня за локоть и спасая тем самым этого непроходимого тупицу от моего праведного гнева. — Она ещё в работе, но посмотреть там есть на что.
Голос Пик, в отличие от натужных Райнера и Армина, звучит вполне естественно, хотя каждый из прислушивающихся к разговору наверняка понял, что это всего лишь очередная попытка свести назревающий конфликт на нет. Ну или как минимум перенаправить беседу в более безопасное русло.
— Сейчас? — я опускаю взгляд на руку Пик, стискивающую мою, и оторопело моргаю. Затем, наклонившись к ней ближе, вполголоса, чтобы остальные не услышали, возражаю: — Если я уйду до конца официальной части, Армин меня всё равно вернёт и подвешает за яйца на сцене. Придумай что-нибудь другое.
— Я так и знала, что ты меня почти не слушал, — Пик, в отличие от меня, не шепчет, продолжая намеренно привлекать внимание. Она нетерпеливо вскакивает со своего стула, хватает в одну руку свою крохотную сумочку, а второй тянет меня за собой. — Мы быстро. Оранжерея здесь, на крыше.
Я покорно встаю следом, потому что никак не могу побороть свою растерянность. Оранжерея? Прямо здесь? На крыше? Серьёзно?
— В здании Парламента?
— О, это была прекрасная идея! Разбить сад прямо на крыше! — не позволяя ответить самой Пик, восторженно вскрикивает всё та же дама в зелёном. — Мисс Фингер, проект вашего отца по-настоящему прекрасен. Здесь, в пустыне, ужасные условия. Миссис Кальви не даст мне соврать...
За столом все с нескрываемым неудовольствием из-за так и не случившегося скандала переключаются на обсуждение отвратительного климата Сальты. Я едва сдерживаюсь, чтобы не съязвить и на эту тему, но по предостерегающему прищуру Армина понимаю, что на сегодня и без того хватает представлений.
Пик из вежливости бросает несколько благодарных фраз в ответ на восторги по поводу задумки её отца. А сама не прекращает при этом крепко удерживать меня рядом, будто переживая, что я снова усядусь на своё место и продолжу спорить.
Хотя уводить из-за стола по всем правилам следовало бы Конни. Именно он выпил лишнего и именно он готов был выболтать то, чего другим знать не следует. И дело даже не в Микасе. А в самом Парадизе.
Конечно, в том, что мы получаем с острова письма, нет никакого секрета. Ведь Армин, вступая в переговоры с Хисторией, действовал с благословения верхушки Альянса. Но о том,
насколько хорошо работает этот канал связи, посторонним лучше не знать. Ни на самом Парадизе, где нас всё ещё считают предателями. Ни здесь, где нас лишь с фальшивой обходительностью величают героями.
Поэтому Армин и Райнер так поспешно и ринулись ко мне на выручку.
Я возвращаю взгляд с дамы в зелёном, слезливо вспоминающей об утраченных навсегда фруктовых садах Марлии, обратно на Конни и замечаю, что он виновато морщится.
— Прости, — беззвучно шевелит губами он, судя по всему, наконец-то приняв во внимание обосновавшуюся на моём локте руку Пик.
И теперь весь вид Конни отражает понимание. Ну неужели!
Моё желание настучать этому тупице по голове заметно убавляется. Пожалуй, я воздержусь от разъяснительных бесед. Ему в любом случае достанется от Армина. Похоже, в гонке за звание самого нерадивого подчинённого Конни вырвался далеко вперёд, обойдя меня на повороте перед самым финишем.
Что ж, он всегда был шустрее меня.
— Пошли, — тихо, но твёрдо говорит Пик и тянет меня в сторону, улучшив момент, чтобы наконец смыться.
И хотя теперь, когда Конни успокоился, нет никакой нужды сбегать из-за стола так поспешно, я всё равно следую за ней. Ведь соблазн остаться с Пик наедине слишком велик.
Ну что, недолго ты смог разыгрывать из себя непреклонного и принципиального, да, Жан-бой? Стоило ей только пальцем поманить, как ты бежишь за ней, как собачонка, восторженно виляя хвостом. Слаба-а-ак. Жалкий слабак.
В очередной раз без всяких сожалений затыкаю внутренний голос.
Потому что идущая рядом Пик улыбается мне сейчас так, что моя изрешечённая к херам душа мигом согревается до самых её дальних и пыльных уголков. И я не могу думать... да, я не могу и уж точно
не хочу думать ни о чём другом, кроме этой ласковой улыбки.
***
— Освещение в этом павильоне до конца не наладили, но, думаю, мы не заблудимся в полумраке, — тягучие интонации Пик обволакивают меня так же плотно, как и влажный воздух оранжереи. — К тому же я здесь неплохо ориентируюсь. И... и ты только посмотри, Жан, какое небо!
Я послушно задираю голову, и мы несколько минут молча любуемся бледным диском луны и мелкой звёздной крошкой на иссиня-чёрном фоне. Стеклянная крыша воистину открывает прелестный обзор на ночное небо, это уж только полный идиот стал бы отрицать.
Пик нарушает тишину первой. И отходит от меня тоже первой.
Неторопливо вышагивая по усыпанной гравием дорожке, она рассказывает о хитровымудренных ставнях на хитровымудренных механизмах, которые выдвигаются в самые жаркие часы дня и блокируют прямые солнечные лучи, чтобы те не спалили ко всем херам самые нежные из растущих здесь растения.
Я слушаю Пик вполуха и медленно бреду следом, попутно оглядываясь по сторонам. Ищу, чем бы подпереть дверь в павильон: я обратил внимание, что никаких засовов на ней нет.
А мне бы всё-таки хотелось обезопасить нас от постороннего вторжения. Вдруг кому-то из многочисленных гостей тоже взбредёт в голову здесь прогуляться? Да, оранжерея ещё не достроена и официально закрыта для посещений, но когда это останавливало желающих уединиться?
Не то чтобы я сам намеренно планирую нечто... э-э-э...
В общем, не планирую я ничего такого. Не планирую. Я просто не хочу, чтобы нам помешали. Да. Именно так. Не хочу, чтобы нам помешали. Ведь неизвестно, когда мы с Пик сможем в следующий раз вот так остаться наедине. И, возможно, это наш с ней единственный шанс поговорить.
Ага. Поговорить. Только поговорить, конечно. В прошлый раз вы тоже охуенно поговорили, не поспоришь.
Вдыхаю полной грудью пропитанный запахом сырой земли и терпким цветочным ароматом воздух. Прикрываю на мгновение глаза. Злюсь. Нервничаю. И одновременно хочу расхохотаться. Ощущаю себя недозрелым мальчишкой, впервые оставшимся один на один с понравившейся ему девушкой.
Пик, давно скрывшаяся из моего поля зрения за очередным поворотом извилистой тропинки, повышает голос. Чтобы я, несмотря на увеличивающуюся между нами дистанцию, её по-прежнему хорошо слышал.
Она говорит что-то о редких цветах со странным названием. И я, всё ещё пребывая в некотором раздрае, рассеянно это самое название переспрашиваю, а Пик почему-то смеётся.
Невозможная женщина. Она ведь не упрощает мне задачу, выбирая темы, поддержать которые я даже в трезвом рассудке не смогу.
— Знаешь, когда я по секрету признался тебе в отсутствии у себя широкого круга интересов, я рассчитывал, что впоследствии ты станешь относиться ко мне... ну, знаешь, с б
ольшим снисхождением, — громко изрекаю я, задрав голову и обращаясь к пустоте.
И снова слышу довольный смех, приглушённый разделяющими нас зарослями.
— Ты уже достаточно хорошо знаешь меня, Жан. И должен был догадаться, что я использую это против тебя.
— А ведь ты могла бы пощадить мой ограниченный ум, Пик.
— Могла бы, но — не стану, — весело заявляет она. — Особенно, когда ты из-за «вопиющей самовлюблённости» так нагло напрашиваешься на комплименты своим умственным способностям.
Расплываюсь в улыбке и уже собираюсь достойно ответить, как вдруг замираю. Потому что у одной из многочисленных колонн я наконец замечаю кованый стул с высокой спинкой. То, что я, собственно, и искал.
Немного помедлив, всё-таки подхватываю этот чёртов стул и волоку его обратно ко входу в павильон.
Пик же, воспользовавшись моим молчанием, с явственным злорадством переключается на пестрящий техническими деталями рассказ о правилах высадки вишнёвых деревьев. Её голос всё отдаляется и отдаляется, пока не становится практически не различимым.
А я тем временем уже приставляю стул к двери так, чтобы плотно подпереть ручку. Отлично. Преграда прочнее некуда.
Вновь поворачиваюсь лицом к тропинке. Переступаю с ноги на ногу, отчего-то не решаясь сойти с этого места, чтобы наконец нагнать Пик. По-прежнему сомневаюсь, что поступаю верно. Но...
Ай, да сколько можно-то!
Если я не сделаю ничего сейчас, то мой список упущенных возможностей пополнится очередным пунктом. И уже завтра, отправившись хрен знает на сколько месяцев на север, я снова буду злиться на себя за то, что даже не попытался ничего изменить.
— Пик, — зову я, отбросив наконец все свои идиотские терзания. Направляюсь по тропинке в ту сторону, где она скрылась, заставляя себя идти размеренно. Не хватало ещё позорно сорваться на бег. — Мне нужно с тобой поговорить.
— Дай угадаю, — её крохотная фигурка возникает передо мной так неожиданно, что я невольно сбиваюсь с шага. Пик оказывается ближе, чем я думал. Значит, не дождавшись меня, уже возвращалась обратно ко входу. — Ты меня снова не слушал.
— Что? Нет. Да. Я просто задумался и хоте...
Я осекаюсь, наконец обратив внимание на то,
что Пик держит в своих руках. Обломок какой-то узкой металлической трубы. Обломок. Трубы. Она хитро ухмыляется, перекатывая в ладонях обломок, блядь, трубы!
Невольно улыбаюсь в ответ. Наверное, она никогда не перестанет меня удивлять.
— Только не говори, что собираешься огреть меня ею за то, что я прослушал большую часть твоей занимательной лекции об уходе за саженцами вишни.
— Была такая мысль, но я всё же решила повременить, — хмыкнув, Пик пожимает правым плечом и тут же поправляет сползший с него длинный ремешок своей сумочки. — А вообще я хотела...
Теперь запинается она, заметив что-то за моей спиной. И я мигом оборачиваюсь, чтобы проследить за её взглядом. Заебись. Она увидела приставленный к двери стул.
Э-э-э... ну что, выкручивайся?
Но пока я прикидываю, что сказать, чтобы это прозвучало остроумно и совсем-совсем не пошло, Пик как ни в чём ни бывало продолжает:
— Похоже, это мне больше не понадобится.
Она, наклонившись, отбрасывает в сторону от тропинки трубу, и та без особого шума приземляется на сырую землю. Затем Пик выпрямляется, снова поправляет непослушный ремешок на плече, деловито отряхивает руки и ввинчивает в моё лицо безмятежный взгляд.
— Ты что, собиралась использовать эту штуку вместо засова? — пытаясь осознать произошедшее, вполголоса спрашиваю я.
— Конечно, — кивает Пик, всё ещё ласково мне улыбаясь. — Ты ведь не решил, что я заманила тебя в самую дальнюю и самую глухую часть недостроенной оранжереи просто так?
— Вообще-то решил, — посмеиваясь, пожимаю плечами.
А она, покачав головой, делает шаг ко мне.
— Может, я всё-таки поторопилась с выводами о твоих умственных способностях?
Я с наигранной ленивостью повторяю её движения, сокращая расстояние между нами до одного метра.
— Может. Ты ведь снова спланировала всё лучше меня.
— Ну, с дверью ты справился вполне сносно, — Пик протягивает руку и утешающе похлопывает ладошкой по моему предплечью. — Это почти победа. Учитывая, что в прошлый раз о таких мелочах ты подумать забыл.
Я рывком притягиваю её за талию к себе, и она оказывается в кольце моих рук. Привычно маленькая и обманчиво беззащитная. Меня обволакивают её тепло и аромат, и по моему телу пробегает лёгкая дрожь.
— В прошлый раз ты быстро лишила меня способности думать в принципе, — с улыбкой выдыхаю я, заглядывая в её запрокинутое ко мне лицо.
— Ты отплатил мне той же монетой почти сразу, — Пик кладёт одну руку мне на шею, коснувшись воротника рубашки, а второй так же, как за столом, начинает поглаживать мою щеку с отросшей сильнее обычного бородкой. — Ты выглядишь как...
Я, закатывая глаза, торопливо перебиваю её:
— Да-да, знаю, как дикарь. Мне сегодня уже говорили.
— Я не это хотела сказать, — фыркает в ответ Пик, кончиками пальцев очерчивая мои скулы. — Ты выглядишь как пират.
— Может, снова виноват мой скудный ум, — недоверчиво выпячиваю подбородок, — но я не чувствую, в чём разница. Ни то, ни другое мне, если что, ни капли не льстит.
— О, поверь мне, разница есть, — Пик приподнимается на носочки и дразняще касается моих губ своими. Слишком быстро. — Потому что я о пиратах из тех скандальных книжонок, которые начали завозить к нам с запада.
— Кажется, я пропустил всё самое интересное, — бормочу я, вернув Пик точно такой же беглый поцелуй, и стискиваю её в объятьях, привлекая к себе ближе. — Довольно откровенное чтиво, я полагаю?
— Да, — послушно прижавшаяся ко мне Пик сцепляет руки замком на моей шее и кивает. — С довольно откровенными иллюстрациями. Романтизированных до абсолюта пиратов в том числе.
— А, так вот она, главная причина, почему ты меня сюда заманила.
Я наклоняюсь, чтобы снова поцеловать её — всё так же игриво и отрывисто. И чувствую, что губы Пик складываются в хитрую ухмылку.
— Это главная причина, почему я не верну тебе твою бабочку, — тихо выдыхает она, откинув голову, а я непонимающе приподнимаю брови. — И камербанд.
— Ты что, захватила их в заложники? — с преувеличенным удивлением уточняю я, заглядывая в её глаза. — И кто из нас двоих в таком случае пират? Будешь возвращать мне их по частям?
Пик смеётся.
— Райнер тебе ничего не сказал, да?
— Райнер?
При чём здесь Райнер? Я всё ещё не понимаю. Да, он скормил мне какую-то абсолютно нелепую историю про...
О, нет. Да нет. Да не может быть. Это же полнейшая глупость.
Я улыбаюсь.
— Неужели от моего пиджака на самом деле ничего не осталось?
— Ну-у-у, я бы не сказала, что так уж «ничего»...
Пик виснет на моей шее, вынуждая меня опять нагнуться для поцелуя, на этот раз более основательного и более продолжительного. Затем, отстранившись и напоследок легонько прикусив мою нижнюю губу, насмешливо добавляет:
— Просто
тебе — да, не осталось.
Я, глядя на довольную Пик, прищуриваюсь.
— Значит, тебе, как участнице этого ребяческого беспредела, достались пояс и бабочка?
— Мне, как
зачинщице этого ребяческого беспредела, достались
не только пояс и бабочка, — Пик пожимает плечами. — Я отхватила себе ещё и целый правый рукав, между прочим.
Она зарывается пальцами в мои волосы и мягко поглаживает затылок. Улыбается. И я улыбаюсь. С ней я вообще практически не прекращаю улыбаться.
— И как же ты всё это провернула? Рвала ткань зубами? — вполголоса интересуюсь я, прижавшись щекой к её виску. Одной рукой продолжаю придерживать Пик за талию, а другой медленно задираю подол длинного платья, обнажая её правую ногу. — Хотя нет, дай угадаю. С помощью этой миленькой штучки?
Моя ладонь замирает на закреплённом в набедренном чехле крохотном клинке.
— Хочешь меня обезоружить? — бормочет Пик, плавно изгибаясь в моих объятьях.
Она подставляет мне для поцелуев свою шею, в свете луны кажущуюся особенно белоснежной. И я с готовностью склоняюсь над ней, вычерчивая языком линию вдоль её артерии.
— О, нет, ни в коем случае, — отзываюсь я сдавленно, почти не отрывая губ от нестерпимо нежной кожи Пик. Моя рука тем временем, миновав подвязку с клинком, продолжает двигаться по её бедру всё выше и перемещается на его внутреннюю сторону. — Так ведь станет совсем неинтересно.
— Неин...терес-с-сно?
Удовлетворённо хмыкаю, отметив, как чутко реагирует Пик, когда мои пальцы добираются до главной своей цели. Ощущая, как она с каждым моим движением всё теснее ко мне прижимается, будто пытаясь в меня вплавиться насмерть, я целую её в ямочку под челюстью. Прошло два года, но я прекрасно помню каждую чувствительную точку её тела.
— Конечно, — шепчу я ей в ухо.
И, не прекращая ласкать её, второй ладонью бережно обхватываю шею Пик так, что мой большой палец оказывается на тоненькой жилке, в которой бьётся её пульс.
— Мы ведь играем в пиратов, — я возвращаюсь к её губам, но не целую, а снова дразню, едва касаясь их своим языком. — До сих пор.
— До сих пор? — потерянно уточняет Пик, похоже, до конца не сознавая, о чём вообще идёт речь.
Мне определённо нравится доводить её до состояния, когда переспрашивать в полнейшей рассеянности приходится уже ей самой. Конечно, на этот раз контролировать себя мне куда сложнее, чем в нашу первую ночь. Но я всё же стараюсь. И продолжаю играть с ней, чувствуя, как пульс Пик с каждой секундой учащается, а дыхание становится всё более рваным.
— Да, до сих пор, — с улыбкой — уже не лёгкой, а вполне напряжённой — ловлю своими губами её сдавленный стон. — Ведь мой камербанд всё ещё у тебя в заложниках.
Как и я сам.
Она крепче обхватывает мою ногу своей, а её бёдра всё так же извиваются, следуя за движениями моих пальцев. Сумочка Пик уже давно соскользнула с её оголённого плеча и валяется где-то на полу — не споткнуться бы.
Подол её платья наверняка весь измялся, как и моя рубашка, в которую Пик вцепилась намертво одной рукой. Она сгребла ткань в горсть прямо на моём плече — на моём
раненом плече, но я, впрочем, игнорирую пульсирующую в нём боль. Другой рукой Пик всё ещё держится за мою шею, видимо, боясь потерять равновесие.
— И что ты... — она тихонько вскрикивает, не сумев сразу закончить вопрос, — с этим... бу...дешь делать?
— О, я намерен продолжить переговоры, — хрипло шепчу я ей в губы.
Выталкиваю из себя слова через силу, потому что мне тоже всё труднее говорить связно. Труднее
мыслить связно. Моё сердце бешено стучит, отдаваясь дрожью в каждом мускуле, в каждой косточке, в каждой клетке.
— Д-да... не... не останавливайся, — сквозь туман сковавшего мой разум возбуждения доносится до меня прерывающийся голос Пик.
— Это твоё главное требование?
Она бормочет в ответ что-то, чего я не могу разобрать, и льнёт ко мне так, будто пытается вскарабкаться вверх по моему телу. А когда я наконец подхватываю её на руки, отрывая от земли, она удовлетворённо ахает, опалив своим горячим дыханием мою левую щеку.
Впечатываю Пик спиной в ближайшую из колонн и обрушиваюсь на неё в поцелуе, разительно отличающемся от всех предыдущих своим напором. Но Пик почти сразу же с ничуть не удивившим меня энтузиазмом перехватывает инициативу, атакуя меня своим языком в ответ всё яростнее и глубже.
— Ты даже целуешься как пират, — констатирую я, ненадолго оторвавшись от требовательных губ Пик. — И, кажется, ты соврала.
— О чём? — прерывисто выдыхает она, опустив глаза и сосредоточив свои нетерпеливые пальцы на застёжке моих брюк. — Ну же, помоги мне!
Я безропотно подчиняюсь, не прекращая ухмыляться. До Пик я никогда не думал, что можно быть и весёлым, и охваченным возбуждением одновременно. Она обладает редким талантом провоцировать во мне самые противоречивые эмоции разом. И сводить меня, нахрен, с ума.
Но я не имею ничего против.
— О ч-чём... я соврала? — снова спрашивает Пик сиплым голосом, когда наконец добивается своего.
Её и без того тёмные громадные зрачки расширяются ещё сильнее, и Пик едва слышно всхлипывает, удобнее устраиваясь в моих объятьях и приноравливаясь к задаваемому мной темпу. Её тело принимает меня с той самой безрассудной нежностью, по которой я особенно успел соскучиться. И у меня тоже напрочь перехватывает дух.
— О том, что мы вернёмся в зал быстро, — нахожу в себе последние силы промямлить я, прильнув губами к её покрывшемуся бисеринками пота виску.
Пик в ответ издаёт отрывистый смешок прежде, чем так же, как и я, растерять последние крупицы самообладания и полностью отдаться во власть окутывающей нас лавины ощущений.
О-о-о, вряд ли мы вернёмся в зал
вообще.
