I’ll tell you how the sun rose, - A ribbon at a time. The steeples swam in amethyst, The news like squirrels ran. The hills untied their bonnets, The bobolinks begun. Then I said softly to myself, "That must have been the sun!" But how he set, I know not.
E.D.
Эмили Дикинсон рождена бунтаркой. Она плюет на границы, созданные обществом, отказывает мужчинам, делающим ей предложения, хочет равных прав для женщин, а еще пишет километры, нет, килограммы стихов. В ее голове роится нескончаемый поток слов, которые просто обязаны выплеснуться наружу, иначе Эмили надуется, словно шарик, а затем лопнет. И не было никогда никакой Эмили Дикинсон, будущей великой поэтессы всея Америки. Вот так просто. Возьмет и лопнет. Или сдуется в самый разгар полета. Будет лететь, лететь, лететь, и чем выше она поднимется, тем дольше будет падать, пока не столкнется с твердой поверхностью земли. Ведь Эмили — не птица. Она не умеет летать. Слова внутри нее парят, роятся, сталкиваются друг о друга, но — какая ирония! — сама Эмили заперта в комнате. Жалкая. Никчемная. Бесполезная. Никакая ты не поэтесса. И стихи твои ненастоящие. Настоящие — они в книгах. А где твои? На бумажках? Но ведь книги — тоже бумага. Очевидный ответ, но он опять пришел в голову лишь после. Когда никто уже не услышит, когда он уже не слушает. Может, она и правда не поэтесса никакая? Просто никто, возомнившая себя кем-то. Таких ведь полно повсюду. Эмили сама видела. Они всё ходят по округе и кричат у каждого столба, какие все вокруг заурядные, а они — молодцы. Эмили бы тоже кричала, да вот только женщине такое никто не простит. Даже такой, как Эмили. То, что ты родился мужчиной, не значит, что ты должен стать монстром! Вот Эмили родилась женщиной. Наверное, будь она мужчиной, жизнь была бы гораздо легче. Она бы писала стихи открыто, читала их в салонах, публиковалась, издавалась, жила отдельно от отца, сделала предложение Сью… Нет, Сью в этом списке бы не было. Ее лучшая — и единственная — подруга теперь замужем за ее же братом. Ну, технически, пока не замужем, ведь свадьба происходит прямо сейчас, этажом ниже. Эмили даже может слышать, как гости рассаживаются по своим местам в ожидании церемонии, как мама бегает среди них и предлагает собственноручно сделанные закуски, как папа стоит в отдалении от людей, взирая на них слегка свысока, словно на стадо овец, сошедшее с картины художника. Ладно, возможно, Эмили и не может слышать подобного. Но происходящее так отчетливо вырисовывается в ее голове, что девушка будто бы и сама присутствует на свадьбе. Может, оно даже к лучшему. Поддержит Остина и Сью морально и — что важнее — издалека, чтобы ничего не испортить. Этот день очень важен для них обоих. Вот почему Остин так себя повел. Вот почему Сью плакала утром, смотря на себя в зеркало. Поэтому Эмили лишь ложится на пол, закрывает глаза и погружается в себя. Она не пойдет вниз, чтобы мозолить глаза брату своим присутствием. Ей вообще не нужно на этой глупой свадьбе быть, чтобы там очутиться. Она мысленно блуждает по нарядной гостиной, рассматривая множества свадебных украшений. Следит за гостями, считает ряды стульев. Усмехается. Поставь во главу комнаты гроб, а не алтарь, и церемонию уже не отличишь от похорон. Хотя чем свадьба хуже?.. Может, проще умереть? Эмили вдруг открывает глаза. Вокруг нее уже не собственная комната, а лишь темнота. Воздуха не хватает. Голову словно сжимают в тисках. Темнота всепоглощающая, замкнутая, вязкая. Того и гляди, съест девушку и не поморщится. И никто и никогда не узнает о такой великой поэтессе, как Эмили Дикинсон. Что есть бессмертие, если все мы рано или поздно умрем? Мысли продолжают стремительным поездом проноситься по лежащей на рельсах Эмили. Они беспощадны и пронзительны. Сью выходит замуж. Остин переезжает вместе со Сью. Отец отказался от политики и останется дома. Мать все еще хочет от меня избавиться. Я не поэтесса. Настоящие стихи в книгах. Я — никто. Эмили кричит так громко, как только может, чтобы даже темнота испугалась ее голоса. Выпусти меня! Выпусти меня! Если Смерть и правда хочет ее забрать, то пусть оглохнет напоследок. Эмили была рождена бунтаркой и пусть кинет камень тот, кто думает, что Дикинсон сдастся так просто. Она колотит темноту руками, пинает ногами, начинает кричать громче прежнего — будто от этого зависит ее жизнь. Может, и правда зависит. А, может, Эмили наконец-то окончательно свихнулась. Но в очередной раз моргнув, девушка вновь открывает глаза в собственной комнате. Вокруг тишина. Солнечный свет мягко освещает письменный стол и кровать. Эмили лежит на полу, молча смотря в потолок. Я умерла? Ответа нет. Плевать. Эмили вскакивает с места, рывком открывает сундук и вытаскивает его содержимое на кровать. Сотни бумажек оседают на покрывало. Вслед за ними летят нитки с иголкой. Если никто не хочет кидать камни, то это сделает сама Дикинсон! Тем временем внизу Остин успокаивает гостей. Не стоит волноваться, это же Эмили, она всегда такая. Кажется, люди ему верят. У Остина вообще дар убеждать людей. Пойди он в политику вместо отца, мог бы стать действительно важным человеком. Глупым и несведущим, но когда подобное мешало в становлении собственной важности? Гости вновь рассаживаются по местам, ожидая невесту. Все немного волнуются, но не подают виду. Сегодня важный день, а значит все они обязаны быть счастливы. Жаль, что Сью об этом никто не сказал. Она стоит в дверях, белее свежеокрашенного косяка рядом, замерла в ожидании неизвестности. Не знай люди Сью в лицо, подивились бы, отчего в дверном проеме поставили статую. Невеста мнется под взглядами толпы, в панике смотрит на будущего мужа в поисках поддержки, но натыкается лишь на немой вопрос. Сью кивает сама себе, а, может, даже Остину, натягивает на себя дежурную улыбку и делает шаг. В пустоту. Туда, откуда нет выхода. Нога подворачивается сама собой, девушка оступается, но быстро находит равновесие. Смущенно улыбается людям вокруг. Они поймут, нет ничего страшного в страхе перед замужеством. Нет же?.. Оправив платье, Сью вновь делает шаг. Затем еще один. И еще. Каждый отдается болью в ступнях, но невеста продолжает вышагивать до алтаря. Остин станет хорошим мужем. Он заботливый, любит ее, а еще — что важнее остального в десятки раз — пообещал не заводить детей. Большего и не надо. Улыбка Сью гаснет, стоит только ей вспомнить о… плоде внутри себя. Называть его ребенком она не может, да и не хочет. Страх вновь сковывает ее суставы, выворачивает их наизнанку, дергает за ниточки, словно Сью — лишь цирковая марионетка. Она вновь оступается, но в этот раз не спешит одаривать гостей извиняющейся улыбкой. Девушка смотрит себе под ноги, выискивая трещины в полу, о которые спотыкается уже во второй раз. Тщетно. Сью. Остин подгоняет взглядом и голосом. Ждет ее уже слишком долго, за что девушка должна быть благодарна… но не может. Имя мячиком отскакивает от нее, теряется где-то на полу, в тех самых воображаемых трещинах, так что — даже если захочешь найти — не сможешь. Кем станет Сью после замужества? Миссис Дикинсон? Боже… Сью поднимает взгляд и осматривает помещение. Ищет глазами, но не находит. Поджимает губы, выдавливает улыбку и вновь продолжает идти. Это ее судьба, чтобы там не твердило проклятое сердце. Остин — ее лучший вариант. Когда до алтаря остается пара шагов, Сью замечает в глазах Остина облегчение. Он расслабленно улыбается ей, слегка самодовольно оглядывает гостей, подает своей невесте руку… Сью смотрит на нее, как на произведение искусства. Красивая, сильная, манящая, но столь далекая и непонятная, что даже тянуться не хочется. Как стихи. Но только в них — сплошные эмоции, а здесь лишь пустота и самодовольные взгляды. Сью. Второй раз за вечер имя слетает с его губ. Сью поднимает глаза на Остина, все еще не принимая предложенной руки. Он вновь напрягся, вытянулся по струнке, хмурится от происходящего. Малыш Остин терпеть не может, когда что-то идет не по плану. Будущий мистер Дикинсон все еще хранит детские обиды на сестру. Со стороны и не скажешь, но вот он — Остин — ребенок во плоти, не научившийся принимать от жизни поражения. И Сью — очередной его трофей. Почему из всех он выбрал именно ее? Что такого в девушке, что Остин Дикинсон — тот самый, за которым бегают все девчонки города — решил сделать предложение безродной бедной осиротевшей Сью? Жалость? Или все же любовь? Сью! Говорят, от волнения у людей часто бывают видения. Сью знает об этом, а еще о том, что у Эмили видения случаются постоянно. Стоит только отвернуться, как та уже во всю разговаривает с пчелой о жизни, которой нет. Пчелы нет, а не жизни. Или наоборот. Сейчас же Сью уверена, что тоже пала жертвой видения. Яркое, животное, желанное — Сью наконец понимает, почему Эмили так любит их. В ее голове прямо в это мгновение в дверях гостиной стоит запыхавшаяся Эмили Дикинсон, держит в руках толстую пачку бумаги, смотрит ошалело — то на Остина, то на Сью, и не делает ни шага в их сторону. А затем вдруг взрывается сильнее любого Везувия. Несется вперед, не разбирая дороги — наступает на дорогие платья и туфли гостей, запинается о ножку стула — но все летит вперед на крыльях воображаемой пчелы. Нет, Сью не верит в видения. Не может быть такого, чтобы Эмили вломилась на ее собственную свадьбу, разрушила все мыслимые и немыслимые рамки приличия, сунула Остину в руки пачку бумаг, взятую с собой, прокричала что-то про книги и стихи, про монстров и мужчин, про женщин и любовь, а потом — без всякого зазрения совести — схватила Сью за несуразные оборки свадебного платья и поцеловала. Сью закрывает глаза. Растворяется в ощущениях. Наверняка ей просто поплохело, и сейчас она откроет их и увидит перед собой счастливого Остина, люди вокруг разразятся овациями, священник произнесет последние слова и они — Остин и Сью, ныне муж и жена — эффектно полетят на воздушном шаре в закат. Поцелуй прерывается также быстро, как и начинается. Сью все стоит с закрытыми глазами, ожидая сигнала: аплодисментов, выкриков, свиста — да чего угодно! Но слышит лишь тишину. Руки на щеках горячие, как свежий хлеб, только что вытащенный из печи. И пахнут чернилами. Едкий, стойкий запах. Стоит только пару раз испачкаться — отмыться будет сложно. Сью знает этот запах, хотя сама слишком аккуратна, чтобы случайно залезть в черную смесь. Наконец, тишина испаряется. Будто и не было ее никогда. Что-то тяжелое падает на пол рядом со Сью, оглушая. Инстинктивно она открывает глаза и смотрит под ноги. Библия. Забавно. Кто-то настойчиво поднимает ее лицо, заставляя оторваться от созерцания священного писания. Сью не нужно видеть, чтобы понять, кто именно ее целовал. При всех. На ее же свадьбе. Лицо мгновенно становится пунцовым, рот открывается в немом крике, глаза смотрят на Эмили с укором, но та и не думает отступать, все держит и держит в своих руках лицо Сью. Боится отпустить. Боится, что убежит. Рядом Остин разрывается ругательствами, откидывая "сборники стихотворений" в сторону, со своих мест повскакивали мать с отцом — одна успокоить гостей, второй — тоже накричать на дочь. Суматоха в мгновение поднялась такая, какой никогда не бывало ни на одной свадьбе, закончившейся «Объявляю вас мужем и женой!». Никаких объявлений не нужно, чтобы понять масштаб катастрофы. Эмили силой оттаскивают от Сью, та сопротивляется, кричит, держится за лицо до последнего вдоха в их общем закрытом мирке глубиной меньше дюйма, но проигрывает, сдерживаемая натиском отца. Ее уводят наверх, в свою комнату. Сью вновь остается одна среди толпы. Гости в ожидании смотрят на нее, а Остин продолжает кричать и причитать, обвиняя в том числе и саму Сью. Но она не слышит. Стоит в немом шоке, все никак не может рот закрыть от удивления и безумства происходящего, слышит сильный хлопок двери сверху, а через мгновение видит мистера Дикинсона в дверном проеме гостиной уже без Эмили. Мы можем продолжить. Сью в непонимании оглядывается на источник звука. Священник уже поднял библию и открыл страницу, на которой остановился. Сью смотрит на него, как на идиота. Остин тоже. Он смеряет свою невесту последним звериным взглядом за сегодня, разворачивается на каблуках идеально начищенных свадебных туфель и уходит из гостиной. Немного погодя, Сью следует за ним, но на полпути поворачивает наверх, знакомым маршрутом доходя до комнаты Эмили. Замирает в нерешительности, но, вспомнив произошедшее, усмехается самой себе. О какой нерешительности вообще идет речь после подобного?.. Она стучит, но ответом ей служит тишина. О нет, Эмили Дикинсон, не сегодня! Ты разрушила мою свадьбу, а сейчас даже не собираешься открыть мне дверь?! Стучаться громче терпения не хватает. Сью наваливается на дверь со всей силы, и та оказывается открытой. Бывшая будущая миссис Дикинсон вваливается в комнату Эмили подобно снежному бурану в июне. С той только разницей, что июнь сам виноват в происходящем, ведь он явно влез вне своей очереди между декабрем и январем. Эмили лежит на полу, невидящим взглядом уставившись наверх. Сью смотрит в ту же точку, но не находит ничего удивительного в трещине на потолке. Я все испортила. Это правда, и Сью не хочет спорить. У нее просто не осталось энергии на это. Вместо тысячи слов она ложится рядом, на пол, бок о бок, рука об руку, потому что только Эмили Дикинсон может взять из ниоткуда километры, нет, килограммы правильных слов, а потом натворить столько неправильных дел всего за пять минут, что и подумать страшно. Сью и не хочет думать об этом больше. Или говорить. Ведь у нее-то правильных слов никогда не водилось в голове. Поэтому все, что Сью не может сказать, она покажет. Сегодня. И завтра. И через неделю. И каждый день после. Потому что Сью знает: Эмили вообще ничего не испортила.