Эмерсон бы хотел что-нибудь чувствовать. Он надеялся, что это состояние не продлиться долго. Хотя нет, ему было глубоко наплевать на себя.
Может быть, поэтому он превратился в серое, почти прозрачное, безмолвное приведение. Иногда он не замечал сам себя, чего уж рассказывать о других.
Он уже говорил, как ненавидит осень?
Эмерсон соврёт, если скажет, что не прочитал то письмо в конверте почти сразу после того, как вернулся домой в тот день: закрывшись в ванной и кусая губы, так тихо, чтобы Ремингтон не пристал с лишними вопросами.
И после этого его чувства окончательно притупились.
Он едва не выкинул это чёртово письмо в мусорное ведро. Уже через несколько дней оно аккуратно лежало на столе среди всего того беспорядка, который творился на нём. Этот косой, чуть витиеватый почерк на сложенной в несколько раз белой бумаге довольно сюрреалистично выделялся среди всего того хлама, что лежал вокруг.
Эмерсону пришлось ехать на зимние выходные к семье.
Казалось, никто, кроме Ремингтона, не заметил, что с ним что-то так. Эмерсон хороший актёр. По крайней мере, он смог изобразить радость и счастье нахождения в кругу семьи. Может, тогда ему стоило учиться на актёрском?
Чувствуй он что-либо, Барретт бы сказал самому себе: «Чёрт, как же я скучал по всем им». Он бы не притворялся, что дорогой и ненужный подарок со стороны его дяди внучатой племянницы его двоюродной бабушки-колдуньи в третьем поколении действительно нравится ему; что ему вообще приятно там находиться.
Кстати, сессию он сдал. Так себе сдал, правда, но уже лучше, чем ничего.
«Сдулся, — подумал Эмерсон, когда увидел свои половинчатые результаты. — Да и похуй. Кому это нужно?»
Да, ведь превратиться в бездушную и бесчувственную оболочку для мозга и нервной системы — это то, о чём он мечтал всю-ю жизнь.
После последнего визита Ремингтона к Эмерсону (в день рождения Эмерсона они просто лежали на диване, ели чипсы и желейных червяков и смотрели сериалы) Барретт ещё несколько раз выходил на связь с братом, но дальше небольших разговоров у них не заходило. Может, так было потому, что Ремингтон принадлежал к такому типу людей, с которыми проще поговорить вживую. А, может, он просто не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать.
От этих мыслей становилось хуже, но Эмерсону наплевать.
Эмерсон иногда думал над тем, как же его изменил Остен. В хорошем смысле. Однако эти мысли быстро уходили в небытие, а ощущения о таких раздумий лишь отдавались чем-то приятным в груди.
Барретт редко выбирался на улицу: только если нужно было сходить за продуктами или прочистить мозг.
Казалось, у него всё как у людей: уверенные выборы, никаких сомнений, никакой мизантропии и самоненависти, совершенно никаких мыслей и выполнение всех повседневных задач на чистом автомате. Может, со стороны он был похож на робота с определённым набором программ, но так Эмерсону даже больше нравилось. Видимо, это та самая стабильность.
Хотя, в какой-то момент ему показалось, что это нездорово плохо, но? Верно, Эмерсону плевать.
В один из таких самых обычных дней настоящего и уравновешенного человека Эмерсон задумчиво водил кисточкой по холсту. Барретт всё же решил оставить начатую картину, просто подобрал другие цвета.
Он уставился на хорошо прописанные глаза Остена и другие черты его лица, которые Эмерсон успел нарисовать за эти пару месяцев, и задумчиво пожёвывал кончик тонкой кисточки. Эти глаза не вызывали у него совершенно ничего. Ну, написал и написал, чего уж.
На картине были изображены качели, — верёвочные качели с прочной деревяшкой в качестве сиденья, которые висели на толстом суку в парке; бледно-зелёные листья перемешивались с едва желтеющими и краснеющими листьями ранней осени, которые горели яркими цветами, будто самые первые напоминания об уходящем лете.
На качелях сидел парень, точнее — Остен. Его цветные волосы словно тоже были сигнальными огнями, только вот они не означали приближение осени. Они призывали к действиям. К желанию стремиться и жить.
Его расслабленная поза, фрагмент улыбающихся губ;
яркие, полные космического масштаба радости и искренности глаза смотрели вверх и чуть щурились из-за пока тёплого солнца; его руки должны были крепко держаться за верёвки.
И Эмерсон смотрел на всё это самым безразличным взглядом.
В кого он превратился?
Эмерсон сделал мазок оранжевой краски.
Барретт в какой-то степени был рад, что продолжил писать картину. Даже идею не поменял. Разве что смысл. Ведь, когда тебе на всё наплевать, всё становится проще.
От усердной работы его отвлёк звонок в дверь. Доставка.
Сегодня Эмерсон не успел ничего себе приготовить на ужин, потому решил перекусить китайской едой.
Отложив кисточку, он вытер лицо рукой, лишь сильнее размазывая по нему краску.
Блять, чёрт, он был по-настоящему готов расплакаться, когда открыл дверь и увидел
его.
— Что... Что ты здесь делаешь? — совершенно ошеломлённо спросил Эмерсон сломавшимся голосом. В голову тут же пришла мысль, что он мог надышаться краски и у него галлюцинации, но такое вряд ли бы произошло.
Так что всё происходящее правда.
— Приехал к тебе. Я придурок, раз принял то приглашение, – Остен взглянул точно в глаза Эмерсона. Эмерсону же показалось, что вся та защитная стена, которую выстроил его мозг в целях самозащиты от постоянного стресса, успешно рухнула. — Не могу без тебя. Ты в курсе, что у тебя на лице голубая краска? — задорно спросил Остен, тут же улыбаясь.
***
Хей, привет? Извини, я правда не знаю, как начинать такие письма. Что ж, не буду тянуть.
Возможно, ты будешь злиться на меня из-за моего решения, но... Мне предложили работу в другом штате на конце Америки в довольно влиятельной компании. Я долго думал над этим. Честно, не хотел уезжать из ЛА. Пожалуй, только это и ты держало меня здесь. Но то, что ты сказал... Эмс, я не могу в это поверить. Я не знаю, специально ты это или нет, но после всего того, через что мы прошли вместе? Ты серьёзно?
Я открылся тебе, а ты наплевал мне в душу сказал такое, и чёрт, я действительно не могу поверить в это.
Я буду считать себя полным идиотом и придурком, когда прибуду на место, но сейчас я пишу тебе это письмо в то время, когда моя сумка уже стоит собранной. Я не знаю, что мною движет. Я понимаю, что от себя не убежишь, однако именно это я и делаю. Смешно, да?
Помнишь, ты постоянно спрашивал, почему я всё ещё рядом? Я и сам не знал, почему. В тот день, когда я дал тебе свой зонт, я увидел тебя на той площадке, всего чёрного и такого грустного, будто ты повидал все ужасы этой жизни. Я хотел помочь тебе. Как когда-то помогли мне. И всё.
Просто запомни, Эми, что ты удивителен. Прекрасен. Не пытайся быть таким, как другие, просто будь собой.
Ты важен. Твои желания, мысли, чувства — всё это важно. По крайней мере, для меня. Помни это, ладно? Пусть в твоей жизни всё будет хорошо.
Люблю тебя,
Остен
P.S. Если ждёшь, то оно всегда появится
