Месть гимназистки

Спасибо за вдохновение Ладе Баски и Круэлле.

«В жизни всему уделяется место, Рядом с добром уживается зло. Если к другому уходит невеста, То неизвестно, кому повезло…» («Рулатэ», финская народная песня. Русский текст В. Войновича)

Прощание с Луизой получилось очень возвышенным, печальным, но полным надежд на новую встречу. Последнее, правда, накладывало на юного автора некоторые обязательства … — Зина, вы не представляете, с каким нетерпением я буду ждать февраля. И вашего визита к нам на Масляную неделю. Будьте уверены, в столице вам не придется скучать. Я же очень надеюсь, — длинные ресницы княжны затрепетали на этих словах, а голос сделался тише, — надеюсь, что вы привезете новую часть «Приключений Прекрасной Авроры»! И ее сыщика, разумеется … — торопливо добавила она. Зиночка не видела никаких трудностей в том, чтобы написать еще одну историю о несравненной графине Морозовой. И еще одну. И далее … Но пожелания Луизы, задавшие сюжету новое направление, несколько выбивали писательницу из колеи. Пусть Зиночка и нашла компромисс между жаждой унизить фон Штоффа и необходимостью ныне опять свести его с Авророй Романовной. Хорошо, когда у тебя есть читатели, конечно. Вот только совершенно неожиданно у этого явления обнаружилась оборотная сторона. Читатели, даже такие благодарные, как Луиза, не просто внемлют автору, но и задают вопросы! Про тот же пост мортем, например. Или пускаются в рассуждения о том, кому именно мужчина должен в первую очередь причинять добро. Неужели им просто авторского слова недостаточно? Почему то, почему это … Ну вот потому что! Или вовсе посягают на святое. Подвергают сомнению порядочность, честность и верность Авроры Романовны! В самый день разлуки Зиночка озвучила Луизе фрагмент, который решила добавить к предыдущей истории. Но реакция читательницы стала для барышни Ломакиной сюрпризом … «Запутавшийся в заснеженных ветках взгляд князя Клюевского с яростной тоской взирал на благородное прощение предателя фон Штоффа, даруемое ему Авророй прямо на крыльце особняка посредством пламенного поцелуя. Сердце отринутого спасителя обливалось горячими каплями олова, прижигая душу, модный сюртук с бутоньеркой и меховое пальто. С каменным хрустом сжал он кулаки, дабы не допустить их до очередной дуэли с проклятым похитителем высшей ценности этого города! Увы, Клюевский видел, что оная ценность — графиня Морозова, ныне уже не будет благодарить его за убийство сыщика, черное оперение коего невообразимым образом побелело в ее бездонных глазах … Все лицо князя мученически содрогнулось, и провернувшись спиной, и шатаясь от горя, отправилось прочь …» — Ох, Зина, — только что радовавшаяся за Якоба фон Штоффа Луиза теперь искренне прониклась обидой Клюевского, — как же так? Ведь Аврора обещала князю быть ему верной и преданной женой! И кольцо взяла … А теперь? Это немного … жестоко с ее стороны! — Она же не может выйти замуж и за Клюевского и за фон Штоффа, — пожала плечами Зиночка, — значит, надо выбирать. Вы же сами пожелали, чтобы графиня Морозова отдала предпочтение именно сыщику! При всем уважении к княжне, писательница с трудом сдержала недовольство. Она пошла навстречу подруге, изменила сюжет — и вот благодарность! Новые придирки, да еще и сомнения в благородстве души ее любимой героини. — Да-да, конечно, — Луиза порывисто схватило Зиночку за руку, и с мольбой заглянула в глаза — но, может быть, стоит немного переделать ту сцену в больнице? Чтобы Аврора не выглядела … — голос княжны упал до шепота, — клятвопреступницей! Зиночка немного оторопела от подобного обвинения. Лично она искренне полагала, что Авроре Романовне можно менять все, что угодно — платья, кольца, решения, женихов. Хоть десять раз на дню! Странно, что для столь эмоциональной и восприимчивой Луизы это неочевидно. И как быть? Переписывать обручение с князем Зиночке совсем не хотелось. Но получается, нужно хотя бы как-то обосновать поступок Авроры. Ничего притом не меняя, но, чтобы сама мысль о … ммм … некотором легкомыслии графини не могла зародиться в головах возможных читателей? — Луиза, — с облегчением выдохнула писательница, и улыбнулась, — помните, что именно сказала Аврора Романовна князю Клюевскому? «Буду верной и преданной женой», — Зиночка выделила последнее слово, бросив на подругу многозначительный взгляд. Княжна молча кивнула, ожидая продолжения. — Вот! — припечатала Зиночка — «женой»! А с фон Штоффом Аврора Романовна стала целоваться, оставаясь пока только княжеской невестой. В этом статусе она верности не обещала. Князя, конечно, жаль, но честь и совесть графини Морозовой могут быть совершенно спокойны. Своего слова она не нарушила. Подобное объяснение вполне успокоило излишне чувствительную Луизу. Которая очень просила подругу написать продолжение к февралю, чтобы можно было насладиться им во время празднования Масленицы. Как удачно, что матушка княжны пригласила Ломакиных в гости! Значит, Зиночка лично привезет рукопись в Петербург — почте подобное сокровище доверять не следует. А еще — не дай бог родители воспользуются своим правом просматривать переписку дочерей, и полюбопытствуют, что же такое увесистое пересылается от одной к другой. Мама, читающая о приключениях независимой Авроры и брачных кандалах сыщика … Кошмар! Зиночка содрогнулась, но живо отогнав страшное видение, продолжила прогулку. Пока все складывается на редкость благополучно, и никто-никто, за редким исключением, не знает о великом писательском подвиге умной, одаренной, талантливой и скромной гимназистки — мадемуазель Ломакиной! Сейчас она со вкусом, толком и расстановкой обдумает одну из тех сцен, ради которых согласилась допустить изменения в сюжете. Ради которых глупый, подлый Вернер, то есть фон Штофф был снова допущен к своей Прекрасной Даме в статусе — не короля, конечно. Но по крайней мере, восторженного покорного ей валета. О чем ему нужно будет почаще напоминать, чтобы не слишком-то заносился. В его жизни теперь может быть один смысл и одна-единственная цель — служить и прислуживать Авроре Романовне, которая, пожертвовав своей бесценной честью, вознеслась ныне на вовсе недостижимую высоту. Зиночка вздохнула глубоко-глубоко, и едва не облизнулась — благо, никто бы не увидел столь плебейского выражения чувств. Однако она вовремя вспомнила о том, что на морозе такие порывы лучше обуздывать, иначе губы могут потрескаться. Поэтому, великая писательница ограничилась широкой плотоядная улыбкой, прикрыла глаза и погрузилась в созерцание той картины миры, где прекрасные сильные женщины и слабые глупые мужчины находились на отведенных им местах. «Легкокрылые ноги и руки, напевая торжествующую песнь, сами несли графиню Морозову по наипрямейшему радиусу аллеи, туда, где она могла со всего маха приложить свои великодушие и всепрощение. То есть, прямо к фон Штоффу, которого так и не удалось объехать даже на самой породистой кобыле — князе Клюевском. Сыщик явно сброшен был небесами поперек трудной судьбы Авроры Романовны, дабы выковать в Прекрасном Медиуме совершенно особое, стальное и всепроникающее милосердие. — Вы опять оставили меня на целых четыре дня! — справедливым упреком уколола графиня раскрывшего ей влюбленные объятия сыщика …» Нет, не годится. Зиночка открыла глаза, и вслух повторила слова Авроры. Звучит не слишком весомо — всего-то четыре дня. А если измерить страшную разлуку не в сутках, а … Она нахмурилась, пытаясь перемножить мысленно дни и часы, но цифры заскакали в голове, как те самые зайцы, недопойманные медлительным фон Штоффом. Ну ладно. Пусть будет примерно — кто там станет перепроверять! «- Вас не было целых сто пять часов и сорок три с половиной минуты! — пригвоздила чужого, но любимого супруга великодушная духовидица. — О моя бесценная Аврора, я должен был снова навести контроль на благополучие сумасшедшей моей Амалии! — ответствовал сыщик, радуясь, что обе его роковые дамы ныне вполне могут звучать в одном предложении, не ссорясь и не сгорая от ревности. — И каково же ее существование? — полюбопытствовала графиня Морозова, ибо страшная преступница ныне не была ей чужой — они ведь делили одного и того же мужа. — Ее пытаются вылечить, чтобы отправить по этапу — но безуспешно, — нос и голова фон Штоффа печально повисли, — обливают водой, подключают к электричеству, пугают и шокируют. Когда я, как любящий и гуманный супруг, запрещаю некое лечение, доктора тут же выдумывают новое — столь же грозное и бесполезное. Кажется, исцелять таким образом Амалию будут еще долгие годы. — Так пусть исцеляют сколько угодно, — вскричала добрейшая душа Авроры Романовны, — зачем же пускать убийцу по этапу? Судя по всему, сумасшедший дом и врачебные эксперименты с опытами — достойная и уютная замена каторге! Пусть до конца жизни в качестве пациентки Амалия служит на благо психической науке! — О … — благоговейно воззрился на духовидицу фон Штофф, преклоняя перед ее добротой и мудростью свои стальные глаза, — прекраснейшая Аврора Романовна, сколько же в вас чистоты!» — Это было особенно ярко заметно, синьор, когда вы ковыляли мимо вашей милосердной звезды после почти смертельной дуэли, — ехидно прокомментировал абсолютно нечуткий к возвышенной авторской мысли Пьетро Джованни. — Дядюшка, не напоминай! — голос истинной Авроры дрожал от гнева, — меня до сих переполняет желание надавать моей тезке пощечин! — Аналогично, — прозвучало отрывисто и резко, — только моему тезке, разумеется! — Не спорьте, дети мои. Давайте сойдемся на том, что розог в этой абсурдной истории заслуживают все … Начиная с сочинительницы. — Ну вот еще! — Зиночка поправила меховой капор, не столько кокетливо, сколько торопливо, чтобы ее нежных авторских ушей не касались более такие грубые замечания, — воспитатели! Вы просто в чести и достоинстве ничего не понимаете. Потому что вас придумали неправильно! Не такими, как в жизни. — Знали бы вы, какие они есть в настоящей земной жизни, — печально прошелестело в зимнем воздухе. Но густые локоны Зиночки, прижатые к тому же добротным теплым капором, вполне надежно отгородили барышню от навязчивых мнений Астрала. Настроение, правда, успело слегка испортиться. Ничего, сейчас она его поправит. Тщательно восстановив в воображении декорации предыдущей сцены, Зиночка приготовилась в очередной раз образцово-показательно простить фон Штоффа устами графини Морозовой. «- Разве же мог мой язык повернуться таким образом, чтобы предложить вам, самому символу чистоты и непорочности, швырнуть вызов нашему закостенелому обществу, и слиться со мной во грехе? — жалобно вопросил он, скорбно складывая губы и медленно обступая со всех сторон Аврору Романовну, все теснее переплетая собственные длани с ее пальцами шелковой и прочной сетью незаконной любви. Ему ответил бездонно-снисходительный взгляд, полный искреннего сострадания к истинно мужскому недомыслию: — Если бы ваш язык на такое повернулся сразу, едва появившись в нашем городе после долгой разлуки, — мы давным-давно связались нерасторжимым морским узлом! Но, видите ли, «вы не можете предложить, вы стесняетесь спросить», в общем, как всегда ведете себя, точно пустоголовый ребенок! Ловко пущенный нежной рукой прямо в твердокаменный лоб снежок меткой стрелой донес всю мощь жертвенности и великодушия графини Морозовой. Даже последний глупец мог понять значение сего жеста, и сыщик исключением не стал. — Неужто вы согласны?! — облегчение и радость от столь золотого подарка, не скрываясь, так и воссияли вокруг осчастливленного фон Штоффа …» Отлично! Зиночка гордо вскинула подбородок, и из-под опущенных ресниц бросила взгляд на ближайший сугроб, стараясь передать не только презрение, но о и ту самую «бездонную снисходительность». Потому что видела перед собой не снежный бугор, а склонившегося у ног повелительницы сыщика, которому было оказано величайшее благодеяние. «Ибо геройский подвиг Авроры Романовны давал ему возможность скрыться за ее хрупкой спиной и мужественным решением. Не надо было рвать себя между двумя женщинами, а как он и мечтал когда-то — вполне счастливо существовать с обеими. Сыщицкие силы не придется тратить на выуживание у бюрократов и ретроградов развода, и можно, сохранив за собой сумасшедшую Амалию, просто отдаться своей верховной страсти к блистательной графине Морозовой. — Согласна, — дорогой монетой скатились с прихотливых губ чеканные слова, лаская влюбленный взор и нюх сыщика, — но вы все-таки попросите — я очень люблю, когда меня о чем-то просят. Тем более, вы! — Тогда я прошу … нет я молю вас об этом! — вдохновленным соловьем замурлыкал фон Штофф, — а еще — о том, чтобы вы помогли нанести ясность в очередном неподвластном мне убийстве …» На сей раз отгородиться от возмущения персонажей Астрала оказалось сложнее, но Зиночка усилием воли заставила себя не слышать всякие обидные высказывания о слабаках, хитрецах и внезапных переменах в приоритетах у высоконравственных девиц. Чтобы заглушить подобные комментарии окончательно, девочка начала напевать первую пришедшую на ум арию — очень подходящую к случаю: «Сердце красавицы Склонно к измене, И к перемене, Как ветер в мае …»* Теперь нужно придумать убийство, которое будет расследоваться в новой истории. Вот кого бы убить? Ария, которую продолжала почти машинально мурлыкать Зиночка, вызвала в памяти Рожественский бал в гимназии, танцующих, а потом о чем-то упоенно беседующих Яшу и Рушу. Зиночка старалась хранить гордость, и даже не смотреть на эту пару, но видела их постоянно. В какой-то момент ей показалось, что Вернер и его избранница из-за чего-то горячо поспорили, вплоть до размолвки — он нахмурился, Руша отвернулась. Но не успела радость затопить существо одинокой и покинутой барышни Ломакиной, как вредный гимназист осторожно протянул руку. Даже не коснулся Мануич! Даже не сказал ничего — но Руша будто услышала, обернулась, попыталась сохранить сердитое выражение лица. И почти сразу заулыбалась. Ну что с нее взять, никакого воспитания и достоинства, хоть и отличница! Вот уж вокруг Зиночки провинившийся (и даже не провинившийся) Вернер попрыгал бы, дабы заслужить прошения! А тут как раз опять заиграл оркестр, и Яша повел свою «даму» в центр зала. «Дама» не сопротивлялась — ну кто бы сомневался. Все, решено. Зиночка остановилась и притопнула каблучком. Она убьет Вернера! Не в образе фон Штоффа, который ныне подарен Авроре, как подушечка для булавок. Нужен другой персонаж — ненадолго. Для убийства. Вот чтобы такое придумать? Убийство. Тюрьма. Суд. Точно — здание суда, мимо которого они со взрослыми проходили пару дней назад. И госпожа Ломакина-старшая рассказывала княгине — матери Луизы, жуткую историю, которая здесь когда-то приключилась. Там был беглый каторжник, заложники, и кажется — бомба. Которую каторжник хотел бросить в продажного прокурора. Или бросил, но бомбу сумел поймать кто-то другой? Зиночка от души пожалела, что слушала в пол-уха, занятая разглядыванием театральной афиши на ближайшей тумбе. На афише красовалась прекрасная испанка, гребень в кудрявых волосах которой очень пошел бы и самой Зиночке. Как и Авроре Романовне, с чем Луиза тогда полностью согласилась. Но вот беда — подробности захватывающей истории про бомбу и прокурора прошли мимо, а выспросить их у мамы уже не получится. Это взрослой гостье можно было подобные вещи рассказать, а дочери таким интересоваться нельзя! Ну и ладно! Она, Зиночка придумает все сама. Не в первый раз. Но убитым у нее будет нечистоплотный прокурор. По фамилии — Вернер! «Окровавленная газета маскировала почти отсутствующую голову прокурора Вернера, чей труп уютно откинулся на спинку кресла. Взрыв бомбы, поразивший камин, беззаконно оборвал путь служителя закона в темный вечерний час, не дав тому испить до дна обжигающий коньяк. Гектор Гордеевич почти с ногами влез в потухший камин, дабы исследовать извилистый путь бомбы. Вдова трупа, госпожа Вернер, дама еще довольно молодая, и в меру завлекательная, захлебывалась тут же горючими слезами. Очень горько и непривычно было ей осознавать себя покинутой надежным мужским плечом, которые никогда ранее такого пассажа себе не позволяло! Но расправив гордые и крепкие плечи, в кабинет уже вошел строевым маршем генерал Сугубов, со всем сочувствием и пониманием топорща седые брови и усы. — Покойный — мой лучший друг! — объявил он тоном иерихонской трубы, — и потому преступник должен быть найден! И будет найден, дорогая моя сударыня, клянусь всей своей офицерской и мужской честью!» — То есть, если бы убитый был генералу незнаком, преступника можно было бы и не искать? — насмешливо поинтересовался кто-то. Хотя Зиночка прекрасно знала кто. И вот что им в их устаревшей книжке не сидится, зачем они все к ней лезут со своими странными вопросами? У нее большие авторские планы на генерала Сугубова и госпожу Вернер, и жизненно важно намекнуть уже сейчас на некоторые обстоятельства. Не пропадать же одной шикарной идее, которую она собиралась использовать для фон Штоффа, но из-за просьбы Луизы была вынуждена исключить из сюжета. Временно. «Удостоив генерала глубоким, страдающим взглядом, сквозь который сквозило туманное прошлое, госпожа Вернер покинула зловещее место упокоения прокурора. Повинуясь вопросительно вздернутым генеральским усам, Сундуков отчитался о проделанных в камине следственных раскопках: — Я уверен, что некий злоумышленник, затаив черные мстительные мысли и облачившись в черные же одежды, тайно взлетел на крышу дома, и бросил в трубу бомбу, коя и снесла буйну голову прокурора Вернера! — Ищите же этого черного негодяя, Гектор Гордеевич, ибо мое честное сердце стучит самым воинственным маршем при мысли, что такая дама, как госпожа Вернер осталась на хладном ветру судьбы беззащитной вдовой!» Зиночку вопрос вдовства новой героини тоже занимал намного сильнее, чем личность убийцы. Детективные подробности она продумает позже, а сейчас вплотную займется личной жизнью и таинственным прошлым генерала Сугубова. — Хм, сдается мне, синьоры и синьорины, — прищелкнул языком Пьетро Джованни, — что в полку Невыносимо Благородных Героев прибыло! — Бедный генерал, — вздохнула его племянница. Зиночка оскорбленно фыркнула, и пообещав себе непременно вывести на авансцену дона Педро, повернула к дому. Она уже слегка замерзла, а кроме того, нужно было срочно записать все, пришедшее на ум. Эх, если бы у нее был такой маленький переносной граммофончик, на который можно было в любой момент надиктовать свои гениальные сюжеты. Чтобы точно ничего не забыть и не упустить. Увы, о таком можно лишь мечтать, хотя, кажется, о подобном как-то раз вещал Яша Вернер. Перед Рушей опять себя показывал. Пфф, изобретатель… Ладно, сейчас Зиночка вовсе не о нем, и даже не о фон Штоффе. «Уж белый день лился сквозь запертые рамы и шторы, когда осиротевший дом прокурора вновь посетил генерал Сугубов, печально неся свою склоненную голову и соболезнования. Вдова встретила символы его участия очень милостиво, после чего спросила со всей скромностью и прямотой: — А помните ли вы, господин генерал, как сияло солнце в Ялте, среди пальм и кипарисов, хранящих тайну нашей глубокой дружбы? Одинокая хрустальная слеза скатилась по многоопытному лицу генерала, чертя свой трагический путь ото лба до недрогнувшего подбородка. — Я помню все! И пальмы, и пляж, и кружевные завитки вашего парасоля! Следы босых ножек на песке, кои я так часто покрывал в ночи поцелуями, и чей вкус с той поры хранится в моем сердце! — Это прекрасно! — бархатный голос вдовы дрогнул и шагнул навстречу генералу, — в таком случае, я хочу подарить вам еще одно явление, достойное поцелуев и памяти. Ибо следы нашей любви остались не только на зыбучем песке модного курорта. И в нашем гнезде с моим глубокоуважаемым мужем вылупился птенец истинно генеральской породы. Прокурор был убежден, что милый Жоржик — его сын, но на самом деле, это ваша верная дружба дала нам наследника мужеского полу. — О, Небо! — возопил генерал Сугубов, хватаясь одной рукой за голову, второй — за кресло, — значит, я стал отцом! Где же он, мой мальчик, которого я по незнанию подарил семье лучшего друга? — О нет, — тут же суровым холодом окатила его вдова, — я не покажу вам его, ибо не вижу смысла тревожить невинную детскую душу, но … — Но? — понятливо подхватил генерал, разумея своими сединами, что у него есть шанс пробиться к родному потомку, носившему иное имя. Ледяной сквозняк на лице госпожи Вернер сменился слабым, но теплым лучом зовущей улыбки. — Но, если ваши подчиненные сыщики быстро найдут и покарают убийцу моего мужа, и я смогу окончательно закрыть могильной плитой эту страницу своей жизни… Тогда я начну новую — не одна, разумеется, а в соавторстве с человеком благородным, богатым и честным … Тогда, конечно этот человек сможет сколько угодно лицезреть и своего сына и меня. Сия цель, обозначенная госпожой Вернер, ослепила генерала, придав ему силы жить и подгонять подчиненных, дабы те как можно быстрее завершили расследование и навели справедливость. Дав самую страшную клятву заработать право быть отцом Жоржа и соавтором жизненного пути честной вдовы, Сугубов бросился раздавать необходимые следствию указания …» — Вот так и надо закалять любовь мужчин, — сама себя похвалила Зиночка, опуская перо, и перечитывая последние строки, — чтобы не воображали о себе слишком много. Простая дрессировка — кнут и пряник. — Это издевательство и лицемерие! — гневно воскликнул женский голос, да так громко, что при всем желании не услышать ее было нельзя, — а случае вашей «честной вдовы» еще и предательство неостывшего супруга. Хотя, героиня, которой вы самовольно дали мое имя … — Зато она добилась всего! — вскинулась Зиночка, — признания и послушания в том числе. Кнутом ведь сыщик уже много раз получил, и знает каково это. Теперь будет бояться даже на шаг выйти из повиновения. — Фройлян! Но Зиночка плотно зажала уши пальцами, и продолжила, с какой-то мечтательно угрозой: — Ну а пряники я им еще устрою, пусть и внебрачные … Мысли писательницы приняли направление, строгими взрослыми не одобряемое, зато вызвавшее загадочный блеск в глазах и румянец на щеках. Подобные фантазии полностью утешили авторскую душу и стерли всю досужую критику. Только через десять минут Зиночка сама себя вернула к действительности. Так называемый «десерт» для графини Морозовой и фон Штоффа, со всеми необходимыми атрибутами, вроде цветов, вина, фруктов и располагающих к томности покоев она «подаст» позже, и вероятно, в следующей истории. Ну а сейчас можно было заняться другими любителями незаконных пряников … «Дон Педро, поигрывая усами и тросточкой, шел на свидание, которое можно было приравнять к геройскому подвигу. Ибо он жертвовал собой ради семейного очага любимого кузена, и собирался лично броситься в пасть златогривой Лизелотте, дабы граф Морозов мог выпутаться из ее внебрачных котлет, и спокойно вернуться к супруге. Для свидания было выбрано безошибочное место — дамский магазин. Целых хоровод шляпок, перчаток, кружев и муфточек вращался вокруг Лизелотты, а дон Педро умело вращал ее самое. Далее их путь, как караван верблюдов, пролег через оазис ресторана, где никакие яства и вина не знали отказа, попадая на тарелочку китайского фарфора перед прелестницей …» Неудивительно, что через несколько таких встреч Лизелотта окончательно потеряла бдительность, и решилась пригласить нового поклонника в гнездышко, где вкушал с ней «истинную любовь» Роман Морозов. Дон Педро же отправился туда не один. Он предупредил кузена, что готовит ему сюрприз, и велел неожиданно ворваться в квартиру, чтобы … «Граф Морозов весьма искусно перекосил свое лицо мнимой обидой и ревностью, ибо на деле испытал лишь фонтанирующую радость от явственно падавших с его рук, ног и сердца кандалов. Но дабы не упрекать собственную совесть, он обрушился со справедливыми обвинениями на Лизелотту, кою застал в абсолютно взаимных объятиях с доном Педро. — Какой подлый обман! — возопил он, по всем правилам трагедийной драмы высокого стиля, — а я так верил тебе, и считал, что на склоне лет нашел чистое и незамутненное создание, которое будет покоить мою жизнь счастьем и вкуснейшими котлетками! Увы мне, и моему благородству! — О, мой дорогой! — Лизелотта пыталась отцепить от себя хитрые пальцы дона Педро, и в то же время сама продолжала хвататься за эту соломинку, — ты неправильно понял меня, я всего лишь горевала на дружеском плече твоего родственника о твоей внезапной хладности! — Не лги мне! — отринул ее нелепые оправдания граф, — ты предала мою любовь и мои жертвы, оказавшись скучной и недостойной, не умея ни хранить верность, ни вовремя подавать обед! Прощай же навсегда! Довольный тем, что вина за их разлуку целиком ложиться на изменницу-Лизелотту, Роман Морозов покинул место ее морального преступления. Теперь он был совершенно чист перед своей законной супругой, и можно было начинать осаду ее зрелых прелестей, на которые последнее время слишком уж стал покушаться негодный Рябчиков. — Как же я буду жить без моей единственной искренней любви? — пронзительно всхлипнула Лизелотта, вновь припадая к дружескому плечу дона Педро. — О, моя нимфа, вы будете жить со мной! — с полным правом счастливца, коий наследует небольшое, но приятное имущество, пылко обнял ее дон Перо. — Значит, теперь вы — моя любовь! — легким движением ресниц сократила эту многомудрую дробь Лизелотта, — лобзайте меня, осыпайте шляпками и колечками! Я ваша навеки! До шляпок и колечек в сей момент было не дотянуться, но остальные пожелания нимфы помог выполнить безмолвный диван. «Как это прекрасно — жертвовать собой!» — подумал самоотверженный дон Педро …» — Ну все, как я говорил, дети мои! В полку «благородных людей» прибыло! — Вы не совсем точны, уважаемый синьор Джованни. Я бы не стал порочить воинские соединений подобными аналогиями. Просто в стаде горных муфлонов поголовье повысилось! ____________________________ *Ария герцога Мантуанского из оперы «Риголетто». Русский вольный перевод «Сердце красавиц склонно к измене» (иногда второе слово цитируется как «красавицы») принадлежит либреттисту Петру Калашникову и впервые прозвучал в постановке «Риголетто» 6 ноября 1878 г. Продолжение следует.