Соловушка.

Варя поляну накрыла к обеду. Неустанно нарезала салаты, и стол ломился от еды, а она еще больше и больше блюд заносила. Стоял самогон. Собирались гости. Она достала картошку, что хранила в погребе, прямо из печи и посыпала укропом. Радость-то какая, всё повторяла хозяйка, сынок вернулся. Хозяйка души не чаяла в единственном сыне. Бог им с мужем дал лишь одного ребёнка, но сколько этот ребёнок принёс хлопот материнскому сердцу! Слишком гордый, амбициозный, ему бы поубавить пыл, жениться наконец-то, может, хоть верная красавица-жена заставит остепениться и взяться за ум. А что? Дом есть, к невестке как к дочери будет относиться, подругой ей будет. Хозяйка давно присматривала сыну невест. А он всё отмахивался, мол, молод я еще! Он-то и молод, а она с отцом не молодеет! Внуков хочется увидеть, поняньчить их. Варя неустанно слушала разговоры Марьи Кирилловны, однажды та даже сказала — «Тебя бы за Прошку дала», но тут же осеклась. Может, и дала бы, только что скажут люди? Варя прислуга, не невеста. Не хотелось ей сплетен, и без того хватало. Пётр, муженёк её любимый, кому она свою молодость отдала, вон, к Анфиске всё не набегается! Дом ей отстроил, бесстыжей! Эта стерва в чужую семью залезла, чужого мужа увела, профурсетка! Марья Кирилловна ненавидела её, хотелось руками в волосы вцепиться, ведьма! Рыжая, бессовестная ведьма, точно ведьма! Они с мужем до неё жили хорошо, горя не знали. Может, и гулял на стороне, но делал это тихо, так, что бы Марья даже не догадывалась. А с этой куртизанкой весь стыд потерял! Удавить её мало, гадюку! Семью позорит… Подруженьки успокаивали, нагуляется, бросит. Только время шло, а он не бросал. Еще сильнее желал эту тварь поганную. Марья знала всё, не слепая, но молчала, как полагается жене. Воспитание не позволяло скандалить, да и не молодая уже она, нет былого здоровья. И Варвара всё знала. Об Анфиске только и было слышно с её уст «змея подколодная». Анфиску Варя не боялась, она вообще никого не боялась. Один раз даже лично к ней пришла, просила хозяйку в покое оставить. Анфиска лишь рассмеялась — мол, девочка, шла бы ты домой. И Варя ушла. А после ругала уже Марья Кирилловна. Просила не влезать в это, и Варя не влезала. Только больно было видеть слёзы хозяйки и то, как засыпает в холодной постеле, совсем одна. — Ты жениха себе присмотри. — Тихо сказала хозяйка, оставшись с Варей на кухне. — Ибрагим тебе расшитый платок привёз. На голову надень, и чай принеси. Много только не разговаривай. Улыбнись и ступай. Может, и приглянёшься кому-то. Много мужчин придёт. — Нужен мне жених…- Пробормотала Варя. — Нужен, нужен. Прошка вырос уже, скоро женится, и помощница у меня появится. А тебе о себе подумать пора. — Что мне думать? Женихи — друзья хозяина, старые и страшные, как смерть. С таким только в могилу. — Глупая! — Возмутилась хозяйка. — Ты на это не смотри, смотри, что бы нрав был хорошим, а сам — трудолюбивый. Не пьяница. Такой обижать не будет. А красота, поверь мне, Варюшка, далеко не главное. Я тоже за красивого вышла, а теперь что? Через двадцать лет никто и былой красоте и не вспомнит. — Может, не хочу замуж я? Что там делать, щи варить и картошку печь можно и без мужа. Хозяйка лишь рассмеялась, шёпотом повторив «глупая». — Ты — сирота, Варюшка. Нет у тебя приданного, что бы перебирать. Была бы ты дочерью нашей, хоть до старости мужа ищи, каждый будет согласен. Но ты — бесприданница. Жизнью обиженная. Молись что бы хоть кто-то замуж взял. Варя смолчала. Эти слова ударили по сердцу, будто ножом. А ведь и правда. Нищая, нет у неё отцовского плеча, нет человека, кто бы был в ответе. Если без отца, брата и без мужа — значит, ничейная, значит, каждый может обидеть. — Али есть у тебя кто? — Спросила Марья Кирилловна, мягко коснувшись плеча. — Может, есть у тебя уже жених, а мы не знаем? Варя вновь смолчала. Может, и нравится один. Только кто же за него отдаст, да и сам разве захочет? Черкесс нравился ей. Нравился и пугал. Она боялась его взглядов, боялась его улыбки, боялась его злости. Да и разве можно православной девушке за бусурманина? Ни одна церковь не обвенчает. Если только православие не примет, а он не примет — слишком уж гордый. Да вздор всё это! Глупая, глупая! Права Марья Кирилловна, непутёвая совсем! И толку с того, что с работой справляется! Мысли совсем грешны… Не стоит девушке об этом думать, совсем не стоит тешить себя надеждами! — Нет у меня никого. — Бросила Варя. — Нет и не было! И замуж меня отдавать не надо! В монастырь уйду несватанная! Чем какому-то старику прислуживать да ублажать! — Заявила, и, оставив платок, выбежала, точно ошпаренная, почти сразу натыкаясь на Ибрагима. Черкес окинул Варю оценивающим взглядом. Слышал её слова. Донеслись. Да только промолчал, усмехнувшись. Смелая. Гордая. Точно дикая кошка. И глаза, гляди, сможет выцарапать, да своего не упустит. Догадавшись о его мыслях, Варя резко подняла на черкесса глаза, с вызовом посмотрев на него. — Чего тебе, Ибрагим? — Ты стала совсем красавица. — Едва слышно ответил он. — Варвара прекрасная. — Такая уж и прекрасная? — Она усмехнулась. Вместо ответа, мужчина ловким движением накинул на её косу расшитый платок, и, аккуратно его завязав, улыбнулся. — Ты только ничего не бойся. И не теряй своего нрава. — Я и не боюсь. — Заявила она, относя чай. Гостей был полон дом. Все чевствовали Прошку. Так, словно один всё смог. Ан-нет. Уж Варя то знала, что без черкесса не справился бы. Знала да помалкивала, разливая чай. На мужчин она совсем не смотрела. Все они казались ей старыми. И от взглядов их хотелось спрятаться. А «огненная вода», как её называли коренные жители необъятной Сибири, дело своё делала. Кто-то схватился за баян. И черкесс, точно вспомнив молодость, вышёл в центр комнаты, встав на пальцы. Каждое движение его пламенной лезгинки было отточенным. Нет, не танцевал он — подобно орлу, парил в небе, и пригодились все боевые навыки ему. Отбивая ритм пальцами ног, держа меж зубов острый кинжал, он скинул на пол папаху. Под его ногами словно плясал огонь. — Эсса! — Воскрикнул он, подлетая в танце едва не к потолку. — Эсса! — Подхватил Прошка, хлопая верному другу. Варя, стоящая в углу комнаты, глаз с Ибрагима не сводила. Впервые она видела настолько красивый, полный жизни, задора, смелости, танец. Она танцевать не умела. Только изредка проносились воспоминания далёкого детства. Казачья лезгинка, похожая на танец Ибрагима, и непохожая в одночасье. У крепостных прав с роду не было, но своих корней не забывали. Варя до сих пор песню помнила, что пела ей мать, в детстве. И часто её напевала, перемывая посуду, занятая домашними делами. Ибрагим изредка поглядывал на Варвару, красивую, с расшитым платком. Какой же юной она была, как была полна жизни! Её глаза горели огнём. И сама была похожа на этот самый огонёк, тихий, но обжигающий. Марья, заметив взгляд черкесса, лишь усмехнулась, а затем взглянула на Варьку, и, встав на носочки, вышла в круг, где, семеня шажками, прошлась с черкессом. Из уст гостей доносилась казачья «орай-да-рай-да», Прошка пошёл в пляс, а за ним и его изрядно выпивший отец, и, ненавистная всем присутствующим, Анфиска. Варя отошла, что бы не мешать веселью. Не хотелось видеть пьяные рожи. Еще больше не хотелось видеть черкесса, танцующего с другими. Её он не позвал. Она бы и не вышла! Много чести! — От таких, как он, стоит держаться подальше. — Раздался женский голос. Варя резко обернулась. Перед ней стояла Анфиса, высокая, стройная, красивая. И было что-то колдовское в её красоте. То ли синие глаза, то ли копна рыжих, непослушных, курчавых волос. То ли броский, вычурный стиль её одежды. Красное платье, что не прилично носить овдовевшей. Волосы вдовы должен прикрывать чёрный платок. И негоже ей на веселья ходить. Впрочем, ничего из того, что она делала, не соответствовало нормам приличия. Наглая, своенравная, бросающая вызов одним лишь своим взглядом. Такие, как она, думала Варя, бесстыжие, ничего не боятся. Говорили, Анфиска с нечистыми дружбу водит, вот и сходит всё с белых ручек… А дружба такая, как правило, быстро заканчивается. И плата ждёт сильная. — А ты почём знаешь? — Хмыкнула Варя, резко подняв глаза. — Знаю. — Холодно ответила Анфиса, делая шаг вперёд. — Я много чего знаю. Вижу ваши взгляды. — Тебе до них есть дело? — Хмыкнула Варя. — Нет. Да только… Жаль мне тебя, сиротинушку. Знаю по себе, как это нелегко. Мне тоже всё осточертело. Я жить хочу, Варя. Жить. Сегодня, сейчас. — Поэтому с чужим мужем спишь? — Варя посмотрела на неё в упор. — Ты не суди. Не суди. Не доросла еще. Ибрагим твой. Не дурак. Сильный, смелый. Кровь горячая. Смотри, не обожгись. Больно будет. — Я гаданиям не верю. Грех это. — Грех? — Анфиса усмехнулась. — Так или иначе, почти всё, что делаем, и без того грех. Грешные мы все… Кто-то больше, кто-то меньше. И почти все из-за любви грешим, с ума сводит. А потом ведьм вините. Все свои беды вешаете… — Женщина звонко рассмеялась. — Дура ты совсем, Варя. Маленькая, глупая. Жить как тогда, если всё грех?! — В молитве. — Сама-то живёшь, в молитве? — И за тебя помолюсь. — Варя в глаза ей посмотрела. — Свечку за упокой тебе поставлю. — Поставишь. А как же. — Анфиса рассмеялась. — Не споткнись, смотри. И хозяину заодно поставь. Вместе покоиться будем. — Что ты говоришь?! — Варвара испуганно огляделась. — Прости, Господь, душу твою, грешную! — Ты, если знать хочешь, что будет… Завтра вечером приходи. — Анфиса усмехнулась. — Отвар тебе дам… Для черкеса твоего. Дашь ему выпить — и раны на теле заживут. Девки не зря на святки гадают… В зеркале суженного можно увидеть. Ты ведь знать хочешь, что тебя ждёт? — От лукавого это всё! И денег нет. — Хмыкнула Варя. — Денег не возьму. Просьбу мою исполнишь. Моя взамен на твою. Вот она, плата. Не сказав ничего более, Анфиса ушла, не оглядываясь. А Варя обернулась вслед… Бешенно сердце забилось в груди. Что же будет?! Неспокойно на дуще стало. Лишь Анфиса знала, что за просьбу Варя исполнит. Давно заприметила её. Глупая, правда, но ничего, научится. Не зря люди разговоры вели, что Варя рода колдовского. И ведьмин глаз на ладоне есть. Всему Анфиса научит, что знает. А как уходить придёт пора, продолжит Варя её ремесло. Замуж за богатого она не хочет, сама обездоленная. Черкес на ней, может, и женится… Если сам покрестится. Если не успеет — один путь у Вари, либо улица, либо монастырь. Не позволит она девку сгубить, как её сгубили.