Отдышаться

      «Я ненавижу тебя, Создатель», — вот, что хочется сказать. Нет же… Нет, не сказать. Кричать. Но Фергюс сдерживается — и на смену злости наступает пустота. Даже немножко смешно: «Единственный отпрыск семейства. Наследник рода Кусланд!». А на кой чёрт ему это наследство? Теперь, когда он совсем один? Но разум прекращает всякую мысль, и это хорошо, иначе Фергюс не выдержал бы: молодой сильный мужчина на алтаре, по его пропитанной маслом одеянии бежит пламя, расстилается по всему телу, пожирает. Огонь безжалостен и к русым волосам; мамины — выдаёт память. Да, волчонок был копией матери. Был. Он отворачивается, и сразу видит её — молодая девушка, короткие рыжие локоны, заплаканные серые газа; она прижалась к седовласой женщине. «Чем больше слёз, тем больше значит для тебя тот, о ком ты плачешь»… Фергюс ухмыльнулся, в таком случае, ему придётся выплакать пять морей. Пять морей на каждого — жена и сын, мать и отец, брат — пять морей на каждого и больше. — Ну-ну, детка, не плачь… — подбадривает седовласая женщина, обнимая девушку за плечи. У этой женщины тоже серые глаза. «Мать и дочь», — делает он про себя вывод. Фергюс проходит мимо.       Сидеть долго, заснуть, а потом проснуться дома в тёплой постели — вот, чего очень хочется. Но Фергюс знает, что всё это не сон. Что его родителей и жены с сыном больше нет, а теперь и младший брат героически погиб. Странно, но ему почему-то кажется, что сейчас в комнату ворвётся со счастливой мордой волчонок и спрячется у него под столом, а за ним вслед войдёт Нэн, злобно бьющая по своей ладони скалкой. И сколько хочешь говори ей, что мальчишки здесь нет, она всё равно найдёт его и поставит в угол. Фергюс улыбнулся, предаваясь ностальгии. Дверь скрипнула, прерывая приятные мысли, возвращая в жестокую реальность — та же рыжая девушка в дверях, та же скорбь на лице. Он вскидывает бровь и про себя замечает, что глаза у неё голубые. Бледно-голубые, но всё же не серые. — Вы… — хрипло начинает девушка. — Вы его брат?       «Нет! Вы ошибаетесь! — хочется сказать. — Мой брат сейчас сидит дома и нянчится с моим сыном!» — Да, — коротко и ясно отвечает Фергюс. Не выдавая лишних эмоций смотрит на девушку, она же отворачивается и медленно выходит. А он, словно зачарованный, провожает её взглядом. И даже потом, когда в дверях уже никого нет, продолжает смотреть на пустую дверь. Он почему-то сравнивает эту девушку с Орианой. Может виною этому служит орлесианский акцент? Или же чем-то похожая причёска? Фергюс не знает. Но в этой девушке что-то есть, что-то, что и брат смог уловить.       Громко завыть, крушить всё на свете — вот, что хочется делать. Но Фергюс держится. По крайней мере, старается. Он не плачет и не ревёт, в его синих глазах полная пустота, только и блестят на солнце, как драгоценные камни с украшений жены. И Фергюс надеется, что никто не примет этот блеск за слёзы. Много дней прошло, а эта рыжая до сих пор здесь, в Денериме. Выйдя и встретив её, смотрящую на играющих детей, он подошёл к ней. Она стояла, прислонившись к каменной стене возле церкви. Весь Денерим полуразрушен, но прекрасное всегда найдёт место вырасти, даже в таком городе; прекрасное — это, конечно, дети. — Лелиана, — сказала девушка, разрушая тишину. — Меня зовут Лелиана.       «Лелиана… Лелиана… Ориана…» — отозвалось у него в голове. Он встряхнулся. — Куда потом направитесь, Лелиана? — он вопросительно посмотрел на девушку. Та лишь осторожно пожала плечами. — Тогда, идёмте.       Фергюс взял её за руку и повёл к своей карете. Она не стала возражать. И они сели, а карета незамедлительно двинулась в сторону Хайевера. Это не было предзнаменованием чего-то большого. Это было словно идти под дождём, промокшим до ниточки, и встретив такого же «несчастного», предложить ему высохнуть у тебя дома. Колёса кареты всё стучат, а он сидит и смотрит на заснувшую Лелиану. А в голове эхом отдаётся «Лелиана… Лелиана… Ориана…»       Напиться, и сдохнуть где-нибудь в канаве — вот, что почему-то хочется сделать. Но Фергюс не торопится умирать, а вот напиться можно. Он, взяв бутылку, вошёл в комнату, где сидела Лелиана. Девушка читала «Историю Тедаса начиная с 8:24 Благословенного века», любимая книга волчонка, замечает про себя Фергюс. Он садится за столик и наливает себе тевинтерского вина. Вино терпкое, вкусное, приятно щекочет язык. Он всё ещё держа бокал в руке, смотрит на девушку. Она в Хайевере уже двое суток. А в голове всё ещё гудит, — «Лелиана… Ориана… Ориана…». Вино оставляет приятное послевкусие. «Почему вино ещё осталось в погребе?» — думает он. Хотя запасы сократились где-то на две трети, погреб был цел. «Они здесь веселились, праздновали победу», — приходит осознание. И от мысли о том, что солдаты Хоу напивались, танцуя на костях его родных, Фергюс сжал руку. Бокал затрещал в сильной мужской ладони, а стекло впилось в кожу. Часть стекла упала на пол, а остальное осталось в руке. По пальцам потекло что-то алое, вино то было или кровь, Фергюсу глубоко равнодушно. Лелиана, увидев это, быстро поспешила к мужчине. Она завязывала руку белоснежным платком, а он смотрел на неё, и в голове шумело, — «Лелиана… Ориана… Ориана…» — Решили утопить горе в вине? — спросила она, еле выдавив из себя улыбку. Наверняка ей трудно улыбаться человеку, который так похож на её погибшего возлюбленного. Да, Фергюс и волчонок были очень похожи: одинаковые черты лица, даже волосы носили одинаково. — Да… это помогает, немного… — отвечать Фергюсу очень трудно. И в голове предательски трещит, — «Ориана… Ориана… Ориана…». Лелиана отходит и берёт из буфета два бокала. — Тогда и мне тоже налейте.       И Фергюс послушно наполнил оба бокала. Лелиана быстро льёт вино себе в горло. «Хочет быстрее опьянеть», — думает Фергюс. Он снова, будто зачарованный, смотрит на неё. И опять сердце щемит, и в голове шумит, — «Ориана… Ориана… Ориана…». Она ставит бокал обратно на стол, Фергюс жадно целует её, она не отстраняется и даже отвечает. Они встают, не прерывая поцелуя. Лелиана задевает — слава Создателю, — закупоренную бутылку, а она не разбиваясь катится куда-то.       Он будет стонать имя Орианы, а она умоляюще кричать ему имя-младшего-братишки. Но они не будут обижаться. Ведь эта ночь для них лишь способ отдышаться.