Шербет

На садовой террасе послышался женский смех. Еще совсем юный янычар, скрывшийся за цветущими кустами роз, испуганно замер на месте и прислушался к шороху платьев, пронесшемуся мимо него, словно утренний ветер, играющий с листвой. Чувствуя, как шипы царапают его спину, а роса холодит кожу, он спешно записывал слова на клочок бумаги угольком, завернутым в ткань, чтобы не испачкать руки. Янычар завороженно смотрел на появлявшиеся друг за другом неровные строки, в которых робко расцветали его чувства, похожие на распускающиеся бутоны роз. Он ждал ту, которой посвятил это письмо, не надеясь больше встретиться с ней вновь, ведь впереди его ждала полная опасностей жизнь воина. Лепесток розы коснулся его вдумчивого лица, словно желая увидеть на себе взгляд стальных с прозеленью глаз, но янычар, увлекшись письмом, не заметил его прикосновения, как и чьего-то присутствия рядом с собой. — Эй ты, янычар! Что здесь делаешь? Почему не на посту? Испугавшись, юноша вскочил с места, едва не выронив из рук уголек с письмом, склонил голову и увидел перед собой мальчика, одетого в добротный костюм для стрельбы из лука. Колчан со стрелами, пристегнутый ремешками к его спине, был немного велик, однако, мальчика это нисколько не смущало, он внимательно смотрел темно-карими глазами на янычара и явно ждал ответа. — А ты почему не на стрельбище? — вкрадчиво произнес янычар и, посмотрев вдаль, увидел приближающихся к ним стражников: — Ладно, мне пора. — Ты не ответил на мой вопрос, — заметил мальчик и слегка рассердился. — Я — шехзаде Мустафа, сын самого повелителя, и ты должен подчиняться мне! — Даже если это так, — взглянув на него, юноша добродушно усмехнулся: — Ты еще слишком мал, чтобы приказывать мне. Он проворно скрылся среди кустов, не дав стражникам схватить себя. Позже шехзаде пытался разыскать его, но потерпел поражение в этом деле, так как большая часть орт уже покинула Стамбул. Сам янычар с улыбкой вспоминал эту встречу, особенно после того, как увидел этого избалованного мальчика рядом с султаном. Много воды утекло с тех пор и вот он, Дукагинзаде Яхья, обретший славу благодаря ратным подвигам и искусству сочинять поэмы, вошел в шатер Малкочоглу Бали-бея, чтобы получить от него очередное задание. Кроме самого Малкочоглу и его помощников, он увидел уже подросшего шехзаде Мустафу. Странные чувства овладели им, казалось, будто с той случайной встречи в саду прошел всего лишь день, но перед ним уже стоял храбрый юноша, готовый принять боевое крещение. В чертах его лица, в поведении и взгляде проглядывалось истинное благородство членов Династии, шехзаде всем своим видом говорил о том, что являлся избранником судьбы, и Яхья счел своим долгом защищать его любой ценой. «Яхья, это ты?» Ташлыджалы проснулся у себя в кабинете. По орнаменту стен и мебели скользила дымка летнего рассвета. Поднявшись с тахты, Яхья осторожно размял шею, чувствуя себя полностью разбитым. Покинув кабинет, он справился у главного евнуха о шехзаде и направился в его покои. Сегодня должно было состояться итоговое собрание, на котором присутствие Мустафы было обязательным. Вдохнув поглубже, он молча кивнул стражникам, чтобы те доложили о его приходе. — Пусть войдет, — послышалось из покоев. Ташлыджалы вошел внутрь. — Шехзаде, — он почтительно склонил голову и замер в ожидании. — Яхья, — заспанным голосом отозвался Мустафа, требуя объяснение за внезапный приход. — Все ждут вас, чтобы начать собрание, — Яхья отошел в сторону, пропустив вперед евнуха и слуг. Встав с постели, Мустафа подошел к стулу с тазом, над которым стояла служанка с кувшином. Выглядел он не лучше Яхьи, едва солнечный свет падал на его лицо, как под глазами показывались темные круги. Ташлыджалы, опустив взгляд, оставался стоять возле дверей, не смея приблизиться. Умывшись, Мустафа взял из рук служанки полотенце и уткнулся в него, пытаясь успокоиться. Ему казалось, что Ташлыджалы заметил его волнение, поэтому старался держаться от него на расстоянии. Он снова и снова возвращался мыслями к той встрече, вспоминал те жгучие поцелуи, по которым успел сильно изголодаться, и проклинал себя за это. Они уже несколько дней не общались наедине друг с другом, обменивались при встрече дежурными фразами и в одиночестве оставались в своих покоях. Это было невыносимо. Возникшая ситуация ставила привыкшего брать свое Мустафу в тупик. Ему хотелось нарушить все условности, но потом он задумывался о том, что будет дальше, и прятал глубоко внутри все свое желание к Яхье, которое медленно подтачивало его разум. Неожиданно Мустафа почувствовал, как вода каплей стекла с подбородка и, скользнув по шее, скрылась в вырезе шелковой рубашки. Вздрогнув, он убрал полотенце и взглянул на Ташлыджалы, быстро опустившего глаза. Раздался стук. — Михриниса Султан просит войти, — в напряженной тишине прозвучало донесение стражника. — Входи, Нисса, — Мустафа улыбнулся показавшейся в дверях наложнице. Яхья взглянул на него и склонил голову. — Я подожду снаружи, — сухо проговорил он. По его глазам, напоминавшим сейчас потемневший нефрит, Мустафа догадался, какое именно желание он пробудил в нем. Взволнованный одной этой мыслью, он поспешил подойти к Михринисе. — С добрым утром, Мустафа, — на губах наложницы мелькнула нежная улыбка. — Нисса, — прошептал шехзаде, взяв ее за руки. Слуги попятились к дверям и вскоре скрылись за ними, оставив их наедине. Мустафа вдруг притянул Михринису к себе и прижался к ее губам своими, вызвав у нее удивленный вздох. Наложница покорно раскрыла губы, распаленная его напористостью, она тихо застонала, почувствовав горячие руки у себя на бедрах, сминающие ткань ее платья. Однако, шехзаде внезапно прервал ласки, оставив ее тонуть в омуте желаний. — Прости, Нисса, — выдохнул Мустафа. — Мне пора идти. Попросив ее покинуть покои, он позвал слуг, чтобы те помогли ему одеться. Целуя Михринису, Мустафа вдруг понял, что тоскует вовсе не по ней. Он по-прежнему желал те поцелуи, породившие в нем этот неведомый голод, который не могла утолить даже близость с любимой женщиной. Целуя ее, он не чувствовал той горечи отчаяния, которой был наполнен Яхья. С Михринисой все было знакомо и привычно. Ташлыджалы, напротив, погружал его в сладостное забытье, одновременно разжигая в нем желание чего-то большего. Поправив жесткий воротник наряда, Мустафа задумчиво посмотрел на двери. Он закрыл глаза и представил, как лев, погнавшись за газелью, очутился в глухом заснеженном лесу, где его добыча обернулась рысью, чьи глаза напоминали цветом глаза Яхьи.