Новые горизонты

Из приоткрытой двери вкусно пахло жареной рыбой и слышалось привычное негромкое пение. Матроскин любит что-то мурлыкать себе под нос, когда занимается домашними делами. Шарик постоял минутку у порога, затем все же собрался с духом и вошел. Стянул с плеча рюкзак, примостил его в углу у входа и молча уселся за стол. Честно говоря, после провальной поездки в райцентр Шарику очень хотелось побыть в одиночестве и переварить неудачу. Но жрать хотелось сильнее. Матроскин лепил пирожки и, не отвлекаясь от своего занятия, только глянул искоса из-под челки и шикнул: — Руки! Шарик, матерясь про себя, отправился мыть руки. Вот вечно Матроскин придирается! Делать ему больше нечего! По возвращению Шарика ждала на столе тарелка с кашей и рыбой и весело булькающий самовар. Шарик уплетал еду, аж за ушами трещало. Эх, хорошо! И настроение постепенно улучшалось. Ровно до того момента, как Матроскин, запихнув пирожки в печь, развернулся, сложил руки на груди и спросил: — Ну и как съездил? Приняли тебя в клуб? Во рту сразу же стало кисло. — Нет, отказали, — выдавил он из себя. — Почему? — Матроскин недовольно нахмурился, и Шарик с досадой подумал, что сейчас его будут отчитывать за потраченные впустую деньги на дорогу. — Не знаю… Сказали, что фото сырые и нет в них.. Как же там было?.. А! Нет изюминки. Что надо учиться, а через год, если станет лучше, то примут. — Шарик тяжело вздохнул и добавил: — Наверное… Его заветной мечтой было стать фотохудожником и чтобы его работы публиковали в “Советском фото” — самом лучшем журнале в мире. А начать Шарик решил с районного клуба и районной же газеты. Но оказалось, что он там никому не нужен, и фото у него не такие, и сам он — деревня необразованная, только потешаться над ним и можно. А Шарик всего лишь хотел найти единомышленников! После фиаско с клубом, в газету он соваться уже не рискнул. — Будешь пиво? — вместо того, чтобы ругаться, вдруг ласково спросил Матроскин. Шарик ошарашенно кивнул и невольно глянул на самовар. — Ой, оставь. Все равно слишком жарко, чтобы чай пить, — Матроскин открыл о край стола пару бутылок и передал одну из них Шарику. — Показывай давай свои фотки. — Зачем? — икнул Шарик. — Будем изюминки искать, — ухмыльнулся Матроскин. Спустя один литр пива, три пирожка и пять десятков фотографий Матроскин задумчиво выдал: — А ведь знаешь, Шарик, они в чем-то правы. В твоих фотографиях не хватает чего-то… — он покрутил в рукой в воздухе и посмотрел на Шарика странным взглядом. — Чувств, страсти… Шарик сглотнул. От тона, которым это было сказано, почему-то сделалось жарко. Они сидели совсем рядом на лавке, и Шарику вдруг захотелось отодвинуться, чтобы разрушить это непонятное напряжение, вдруг повисшее между ними. — Умный такой, посмотрите! Ну так покажи, как добавить эти твои чувства, или горазд только языком молоть? — Шарик и сам понимал, что прячет за грубостью смущение. Матроскин насмешливо прищурился, наверняка заметив покрасневшие уши и, скотина такая, придвинулся вплотную, почти касаясь носом щеки Шарика. То ли выдохнул, то ли мурлыкнул: “Как скажешь!” — и сразу же отстранился. Шарик шумно сглотнул. — Ну? Чего ждешь? Тащи фотоаппарат! — привычно скомандовал Матроскин, будто и не было ничего секунду назад. А может, и не было — и это просто усталость, жара и пиво чудят с его воображением. Ведь зачем Матроскину?.. Додумывать он не стал, на автомате доставая из рюкзака кофр с камерой и возвращаясь к лавке. И только тогда до него дошло: — Так я тебе и дал свое сокровище! Ты же никогда в руках фотик не держал! — возмутился Шарик. — Больно надо, — фыркнул Матроскин, двигая стул в центр комнаты, где на полу светились желтым солнечные пятна. — Снимать будешь ты. Я лишь покажу тебе, что именно надо снимать. И Матроскин вдруг одним движением стянул свою любимую полосатую футболку через голову и бросил ее оторопевшему Шарику. — Ты собираешься шевелиться? М-м? Можно уже начинать. — П-подожди, — запнулся Шарик, доставая фотик и вставляя в него новую пленку. Матроскин был сам на себя непохож. Будто в него кто-то вселился, и вместо давно и хорошо знакомого, ворчливого, любящего порядок и комфорт Матроскина в их крошечном доме оказался демон. Он сверкал зелеными глазами из-под длинной челки, соблазнительно кусал губы, сексуально развалившись на стуле — это вообще законно? — в ярких пятнах света, брал муку горстями и растирал ее по смуглой коже, чертил линии и выводил узоры, оставляя снежно-белые следы. Надо же, а Шарик и не замечал, как он загорел… Шарик ловил каждое движение, и ему казалось, что эти бесстыжие руки прикасаются к его собственной коже, гладят шею, грудь, живот. А следом текли мурашки и жар. Шарик задыхался, потому что забывал дышать. По спине стекал пот, яйца ныли. Матроскин улыбнулся, взгляд у него был такой голодный, будто он смотрит не в объектив, а на вкуснейшую жареную рыбу. Он зачем-то расстегнул брюки — в пятне света показался край трусов. “Твою мать, он тоже возбужден”, — растерялся Шарик. Матроскин потянулся, достал со стола глиняный кувшин и с наслаждением припал к нему, закидывая голову. По подбородку потекло белое — молоко, как же иначе, — перетекло на грудь и устремилось к паху. Другой рукой, проследив путь молочного ручья, Матроскин обхватил и сжал член через трусы. Вот зараза! Шарик готов был выть: у него-то свободных рук не было — обе занимал фотоаппарат. Матроскин низко застонал, и Шарика будто током ударило. Что, блядь, здесь вообще происходит? Он отложил фотик в сторону и, закрыв объектив, как завороженный, подошел к Матроскину. — Ну что, показал все, что собирался? — голос хрипел и драло в горле. Матроскин открыл глаза — в них плясали черти. — Нет, — он ухмыльнулся и, схватив Шарика за футболку, притянул к себе, — но остальное — не на камеру. Если Шарику раньше казалось, что ему жарко, то он ошибался: по-настоящему жарко ему стало только тогда, когда чужие руки действительно оказались на его коже. А губы смяли в страстном поцелуе чужие губы.

* * *

Фотографии получились отличными — надо признать, что Матроскин не зря все это затеял. Только вот жаль, что в журнале их все равно не напечатают — слишком откровенно. Хотя с другой стороны, Шарик и сам не горел желанием делиться со всем миром таким Матроскиным. Все эти его взгляды, бесстыдные руки, белые узоры на загорелой коже — это личное, интимное, только для него, Шарика. Зато теперь Шарик понял, что снимать людей ему нравится намного больше, чем белок и зайцев. Да и результат радует. А значит, все у него получится, и его мечта станет реальностью — главное, не останавливаться.