Дубовая ветвь

Огюстен Эль Борн, префект провинции Магра, покидал дом своего друга Роберта Бранте в непривычно задумчивом настроении. На душе было неспокойно: уж очень не ко времени была просьба Роберта. Сейчас, когда готовится суд над Оттоном, именитым аркнийским военачальником, репутация Префектуры должна быть безупречна. А тут вдруг всплывает эта потасовка на постоялом дворе, в которой замешаны сразу двое молодых Бранте, дворянин и простолюдин. И, если попытаться уладить дело без суда, слухи поползут неминуемо: префект-де сам нарушает закон, прикрывается им, чтобы потакать своим друзьям и родичам. Не хочется даже думать о том, как эту историю вывернет в своих интересах старая аркнийская знать. А с другой стороны — как отказать? Он, Огюстен, и так втянул среднего сына Бранте в опасную авантюру с поиском улик против Оттона. Роберт был против, Роберт тревожится отчаянно — и это он ещё не знает, что его сыну ради успеха расследования пришлось пройти через малую смерть… Погружённый в раздумья, Огюстен медленно, тяжело спускался с крыльца и не сразу разглядел тонкую, гибкую фигурку в сером камзоле, выбежавшую на дорожку. Завидев его, она резко остановилась, взмахнула рукой, пытаясь удержать равновесие, и из книги, которую она держала, выпали несколько листов, с тихим шорохом опустились на траву. Из-под ресниц на него метнули испуганный и сердитый взгляд, но настороженное выражение тут же сменилось вежливой улыбкой. — Господин Эль Борн, — звонко произнесла девушка, отступая в сторону и опускаясь в поклоне. — Прошу прощения. — Ну что вы, это вы меня простите, Глория. Я, должно быть, вас напугал. Он не без труда согнул ноющую от постоянного сидения за бумагами спину, собирая листы, тонкие, желтовато-белые, исписанные строчками убористого текста. Взгляд зацепился за знакомые фразы — Огюстен как наяву увидел себя восемнадцатилетним студентом, щурившимся над строчками в слабом свете свечей университетской библиотеки. — «Дорога огня» Чара Миланида, не так ли? — он взглянул Глории в лицо, не сдерживая лукавой улыбки, и бледное лицо тут же вспыхнуло алыми пятнами. — Восхищён вашим вкусом. Мятежный герцог писал отменные стихи. — Вам нравится? — тёмно-серые глаза распахнулись в удивлении. Огюстен осторожно разгладил листы, протянул Глории. Он разглядел её пальцы — длинные, тонкие, словно у дворянки, но на них были и мозоли, и розовый след от ожога, и полузатёртые чернильные пятнышки. — Поэзия Чара Миланида меня глубоко трогает, — он задумчиво кивнул. — Особенно стихи, написанные им в юности, задолго до восстания. Знаете, мне кажется, в какой-то момент герцогу пришлось выбирать между поэзией, зовущей погрузиться глубже в себя, прикоснуться к основам мироздания — и магией, требовавшей разрушений. Поэзия — это ведь, по сути, ещё одно чудо Близнецов, не менее потрясающее и непостижимое, чем те чудеса, что творят священники. — Вы правда так думаете? — блестящие серые глаза пристально вгляделись в его лицо. Глория шагнула к нему, высокая грудь под плотной тканью камзола тяжело приподнялась. — Знаете, я ведь как раз недавно пыталась закончить стихотворение, в нём было о… Глория осеклась. Отвела взгляд, вновь отступила на шаг, давая Огюстену дорогу. — Извините, господин Эль Борн. Творить и рассуждать о творчестве — Удел дворянина, я помню. Он смотрел на неё, покорно наклонившую голову. От щёк вновь отхлынула краска, тёмные волосы упали на лоб, скрывая выражение глаз. Он подавил вздох. — Глория, — спросил негромко, — а может, стоит взглянуть на это иначе? Творчество — это ведь труд, нелёгкий труд, он требует большого терпения. И разве вам никогда не приходилось испытывать страдание, когда вы вычеркивали неудачные строки, тщетно ожидали вдохновения? Тонкие губы тронула усмешка. — Вы хотите сказать, господин Эль Борн, что, когда я пишу стихи, я следую своему Уделу, а вовсе не нарушаю его? Я тоже так говорила. Когда хотела прочесть стихи дома, в праздник Белого древа. Но матушка… — она сглотнула. — И Стефан, он, конечно… Я, наверное, была неправа, в этот день ведь вся семья должна быть едина. Но мне только хотелось, чтобы господин Роберт услышал мои стихи. Они ведь были для него. — Я уверен, Глория, это были хорошие стихи, — негромко, мягко сказал Огюстен. — Вашу глубокую привязанность к господину Роберту невозможно не увидеть. Глория молчала. Глаза блестели ещё ярче, и Огюстену показалось, что она вот-вот расплачется, и, во имя Близнецов, он совершенно не знал, что с этим делать, как её утешить. Но Глория умела владеть собой лучше, чем он думал. Откуда в ней было это гордое спокойствие, от отцовской ли дворянской крови, от воспитания ли Роберта — она подняла голову и улыбнулась. — Простите мне мои неуместные жалобы, господин Эль Борн. И спасибо за беседу, скрасившую мой вечер. Боюсь, я задержала вас. — Я всегда рад обменяться мыслями со столь ярким, оригинальным умом, — Огюстен улыбнулся в ответ. — Глория, я почту за честь когда-нибудь услышать ваши стихи. — Благодарю вас, — она покачала головой, взгляд сделался мягче, печальнее. — Вряд ли представится такая возможность. Похоже, я скоро покину этот дом. — Покинете? — его укололо тревогой. Роберт, конечно, готов на многое ради того, чтобы получить дворянство меча, но не решится же он, в самом деле, выбросить приёмную дочь на улицу? — Глория, что случилось? Я могу вам чем-то помочь? — Не тревожьтесь, господин Эль Борн, меня ждёт радостное событие. Высокородный дворянин Эль Пелетье оказывает мне честь, — губы скривились в усмешке, — предлагая мне свою руку. Я должна быть благодарна Близнецам. Вряд ли Огюстен сумел скрыть изумление. Такой брак для дворянина меча и впрямь большая смелость. Видимо, юношу не на шутку увлекла пылкая своеобразная натура Глории. — Скоро вы, по-видимому, получите от нашей семьи приглашение на свадьбу. Стефан говорит, всё уже почти готово. Осталось только согласие господина Роберта — и едва ли господин Роберт его не даст. Конечно. Такой союз — огромная удача и для семейства Бранте, и для самой Глории. Свобода от Удела простолюдинки, деньги, горячо влюблённый муж, готовый исполнить любую прихоть — о чём ещё может мечтать девушка в двадцать с небольшим лет? Глория плавно опустилась в поклоне, собираясь попрощаться и уйти, когда он всё-таки спросил: — А ваше согласие? Глория пожала плечами. — Вправе ли я отказывать, господин Эль Борн? Семья Бранте вырастила меня, я в большом долгу перед господином Робертом. Если он хочет, чтобы я покинула дом, я не могу противиться. Если. Чего на самом деле хочет Роберт, раздираемый на части тенью своего отца, своими амбициями, амбициями старшего сына, борьбой за справедливость среднего и разгульной жизнью младшего? Не потерял ли он ещё себя в потоке чужих воль? — Вы ведь сейчас не судьбу господина Роберта решаете, — устало сказал Огюстен, — а свою судьбу. В конце концов… «Вы ведь можете уехать», — хотел он продолжить. Но замолчал, представив себе Глорию, неосторожную, увлекающуюся — в бурной, кипящей Этерне, без единого близкого человека, без плеча, на которое можно опереться. Стихи о бунте против Уделов, о вызове Богам, которые не далее как позавчера были изъяты из типографии — не её ли авторства? — Знаете что, — он огляделся, кивнул на старые качели между разросшимися кустами сирени, — пойдёмте, присядем. Я расскажу вам одну историю. Глория, поколебавшись, направилась за ним. Уселась на нагретые солнцем деревяшки, по привычке закинула ногу на ногу и тут же поспешно опустила, свела вместе носки пыльных туфель. — Я вся внимание, господин Эль Борн. Только, боюсь, я понапрасну отнимаю ваше время. — Точнее, я — ваше? — он беззлобно усмехнулся. — Потерпите меня ещё минут десять, Глория, и я откланяюсь. История, которую я хочу вам рассказать, касается моего коллеги, судьи Префектуры. Лет восемь назад с ним приключилось то же, что и с вами: глава семьи нашёл ему невесту. Я был знаком с ней — изящная, в высшей степени очаровательная молодая женщина из старинного дворянского рода, с солидным состоянием. Должен сказать, семейные дела моего коллеги находились в весьма запутанном состоянии, и этот брак разом решил бы большинство проблем. Словом, было только одно препятствие: этот человек любил другую женщину. Глория, легонько водившая носком туфли по травинкам, замерла, подняла глаза. — Любил? — Да, и он уже был связан с ней честью и словом. Она была из простого сословия, и она готова была отпустить его, не сказав ни слова в упрёк. Мой коллега в те дни ходил угрюмый, усталый — слова не вытянешь, а потом как-то позвал меня в трактир пропустить по кружке — и всё рассказал. Он твердил, что совсем запутался, не знает, как поступить. Огюстен помолчал, провёл рукой по траве — кончики пощекотали ладонь. — Знаете, что занятнее всего? Я ждал, что он спросит у меня совета, но вышло иначе. Он говорил, говорил — и вдруг как хватит кулаком по столу, аж бутылка подпрыгнула. «Лидия — моя жена! Я принёс ей клятвы перед ликом Близнецов, и я их не нарушу!» Поднялся, взял шляпу, махнул мне и вышел. Тонкие пальцы Глории сжались в замок. — Я помню тот день, — она кивнула, чёрточки бровей сдвинулись к переносице. — Господин Роберт пришёл со службы — и сразу к господину Грегору в кабинет. Сначала тихо было, а потом такой крик поднялся! Господин Грегор так страшно ругался, что матушка пыталась закрыть уши маленькому Натану, а потом упала на колени и просила Близнецов не гневаться на господина Грегора за богохульство. У Глории вырвался озорной смешок, но она тут же вновь посерьёзнела. — Господин Роберт сделал так, как хотел, вы правы. И он тогда ещё не был главой семьи. Но… его ведь любили, — голос дрогнул, стал тише. — Все мы. Без него нашей семьи не будет. А я — я никогда не смогу носить фамилию Бранте, я… — А у вас, Глория, есть как минимум один человек, который вас любит и которому вы можете доверять, — негромко, с расстановкой произнёс Огюстен. — Это вы. А ещё есть человек, к которому вы можете обратиться, если вам понадобится помощь. Это я. — Господин Эль Борн, — выдохнула она, к щекам вновь прилил румянец. — Спасибо вам. Огромное спасибо. — Да не стоит, Глория, — он дотронулся костяшками пальцев до ноющего лба. — И, знаете, разногласия бывают в любой семье, но это не значит… — Глория! Листва зашуршала, из-за ветки высунулось длинное сердитое лицо Стефана. — Ты опять здесь? Лучше бы Лидии помогла, чем прятаться в саду и бумагу марать! Глория вздрогнула, как от удара плетью на причастии. Огюстен медленно поднялся, оправляя сюртук, и Стефан осёкся, виновато моргнул, поспешно опустился в поклоне: — Господин Эль Борн, добрый вечер! — Добрый вечер, господин Стефан, — церемонно произнёс Огюстен, внутренне подсмеиваясь над собой. — И хорошего дня. Был рад нашему разговору, Глория. Выслушав прощания, он откланялся и направился к резной решётке ворот, чувствуя спиной, как сводные брат и сестра пронзают друг друга гневными взглядами. * * * Глотнув горького, крепкого чая, Огюстен поморщился, потёр висок. Ещё немного, и он заснёт прямо в кресле за столом, а засыпать нельзя. Нужно закончить письмо наместнику, дождаться вестей от Эгмонта с его серебряных рудников. На площадь, скорее всего, придётся посылать жандармов. Он подозревал, что после суда над Оттоном в городе начнутся волнения, но чтобы до такой степени… Чью взять сторону? Поддержать восставших? Он долгие годы работал ради того, чтобы простой народ наконец получил права — возможно, это удастся именно сейчас. Но для этого надо так или иначе решить дело миром — а этот вожак «Последней капли», Софья, судя по всему, очень опасный и жестокий человек, вряд ли она пойдёт хоть на малейший уступки. Попытаться подавить восстание — по возможности, бескровно? Жертвы, скорее всего, будут в любом случае, и, если в город войдёт Легион, реформ и свобод уже не видать — городу, провинции, всей Империи. Всё откатится на много столетий назад, когда не существовало законов, когда старые аркнийские рода правили по своему хотению. Осталось несколько часов на то, чтобы решить, что делать ему, Огюстену Эль Борну, префекту. Решить — и отдать распоряжения. И, может, поспать хоть немного. Он разбирает письма, устало моргает, когда посреди казённых алых печатей видит печать зелёную, с дубовой ветвью рода Бранте. С Робертом он не пересекался уже пару недель. Что-то в Префектуре совсем недавно говорили про Бранте — он не вслушивался, ему было не до этого, пока готовился суд над Оттоном. Конверт маленький, изящный. Огюстен вспоминает о Глории и морщится: приглашение на свадьбу? Сейчас только его не хватало… Он вскрывает конверт, достаёт послание. Пробегает взглядом несколько строк, написанных крупным чётким почерком, откидывается на спинку кресла и улыбается, прикрывая глаза. Господин барон Огюстен Эль Борн, имею честь пригласить Вас на семейное торжество по случаю издания моего первого сборника стихотворений. С почтением, Глория Бранте.