1
Рэйбе зашла в туалетную комнату королевы последней. Остальные уже сидели кто в кресле, кто на длинном низком диване. Все они сняли эти жуткие мутно-зеленые капюшоны (Эйртае хорошо подобрала для них цвет — ассоциации с болотом были стойкими и весьма неприятными) и остались в белых платьях, перестав так сильно контрастировать с одеянием королевы, так что туалетная комната напоминала теперь оранжерею в пору цветения роминарии. Эйртае только что закончила заплетать волосы Падме на ночь и сейчас раскладывала расчески, бампиты, твистеры и зажимы для завтрашней утренней прически. Падме продолжала сидеть перед зеркалом молча и неподвижно, глядя куда-то в пространство. С этим пора было заканчивать. — Падме, что случилось? Мы одни. Может быть, ты, наконец, расскажешь? Начало было не из лучших. Нельзя раздражаться, когда пытаешься вытянуть человека из такой вот прострации. Нельзя даже слегка досадовать. А Рэйбе досадовала не слегка. К тому же она чувствовала и вину за то, что не смогла завести этот столь необходимый разговор раньше. — Мы не одни, — возразила Падме тем самым слегка капризным тоном, каким люди говорят, когда хотят придраться к словам. — Ты нам не доверяешь? — переспросила Рэйбе, сразу переводя разговор в серьезную плоскость. — Доверяю, — Падме подняла на нее глаза. — Дело не в этом. Сэйбе знает. Расскажи всем, — обратилась она к Сэйбе. — Я не уверена, что я понимаю… — начала Сэйбе. Неуверенная Сэйбе это было что-то жуткое. — Не пугайте, — попросила Рэйбе. — Канцлер Палпатин не желает помогать нам во время разбирательства с Торговой федерацией. Ты это имеешь в виду? — Не совсем… — сказала Падме едва слышно. Рэйбе видела, как плотно она сжала губы. Не может быть, чтобы такая ерунда произвела на нее такое впечатление! — Но тогда я не знаю… — Давайте обсудим это завтра, — попросила Падме сдавленным голосом, явно борясь со слезами. — Я не могу обсуждать это сегодня. «Но нам нужно обсудить это сейчас! Чтобы на завтра иметь готовый план действий!» — Завтра после завтрака мы решим, что с этим делать. Я пригласила Оби Вана, пусть выскажет мнение джедаев. Я… — ее голос прервался, но она взяла себя в руки. — Давайте завтра. — Хорошо, — согласилась Сэйбе тоном, в котором явственно читалось: «Ты сейчас не в форме, я это вижу, мы можем подумать об этом и без тебя». — Обсудим завтра. Спокойной ночи, Падме. Подчиняясь Сэйбе, они впятером ушли в малое патио. Однако никто не спешил разойтись по спальням. — Что ты знаешь? — спросила Рэйбе. — То, что и сказала. Утром я нашла Падме уже такой. Это после разговора с канцлером. Он отказался нас безоговорочно поддержать. Я не знаю, почему это такая трагедия… В конце концов у нас есть юристы… Конечно, без представителя в Сенате действовать не так удобно, но опять же ничего непреодолимого. — Ясно… — Кто-то должен поговорить с ней, — твердо сказала Сэйбе. — Но не я. Мне не очень-то нравилась идея полагаться на канцлера, так что… Сами понимаете. — Я могу пойти, — предложила Йане, привстав со скамьи. Наступила недолгая, но очень отчетливая пауза. — Нет, это сделаю я, — сказала Рэйбе и сама услышала, насколько отвлеченным прозвучал ее голос, как будто она целиком была погружена в собственные мысли. Йане обиженно пустилась обратно на скамью. Рэйбе поймала взгляд Сэйбе и указала ей на Йане: «С этим тоже надо что-то сделать. Она явно не совсем в порядке», однако Сэйбе ее не поняла, а объяснять не было возможности. «С Йане разберемся потом», — решила Рэйбе и отправилась спасать Падме.2
В отличие от Сэйбе Эйртае прекрасно поняла, что означал взгляд Рэйбе. «Как можно быть такой дурой! — подумала она. — Что-то ты сдаешь, Сэйбе, теряешь связь…» Бедная Йане. С ней явно что-то не так — все время молчит… Нельзя сказать, чтоб она раньше была разговорчивой, конечно. Впрочем, никто из них разговорчивостью не отличается (разве что Саче иногда этим грешит). Да это и не подобает их статусу, не говоря уже о том, что могло бы помешать в работе. Но если вернуться к Йане, проблема в другом. Раньше ее молчаливость была естественной и безмятежной, но со времени их возвращения с Корусанта, она молчит как-то напряженно, враждебно, в ней чувствуется раздражение. Эйртае заметила это еще дня три назад. Еще тогда она собиралась поговорить с Йане, выяснить, что не так, но как-то к слову не приходилось. Теперь выяснилось, что не одна она заметила. Ну что ж, логично, что это оказалась Рэйбе, но слепота Сэйбе была просто изумительна! Даже когда ей уже указали почти открытым текстом на проблему, она не желает ее видеть. Она ведь совершенно не поняла, что Рэйбе имела в виду, об этом ясно говорил ее отсутствующий взгляд. Впрочем, может, оно и к лучшему. Если Сэйбе не желает видеть мину у себя под ногами, это ее проблемы. Эйртае-то видит. Видит и готова обезвредить. — Я иду спать, — сказала Йане, ни на кого не глядя. — Спокойной ночи. — Я тоже, — тут же сказала Эйртае.3
Йане вошла в свою спальню и остановилась у кровати, не зажигая свет, пытаясь справиться с волной гнева и обиды. Даже Рэйбе, на которую у нее было больше всего надежд, не считает ее за человека! В стене, противоположной от входа была дверь, ведущая в ванную, а оттуда в гардеробную, которую Йане делила с Эйртае. «Как хорошо, что хоть это я не должна делить с Саче!» — подумала она. В этот момент дверь ушла в стену и на пороге появилась Эйртае. — Можно? Она невольно отступила на шаг, пораженная таким бесцеремонным вторжением на ее территорию. Обычно сегуридад не заходили в спальни друг друга. Спальня была тем местом, где каждая могла побыть наедине с собой. Если они хотели что-то обсудить, для этого было патио и окружавшая его широкая галерея. — Что тебе нужно? — спросила Йане, надеясь, что формулировка достаточно прозрачна, а голос звучит достаточно холодно, чтобы Эйртае убралась из ее спальни и оставила ее в покое. Однако Эйртае не убралась. — Ты в порядке? — спросила она. Хуже не придумаешь! — Да, — ответила Йане. — А что? Больше всего ей хотелось бы сейчас запустить в коллегу чем-нибудь тяжелым. Эйртае, впрочем, предпочитала это игнорировать. «Вы все сговорились, да?! — мысленно спросила ее Йане. — Думаете, со мной можно не считаться только потому, что я… А что я? Что со мной не так?» — Мне показалось, что Рэйбе сейчас не очень хорошо с тобой обошлась. Йане не поверила своим ушам. Это звучало как провокация. Чего она добивается? Она не просто не считает ее полноправной сегуридад, но еще и оскорбляет предложением обсудить одну из них за глаза?! Слова Эйртае повисли в воздухе и остались висеть как облако зловонного дыма. Йане застыла, не зная, как реагировать. В голове проносились беспорядочные противоречивые мысли. С одной стороны, она не могла не видеть, что это явная провокация, но с другой… С другой стороны, она так хотела поделиться всем тем, что мучило ее все эти бесконечные дни с начала конфликта с Федерацией! Она так рассчитывала на понимание со стороны их всех. Рассчитывала и не получила. А тут приходит Эйртае и предлагает именно то, чего ей не хватало. Но можно ли ей верить? Ей хотелось начать с сути: «Это все Саче!», но здравый смысл подсказывал: «Нельзя это обсуждать!»; с языка рвалось: «Ты не представляешь, что это было!», но рассудок убедительно советовал: «Не говори ничего, ничего не говори!»; «Это было ужасно! Так ужасно…!», «Расскажи ей все!» — «Ничего не говори!», «Все отрицай!» Пауза затягивалась. Они стояли молча друг напротив друга в полумраке, едва видимые в слабом свете, пробивающимся из патио сквозь занавесь. — Нет, — сказала, наконец, Йане, с удивлением обнаружив, что здравый смысл возобладал над эмоциями. — Все в порядке. — Не в порядке, — сказала Эйртае очень нежно и мягко; может, так казалось потому, что Йане почти не видела ее лица. — Я видела. Йане нервно посмотрела в сторону патио. Дверей в спальнях не было, только легкие занавески в проеме. Если кому-то («Например, Саче», — предложил гнусный голос в голове) придет в голову послушать, о чем они тут разговаривают, ему ничто не помешает. — Ничего не было, — сказала она. — Я не понимаю, что ты хочешь сказать. — Ладно, — сказала Эйртае. — Может, ничего и не было. Но я пришла не по этому поводу. — А почему? — Мне кажется, с тобой что-то случилось. Вот опять! Она попала в точку. Конечно, случилось! И если бы Эйртае спросила ее вчера, а лучше позавчера, она бы немедленно все рассказала. Но теперь-то уже поздно. Никому не было дела до нее, никому не было интересно, а теперь она уже не уверена, что в рассказе будет толк. Обида сформировалась, успела остыть и превратиться в камень. Вряд ли теперь кто-то может ей помочь. — В каком смысле? — спросила Йане и снова (теперь уже нарочито) оглянулась на дверь. Ее не покидало это двойственное ощущение: с одной стороны, желание поделиться, а с другой — опасение, даже страх, что все откроется. Ведь по сути все ее обиды последних дней были несколько незаконными, они не укладывались полностью в кодекс сегуридад. — С тобой что-то случилось, пока мы были на Корусанте, — сказала Эйртае, и внутренние весы Йане качнулись от доверия к страху. Это могло быть как участие, так и обвинение. Но если это обвинение, лучше точно об этом знать… Или нет? Пожалуй, да. — Почему ты так решила? — Я за тобой наблюдала. Мне следовало поговорить с тобой раньше, но эти дни были довольно хлопотными… Впрочем, это не оправдание. Прости, что я не пришла раньше. «Не пришла раньше? Наблюдала? Наблюдала и ничего не сделала? А чего ты ждала? Чего ты дожидалась, Эйртае?» Все, что говорила Эйртае оставалось двойственным, каким-то мутным. «Если ты видела, что мне нужна помощь, что тебе помешало ее предложить? Чего ты ждала? Какие преследовала цели?» Это могло быть даже обиднее, чем простое равнодушие. Одно дело не заметить, а совсем другое — намеренно игнорировать! — Я обо всем рассказала Падме. Сразу, когда вы нас освободили. Ты все слышала. И я бы не хотела рассказывать заново. Они все также стояли в полумраке друг напротив друга. — Да, я слышала, — подтвердила Эйртае, но по голосу чувствовалось, что она этого не помнит. «Да тебе как было все равно, так и сейчас все равно! Зачем ты пришла?!» — вот, что хотелось сказать Йане, но она сдержалась и промолчала, решив дослушать все до конца. — Это не все, — продолжила Эйртае. — Что-то произошло лично с тобой. Эйртае шагнула вперед, взяла ее за руку и потянула вниз, призывая сесть на ковер для большей конфиденциальности, но Йане за время плена уже насиделась на полу. — Нет, — сказала она, все еще боясь поверить тому, что слышит. — Нет. К тому же я не могу говорить об этом здесь. Она говорила негромко, но если бы кто-то подслушивал («Саче. Конечно, подслушивать будет Саче. Кому еще интересно доказать твою нелояльность?»), он бы ее услышал. — Да кто будет нас подслушивать? — прочитав ее мысли, спросила Эйртае. — Я не могу. Когда я расскажу, ты со мной согласишься. — Мы можем пойти в гардеробную. — Да. Да, это подойдет. В гардеробной, впрочем, она села, опершись спиной об изголовье и подтянув колени к груди, так же как сидела почти все время плена. Заметив это, она хотела было переменить позу, но передумала: так — сжавшись в комок — все-таки было немного легче. — Что это было? — повторила свой вопрос Эйртае, тоже садясь на диван. — Не думаю, что это стоит обсуждать здесь и что вообще можно это обсуждать. Я имею в виду, что мы сегуридад, а это накладывает некоторые ограничения. — Да, — согласилась Эйртае. — Ограничения и обязанности. В частности обязанность следить, чтобы у всех нас все было в порядке. Ты не в порядке, и я обязана это исправить. — Обязана? И все? — Нет. Не все. Совсем не все. Если бы это было все, я бы вынесла этот вопрос на общее обсуждение и получилась бы какая-нибудь ерунда. Обидная для тебя, скорее всего. Именно поэтому я предлагаю обсудить все вот так, без лишнего шума. Я хочу понять, что случилось. Я беспокоюсь за тебя. «Ты могла бы спросить у Саче, — горько подумала Йане. — Она бы тебе порассказала!» Однако она понимала, что это было исключено. Эйртае не могла бы обсуждать за глаза одну сегуридад с другой. И именно это негласное правило мешало сейчас Йане поделиться своей болью. — Тебе плохо, — сказала Эйртае, в попытке истолковать ее молчание. — Мне больно это видеть. Обязанности тут ни при чем. Это было слишком убедительно. Дело было не в словах, а в том, что за ними. Йане чувствовала как раз то, чего ей так не хватало: заинтересованность, сочувствие… Она сдалась: — Ты должна пообещать, что никому не скажешь. Ничего из того, что я тебе скажу. Никогда. — Конечно, — с готовностью пообещала Эйртае. Не слишком ли быстро она согласилась? — Совсем никому. Даже если мои слова будут означать мою полную дисквалификацию. Об этом будем знать только я и ты. Я и ты. Больше никто. — Да. — Ты точно это понимаешь? — Да. Абсолютно точно. Йане кивнула и сделала глубокий вдох, прежде чем броситься вниз с обрыва. — Это было ужасно… — начала Йане и остановилась. Стоило ей высказать вслух мысль, которая почти полностью заполняла ее сознание последние несколько дней, не отпуская ни днем ни ночью, как самообладание совершенно ей изменило: горло сдавило, на глаза навернулись слезы жалости к себе, задрожали руки. Она стиснула правой рукой левую, чтобы унять дрожь, и попробовала снова. — Во-первых… — в голосе стояли слезы, но худо-бедно он ей повиновался. — Во-первых, это было очень страшно. Я… Я думала, что через день или два я просто устану так бояться, но этого не происходило… Все-все время мне было либо страшно, либо ужасно, либо ужасно страшно… Она остановилась и с опаской посмотрела на Эйртае, ожидая увидеть осуждение, и ошиблась. Эйртае не утратила сочувственного выражения лица. Впрочем, это не рассеяло подозрений Йане, и она повернула в сторону проверок и провокаций: — Я, конечно, понимаю, как все это звучит. Мои жалобы… Когда другим было гораздо хуже. А им было хуже, я это знаю лучше других. Я видела, что тут творилось… И в такой ситуации жаловаться… Эйртае на провокацию не отреагировала. С одной стороны Йане это задело, но с другой… Она не могла не признать, что это вызывает и некоторое уважение. В конце концов она решила трактовать это в пользу Эйртае и продолжила. — Они хотели, чтоб советник связался с королевой… Но действовали как-то странно. Они показали нам, что испытывают люди, которых они захватили в плен… Там, — она всхлипнула, — там был один человек… Он… Он отравился водой. Он пил воду болот, не фильтруя. А там были дети. И все эти люди… Они ждали помощи, а мы ничем не могли им помочь. — Это ужасно, — сказала Эйртае. — Я бы, наверное, не смогла такое пережить… Слова легли на душу мягким покрывалом, как будто Эйртае и не говорила, а обняла ее. Йане чувствовала, как остатки недоверия ее покидают. — Но проблема была не в самом страхе. Сейчас ты поймешь, почему мне трудно об этом говорить. То, что происходило… Я знаю, что я должна быть храброй, это одна из моих должностных обязанностей… И мое поведение… — Но это было действительно страшно, — прервала ее Эйртае. — Ты должна была проявить стойкость, несмотря на страх, и ты ее и проявила. Я не понимаю, зачем говорить о храбрости… Храбрость — не заслуга, а дар. А стойкость — это твой выбор. Так что… — Спасибо, — еле выговорила Йане. От этого откровенного участия слезы прорвали все ее заградительные барьеры, и она разрыдалась, уткнувшись лбом в подтянутые к груди колени. Эйртае ей не мешала. — Спасибо, — повторила Йане, когда приступ понемногу сошел на нет, и она снова обрела способность говорить. — Хорошо, что ты успела это сказать, потому что то, что я скажу дальше — железное основание для дисквалификации… — Давай решим это потом, — предложила Эйртае. Йане кивнула и посмотрела на дверь в ванную. Она видела ее тысячу раз, но теперь сосредоточилась на мелких деталях. Дверь была составлена из белых и светло-серых полосок флексайла, которые складывались как вертикальные жалюзи. Каждая полоска была украшена тонким растительным узором в оттенках голубого и синего. Стебли были плоскими, видимо, нанесены краской, а цветы и листья слегка выступали над поверхностью: они были сделаны из тонких минеральных пластинок. — Самое-самое ужасное было то… — она в очередной раз остановилась, все еще не решаясь сделать свое страшное признание. — Самым большим кошмаром была Саче, — закончила она и перевела взгляд с двери на Эйртае, в ожидании вердикта. Эйртае, казалось, никак не отреагировала на это шокирующее заявление, и Йане решила считать это добрым знаком, поэтому продолжила: — Она постоянно смеялась надо мной. Я знаю, это звучит жалко. Но это превращало жизнь в настоящий ад… Вся обида, накопленная ею за эти дни, вырвалась наружу, затапливая разум; Йане повысила голос: — Она не упускала ни одного случая, чтобы показать, насколько она презирает тех, кто боится! То есть меня! Каждую минуту! Каждую. Мне было ужасно страшно, и я не могла этого скрыть и вместо хотя бы капли сострадания — одни насмешки! Беспрерывные! Слезы снова вернулись к ней: своими собственными словами она воскресила в памяти насмешливый взгляд Саче, ее презрительное хмыканье, ее язвительные замечания… — Йане, это кошмар… — тихо сказала Эйртае. Она сказала правильно. Она выбрала верный тон. Да ей и не надо было выбирать, искренние слова вырвались сами, но… Но Йане не стало легче, потому что она сказала еще не все. — Подожди, — остановила она Эйртае. — Есть еще кое-что. Это как слоеные маквы. — Да, — кивнула Эйртае. — Извини. — Следующий слой еще хуже, — Йане снова отвела взгляд от Эйртае; разговаривать с дверью было куда комфортней. — Все то время, — начала она, обращаясь к вьющимся по двери цветам, — меня поддерживала мысль, что рано или поздно вы вернетесь. Вы вернетесь, и я расскажу вам о том, что мы пережили здесь. Мысль, что вы вернетесь и выслушаете меня, поймете, посочувствуете… Здесь голос вновь изменил ей, и она не стала бороться: уперлась лбом в колени и позволила слезам капать на белую юбку, от чего на ней проступили уродливые серые пятна. Эйртае сидела тихо и ничем не выдавала своего присутствия. Слезы отступили, Йане подняла голову, но на Эйртае по-прежнему не смотрела: предстояла самая трудная часть. — Ты, наверное, думаешь: «Чего ей еще надо? Мы же приехали!» Да. Приехали. Но никто из вас не стал меня слушать! Вы вообще сделали вид, что ничего не произошло. Как будто мы на Тасии отдыхали, пока вы работали… Она замолчала, давая Эйртае возможность возразить, напомнить неблагодарной младшей сегуридад, что Падме спросила ее, каково им ту было, буквально на следующий день после возвращения. Йане прекрасно это помнила. И ей было, что сказать по этому поводу. Эйртае не воспользовалась дарованной возможностью, и Йане пришлось продолжить. — Конечно, ты можешь сказать, что Падме со мной говорила… — Йане снова глянула на Эйртае, — но она же при этом не слушала! Эйртае молчала, но Йане это больше не беспокоило, ее уже несло в бурном потоке обвинений. — И не только Падме. Ты тоже там была и тоже не слушала! Ты даже не помнишь, что я что-то говорила! Теперь, когда страшные слова были произнесены, да к тому же позади осталось и предосудительное обсуждение отсутствующих, она испытала огромное облегчение. Теперь ей необязательно было таращиться на дверь: она повернулась к Эйртае. — Да, — сказала та, с подкупающей искренностью глядя Йане в глаза, — ты совершенно права. Это просто ужасно. Мне очень жаль, что все так получилось. Я бы хотела вернуться и все исправить. Почти против воли Йане вынуждена была признать, что душившие ее все это время злость и обиды стремительно покидают ее, вырываясь как пар из прохудившейся трубы. Она даже попыталась удержать их, напомнила себе, что это только Эйртае, что остальные все еще не искупили перед ней своей вины, но это не помогло. На душе стало тепло и мирно. — У меня есть одна идея, — сказала Эйртае, не ожидая от Йане никакого ответа. — Спи сегодня у меня. Йане в удивлении уставилась на нее, не зная, что сказать. Предложение было какое-то дикое и бессмысленное. — Не смотри так, я не сумасшедшая. Это нормальное предложение. Ты поспишь у меня, я у тебя. Это как обновление. Чтобы если ты останешься здесь, все это не вернулось. Это как закрепить краситель, понимаешь? Завтра ты проснешься другим человеком и вернешься к себе уже совершенно новой. Идея была странной. Идея была дурацкой. Идея была антирациональной, но… Но что-то в этом было. — Ладно… — неуверенно сказала Йане. — Можно попробовать.4
Когда Рэйбе вернулась в туалетную, Падме все еще сидела перед зеркалом. Это было хорошо. Рэйбе не хотелось грубо нарушать этикет и вламываться к королеве в спальню, хотя она бы это сделала, если бы понадобилось. Падме, казалось, сосредоточенно вглядывалась в зеркальные глубины, как будто надеялась найти там какие-то ответы. Увидев отражение Рэйбе, она сказала, не оборачиваясь: — Я не буду сегодня разговаривать. Поговорим завтра. — Нет, завтра будет поздно, — возразила Рэйбе, которую такое развитие событий совершенно не устраивало; по ее мнению поздно было уже и сегодня. — Что случилось? — Сэйбе же все объяснила, — с усталым раздражением сказала Падме. — Я ничего не поняла. Я даже не уверена, что она сама поняла. Падме, нет смысла говорить, что ничего не происходит. — Я очень устала, — повторила Падме. — Обсудим это утром. Она явно взяла себя в руки, спрятавшись за своим раздражением. — Нет, — просто ответила Рэйбе. — Что ты… — начала было Падме и остановилась, в попытке, по всей видимости, придумать, как помягче сформулировать естественный вопрос: «Что ты себе позволяешь?» Однако Рэйбе не стала ждать, пока она придумает: — Ты явно не в порядке, — сказала она, — и я не собираюсь больше это терпеть. — Конечно, — кроме раздражения в голосе Падме появилось какое-то почти ожесточение. — Это твоя работа. Рэйбе на мгновение растерялась, не зная обижаться ей или рассмеяться. — Не совсем так, — сказала она, собираясь с мыслями. — Это стало моей работой, потому что это я сама и есть. Не оставляя времени для ответа, Рэйбе опустилась на пол у ног Падме и, глядя снизу вверх, взяла ее за руку. — Что с тобой? — А что со мной? — Падме вернулась к прежнему усталому раздражению. — Что сказал тебе канцлер? Что он с тобой сделал? — Ничего, — Падме пожала плечами. — Все было так, как и сказала Сэйбе. — Ладно. Допустим. Если это так, то я, к сожалению, права, и дело не в разговоре с канцлером. С тобой что-то творится. Я это вижу уже не первый день. По-моему, это началось с того момента, как ты поручила гунгану позвать нам на помощь армию. Падме молчала. Она не отнимала руки, но так и не повернулась к Рэйбе. — И что же, по-твоему, со мной творится? — Нет, я так играть не буду, — сказала Рэйбе. — Если я начну выдвигать версии, ты просто ответишь «нет», и нам придется разойтись. — Хорошо, — ответила Падме, наконец, посмотрев на Рэйбе. — Тогда будем считать, что я очень устала, и меня огорчил отказ канцлера нам помогать. — Нет. Не хорошо. Если бы дело было только в этом, тебя не трясло бы мелкой дрожью. — Что? — на этот раз Падме убрала свою руку из руки Рэйбе. — Меня не трясет. Рэйбе, я правда устала и хотела бы немного поспать… — У всех свои грехи на совести, — сказала Рэйбе; она повернулась, оперлась спиной о кресло Падме и обхватила руками колени, подтянув их к груди. — При чем тут это? — Ни при чем. Я надеюсь. Ты не хочешь говорить о себе… — Я… — Чшшш… Это неважно. Давай поговорим обо мне. — Давай пойдем спать, — перебила ее Падме, как будто всерьез надеялась, что Рэйбе потеряет терпение и уйдет. — Нет, — возразила Рэйбе мягко, снова поворачиваясь и беря Падме за руку, — сначала поговорим обо мне. Стоило ей произнести это, как в душу закрался страх. Ведь сейчас одновременно беспечно и настойчиво навязывала Падме рассказ о том, что было для нее самой чрезвычайно важно и… и потенциально опасно. Не исключено, что ее действия поставили под угрозу королеву и всех, кто был с ней на Татуине и в итоге, возможно, чуть не привели к гибели джедая Квай Гона. Изначально она не собиралась обсуждать это ни с кем, кроме него. А теперь так легко анонсировала такой трудный рассказ. Но ведь именно поэтому она так и поступила. Если Падме закрылась потому, что боится признаться в какой-то ошибке из-за серьезности ее последствий, этот рассказ может ей помочь. — Я сейчас расскажу тебе, что произошло на Татуине, — начала она. Она постаралась рассказать насколько возможно объективно о том, как пришло сообщение от советника Биббла и о своей возможной роли в этом (одна из версий этого события представлена в «Что осталось за кадром. Татуин»). Падме слушала ее, не прерывая. Рассказ вышел совсем не долгим. — Понимаешь, что я хочу сказать? — закончила Рэйбе. — Ошибки могут быть ужасными, но… — Не говори мне, что важны намерения. Рэйбе открыла было рот, чтоб возразить и развить эту тему, убедить Падме, что важнее не намерения, а способность простить себя и идти дальше, однако дальнейшие слова Падме похоронили этот ее порыв. По крайней мере на этот вечер. — Что было, то было, тут ты права, — сказала Падме и встала, показывая, что теперь разговор уж точно окончен. — Теперь надо позаботиться о том, что будет. Рэйбе, я, правда, очень устала. Иди спать. Завтра надо будет многое сделать и решить. — Хорошо, — согласилась Рэйбе и тоже поднялась. — Я готова поговорить завтра. — Завтра будет тяжелый день, — ответила Падме. — Спокойной ночи.5
Квай Гону казалось, что он в жизни столько не спал, что сон в него уже просто не влезет, что теперь он уже никогда не заснет. Беглый «осмотр» показал, что рана исчезла. Что ж это неплохо. Однако препараты, которыми его тут напичкали, не давали ему даже руку поднять. С другой стороны, если посмотреть трезво, можно и еще немного подождать. Когда-нибудь их действие закончится. А пока можно прикинуть план действий. Конечно, сведений маловато, но, скорее всего, кое-что необходимое успел сделать Оби Ван. Он вернулся мысленно к разговору с Йодой и отвергнутой идее о неестественном спокойствии. Здесь Йода неправ. Возможно, он смотрит шире, возможно, важно что-то еще, но это не значит, что надо отрицать факт наличия неестественного спокойствия. Впрочем, кого он обманывает? Йода ничего не отрицает, он просто как обычно с ходу отметает любые предложения с его стороны… Печально, но факт. Ничего не поделаешь. Обратимся лучше снова к тревогам, спокойствию и ощущению опасности. А на месте ли спокойствие? Квай Гон остановил расфокусированный взгляд на потолочном светильнике, позволяя рациональной части сознания соскользнуть на второй план, чтобы не заглушать голос Силы. Слабое ощущение опасности пробилось на поверхность, как будто идеально гладкое озеро вдруг подернулось рябью. Тревога пока была слабой, но имела отчетливую тенденцию к усилению. И, что важно, она не была локальной и не касалась ни одного из учеников. Дольше удерживать сознание от вмешательства ему не удалось. Что-то было совсем не так. Ведь если его предыдущие выкладки верны, это ощущение глобальной опасности — то есть опасности, связанной с возвращением ситхов — неизбежно должно была бы связаться с Энакином. Однако этого не произошло. Он попробовал снова увести сознание вглубь и послушать, однако его мозг уже рванул с места в карьер по скоростной трассе логических цепочек и, чтобы его утихомирить, придется пройти с ним всю дорогу до конца. Квай Гон закрыл глаза и отдался рассуждению. Приходится допустить, что что-то не так в его предположениях. Если Энакин ни при чем, надо их пересмотреть… И судя по всему пересматривать надо встречу с ситхом на Татуине. Или не ее. Но точно Татуин, потому что в отношении королевы Амидалы ничего не изменилось. Он все еще был уверен, что ей грозит если не смерть, то очень серьезная опасность. Татуин. Если отвлечься на секунду от Энакина Скайуокера, что остается? Он попробовал обходной путь. Пусть Сила укажет, что было важно в тот день. Сила во всем, она течет сквозь все сущее, включая и его собственный мозг. Он переключил внимание на звучный поток Силы пронизавшей тонкие пласты бытия, отдаваясь этому потоку и оставляя все вопросы просто быть рядом. И нужный образ выплыл из памяти. Голос Оби Вана, неуверенный голос, в котором слышится страх перед возможным неодобрением с его стороны (с этим тоже надо будет что-то делать): «Мастер, с Набу прислали сообщение…» Да. Это оно. Потоки Силы как будто потускнели по мере того, как его внимание сосредотачивалось на подброшенном ею материале для размышлений. Тогда он и впрямь упустил из вида пришедшее с Набу послание. «Впоследствии не значит вследствие». Именно поэтому он решил не придавать сообщению чрезмерного значения, а в первую очередь предположил, что предметом интереса ситха был Энакин. Хотя, если подумать, то может, и не поэтому. Сами посудите. Он обнаруживает Энакина и почти тут же появляется ситх. Причем не ждет встречи у корабля, а догоняет сзади, где схватить Энакина проще. Да и движется он не по прямой к кораблю, а по их с Энакином следам. Что тут еще остается предполагать? Учитывая все, что мы знаем об Энакине, такие ребята, как этот ситх, должны слетаться на него как Эритрейские пчелы на сладкое. Впрочем, еще не поздно. Послание-то никуда не делось. Вот оно и станет отправным пунктом. Теперь остается только выбраться отсюда, а для этого (как только слегка отпустит этот обездвиживающий препарат или препараты) придется договориться с медблоком, чтоб он не поднимал тревогу, не найдя своего пациента. То есть проще говоря — надо найти способ его незаметно отключить. Несмотря на то, что Квай Гон не водил никакие транспортные средства, он имел талант «договариваться» практически с любым гаджетом, начиная с комлинка и заканчивая астродроидом. Если бы тут был Оби Ван, он вспомнил бы случай, хотя и закончившийся неудачей, но показательный, когда мастер спасал издыхающий библиотечный терминал Йоды, заменить который было никак нельзя, поскольку в результате многолетнего кропотливого труда магистра он был тонко настроен на чрезвычайно дифференцированный поиск и ранжирование данных. После двух дней, в течение которых терминал соглашался работать только в присутствии Квай Гона, что нервировало гранд-магистра и соответственно напрягало атмосферу, участники эксперимента все же сдались и терминал был переправлен специалистам. Сцену разговора с парнем из ремонта Оби Ван уверенно включал в топ-10 любимых эпизодов с участием мастера. — Ну это уже не терминал, — сказал парень, выслушав симптомы и для порядку пощелкав тумблером настройки частоты. — Вам лучше взять новый. — А у меня почти уже заработал… — с некоторой растерянностью что ли сказал Квай Гон. Воспоминание это было мучительно приятным, а интонация мастера, которая не поддавалась никакой письменной фиксации, каждый раз заново наполняло сердце Оби Вана любовью. Мастер, наверное, пришел бы в недоумение, пытаясь выискать, чем эти слова были так примечательны. Может, это даже вызвало бы у него легкое раздражение. Да Оби Ван и сам бы не смог ответить на этот вопрос. Но факт оставался фактом, а эпизод отправлялся в папку «Топ-10». Медблок находился у Квай Гона за головой, а потому осмотреть его не представлялось возможным, однако медблок он и есть медблок. Ну что ж до того момента, когда надо будет заняться им вплотную, остается некоторое время, которое логичнее всего посвятить вспоминанию всего того, что он знает об устройстве медблоков. А это немало.6
Рэйбе вошла в их с Саче общую гардеробную. У ее туалетного столика дроиды уже сложили завтрашнюю одежду: платье, веспайо, капюшон, пояс. Здесь же стояли и желтые туфли на низкой мягкой подошве. Подошвы ее туфель были чуть толще, чем у остальных, чтобы скорректировать недостаточный рост. Она положила белое платье поверх болотно-зеленого капюшона, который уже лежал в ожидании, когда его заберет дроид-прачка, и переоделась в легкую ночную рубашку, спускавшуюся до колен. Рэйбе ничего не понимала, ее мысли и чувства пребывали в полном смятении. Ей хотелось вернуться и крикнуть: «Не делай вид, что ты ничего не понимаешь! Где ты витала, когда мы с Эйртае спасали совещание с Анарете?! Где ты была все эти дни, когда мы вынуждены были прикрывать тебя практически на каждом совете? Что с тобой случилось?» Но в этом, ясное дело, не было смысла. Это была бы капитуляция вместо разработки плана, отказ от решения проблемы вместо поисков подходящего пути. Рэйбе включила ночник и некоторое время наблюдала, как сменяют друг друга цвета: матовая поверхность окрашивалась в красный, ему на смену постепенно приходил фиолетовый и синий, сменявшиеся зеленым, затем желтым, перетекающим в оранжевый, чтобы снова вернуться в красный и запустить все сначала. Она лежала и смотрела на ночник, ни о чем конкретном не думая. Неудача обескуражила ее, выбила из колеи. Падме не хочет разговаривать, и ее нежелание — не обычная поза, приглашение собеседнице проявить больше внимания и участия. Это настоящее нежелание. Возможно, сама Рэйбе во время разговора повела себя как-то неловко? Может быть, конечно, но Рэйбе не особенно в это верила. Во-первых, поддерживать и сочувствовать — ее специализация, Падме давно привыкла к тому, то с Рэйбе можно обсудить все, ей уже не надо проявлять какое-то особое искусство. Да и какое тут может быть искусство или ловкость, кроме живого участия?! Во-вторых, не так уж она была неуклюжа… Тем более в случае, когда человек решил ни под каким видом не делиться ничем. Проблема была не в ней. В Падме? Нет. Это тоже было не верно. Падме не могла разом забыть, что ее душевное равновесие — не ее личное дело. Это дело всей команды сегуридад и это дело общественное. Проблема в той проблеме, которая мучает Падме. Вот где правильный ответ. Конечно, она еще попробует завтра. Перехватит Падме первой. Подкараулит ее, встав пораньше. Но толку в этом особенного не будет. То, что она могла предложить Падме, те поддержка и помощь опирались на потенциальную готовность Падме их принять. В этом всегда была сущность любой поддержки! Это и было то основание, которое позволяло им помогать друг другу в минуты усталости или печали. Однако на этот раз Падме отказывалась играть по правилам… Сэйбе сказала, что нашла ее такой после разговора с канцлером перед парадом. Но Рэйбе видела другое. Она видела, что Падме сама не своя с той минуты, когда по дороге домой с Корусанта она объявила о своем плане заключить союз с гунганами. Да, да. Все правильно. Именно в этот момент она как будто закрыла двери, перестала откликаться на сигналы. Союз с гунганами. Дело в нем? Но что с ним не так? Неожиданное, но вполне удачное решение. Оно чего-то ей стоило? Чего-то непоправимого? Того, чем не может поделиться, несмотря на то, что это практически ее обязанность?.. Рэйбе встала, понимая, что чтобы дать себе хоть какой-то шанс достучаться до Падме завтра, ей надо поспать, а чтобы заснуть, нужно успокоиться… Она примет ванну, споет и ляжет спать. Рэйбе прошла в ванную и пустила воду. Лежа в ванне, она спела сначала ленто, с которого Хела Брандес начала сегодня концерт, а потом сразу ювию, которую так талантливо развернули в финале. Это было то, что нужно: напряжение, попытка преодолеть препятствие, а потом нежное плато, сулящее умиротворение в конце. Рэйбе вновь повторила ленто и ювию, теперь добавив малые разрешения на каждом третьем изгибе. Она не боялась разбудить Саче. Всем было известно, что она спит крепче всех, а ванные имели неплохую звукоизоляцию как раз на случай необходимости музыкальной аутотерапии. К тому же сейчас их разделяла не только ванная самой Саче, но и висящие в гардеробной ряды одежды, поглощающие звук. Пение облегчило душу и прочистило мозги. Теперь состояние Падме казалось Рэйбе еще серьезнее. Она с неудовольствием пришла к выводу, что одной ей не справится. Здесь понадобится чья-то помощь. И никто из сегуридад не сможет ее предложить… Если так ведет себя Падме! Падме, у которой вместо крови по жилам циркулирует чувство долга, значит, кроме дисквалификации ей может помочь только… Она хотела сказать «чудо», но в голове ярким заревом вспыхнуло слово «джедай».7
Оби Ван лежал на кровати прямо в одежде и смотрел в смутно видневшийся потолок. Снаружи было тихо, последние залпы фейерверка давно отгремели, даже последние особенно упорные в желании праздновать горожане тоже ушли спать. Завтра королева велела ему явиться на заседание, явно важное, чтобы дать джедайскую консультацию. «Вот, наконец, и обнаружится, что ты все эти годы ни хрена не делал, только отдыхал в приятной компании, да махал без толку световым мечом. Ты бездарь и бестолочь! Что доказывают твои эффективные попытки поискать ситха. Если это вообще нуждается в доказательстве». Думать под эти внутренние вопли было трудно. Вернее, невозможно. Потолок озарился бледно синим. Некоторое время Оби Ван наблюдал за перемещениями световых пятен по потолку, затем повернул голову. Энакин сидел на кровати, выставив перед собой ладони. На одной руке был загнут указательный палец, на другой — большой и безымянный. Его было хорошо видно в луче света, который стоящий у кровати Эр-2 направил на покрывало между ними. Судя по всему они играли в «Брусья и блоки». — Ты можешь включить свет, — сказал Оби Ван. — Я не сплю. «Я не сплю, а занимаюсь непонятно чем, вместо того, чтобы прикинуть, что именно потребуется от меня завтра». Он попробовал припомнить предыдущие заседания, в которых он участвовал. Не то чтобы это могло быть хоть сколько-нибудь полезно, но надо же было с чего-то начать. Впрочем, может, и был в этом какой-то смысл. Это, возможно, позволит ему составить представление о том, чего в целом хочет набуанское правительство. «А чего именно ты не знаешь? — спросил внутренний голос. — Все же очевидно. Они хотят знать, что им делать, исходя из общеполитической и экономической ситуации в Галактике. Только и всего». «Но я же об этом ничего не знаю! А вдруг я им посоветую, они так и поступят, и выйдет еще хуже, чем сейчас? Хотя… Пожалуй, «вдруг» тут лишнее. Это точно будет именно так. Я понятия не имею, каково сейчас положение Торговой федерации. И каковы перспективы. И вообще я ничего не знаю…» «Ой, ну опять нытье началось, — притворно взвыл внутренний голос. — Считаешь необходимость работать по специальности достойным поводом для нытья?» «Ты сейчас серьезно? — парировал Оби Ван. — По-твоему, для нытья существуют достойные поводы?» Разговор зашел в какой-то крайне неприятный тупик. С этим надо было что-то делать. Может, выйти на улицу? Пройтись? «Хочешь пойти на набережную в поисках светлых мыслей? — ехидно поинтересовался внутренний голос. — Не напомнишь, какие такие светлые мысли тебя там посещали, что ты решил повторить этот опыт?» Все шло как-то неправильно. Наверное, надо было бы остаться. Может, даже поговорить с Энакином. Обсудить, что и как. Но это было выше его сил! Достаточно того, что он делает. «А что ты делаешь? Ты ничего не делаешь. Ты хотел сказать: достаточно того, что ты его не пришиб?» «Да нет же! При чем тут вообще Энакин? У него все в порядке. Накормлен, напоен, одет и уложен спать! Что еще надо?» — Мне просто надо немного пройтись, — сказал он Энакину, глядя в сторону. — Ты меня не жди, — добавил он зачем-то и вышел наружу.8
Вскоре после того, как Оби Ван ушел, Энакин понял, что «Брусья и блоки» ему надоели: Эр-2 давил его самой прямой и неповоротливой тактикой, какую только можно было придумать. И это срабатывало примерно в половине случаев, несмотря на то, что Энакин наперед знал каждый следующий ход. Сам он старался действовать неожиданно, стремясь обойти программу. Это тоже срабатывало в половине случаев. В результате у них установилась своеобразная стабильная ничья. Он встал и в темноте, наступившей после того, как Эр-2 погасил игровой фонарь, подошел к окну. В чернильном небе над городом горели звезды. Непривычные звезды, каких не видно с Татуина. Энакину не давало покоя то, что сказал магистр Йода высокому магистру перед отлетом. Энакин не должен был этого слышать, но услышал. И вот теперь он никак не мог решить, рассказать ли об этом Оби Вану или не стоит? Казалось бы, что тут раздумывать? Конечно, надо рассказать, но создавалось ощущение, что это в большей степени касалось мастера Квай Гона. Энакин смотрел на звезды, когда к нему пришла уверенность, что завтра они увидятся. Он закрыл глаза и попробовал понять, спит мастер или нет. Так ничего и не понял, но попробовал мысленно пожелать ему спокойной ночи. В ответ — или это ему только показалось — пришло ощущение покоя, сомнения рассеялись, и он решил отложить свою новость до завтра. Залез в постель и почти сразу уснул.9
Оби Ван прошел вдоль Главного ангара до самого обрыва, где набережная заканчивалась неким подобием балкона. Он сел на широкий парапет, лицом к обрыву и стал смотреть на простиравшиеся равнины. Видно было довольно хорошо, потому что с неба светили разом две луны. Одна почти в зените, а вторая уже сильно продвинулась к западу и светила справа. Обычно бывает трудно определить, залита ли местность лунным светом: взгляд все время возвращается к самой луне и долго смотреть на что-то кроме нее не особо выходит. Он посмотрел влево, надеясь увидеть Тидский космопорт, вернее, транспортный узел, но он был скрыт за скальным поворотом. Оби Ван слез с парапета и пошел обратно. На улице никого кроме него не было. Тишина и сонный покой. Это вам не Корусант с его непрерывной шумной жизнью. Здесь люди отдыхают: им завтра работать… Дойдя до того места, где когда-то они высадились из бонго с мастером и гунганом, он сел на ведущие к воде ступени. Свет двух лун не могли заглушить уличные фонари и огни в окнах домов. Вода переливалась под их лучами и казалась густой, как жидкий металл. Что именно королева захочет завтра знать? Что там думают в Сенате о действиях Федерации? Какие шаги были предприняты в связи предыдущими федератскими фортелями? Да, что-то такое было, что-то такое обсуждалось. Мастер при нем говорил о чем-то таком и с Пло Куном, и с Ки-Ади-Мунди. Но что там было? О чем шла речь? «Ну конечно! — издевательски тянул внутренний голос. — Это же было так скучно! Да кому это вообще нужно? Да какое нам до этого дело?» Сколько раз он говорил себе, что такие дебилы склеротики как он должны записывать за своим мастером каждое слово? В конце каждого дня. Ну что ж, оставалось констатировать, что он был в этом прав и теперь может радоваться, пожиная плоды своей лени и невнимательности. Впрочем, разумеется, сидеть тут и казниться не было никакого смысла. «А что ты предпринимаешь только те действия, которые имеют смысл?» «Ну стараюсь, по крайней мере». «Правда?» Кто-то легонько тронул его за плечо. Оби Ван вздрогнул и резко обернулся. Никого. Пусто и тихо. Показалось. Он вернулся к созерцанию воды, усилием воли успокаивая сердцебиение. Чего же все-таки хочет королева? Если прикинуть спокойно и здраво. Вначале она хотела, чтобы джедаи и гунганы взяли на себя ответственность за победу над флотом Федерации, а он ей отказал. С гунганами тоже не задалось… Но судя по параду и награждениям, она справилась и без этих формальностей: обошла практически молчанием участие набуанских сил в этом конфликте. «Ну что, стоило, по-твоему, сопротивляться? Согласился бы и сэкономил людям время и силы», — заметил внутренний голос. «Когда не можешь просчитать последствия, лучше не делать», — ответил ему Оби Ван. «Точно?» — насмешливо переспросил внутренний голос, но Оби Ван его проигнорировал и вернулся к проблемам королевы. Потом было то странное заседание, когда все рассказывали, что произошло, а он сам выставил себя полным кретином, объясняя технику прыжков вверх под недоуменными взглядами аудитории… «Это все неважно! Сосредоточься на фактах!» — приказал он себе. Чего же она хотела тогда? Непонятно… Может, просто получить целостную картину? Или чтобы все получили целостную картину, а она могла потом поговорить со всеми по очереди? Может такое быть? Вполне. Почему бы и нет?.. Может, результатом этих разговоров стал вывод магистров о том, что тут нечего расследовать? Если, конечно, они не решили так только потому, что не ценят того, что делает Квай Гон… Впрочем, об этом сейчас точно думать не стоит. Это, к сожалению, никуда не денется. Так чего же она хотела? Например, в этом последнем разговоре. Что волновало ее в первую очередь? «Выступите свидетелем в мою защиту?» Она боится, что не выиграет дело в суде. Но почему? Все ведь очевидно… Почему она вообще усомнилась? Ей сказал об этом канцлер? «Это был канцлер?» — «Неважно». Ну конечно, канцлер! И если он так сказал, то у него уж точно есть на это основания… Это странно, конечно. Почему бы ей не выиграть дело? Ведь свидетелями незаконных действий Федерации были они с мастером — джедаи, слово которых весит больше, чем слово какого-то Нута Ганрея! Или нет? Наверное, канцлер знал, что говорил… «Очень логично. Видишь, как все просто? Скажи, что ты тоже считаешь, что ей не выиграть. Давай. Скажи. А на основании чего ты так скажешь? На основании слов канцлера Палпатина, которых ты даже не слышал. Крепчайшее основание, ничего не скажешь». «Но это хоть какое-то основание… Своих-то данных у меня нету! Что еще я могу сказать? Что? Могу сказать то, что она хочет услышать. Это что лучше что ли?» «Да к тому же учти, — гнул свое внутренний голос, — что что бы ты ни сказал, отвечать за это будет твой мастер». «Вот спасибо! Я и так-то не был уверен…» Вернемся все-таки к канцлеру. Канцлер сказал королеве, что дело ее проигрышное. А сказал ли он это? «Есть предположение, что мне не выиграть процесс». Есть предположение… Это действительно предположение или просто фигура речи? Если придерживаться только фактов, канцлер сказал, что возможно Набу проиграет Федерации в суде. Может такое быть? Посмотрим. Сам вопрос содержит двойственность, но можно его разложить. Первое. Может ли такое быть, что канцлер так сказал? Почему бы и нет? Может, и сказал. Королева это косвенно подтвердила. Второе. Насколько вероятно, что канцлер не ошибается? Какие основания у Федерации для того, чтобы выиграть это дело? В первую очередь это деньги. Но это уже не просто деньги. Федерация контролирует практически все поставки в Центральные миры. Как минимум. Но вообще-то практически по всей Республике вплоть до Среднего кольца. Ну может, насчет Среднего кольца он и погорячился, но в любом случае это уже больше, чем просто деньги. Наверное, канцлер прав и трезво оценивает соотношение сил. Бюджет одного их филиала может превосходить совокупный бюджет иных планет… Это дает им ощущение безнаказанности. Видимо, вполне обоснованное, если они не побоялись убить пилотов «Радианта»… Оби Ван посмотрел вверх на небо, туда, где летали теперь вокруг Набу обломки всего того, что было взорвано на орбите в последние несколько дней. Правительству Набу придется нанять уборщиков, чтоб очистить припланетное пространство, иначе они не вернутся к прежнему уровню космического сообщения — садиться на планету станет слишком опасно. А такие уборочные работы — штука затратная. Оби Ван встал и, бросив прощальный взгляд на реку, пошел обратно. Хорошие идеи (чего, впрочем, и следовало ожидать) на набережной не валялись. Да и нигде не валялись. Да и вообще, как показывал опыт, они ему просто не полагались. Так ничего и не решив, он лег в постель, в ожидании сна или рассвета, не зная, что придет первым.Продолжение: После битвы за Тид. V.1 Что тогда останется?