♪Another Love — Tom Odell.
У него никогда ещё не было такого ощущения неимоверного счастья. Колени дрожали, ладони потели, в голове ворочались полушария мозга, менялись местами нервные окончания и обрывались кровеносные сосуды. Он чувствовал, как погибал под взглядом бирюзы и солоноватой воды. Казалось, что небо сокрушается под этим взглядом и море высыхает под палящими лучами этой улыбки. Редкой. Единственной в этой огромной вселенной. Она была похожа на пастилу и зефир — сладкую, клубничную — её хотелось с чаем в Рождество, ночью, может за час до рассвета, когда на крышах поют чёрные коты и воют уличные псы. Её было так мало этому блуждающему сердцу, так недостаточно, что поломанные рёбра попросту отказывались склеиваться — они хотели оставаться разбитыми, чтобы она проникала так глубоко, как это возможно. И навсегда. Чтобы там жила годами напролёт, зимой и летом, ночью и когда светит солнце. Осаму большего не хотелось. Ему бы только греться, ведь он уже давно на второй стадии обморожения. Только бы касаться глазами контуров этих едва изогнутых губ. Только бы Акааши Кейджи дышал рядом с ним, как фотосинтезирующее растение. — Здравствуй, Мия-сан. Помнил. А прошло уже шесть лет, три месяца и одна неделя. С тех пор, как солнце для Осаму зажглось. — Акааши Кейджи. Он никогда не забывал. Никогда не переставал думать. Никогда не надеялся увидеть его вновь. И ещё много-много «не». Но Акааши стоял перед ним в этой чёртовой реальности, в которую Осаму уже перестал верить, как в истинную правду жизни. Красивый, неотразимый, счастливый. Его волосы слегка отросли, но всё также мило вились, и были спрятаны за ухо с одной стороны; очки в чёрно-серебряной оправе сидели на переносице, зеркалом не позволяя увидеть его глаза; он практически не вырос и оставался всё таким же стройно-привлекательным, грациозным и красивым со своим персиковым румянцем на мягких щеках (мягких. Осаму был уверен). Казалось, этому парню нравился зелёный чай и круассаны, книги Ремарка и старый фотоаппарат с фотоплёнкой из 90-х. Осаму не хотелось стучаться лбом об эту железную стену яви, потому что раньше он видел там лишь безграничное отчаяние и желания, которые были зачёркнуты красным маркером на подобии «закрыто». Эту дверь не под силу дёрнуть, выбить, сломать — она из стали и на солнце раскаляется до состояния кипящей воды, и Осаму каждый раз обжигается, стоит ему потянуть к дверной ручке свою руку. Но сегодня ему дали ключ, и он готов её открыть, чтобы попасть в мир мечтаний и ватных облаков со вкусом земляники и мяты. — Вы помните меня? Неожиданно, — Акааши смущённо проводит по волосам и кидает взгляд из-под очков, и улыбается. Сладко. Красиво. До дрожи в коленях. Осаму уже чувствует, как они ломаются. — Почему же неожиданно? Ты запомнился мне ещё со второго года старшей школы, я считал, что ты лучше как связующий, чем мой брат, — Осаму облокачивается об стойку и улыбается, потому что не улыбаться в ответ палящему солнцу он неспособен. Запомнил раз и навсегда. Увидел очертания гибкого и стройного силуэта, прекрасные длинные пальцы, способные идеально отдать пас в нужном направлении, глубокие глаза цвета лазуритов и морской воды, которые редко, что выражали, но пленяли своей красотой. Он сделал мысленный снимок уже тысячу раз и сотню раз нажал на кнопку «сделать фото» на своём смартфоне ещё шесть лет, три месяца и неделю назад. У него есть сто и три фотографии Акааши Кейджи. И каждая из них, как глоток воздуха в космическом пространстве. — Ха-ха, не думаю, что я могу сравниться с Атцуму. Он невероятен, — Акааши слегка краснеет и отводит взгляд, замечая, что Осаму смотрит слишком пристально, слишком обнажая его эмоции за бледной кожей. Не напрягает. Смущает. — Ничего особенного, просто показушный придурок, — Осаму фыркает, и глаз оторвать не может от этих щёк сладкой ваты; не может надышаться его духами. Морской бриз и фиалки. — Ты хотел что-нибудь купить? Акааши прячет свои руки в бежевом пальто и выпрямляется, чтобы заглянуть в прилавок с рядами свежеприготовленных, аккуратных и аппетитных онигири, от которых у него сразу начинают гореть глаза и журчать в животе. Игра чёрных шакалов против орлов должна затянуться, и Акааши не прочь перекусить любимым блюдом, наблюдая за этим ожесточённым зрелищем. — Любишь онигири? — Осаму готов вечность говорить с этим человеком. Об онигири. Деревьях. Облаках. Всё равно, только бы говорил в ответ и так сладко улыбался. — Люблю, — уверенно говорит Акааши и достаёт из кармана кошелёк, приятно улыбаясь. — Мне, пожалуйста, с умэбоси и кацуобуси, а моему другу с солёным лососем. Для тебя всё, что угодно. И небо, и космос. — Да, конечно, — Осаму пробивает и ждёт какого-то волшебства, взмаха волшебной палочки или совы с письмом из Хогвартса, какого-то знака, который по законам жанра покажет дорогу к мечте. Протяни руку и наконец ощути, как тепла его кожа. Подними взгляд и потони в его глазах. Вздохни полной грудью и задохнись. Просто скажи, как сильно ты влюблён. Не молчи... — Я приехал сюда из Токио, — Акааши не молчит. И как же это прекрасно, чёрт побери. — Бокуто-сан заставил меня оторваться от работы и сменить обстановку, и выбрать место для отдыха. Я выбрал Сендай. Осаму впервые благодарен Бокуто Котаро. Впервые ему хочется кричать, как этот неугомонный доигровщик чёрных шакалов. Спасибо. Спасибо за то, что Кейджи здесь, спасибо за то, что он любит онигири. — А почему именно Сендай? — Осаму знает ответ — из-за игры,♪Where's My Love — SYML.
У него было предчувствие, что сегодня удача на стороне чёрных шакалов, не иначе. Их выигрыш в сегодняшней игре произвёл огромный фурор на весь сезон, а дебют Хинаты Шоё испугал даже национальную сборную. Осаму был горд за эту команду, за своего брата, за всех остальных ребят. Периодически он встречается с шакалами, так как те обосновались в Сендае, но Атцуму не любит ночевать дома, однако часто захаживает к нему в кафе вместе с другими членами команды. Он всегда был им рад, поэтому частенько подлаживал им собой побольше вкусного. Ему нравился Мейан и Оливер, они были неплохими ребятами и держали это раздолбайское стадо в ежовых рукавицах. Он был благодарен им за то, что те приглядывают за братом и напоминают ему о приёмах пищи, о которых он благополучно забывал, будто на зло Осаму. Ринтаро как-то сказал, что их имена перепутали и теперь они несут бремя друг друга. Возможно он был прав. Атцуму всегда был вспыльчивым гордецом с чувством собственного превосходства и до сих пор не потерял привычку смотреть на всех свысока. Даже на Киёми Сакусу он умудряется задирать нос, даже на Ушиджиму Вакатоши, чёрт бы его побрал. И Осаму никогда не видел, чтобы Атцуму смотрел на кого-то на равных. Но. Этим исключением стал Акааши Кейджи. После победы и остальных формальностей (интервью, фотосессий, общений с фанатами) Осаму зашёл в раздевалку шакалов, имея собственный пропуск, как главный рекламный щит команды и «ближний». В частности, он пришёл сюда, чтобы передать им дайфукумоти с дыней и клубникой и повидаться с Атцуму (заодно найти повод погрызться с ним), но каково было его удивление, когда среди этой потной парилки горячих волейболистов затерялся стройный силуэт в бежевом пальто и свитере, с тем же пакетом «Онигири Мия», зажатым между его коленями. Мир озарился светом, словно при рассвете, открылись бутоны пионов и зацвела глициния. Пробилась фиалка и зашумел бриз морского прибоя. У Осаму закружилась голова от переизбытка таких редких чувств, которые он запер в музее, как «редкое сокровище человечества». Солнце его вновь ослепило, и он подумал о том, что ему не мешало бы прикупить себе солнечные очки. Может такие, как у Атцуму. Он подумает. Акааши сидел на диване, а вокруг него Бокуто что-то вновь бурно обсуждающий и параллельно натягивающий брюки, и Атцуму со своей блядской улыбкой и бутылкой воды, протягивающий её прямо в руки Акааши. Акааши на Бокуто не смотрит вообще. Его глаза-бирюзы уставились на Атцуму и нежная-нежная улыбка играла на его милом лице. Та самая, что плясала на лице Осаму пару часов назад. Такая же глубокая, больная и несчастная, которая говорит: молчит. Осаму хочет поцеловать каждый миллиметр этой улыбки, каждый дюйм его кожи и слизать капельки воды, оседающие на его подбородке. Только эта улыбка не его и касаться её права у него нет, он может делать лишь фотографии и по ночам представлять, как на месте Атцуму — он, и тоже лучший во всём. Голливудская улыбка, макларен, солнечные очки. А Акааши его Кэти Перри. Ноги будто прирастают к месту от этой ревностной картины, а от взгляда Атцуму воротит, и Осаму хотелось бы, чтобы рядом оказался пакет, куда он мог бы благополучно выблевать свой обед. Он давно не видел брата таким: невысокомерным, понимающим, тёплым. Но не влюблённым, так, будто он просто считает Акааши милым и интересным. А Акааши, почему-то, тонет в Атцуму, глазами лишь отдаёт своё тело и душу и молит держать при себе. Такой Кейджи для Осаму новый: неизведанный, желанный ещё больше, ещё любимее. Вот бы тот взглянул на него так хотя бы раз, как он пронзает Атцуму своими до жути красивыми глазами. Не тот. Вновь не тот. И Осаму вновь покрывается льдом и закрывает железную дверь внутри, оставляя на кончиках пальцах ожоги. Это счастье не для него, лишь в загробном мире придёт ему покой. Пока Акааши улыбается, ему ничего не нужно. — Хей, Осаму-кун! — Бокуто замечает его первым и сразу направляется к нему с переполняющей его радостью, хлопает по плечу и сразу лезет в сумку с угощением. — Ты принёс нам что-нибудь вкусненькое? — Дайфукумоти заказывали? — Осаму пытается не смотреть на Акааши, но он у него вместо хрусталика глаз — без него ничего не видит. — Дайфукумоти! — взвизгивает Хината и Бокуто одновременно, обнимая брата своего связующего и получая в ответ понимающий смех. Эти ребята приятные, хотя очень назойливые, — Осаму ещё не понял, что к ним испытывает. — Тцуму-тцуму, тут есть с клубникой, иди попробуй, — Бокуто усаживает Осаму на диван, по локоть рядом с Кейджи и валится на подлокотник, сразу же расхватывая десерт. — Осаму-кун, ты знаком с Акааши? Он брал у меня интервью, у него так круто получается! У Кейджи круто получается всё, Осаму убедился в этом уже очень давно. — Кейджи-кун и правда замечательный, — Атцуму ухмыляется, протягиваясь мимо Акааши и хватая из рук Бокуто бокс с нежно розовыми дайфуку, получая от него возмущённый щебет. — Он с легкостью может надрать тебе зад, за это он мне и нравится. Непонятно к кому обращался Атцуму, но ни Осаму, ни Бокуто не придали этому значения, и лиши Кейджи слегка смутился и откашлялся. — Мы с Осаму-саном знакомы, мы поговорили немного, когда я пришёл купить немного онигири. Поговорили — Осаму успел влюбиться в тебя заново, как в тот февральский вечер шесть лет назад. — Оу, Кейджи-кун, с этим придурком даже разговаривать не интересно, — Атцуму хихикает и получает подзатыльник от Осаму, на что в ответ ему скидывают кепку. — Придурок. — Сам ты уёбок! — Прошу прощения, — Акааши, который оказался между ними, прервал их начавшуюся драку и схватил за руку Атцуму. — Не стоит вести себя, как в младшей школе. Вам по двадцать три и вы давно уже не дети. Атцуму был прав — Акааши может надрать задницу любому. Было удивительно для всех, как этот парень с лёгкостью остановил двух братьев, которых разнять в прошлом мог лишь Кита-сан, и то, если бы тот находился на грани злости. Кейджи называли золотым, потому что ему удавалось всё, за что он брался, и даже разнять близнецов ему не составило труда, за что он получил облегчённый вздох Сакусы, устроившегося на противоположной стороне стены и одобрение Мейяна. Но Осаму кое-что приметил другое. И сердце его дрогнуло и вновь покрылось инеем. Акааши сжал руку Атцуму слишком трепетно для его мозолистых ладоней и одним взглядом попросил остановиться. А тот согласился, отступил и вырвал свою руку, наверное, из тёплой руки Кейджи. Осаму бы держался за эти руки, как утопающий, захлёбывался, тонул, но держался, даже после удушья, скованный смертельным параличом, держался. Для Атцуму эти руки обычные, просто худые и немного красивые, для Осаму — это и скульптура Микеланджело и Бернини. Он бы похитил его, как Прозерпину, вцепился так сильно в его бока, что остались бы мраморные синяки и трещины. Но ловит лишь воздух и пустоту, потому что глаза-бирюзы вновь смотрят не на того. Осаму чувствует себя лишним, говорит с Бокуто о недавно вышедшем «Тихоокеанский рубеж 2», хотя другие части не смотрел и просто пытается поддержать разговор; Хината рядом всё пытается собраться, ища подаренную фанатами футболку с апельсинами, а Акааши говорит с Атцуму, который будто невзначай положил свою руку ему на плечо. Осаму тошнит, и он знает, что сегодня поужинать снова не получится, ведь всё равно всё окажется за крышкой унитаза. А у него там рис с курицей карри в холодильнике уже нетронутый второй день, эх. Но есть всё равно не хочется, его кормит удушье и боль, ревность и соль, глядя на то, как Акааши смеётся и говорит что-то про свадьбу принца Гарри и Меган Маркл, а Атцуму возмущается, что она выскочила за него только из-за титула и британского завтрака. Осаму это не нравится, и ему не нравится, что Акааши ровно в тридцати пяти сантиметрах от его брата разделяет с ним углекислый газ и кислород. Ему не нравится, что Акааши выбрал не того. — Кейджи-кун, как долго ты собираешься здесь оставаться? — Атцуму смотрит что-то в телефоне, наверное вновь проверяет не созрела ли его кукуруза на ферме, игнорируя Сакусу, который упрекал его за то, что он положил ноги на ближестоящий стол. — Думаю, до Рождества, работа всё равно на компьютере и в редакции проявляться не обязательно. Мне дали пару месяцев форы, — он поправляет очки и кротко улыбается, отражая улыбку Мии. — Это просто замечательно, Акааши! — Бокуто появляется из не откуда и треплет по волосам Акааши так беззаботно, что у Осаму крутит желудок. — Останешься у меня? — Нет, Бокуто-сан, думаю, я не выдержу жизнь с вами под одной крышой, — он качает головой и снимает очки, доставая небесного цвета платок, потирая линзы. Его глаза усталые, красивые и такие счастливые. — Ну, Акааши, ты так жесток ко мне! — Я бы тоже не выдержал жизнь с тобой, хорошо, что ты снял квартиру и свалил с общаги, — Атцуму хмыкает и неожиданно разворачивается к Кейджи, краем глаза зацепив безэмоциональное лицо брата, который листал ленту твиттера и лайкал пост Арианы Гранде. — Слушай, Кейджи-кун. Я как раз подыскал себе отличную квартирку недалеко отсюда. Мне нравится вид на Цуцуджигаока и Старбакс через улицу. Правда она двухкомнатная, а в этом районе ничего другого подходящего нет. И всё равно до февраля, у нас чемпионат и Токио в следующем году. Осаму это не нравится, как и то, что Акааши от нежно персикового заливается в земляничный, и уже похож на французский макарун. Ему не нравится, что Атцуму отказался жить с ним какое-то время, и пригласил Акааши разделить одну ванную. Кейджи мокрый, наверное, ещё сексуальней, чем в этих очаровательных очках; а волосы его вьются сильнее или выпрямляются? А он, интересно, пользуется шоколадным или морским гелем для душа, чистит зубы мятной свежестью или дыханием океана? Осаму мотает головой — Атцуму думает, у того блохи, Бокуто — что чешется; Хината повторяет за ним. А он, как последний идиот надеется, что выбросит из головы образ Акааши и его кожи, раскалённой от кокосовой пены и мятно-голубой соли для ванны. Но он впился в него, как заноза от старой разделочной доски — любимой, которую Осаму не хочет выкидывать, — и толкается глубже. До костей, выходит с другой стороны, оставляя после себя полосу воспоминаний и желанных ожиданий. Осаму бесится, он ревнует, но снова мотает головой. Он несчастливый, но Акааши ведь да. — Атцуму, ты не говорил, что переезжаешь, — удивлённо спрашивает Мейян, собирая спортивную сумку и слушая разговоры кохаев одним ухом. — Ты сообщил это тренеру? — Пока нет, я сперва думал найти сожителя, а потом уже со всеми договариваться. «Он ещё не согласился», — думает Осаму. — Я согласен, — поспешно вскидывает голову Акааши, не в свойственной ему манере, и мнёт пакет «Онигири Мия» в своих руках, оставляя неровные полосы от ногтей, — Осаму думает, что хотя бы этот пакет выиграл эту жизнь и оказался в объятиях этого человека. «Это ещё ничего не значит» — думает Осаму. — Как хорошо, что это именно ты, Кейджи-кун. А то Оми-кун меня жутко раздражает своей чистоплюйностью. «Это всё из-за Оми-куна...». — Я рад, что мы проведём время вместе. «Это ещё...». Чёрт. Осаму любит глаза-бирюзы больше, чем звёзды. Он любит родинку на запястье Кейджи больше солнца. Он любит Акааши Кейджи больше, чем море и космос. Но Кейджи его не любит. Он любит его фальшивую копию, которая всё равно никогда не улыбнётся так же, как улыбается он. — Эй, Осаму! Его кто-то зовёт, но у него какой-то старый рок-н-ролл в голове, голос Элвиса Пресли и его «люби меня нежно». «Люби меня нежно, по-настоящему...» «Ведь я тебя люблю, дорогая». «И всегда буду тебя любить». — Осаму-кун. Это голос Акааши. И на него он отзывается, и смотрит в глаза-бирюзы без зеркал и путается в его ресницах, как в лесу из терновника Малефисенты. — Мне очень понравились онигири с умэбоси, мне бы очень хотелось попробовать их вновь, — команда уже собирается уходить и Акааши стоит перед ним, без очков и сжимает этот чёртовый пакет «Онигири Мия» с полосой от ногтя возле ручки, хотя он, наверняка, уже давно пуст. — Я загляну к вам через пару деньков, когда обустроюсь. — Эй, Акааши, сначала ты должен со мной выпить! — Бокуто наваливается на него с сзади и смеётся всё также задорно. — Конечно, Бокуто-сан, я же вам обещал, — он устало улыбается и не вырывается, когда Котаро тащит его к выходу и только слегка оборачивается, напоследок улыбаясь. Не ему. — Атцуму, поспеши, мы ждём тебя в автобусе! — в дверях вопит Хината, подталкиваемый Сакусой. — Спасибо, что пришёл, мы были рады повидаться, — Атцуму хлопает Осаму по плечу и одевает свои солнечные очки. И улыбается своей грёбаной голливудской улыбкой. ° ° °♪6.18.18 — Bil Cutie.
Им по шесть. Здесь у них с Атцуму ещё один цвет волос, одинаковые мины и купленные в детском магазине кигуруми лисят. Тогда мама укладывала их спать, уже было где-то за десять, а они оба сражались друг с другом на пластмассовых мечах верхом на своих раскачивающихся плюшевых лошадках. Лошадки слегка осели к полу от времени и лисьи хвостики тянулись по полу. У Осаму пластырь на щеке, у Атцуму — на носу. Осаму помнит, что им было весело, а мама уснула вместе с ними, на полу, рядом с лошадками и пластмассовыми мечами, укрывшись лишь одним пледом. Тут им по восемь. Они во втором классе младшей школы напротив детской площадки. Осаму смотрит в камеру, фотографировал их на этот раз папа, а он его уважал и всегда делал то, что тот просил. А Атцуму тянет его за школьную рубашку и указывает куда-то вверх, где закручивающая горка и детский смех. На одном лице — внимательность, на другом — противоположная беспечность. В тот летний день они гуляли до вечера, подрались за место на качелях, а в итоге пиратствовали в лодочке и отбирали друг у друга мороженое. У Атцуму клубничное, у Осаму — фисташковое. Кажется, здесь им недавно исполнилось девять. В этот раз они дерутся за мяч и за девчонку с двумя хвостиками и браслетиком с «Hello Kitti». Каждый хочет выглядеть круто, победить другого, но кроме синяков они получают ещё выговор и родителей в школу. Мама вздыхает, папа — наказывает. В тринадцать они играют в волейбол. У Атцуму улыбка до ушей, яркая, такая, что даже через фотографию можно услышать его смех. Он делает пас, а Осаму готовится к атаке с серьёзным лицом, вычисляя момент для прыжка. Редкая идиллия, и тренер на фоне — чтобы выглядело ещё более эффектно. Осаму нравится этот снимок, потому что это их первая победа. Первая фотография, когда их лицаTo be continued...