Подкроватно-первобытный

Аса не любила, когда к ним приходил Ивар. Когда он приходил, все внимание Уббе сосредоточивалось на нем, и это сердило девочку, поэтому Аса начинала плакать и проситься на руки, хотя обычно не капризничала совсем. Ей не нравилось, что Ивар заявлял права на её папу, не нравилось, что он постоянно его трогал, оставляя на нем свой запах. Из-за Ивара Уббе пах морем, и этот свежий соленый заглушал след её благоухающего сиреневого. Ивар улыбался лучезарно и смотрел обманчиво ласково, но Аса видела в его пронзительно-голубых глазах холодные океанические воды. Ивар знал, что она не любит его, и знал, почему. Он приобнимал Уббе, когда шептал ему что-то на ухо, вынуждая заливаться краской, а сам смотрел на Асу, наблюдающую за ними внимательно. Точно территорию обозначал. Но это он был чужак в их доме. Только Уббе, почему-то, так не считал. И позволял себя трогать и целовать. Уббе всегда внимательно слушал Ивара и всегда улыбался — ему не важно было, о чем тот говорит, ему просто нравилось слушать его голос. Это задевало Асу, и её башни из кубиков рушились, а карандаши процарапывали бумагу насквозь. Ивар был холодный и скользкий, как море, которым он пах. Он прятал в карманах бурю, и Аса всё ждала, когда начнется шторм и его море выйдет из берегов, захлестнув их с отцом тяжелой волной, переломав им кости, как тонкие ветки. — Он плохой, — как-то сказала Аса, когда Ивар ушел, и они с папой вновь оставались вдвоем. — Я не хочу, чтобы он приходил. Уббе взял её на руки и поцеловал в лоб, глядя растерянно. — Брось, малышка. Тебе просто непривычно. Но я…люблю его. И если ты узнаешь его получше, то тоже полюбишь. Аса помотала головой и обняла отца за шею крепче, уткнувшись носом в плечо. Он гладил её по голове ласково и не знал, что сказать, просто стоял с ней посреди гостиной и думал, как правильно поступить. А Аса думала, почему они не могут быть вдвоем, как раньше. Они ведь всегда были вдвоем, и Аса ни разу не спросила, почему — её это не интересовало. Уббе ей вполне хватало. И она не понимала, почему ему нужен кто-то еще. Разве им друг друга недостаточно? В свои пять Аса не знала слова «инстинкт» и слова «ревность», но знала, что Ивар ненастоящий. Он был холодный и темный, как глубокая река. Что там в её непроглядных водах? Никто не знает. Но кажется, что из темноты наблюдает что-то, что-то зубастое и страшное, готовое вот-вот ухватить за ноги и утащить вниз, на илистое дно. Ивар будил её подкроватные первобытные страхи своей хищной улыбкой. Ивар был человеком, которого не следовало пускать домой, но Уббе рядом с ним совсем терял голову. Аса не знала слов «гормоны» и «влечение» и имела весьма абстрактные представления об альфах и омегах — для неё это были только странные названия, периодически произносимые взрослыми. Зато у Асы была книжка со сказками Андерсена, и она знала историю Кая и Герды. Знала про льдинки в глазах и одурманенность-очарованность-обманутость. Папа любил цветы, и Ивар часто приходил с букетом — зачастую, белых роз. Асу они злили так же сильно, как сам Ивар. Они пахли горько и неестественно, они тоже были фальшивые и вычурные. Но Уббе улыбался и касался лепестков так же нежно, как щеки своей дочери. Ему не казалось, что происходящее неправильно, и это пугало Асу. Ей казалось, что он тоже может уйти — как Кай ушел от Герды, околдованный холодной красотой Снежной королевы. И пусть она понимала, что папа любит её больше всего на свете, чувство, что Ивар отбирает его у неё, не покидало Асу. Как-то раз Ивар остался на ночь. Прочитав ей сказку, Уббе поцеловал Асу в лоб, поправил одеяло и ушел, выключив ночник. Ритуал был соблюден, но она не могла заснуть, хотя обычно быстро проваливалась в сон. Она натянула одеяло до самого носа, сжала в объятьях плюшевого медведя и закрыла глаза, но сердце стучало быстро-быстро, и нависшая над ней тьма казалась осязаемой. Когда страх стал слишком сильным, Аса вылезла из кровати и выбежала из комнаты, сжимая медведя под мышкой. Ей хотелось к отцу, хотелось спрятаться в его руках и больше не видеть в темноте зубастых речных чудовищ, готовых вот-вот схватить её и съесть живьем, с отвратительным хрустом и чавканьем пережевав кости. Но папы не было в спальне — кровать была пуста и заправлена. От накатившего ужаса затошнило. Почему-то она сразу подумала, что Уббе ушел, оставив её в пустой темной квартире один на один с чудовищами. Но когда она вышла в коридор, то заметила, что у двери в гостиную теплеет тонкая бледно-рыжая полоска света. И дернула за ручку, не задумываясь. Ей хотелось к свету, хотелось к отцу, хотелось, чтобы за спиной никто не стоял, но было страшно обернуться и проверить. — Ивар, — испуганно выдохнул Уббе, заметив выглядывающую из-за приоткрытой двери Асу, обнимающую плюшевого медведя. — Ивар, остановись. Тот проигнорировал просьбу, продолжая втрахивать его в стол с ещё большим усердием, глядя испуганной малышке прямо в глаза. Будто говоря: «Моё, не отдам». Будто говоря: «Лучше беги». Аса смотрела него, не скрывая ужаса: она видела, что зубастое речное чудовище, мерещившееся ей в темноте комнаты и дышавшее в затылок, сейчас нависает над отцом, собираясь вот-вот проглотить с отвратительным чавканьем и хрустом, так и не дотащив до скользкого илистого дна. Уббе попытался вырваться, но Ивар заломил ему руки и сильнее вжал грудью в столешницу, вынуждая застонать от боли и спрятать покрасневшее от стыда лицо в гладкой деревянной поверхности. Аса исчезла из дверного проёма, и Ивар улыбнулся — довольно, хищно. А Уббе почувствовал вдруг, насколько он холодный. И скользкий.