по цельсию

такеши — прирождённый игрок. так говорят ему все: тренер, команда, соперники. даже друзья. только сугино подкидывает мяч после совместной тренировки один на один и улыбается, с пониманием сощурив глаза. — вижу, ты много работал. эти слова жгут руки до тремора. такеши закидывает их за голову, смеётся, благодарно кивая. он не талантливый. он впахивает ежедневно и встаёт в пять утра. но кого это волнует? все видят лишь результат и ахают: вау, такой крутой и даже не прилагает усилий. что это бесит, такеши не скажет вслух. сугино стягивает его чёрные напульсники и трогает запястья, проверяя на пластичность. кровь приливает к костяшкам и пот выступает под воротом. такеши думает, что в последнее время жарко. — отличные данные! я не так хорош в этом, как мой сенсей, но могу помочь составить тебе личную программу. не против? (нужно было спрашивать перед тем, как касаться) конечно не против, семпай. сугино покупает ему молоко в магазине у школы и в отдельной — «для кохая-такеши» — тетради пишет планы тренировок с комплексом нагрузок. обсуждает с ним, загнув листы с аккуратными таблицами, какой рацион питания лучше и последний матч лиги в опустевшем ресторане отца. цвиркают кузнечики, такеши лежит на чистой столешнице, уложив голову на скрещенные руки. так хорошо, так приятно и тепло ещё. вечером девятнадцать по цельсию. — уже поздно, оставайся на ночь, — предлагает тсуёши, взлохмачивая почти идентичные тёмные колючки, кивает сыну: — думаю, такеши будет совсем не против? конечно не против. если это сугино, он согласен всегда. такеши стелет второй свежий футон вплотную к своему, падает поперёк и вдыхает полной грудью посвежевший ночной воздух. улыбка рассекает лицо, когда в комнату входит распаренный и обмякший сугино. с полотенцем на голове и в одолженной футболке. заметно, что крепче его и немного шире в плечах. такеши свистит со смешком почти по-дружески. — тц, — он так знакомо щурит глаза, тянет уголки губ, оголяя зубы в ухмылке, — не делай вид, что удивлён. я всё же на год больше надрываюсь. и смеётся, кидая в него влажным полотенцем. свет щёлкает в десять, потому что в пять утра пробежка и они нарушили первый же пункт из плана: отбой в 9:30. даже немного обидно от того, как легко и быстро засыпает сугино, пока такеши, сложив руки за головой, разбирает пошедший рябью потолок. он не слышит ни своего, ни его дыхания за игрой сердца по рёбрам. тук. тук. тук. так звенит в ушах обычно на матчах в хоум-ран. такеши оглядывается на соседний футон и безмятежное лицо напротив. глаза, привыкшие ко тьме, легко обводят выученные наизусть черты, гладят щёки, губы. рука сама — почти невольно — тянется повторить за взглядом и дёргается, когда запястье сжимают до треска. — ты чего? — даже через тьму виден холодный блеск в светлых глазах, и внутри такеши секунду гудят инстинкты: опасность. опасность. опасность. зародыш убийцы в нём напрягается всем телом и сжимает челюсти до онемения. — я… — он сглатывает, болезненно жмурясь. осознавший, что делает, сугино рвано одёргивает руку, извиняясь, откидывает одеяло и даже включает свет, чтобы осмотреть — на запястье ожогом алеет след. такеши жмёт ладонь ко рту, адреналином бьёт в голову. — ох, черт! вроде не сломано, — сугино снова трогает без спроса, ведёт мозолистыми пальцами осторожно, едва касаясь, — но может остаться синяк. прости, рефлексы. и смотрит с сожалением, накрывая рукой плечо совсем близко к шее. — нормально, — взгляд в угол потолка, — всё в порядке. такеши не совсем врёт, хватаясь за чужие пальцы на себе. хлопает по ним почти по-дружески. почти по-дружески ведёт их до лица. — лучше не трогай меня ночью, — предупреждает сугино, сухо и с разведённым льдом во взгляде, медленно убирает руку. — я могу снова навредить тебе. позови, если понадобится. — хорошо. назвать последующее сном едва можно даже с натяжкой. всё почти так же, только такеши всё меньше занимается бейсболом, даже если это какой-то час вечером. играть в мафию тоже нужно учиться. а сугино всё такой же хороший семпай и наставник. легко принять то, что он управляется с ножом не хуже биты. прирождённый убийца такеши заворожённо наблюдает за совсем не прирождённым убийцей сугино. за тем, как он вырисовывает ножом восьмёрку, как легко и без усилий ставит резиновое лезвие плотно к его кадыку. — вот так, — как кладёт ему в руки тот же нож, с ещё тёплой рукоятью. как становится позади и настраивает его стойку, мягко отводя локоть, пододвигая бедро и разводя ноги чуть шире. такеши ловит затылком размеренное дыхание и чувствует себя талым маслом. двадцать пять по цельсию. жарко. сугино всегда говорит, что не так хорош, как его сенсей, но ради кохая старается. такеши сглатывает, проворачивая нож во влажной ладони. скользко. неудобно. сложнее, чем со стальной катаной. — расслабься, — говорит сугино, нависая и тыча лезвием ему в грудь. с тем же искристым льдом в глазах, немного маниакально, но сдержанно. от него веет холодом, задорящим оголённую кожу. расслабься? звучит издёвкой. такеши терпит на себе тёплые руки, терпит дыхание в шею, терпит всё, даже когда они стоят впритык, спина к груди. даже когда практикуют захват, и он задыхается, царапая душащие предплечья. это не сугино давит сильно, это такеши оказывается совсем без выдержки. — я отойду, — кивает он, весь красный, пялясь на рваные белые полосы на загорелой коже. — помочь? — говорит с таким волнением, будто сам только что не держал мёртвой хваткой под горло, и касается плеча. хватит трогать, не спрашивая. такеши передёргивает; он гнёт брови, свертывая дрожащие пальцы в кулаки, впивается ногтями в кожу. — помочь подрочить? — звучит без капли насмешки, даже слишком прямо. почти признанием. такеши не хмурится, только через зубы выдыхает: — отпусти. сугино действительно отпускает, отходя на всякий случай и роняет взгляд к его штанам. — черт. не то чтобы он не понимал не совсем дружеского напряжения между ними, но не был готов к подобному. не прямо сейчас, не так скоро. сугино трёт лицо с жаром, прилипшим к щекам, и в спину окликает такеши, плетущегося на ватных ногах: — подожди, я помогу. термометр внутри взрывается с оглушительным треском.