Зонтик с божьими коровками

      Осень приносила с собой и совершенно безрадостное состояние: всем известен такой термин, как осенняя хандра, которую многие пытались избегать. Скрываться от этого серого давящего неба, от холодных ветров, игнорируя на неделю задержавшееся тёплое солнце, что будто прощалось со всем и всеми и дарило последние лучи ускользающей надежды.       Наверняка, если бы была такая возможность, многие люди впадали бы в спячку и просыпались только тогда, когда первая весенняя капля ударит об асфальт, когда задорные ручейки потекут вдоль тропинок, когда случайная птица пролетит мимо окна, оставив мимолётную тень на стене.       Но даже несмотря на все прелести весны, этого было мало: мало солнца, тепла, уюта, которых так сильно требовало сердце. Потому что именно весной начинается пробуждение сознания, люди вдруг вспоминают про свои долги, ученики — про то, что скоро закончится учебный год, а это значит, что приближаются в первую очередь экзамены и лишь потом — летние каникулы. Возможно, весной кто-то переживал не лучшее время, кто-то встретил особенного человека, а кто-то наконец определился с целями в жизни.       А потом лето. Яркое жаркое солнце, перистые облака, ранние рассветы и поздние закаты; бесконечное звёздное небо на тёплом ветру, под которым можно окунуться в более беспечные мысли, не задумываясь о чём-то тяжёлом, пока оно само не постучится в твои двери. И остаться так ещё примерно на вечность.       И снова осень. Серая, противная осень.       Этот круговорот порядком надоел людям. Эмерсон бы хотел исправить это, разорвать вечную цепочку смены эмоций в зависимости от времени года, но он сам в принципе давно не мог радоваться. В его жизни просто не случалось ничего радостного.       Вот и сейчас он торопливым шагом спешил в университет, проклиная идиотский яркий листочек клёна, который прилетел ему в лицо, грязную лужу, в которую он успел наступить, и свой режим сна, который послал его к чертям и на прощание весело помахал ручкой. Бессонница одолевала его с каждым разом все сильнее и сильнее, и он просто больше не мог существовать в таком ритме. Эмерсону надоело глядеть на себя каждое утро в зеркало и думать, что в мешки под его глазами можно складывать свёклу, а бледности его кожи позавидует сам граф Дракула.       Эмерсон ненавидел осень. Ненавидел её вдвойне, так как осенью у него день рождение. Ненавидел её втройне, так как с недавнего времени поддался хандре, которая, кажется, задержалась у него в гостях на круглый год.       Эмерсон поправил на шее чёрно-фиолетовый шарф, молясь всем богам, в которых даже не верил, чтобы преподавательница по истории искусств не прихлопнула его на месте. Ну какой гений вообще догадался поставить две пары истории искусств в утро вторника?       Не то чтобы он не любил этот предмет; наоборот, даже сам узнавал что-то новое, то, чему не учили в университете. Просто преподавательница, которая больше смахивала на сморщенный сухофрукт на ножках, была дьяволом во плоти. Чтобы понять это, просто представьте себе сушёный чернослив, одетый в самую безвкусную одежду, из гниющего рта которого постоянно вырывались какие-то маты на старочерносливском, и который, к тому же, слишком громко топал маленькими раздражающими каблучками по полу аудитории, буквально наступая всем на нервы и хвосты, которые многие ещё не сдали за начавшийся учебный год.       Эмерсон влетел в здание университета и быстро зашагал к нужной аудитории, попутно оставляя пальто и прочую верхнюю одежду в гардеробе.       «Боже мой, Эмерсон, тебе уже двадцать три грёбаных года, когда ты уже научишься выходить из дома вовремя?» — мысленно ругал он себя, поправляя на плече сумку и взлохмачивая чёрные патлы.       Это было не первое опоздание на урок истории искусств, и, как казалось сейчас Эмерсону, последнее, потому что ничего, кроме мокрого места, от него сейчас и не останется. Наконец собравшись с духом, Эмерсон аккуратно приоткрыл дверь в аудиторию и просунул нос, чтобы разнюхать обстановку и понять, насколько опасность велика.       — Фух, старуха ещё не пришла, — буркнул он себе под нос и уже более спокойно вошёл в аудиторию, пытаясь унять бешено колотящееся сердце из-за быстрой ходьбы. Сидящие в аудитории студенты вяло посмотрели на него и снова уткнулись в телефоны. Эмерсон лишь пожал плечами.       Но вот только он решил занять свое место, как сердце ушло в пятки: за спиной кто-то громко откашлялся.       — Кого это вы назвали старухой? — проскрипел голос за спиной парня. — Я в самом расцвете сил! А вам, за опоздание и неуважение к преподавателю, отработка в выходные.       Из аудитории раздались насмешливые смешки и сочувственные вздохи.       «Да она на части разваливается! — подумал Эмерсон. — А если она надеется, что я приду на отработку в выходные, то чтоб я вылетел из университета, если она действительно так думает!»       — А за неявку я отправлю вас к директору! — наперекор мыслям Эмерсона сказала женщина и, нагло отодвинув Эмерсона в сторону, прошла к своему столу, нарочито громко стуча каблуками. — Вам ясно, мистер Кропп?       — Барретт, — сквозь зубы едва слышимо сказал Эмерсон, а после добавил самым слащавым тоном, на который был способен, — Да, миссис Купер.       Эмерсон плюхнулся на свое место, хмуро оглядывая всю аудиторию и тихо чертыхаясь себе под нос. Неужели он заслужил эту отработку? После идеального реферата на тему классицизма на прошлой неделе? Эмерсон в корне не был согласен с подобной несправедливостью. А ему ведь ещё торчать тут целых две пары в присутствии этой гаргульи!

***

      Как и ожидал Эмерсон, миссис Купер поглядывала на него каждые десять минут, словно говоря: «Ох, как ты у меня попляшешь в эти выходные» или «В следующий раз держи язык за зубами». Он старался не обращать внимания на эти взгляды, но, кажется, уже половина аудитории заметила это. В парня даже прилетели несколько бумажек с ласковым словами и издёвками, однако Барретт давно научился игнорировать подобное.       Скажем так, в университете его не очень-то и любили. Если честно, то не любили вообще. Хорошие отношения у него были разве как с преподавателем живописи и буфетчицей, которая всегда ему улыбалась. Возможно, была пара-тройка людей, которых можно было бы назвать знакомыми или приятелями, но друзьями — нет. Он ходил на тусовки, на которые его звали, гулял в компании знакомых, но всегда чувствовал себя третьим лишним в присутствии кого-то, поэтому всегда пораньше сбегал с дискотек и придумывал глупые отмазки, чтобы не ходить на тусовки. Хотя всем и так было наплевать, куда денется Эмерсон. Пусть он хоть пропадёт на несколько дней — никто из одногруппников даже не поднимет свою задницу, чтобы узнать, где он.       Но с горем пополам (с таким-то отношением) Эмерсон всё-таки доучился до последнего курса, который он постарается закончить также хорошо, как и все предыдущие года.       Какое-то время Эмерсон думал, что его не любят из-за оценок: у него почти всегда были хорошие отметки и за это его любили некоторые преподаватели. Но потом он понял, что просто стал, в каком-то роде, изгоем, которого все негласно недолюбливали и даже иногда избивали.       — Мистер Кропп, вы слушаете? — приторно-сладким голосом спросила миссис Купер.       — Конечно, миссис Купер, я вас очень внимательно слушаю, — раздражённо бросил Эмерсон, дописывая фразу в тетради. Глаза женщины блеснули, и она продолжила свою лекцию, с важным видом прохаживаясь туда-обратно вдоль стола. Эмерсон едва сдержался, чтобы не скорчить ей какую-нибудь рожицу в ответ.       Он часто задумывался над тем, почему преподаватели такие противные. Что же на них повлияло, раз у них такой характер? Как они ведут себя дома? Тоже задают кучу домашки и назначают отработки? Тоже кричат и говорят, какие «все вы тут бездарности» собрались? Нет, конечно, есть и добрые, но большинство из них будто специально поступили на преподавателя, чтобы потом медленно и верно убивать свободное время и психику студентов.       Так было ещё чуть ли не с начальной школы, когда Эмерсон ещё только учился писать и не знал, что большой мир на самом деле жесток. Одно радует — у него был тот, кто мог защищать его он крикливых учителей и местных драчунов, которые ловили его после учебного дня и выбивали весь дух из тела.       Ремингтон. Пусть он и был на парочку классов старше, тем не менее, он всегда заступался за Эмерсона и ходил на разборки, давая обидчикам сдачи. Ну, а если они влипали в неприятности вдвоём, то вся ответственность переваливалась на Себастиана. Он, хоть и был в куда более старшей тусовке, не бросал своих братьев на произвол судьбы, а, как хороший и любящий брат, грамотно разбирался с задирами.       Эмерсон легонько улыбнулся, вспоминая всё это.       Иногда этого было мало: драчуны всё равно лезли к нему, намереваясь поставить очередной фингал под глазом или ссадину.       Сейчас, когда Барретт поступил в университет в Лос-Анджелесе, ему пришлось научиться самому отстаивать свою честь, так как Ремингтон жил чуть ли не на другом конце Америки и теперь защищать Эмерсона было некому. Не найдётся в мире ни одного такого места, где «сильные» не избивали бы и не унижали «слабых». На первом курсе это проявлялось больше всего. Эмерсон, как новенький в университете, не знал порядков студенческой жизни и часто попадал под тяжёлую руку, после глотая слёзы и обрабатывая раны в своей съёмной квартире. Но позже он научился давать сдачи; правда, не кулаками, а словами, как это делал Себастиан в школьные годы. В этом он был похож именно на него.       Однако против преподавателей он ничего сделать не мог. Казалось, что именно они главные во всем университете и никакая высшая сила в виде комитета или директора не могла усмирить их желание пытать студентов. Хотя, возможно, только Эмерсону так казалось.       Когда пара закончилась, Эмерсон сразу же поспешил покинуть помещение, чтобы не отхватить лишних колких замечаний от миссис Купер. Барретт быстро шёл через столпотворение в коридоре, желая быстрее оказаться в следующей аудитории. Прижимая сумку к боку одной рукой, он другой расталкивал противных студентов и думал, как же ненавидит большие скопления людей в одном месте.

***

      К удивлению, пары прошли довольно быстро. Эмерсон был даже рад, что раньше времени вышел из здания университета: преподаватель по перспективе отпустил всю группу пораньше.       Барретт, замотав шарф чуть ли не по нос, поспешил поскорее ретироваться, попутно доставая телефон из кармана пальто.       Ни одного пропущенного. Ни одного сообщения.       Конечно, этого следовало ожидать. Кому Эмерсон нужен? Казалось, даже собственные братья забыли о его существовании.       Но Себастиану, впрочем, попросту было некогда. Насколько Эмерсон знал, он готовился к предстоящей свадьбе в Нью-Джерси, и Барретт, конечно же, был приглашён.       Ремингтон переехал в Огайо сразу же после окончания учёбы, и с ним Эмерсон виделся довольно редко, даже несмотря на частые видеозвонки.       Парень горестно ухмыльнулся. Почему-то именно сейчас он ощутил себя особенно ненужным.       Он быстро зашагал по дороге к своей квартире, по пути доставая сигарету и зажигая её. Он снова ухмыльнулся, когда представил, как мать ругает его за это.       — Блять, серьёзно? — выругался Эмерсон, когда услышал над головой грозовой шум, а на нос упала первая холодная капля. — Почему именно сегодня? — его сигарета потухла, и он тут же выбросил её прямо на асфальт.       Эмерсон поднял ворот пальто и поспешил в ближайшее укрытие, пытаясь спастись от быстро набирающего свою мощь дождя. Подол его пальто уже промок, волосы неприятно прилипли к щекам, а из-за дождевой стены впереди парень щурился, так как холодные струйки стекали по лбу на глаза и, затекая за шиворот, создавали неприятное ощущение на тёплой коже.       Эмерсон побежал, когда дождь усилился, превращаясь в настоящий ливень. Поблизости он не нашёл ничего, что напоминало бы остановку или магазин («Где я вообще?», невольно подумалось ему), поэтому парню ничего не оставалось, кроме как забежать на детскую площадку и укрыться в разноцветной беседке, внутри которой по кругу стояли низкие скамейки для маленький детей. Эмерсон закатил глаза.       «Оцените комичность ситуации по десятибалльной шкале» — мысленно фыркнул он, садясь на скамейку.       Эмерсон поставил сумку на запачканный маленькими следами от детских ботинок пол, закинул ногу на ногу, отчего ему показалось, будто он гигант с особенно длинными ногами в этом месте, и вновь достал чудом не намокший блок сигарет, поджигая очередную «убийственную палочку».       Он бы хотел рассмеяться в лицо непогоде, которая застала его врасплох, но лишь угрюмо уставился на стену дождя, который надоедливо барабанил по яркой крыше беседки, стекая по столбикам, на которых стояла эта самая крыша, и гнетуще действовал на слух, стекая по краям длинными быстрыми струйками.       Дым медленно вылетал изо рта парня, а Эмерсон втягивал холодный свежий воздух, когда вдыхал никотин. Он задерживал его в лёгких и снова выдыхал, мысленно посмеиваясь над своей глупостью. Даже плохо, что его группу отпустили с последней пары пораньше.       Ещё одна причина, почему Эмерсон не любил осень — внезапные дожди. Даже если посмотришь прогноз погоды, ты никогда не знаешь, когда тебя застанет дождь, особенно в вечно пасмурном Лос-Анджелесе. Будь он ребёнком или будь рядом с ним Ремингтон, Барретт бы выбежал под дождь и носился по детской площадке со смехом и криками, но сейчас у него просто не было сил и желания: звуки дождя в какой-то степени убаюкивали, приносили спокойствие, а сонливость Эмерсона будто этого и ждала, дабы парень прикорнул прямо на скамейке. Сейчас хотелось лишь укутаться в одеяло, взять горячий чай, чтобы согреть продрогшее после дождя тело, и смотреть в окно, думая о том, как же глупы те люди, которые попали под дождь.       — Ты выглядишь довольно сюрреалистично, сидя весь такой в чёрном на детской площадке, — послышался откуда-то из-под дождя незнакомый голос.       Эмерсон резко повернул голову в сторону звука, сонно моргая глазами. Он ещё в этом мире? Откуда звук?       — Кто бы ты ни был, не убивай меня, — тут же быстро проговорил он, настороженно оглядываясь по сторонам. Слева от него показался яркий силуэт, что скрывался за пеленой дождя.       — Я не собираюсь тебя убивать. Я пришёл дать тебе зонтик.       Зонтик? Серьёзно, парень? Было бы полезнее, если бы ты притащил с собой новую нервную систему и здоровый сон.       Эмерсон внимательно уставился на подошедшего к беседке парня с яркими волосами.       — Ты кто?       — Твоя смерть, — со смешком ответил незнакомец в противовес произнесённым ранее словам.       — Так и знал, — наигранно-раздосадовано сказал Эмерсон. Незнакомый парень тихо рассмеялся, крутя в руках ручку прозрачного зонтика.       — Не надоело здесь сидеть? — незнакомец беспечно прислонился плечом к небольшому ограждению, будто на улице сейчас не начинался грёбанный шторм и Ной не принимался строить ковчег.       — Надоело. А тебе какое дело? — Эмерсон выкинул на пол потухшую сигарету, про которую он уже и думать забыл. — Шёл бы ты домой, парень, если ты не заметил, то на улице сумасшедший ливень.       — Ты бы тоже шёл домой, — с улыбкой ответил незнакомец.       — Ты видишь у меня в руках зонтик?       — Держи! — парень сложил зонтик и протянул его Эмерсону, оставаясь под открытым дождём. Эмерсон инстинктивно протянул руки вперёд, хватаясь за предмет, но тут же очнулся.       — Нет, возьми обратно, тебе он нужнее.       — Скорее отправляйся домой, — лишь сказал парень и, мотнув влажной яркой головой в сторону, исчез из виду, скрываясь в дожде.       Эмерсон удивлённо моргнул, всё так же держа зонт на расстоянии вытянутой руки. Что это сейчас было?       Он выставил зонт перед собой и раскрыл его, с полуулыбкой закатывая глаза. На прозрачном материале зонта были нарисованы божьи коровки с коротенькими лапками. Будто зонтик украли у ребёнка из детского сада.       Однако Эмерсон перевёл скептичный взгляд на предложенный зонт, затем — на дождь, и снова на зонт, и просто махнул рукой. Он вышел из беседки, тут же прикрываясь зонтом с божьими коровками. И наплевать, что скажут редкие прохожие.

***

      Зонтик с божьими коровками до конца недели провисел в прихожей.       Эмерсон всегда кидал на него взгляд, когда уходил или приходил домой, будто ожидая, что тот странный незнакомый парень придёт и потребует его назад или же кто-то украдёт его прямо из прихожей, но зонтик тихо и мирно висел себе на крючке, иногда покачиваясь, когда Эмерсон задевал его локтем.       В перерывах между написанием рефератов и конспектов и пятичасовым сном Эмерсон невольно задавался вопросами об этом незнакомце. Как он его нашёл? Зачем отдал зонт? Нужно ли его вернуть? Если да, то как?       На какое-то время парень с яркими волосами действительно поселился в голове Барретта, но самому Эмерсону было не до этого: вечная, будто бы не прекращающаяся ни на секунду учёба буквально сдавливала его и держала в тисках, не давая расслабиться. К тому же ему срочно нужно было продолжать трудиться над своей выпускной работой, а кисть так и не хотела писать; холст вот уже с месяц стоял нетронутый, потому что Эмерсон просто не мог рисовать. Не было ни желания, ни сил, ни вдохновения, ни времени. Образ, очертания которого уже должны были хоть немного появиться в будущей картине, всё крутился в голове парня, но как только он брал кисть в руки, а краски уже стояли, готовые к работе, всё просто пропадало. И холст так и оставался нетронутым.       Это был приятный жест со стороны незнакомца, думал Эмерсон, но почему-то после этого он чувствовал себя обязанным ему. Поэтому, после окончания пар в пятницу, он решил прийти в тот же двор, чтобы отдать (или оставить на скамейке в беседке) (как повезёт) зонт. Может, тот парень решит проверить, вернули ли ему его зонтик?       В университете в тот день всё было как обычно: Эмерсон всё так же не любим, преподаватели — всё так же высокомерны, а драчуны — всё так же задиристы, словно они были главными на пару с преподавателями. Успокаивали лишь те мысли, что это последний год обучения, и после Эмерсон уедет куда-нибудь далеко, в какое-нибудь уединённое место, будет писать там картины и продавать их через интернет, а иногда Ремингтон и Себастиан будут приезжать к нему в глушь, и это, пожалуй, было лучшим, что мог придумать для себя Эмерсон мучительно долгими бессонными ночами.       Барретт не видел своего будущего по-другому; он был слишком отшельником, чтобы жить в обществе, он не умел заводить друзей и, тем более, отношений с кем-либо. Ему проще было бы спрятаться в далёкой деревеньке Франции и жить в свое удовольствие, чем заботиться о ком-то другом. Может быть, Эмерсон думал так, потому что никогда не влюблялся и не знал какого это — заботиться о дорогом человеке, дарить ласку. Он иногда о себе позаботиться не может, чего уж там говорить о другом человеке.       — Сегодня ты особо похож на придурка, ты знаешь это, да? — крикнули Эмерсону вдогонку, когда он попытался как можно быстрее пройти через коридор в аудиторию по истории искусств.       — Сегодня ты особо похож на безмозглого идиота, ты знаешь, да? — бросил Эмерсон через плечо и поспешил дальше.       Он даже не заметил, как его лицо соприкоснулось с холодной поверхностью пола коридора, а в ушах раздался звон, перекрывая всеобщий смех студентов. Но Барретт лишь встал, смотря боковым зрением на какую-то белокурую девушку, которая смеялась, казалось, громче всех, показушно закинув голову назад. Её смех быстро подхватил весь коридор, а её нога стояла чуть впереди, показывая, что это она подставила подножку. Эмерсон лишь чертыхнулся себе под нос, подбирая выпавшие из рук тетради, карандаш и скетчбук.       Последнее он схватить не успел: на предмет ногой наступил какой-то парень, высокомерно глядя на Эмерсона сверху вниз. Барретт едва сдержался, чтобы не ударить мерзавца в голень или не разбить ему нос.       — Это недостаточно хорошо, чтобы быть настоящим художником, — парень поднял скетчбук, принялся перелистывать страницы, насмешливо разглядывая рисунки и наброски.       — Ты навсегда останешься жалким твинком, так ничего и не добившимся в жизни, понял? — довольно грубо сказал он. Эмерсон быстро вскочил на ноги, когда парень начал жестоко вырывать страницы из скетчбука, выбрасывая их на пол и наступая на них.       Барретт выхватил рисунки, его рука дрогнула, но он сдержался и, лишь зло зыркнув на мерзавца, быстрым шагом направился в аудиторию, засовывая в сумку скетчбук. Его уход сопровождался громогласным смехом всех собравшихся в коридоре.       Он бы хотел расплакаться, но не мог. Эмерсон был слишком взрослым и самостоятельным, чтобы плакать на глазах чуть ли не всего университета. К тому же, это были всего лишь рисунки, действительно недостаточно хорошие, чтобы их можно было хвалить и смотреть на них без слёз. Потому что Эмерсон ужасно рисовал.       Иногда он задавался вопросом, как он вообще поступил в этот университет. Ведь Эмерсон никогда не делал ничего достаточно хорошо. Он пытался, он просиживал ночи, чтобы добиться идеального успеха, и не важно, что он делал: рисовал, писал конспекты или что-то другое. Ему никогда не нравился тот результат, к которому он приходил, и поэтому он начинал делать всё заново, убивая в два раза больше времени.       Эмерсон влетел в аудиторию, смаргивая влагу с глаз, и приземлился на своё место. Он положил перед собой скетчбук, рассматривая нанесённый урон, пока не получил бумажку в затылок.       — Кропп, не хочешь сегодня сходить, развлечься в бар? — крикнули его сзади. И, честно, если бы это не были его приятели, он был наорал на них и ушёл с последней пары, даже несмотря на риск быть съеденным заживо миссис Купер.       — О, нет, спасибо, я пас, — тут же ответил Эмерсон, натянув самую правдоподобную и дружелюбную улыбку на губы. — Я буду...       Но они уже отвернулись и продолжили свой разговор, лишь пожав плечами. Внутри Эмерсона на момент что-то кольнуло. Он проигнорировал это, возвращаясь к оплакиванию своего испорченного скетчбука.       Казалось, когда в аудиторию вошла миссис Купер с видом а-ля «Я вас зажарю и съем на сегодняшней лекции», концентрация воздуха в помещении снизилась, температура тела упала, а Эмерсон заболел всеми самыми страшными и неизлечимыми болезнями разом. Он бросил раздражённый и скучающий взгляд на женщину, мысленно дорисовывая ей рожки, хвост и вилы в руках.       Эмерсон на автомате записывал важные слова и фразы, которые пригодятся ему на зачётах, а сам думал о совершенно отвлечённых вещах, таких как, например, сегодняшняя ситуация в коридоре.       Он ясно понимал, что все они — жалкие богатые люди, которые не имеют ни грамма таланта и поступили в сюда только благодаря своим связям и прихотям. Захотел новый телефон? Пожалуйста, вот тебе два! Хочешь поступить в этот университет? Держи, вот твоя путёвка туда! Что-что, хочешь владеть луной? Будет сделано!       И это неимоверно раздражало. Они не понимали, как живут обычные люди, которые не могут загладить свои оплошности, просто подсунув кому-то зелёные бумажки. Эмерсон это прекрасно понимал, но те слова, которые он давно знал и не хотел принимать, крутились у него в мозгу надоедливой мантрой. Барретт неожиданно задумался: а с какого времени ему такое говорят?       Возможно, с начальной школы. Да, именно оттуда. Когда он был ребёнком, учительница постоянно твердила ему: «Ты можешь лучше». Мама, которая, конечно, хотела сыну только добра и счастья, сравнивала его с Себастианом, который был достаточно старше его. Она сравнивала достижения десятилетнего ребёнка с достижениями без пяти минут старшеклассника и это было, по крайней мере, абсурдно. Но Эмерсон впитывал это в себя, всегда равнялся на старших и пытался делать всё «как они», но когда он сам принимал довольно взрослые решения и пытался рассказывать свои мысли, то его просто не принимали всерьёз. Эти проблемы шли с детства, и Эмерсон бы с удовольствием продолжал их игнорировать, если бы факты не всплывали каждый раз, когда парень брался за какое-то дело.       Наряду с этими проблемами Эмерсону всегда тяжело давался вопрос с самоопределением. «Жалкий твинк» — эти слова сопровождали его всю школьную жизнь. Не то чтобы он был похож на гея (хотя на гея нельзя быть похожим), однако Эмерсон искренне не понимал, что в этом плохого.       Поначалу это было для него запретным словом, табу, когда он впервые услышал это от мальчиков постарше. В детский мозг вбилось, что быть геем или похожим на него — один из смертных грехов, это ужас и кошмар и всё тому подобное. В то время он редко задумывался о своей сексуальности и просто жил в свое удовольствие, но произошла такая ужасная вещь, как старшая школа. И всё стремительно покатилось по наклонной.       Со временем его мировоззрение менялось; он уже не видел слова «твинк» и «гей» такими уж плохими, он просто не понимал, почему любить человека своего пола — это плохо. Кому вообще какое дело есть до того, кто с кем встречается и целуется?       Но Эмерсон боялся. Боялся быть не таким, как все. И это было самой большой ошибкой, потому что быть как все — значит не быть самим собой.       Эмерсон изо всех старался быть нормальным. Даже пару раз встречался с девушками. И они ему нравились. Нравились, как друзья, но не в романтическом плане, нет.       У него была паника, когда он понял, что ему симпатизирует мальчик из его класса. И эта паника до сих пор оставалась с ним. Возможно, это было одной из причин того, почему в шестнадцать лет он изолировался от людей.       И это дерьмо снова повторилось: здесь, в университете, его называли твинком, жалким твинком, который ничего не добьётся. И правда больно резала по глазам.       Эмерсон думал, что в старшей школе эти издевательства закончатся, ведь чаще всего из-за него и из-за его внешности и возникали конфликты, но, видимо, это клеймо твинка останется с ним на всю жизнь.       — Мистер Кропп, вы всё ещё здесь? — миссис Купер обратилась к парню.       — Да-да, как я могу пропустить мимо ушей вашу лекцию. Это же всё пригодится на зачёте, — язвительным тоном отозвался Эмерсон. Миссис Купер вернулась к рассказу, видимо, не найдя в ответе Барретта насмешки.       «Сколько ещё до конца пары? — Эмерсон посмотрел на наручные часы с паникой на лице. — Как это прошло только полчаса?»       Он тихо застонал себе под нос от безысходности.       Эмерсон никогда не думал, что пятница может быть так ужасна. Сейчас бы просто прийти домой и завалиться на кровать и послушать хорошую музыку, чтобы хоть немного поднять себе настроение...       Зонтик.       Чёртов грёбаный зонтик с чёртовыми грёбаными божьими коровками.       Эмерсон никогда не думал, что так сильно будет ненавидеть зонтики.       Барретт был невероятно зол на себя, на незнакомого парня в дождливый вечер вторника, на дурацкий зонтик, который висел в гардеробе под его пальто. Но если уж он решил, что нужно его отнести, то, значит, он действительно отнесёт и забудет про него, снова погружаясь в череду унылых бессонных дней.       Эмерсон тоскливо оглядел миссис Купер, её ужасную одежду и идиотскую причёску, и вдруг подумал: какая она в реальной жизни? Неужели такая же вредная и противная? А чувствует ли она угрызения совести, когда мучает студентов отработками? Или же она считает это справедливым?       Эмерсон часто задавался вопросом о том, как люди приходят к такому характеру, какой у них есть сейчас. Он спрашивал у себя: что же на это влияет? Что пережил человек до того, как обрёл те или иные качества? Эмерсон не умел хорошо читать людей, как это делали другие, по сути, Эмерсон считал, что он не умел ничего полезного, что могло бы быть важным в повседневной жизни. Иногда ему казалось, будто он просто ошибка, будто он обычный среди безупречных, безупречных, смазливых, всё умеющих людей, которых, по большей части, ненавидел за глупость, несдержанность, непонимание, жестокость и алчность. Люди сами не понимали, насколько они мелочны — ну, именно так считал Эмерсон. Нет, он не думал о том, что лучше их всех; он ровно такой же, как и они, даже хуже. Однако Барретт как-то научился жить со всеми этими мыслями и фактами.       А может, он просто боялся выделяться из толпы.       — Мистер Кропп, вы же помните, что у вас завтра отработка? — слащавым тоном спросила миссис Купер, когда лекция закончилась и Эмерсон поспешил покинуть аудиторию.       Он молился, чтобы она забыла про эту отработку.       Эмерсону показалось, что из её рта сейчас польётся мёд, настолько приторно-сладко звучала эта фраза.       — Конечно, я помню, миссис Купер, — он едва ли не выплюнул эти слова ей в лицо.       — Замечательно, — казалось, она действительно получала удовольствие от мысли, что назначила на завтра отработку. Что ж, флаг вам в руки, миссис Купер, молодцы. — Тогда завтра к восьми тридцати я жду вас в этой аудитории. Будете помогать мне разбираться с бумагами.       Если вы услышали далёкий шум, то это внутренне кричал Эмерсон. Если вы услышали гром, увидели молнии и внезапно почерневшее небо, то это Эмерсон мысленно проклял миссис Купер, наколдовав ей понос.       — Хорошо, — лишь буркнул в ответ Эмерсон и быстро вышел из аудитории, готовый рвать на себе волосы.       — Я буду вас ждать, мистер Кропп! — вдогонку сказала миссис Купер, будто специально издеваясь над Эмерсоном.       — О, всенепременно, — сказал себе под нос парень. — Всегда мечтал в такую рань притащиться в здание университета и провести кучу времени с сушёным черносливом, — уже тише добавил Барретт и сильно прикусил губу.       «Ну, зато больше не будешь опаздывать. И будешь держать язык за зубами», — пропищал внутренний голос, больше смахивающий на совесть.       «Ой, да заткнись ты», — тут же подумал Эмерсон.       За всеми этими не особо радующими мыслями Эмерсон бы действительно забыл про зонтик, который должен был отдать незнакомцу с яркими волосами, если бы этот самый зонтик не напомнил о себе, когда парень снял пальто с крючка в гардеробной.       — Блять, — тихо выругался он. Застегнув пальто, намотав шарф на шею и стянув чёрные волнистые волосы в небольшой хвостик, Эмерсон вышел из университета, сжимая в руке зонтик.       Честно говоря, он с трудом нашёл дорогу на ту детскую площадку, где прятался от дождя. Удалось её найти лишь по высокому рекламному баннеру, который парень успел тогда заметить.       Эмерсон сел на маленькую скамейку внутри беседки и, положив зонтик рядом с собой, решил немного подождать его владельца, чтобы лично вручить одолженную вещь.       Эмерсон решил хоть немного скоротать ожидание и достал сигарету, тут же её поджигая. Во всяком случае, он не собирался задерживаться здесь надолго.       Это был просто ужасный день. Отвратительный во всех смыслах.       Может, завтра ему удастся выкроить хоть немного вечернего времени для самокопания за чашкой имбирного зелёного чая? Потому что эта старая карга вряд ли отвяжется от него за два часа.       Эмерсон тихо простонал.       — Ты в курсе, что курить — это вредно? — спросили откуда-то сбоку. Эмерсон тут же узнал этот голос.       — Неужели, я думал, что ты не придёшь, — устало сказал Барретт, проигнорировав его вопрос.       — А почему я вдруг должен был прийти? — парень с яркими волосами перевалился через невысокие края беседки и, перекинув ноги вовнутрь, оказался справа от Эмерсона, буквально в метре от него.       — Потому что ты хотел бы забрать свой зонтик? — Эмерсон кивнул на зонт и снова затянулся.       Неожиданно незнакомец ловко выбил из пальцев парня сигарету. Та упала, потухнув.       — Эй! — возмущённо воскликнул Эмерсон. — Зачем ты это сделал?       — Остен Найт, — представился он. — А почему ты решил, что я захочу вернуть свой зонтик?       Эмерсон растерянно посмотрел на парня.       Остен.       Остен Найт.       Эмерсон ещё несколько раз мысленно повторил имя, будто запоминая. Он с внимательным прищуром уставился на парня: худое лицо, едва заметные скулы, яркие волосы, в которых смешивались голубой, розовый и жёлтый цвета, заинтересованный взгляд цветных глаз. Эмерсон был впечатлён обилием красок в этом парне.       Правда, прямо сейчас он немного злился на Остена. Их разговор совершенно не клеился, и они будто разговаривали в двух разных параллелях.       — Эмерсон. Эмерсон К-... Барретт, — немного подумав, ответил Эмерсон. — И, Остен, давай ты не будешь сейчас задавать мне вопросы, на которые я не могу ответить. Я устал, у меня завтра отработка, а ещё мне надо доделать кучу конспектов, так что давай ты просто заберёшь свой зонтик, и мы мирно разойдёмся, — с видом самого замученного человека сказал Барретт.       — Отработка? Где? — будто бы не услышав чужой просьбы, заинтересованно спросил Остен.       Эмерсон закатил глаза.       — В университете. Так что?       — Ладно, — Остен пожал плечами, хватая зонтик. — Увидимся, — на прощание сказал он и выпрыгнул из беседки, удаляясь.       — Это вряд ли, — хмыкнул Эмерсон.

***

      Сегодня Эмерсону удалось поспать около семи часов. Вау, достижение.       Однако это меркло на фоне того, что в утро субботы ему придётся отправиться на дурацкую отработку у миссис Купер.       Единственное, что было хорошего в этом утре, так это чашка крепкого кофе и хорошая музыка в наушниках. Возможно, настроение Эмерсона стало даже чуть-чуть лучше.       Небо было непроглядно серым. Оно было цвета несбывшихся ожиданий и пустых надежд от людей, которые Эмерсон возлагал на других. Цвета обречённости.       Ветер завывал, гоняя по влажному асфальту сухие листья, соринки и мусор. В наушниках играло что-то лёгкое, так как плейлист стоял на случайном выборе песен, хотя сейчас Эмерсон предпочёл бы что-то более тяжёлое. Всю дорогу он позёвывал и прятал нос в шарф от ветра, глубоко засунув руки в карманы чёрного пальто.       Ещё тёплое солнце иногда выглядывало из своего укрытия, даря миру свои быстрые лучи и на миг ослепляя прохожих. Может быть, если бы солнце светило ярче, Эмерсон бы чувствовал себя лучше. Солнце само выглядело как надежда на лучшее.       Но сейчас он ощущал какое-то смешанное чувство внутри, чувство, больше похожее на завывание ветров среди скал, на беспокойные волны во время шторма, словно радость и обречённость смешались воедино и скреблись о стенки рёбер.       Эмерсон хлюпал ботинками по маленьким лужам на влажном после недавнего дождя асфальте и думал над тем, что же он чувствует в последнее время. Счастье? Удрученность? Чувство близкой смерти? Надежду? Ненависть? Безысходность? Он не знал, казалось, всё разом.       Честно говоря, Эмерсон любил анализировать себя, что нередко приводило к кризису, но это помогало понимать некоторые вещи, которые происходили в его жизни.       В здании университета было до невозможности тихо. Настолько непривычно тихо, что Эмерсону пришлось снять один наушник, чтобы понять эту тишину; настолько тихо, что он испугался звука собственных шагов в коридоре.       Кивнув охраннику, Эмерсон как можно скорее дошёл до нужной аудитории, чтобы быстрее сбежать от давящей тишины.       — Ну-ну, — лишь сказала миссис Купер на вежливое «Здравствуйте». — Вот, это вам, — она тут же невинно и мило улыбнулась, указывая на несколько больших коробок с толстыми кипами бумаг. — Нужно всё это рассортировать по датам. Документация идёт с девяностых годов.       Эмерсон закатил глаза и едва сдержался, чтобы не застонать. Кому вообще это нужно?       Эмерсон сделал музыку погромче, оставив только один наушник, чтобы, в случае, если он не услышит слова преподавательницы, в него не полетела книга.       Несколько минут они сидели в молчании: Эмерсон занял отдельную парту, подальше от миссис Купер, и достал всё содержимое из первой коробки, принимаясь читать и раскладывать пыльный архив по датам; сама же миссис Купер сидела за преподавательским столом как ни в чём не бывало и писала что-то в тетради.       «Наверное, пишет книгу «Тысяча и один способ, как убить студента на бесполезной отработке», да нет, я прямо-таки уверен в этом» — подумал Барретт, исподлобья глядя на женщину.       Спустя пятнадцать минут миссис Купер буквально подскочила на месте.       — Что ж, мистер Кропп, удачного времяпровождения, — сказала она, перед уходом схватив свою сумочку. — У меня важная встреча, но я приду и проверю, как вы тут справляетесь! — учтиво сказала она, но в этой учтивости слышались открытые издёвка и насмешка.       Что-то подсказывало Барретту, что у этой старой карги нет никакой встречи и она просто ушла с чувством выполненного долга обмывать косточки с другими преподавателями, которые по какой-то причине были в университете.       Когда дверь за ней закрылась, Эмерсон не сдержался и показал вдогонку средний палец.       Эмерсон просто ненавидел это утро.       — Мистер Кропп, значит? — с усмешкой проговорил чей-то голос.       Эмерсон резко развернулся к выходу, вынимая из уха и второй наушник. Казалось, его глаза сейчас выкатятся из орбит.       — А кто вчера мне представился как «Барретт», м?       — Какого хрена ты здесь делаешь? — Эмерсон во все глаза уставился на Остена.       — Да так, проходил мимо, решил заглянуть, — саркастично выдал Остен, подходя к Эмерсону медленным шагом.       — Ты следил за мной? — оставляя без внимания предыдущие вопросы, спросил Барретт, подозрительно прищурился.       — Нет, — пожал плечами Остен и остановился напротив места, где сидел парень. — Ты вчера сказал, что у тебя отработка в университете. В этом округе не так уж много университетов. Мне повезло, — он улыбнулся.       — Как ты прошёл сюда? — Эмерсон выгнул бровь.       — Достаточно сказать, что пришёл на отработки, — ещё шире улыбнулся Остен, снимая с цветастой головы капюшон такой же яркой, как и он весь, жёлтой толстовки. — У вас очень невнимательный охранник.       — Зачем ты здесь? — задал очередной вопрос Эмерсон.       — Слишком много вопросов! — Остен резко развёл руки в разные стороны, будто прекращая поток вопросов. Он запрыгнул на соседнее от Барретта место, а после, удобно расположившись на животе на поверхности стола и подперев голову руками, посмотрел точно на Эмерсона, задрав ноги кверху и чуть покачивая ими взад-вперёд.       — Итак, чем мы сегодня займёмся?       — Во-первых, не мы, а я, — поучительно буркнул Эмерсон, возвращаясь к работе. — Во-вторых, мне не нужна компания, можешь проваливать, — сказал он, не поднимания взгляда.       — Фу, Эмерсон, не будь таким грубым, — наигранно обиженно сказал Остен. — Я, между прочем, тебе помочь пришёл.       — Вот только помощники мне здесь и нужны, — фыркнул Барретт.       — Ты с этим, — Остен кинул взгляд на разложенные кипы и остальные коробки, — не справишься до вечера. Тебе определённо нужен помощник, — Найт сел, схватил один увесистый отчёт, скреплённый ненадёжными нитями, и покрутил его в руках, задумчиво разглядывая и сильно наклонив голову в бок. Эмерсон слегка улыбнулся. Действия Остена напоминали ему ребёнка, который увидел что-то интересное. Хотя, показалось Эмерсону, Остен, если не школьник, то только окончил какой-нибудь колледж — вся внешность об этом только и говорила.       — Кому вообще нужно раскладывать отчёты? — сетуя, спросил Остен, параллельно быстро перелистывая страницы. Он чихнул, когда из-под листов вылетела многовековая пыль. Эмерсон хмыкнул. Он был согласен с Остеном, однако вслух ничего не сказал.       Остен ещё несколько секунд просматривал взятый ранее отчёт, постоянно крутя его и разглядывая со всех сторон.       — Чёрт, — тут же громко выругался Найт. Эмерсон посмотрел в его сторону: парень сидел в куче желтоватых листов и пыли, откашливаясь и отряхиваясь.       — Замечательно, — Эмерсон зло посмотрел на Остена. — От тебя пользы не больше, чем от меня, — парень бросил ещё один усталый взгляд на другого.       — Ничего страшного, — неунывающе сказал Остен. — Сейчас мы всё соберём, — он легко спрыгнул с парты и принялся собирать половину упавших листов. Эмерсон хмуро посмотрел на Найта, но ничего не сказал, решив не помогать. Раз Остен накосячил, то пусть сам всё и убирает.       — Смотри, — Остен сел прямо на пол около сложенной стопки и, взяв первый попавшийся лист, ловко сложил из него самолётик, запустив его в сторону Эмерсона. Бумажный истребитель попал точно в цель — то есть, в макушку Барретта. Эмерсон мог бы разозлиться из-за глупости Остена, однако улыбнулся, не отрываясь от прочтения дат и заголовков отчётов. Эмерсон заметил, как Остен улыбнулся ему в ответ.       Через несколько минут все листы были собраны в одну не особо аккуратную стопку и перевязаны поперёк порвавшейся тонкой белой нитью. Остен, гордый своим деянием, отложил собранный отчёт в сторону, заглядывая в следующую коробку.       — Нет, нет, тебе лучше не доверять работы, — усмехнулся Эмерсон, чуть отодвигая коробки одной рукой.       — В этот раз я буду аккуратнее, — Остен нагло взял тяжёлую коробку в руки, поставил её в сторону, а после вновь запрыгнул на стол рядом с ней, доставая первую кипу бумаг. Эмерсон с улыбкой закатил глаза.       Какое-то время они сидели в тишине: Остен с какой-то слишком большой заинтересованностью раскладывал отчёты и прочие бумаги в стопки, Эмерсон, в принципе, занимался этим же. Музыка в наушниках быстро меняла настроение, мысли же текли медленно и тягуче.       Кто этот такой Остен? Почему он вообще пришёл сюда? Зачем он ему помогает? Возможно, Эмерсон бы задал эти вопросы вслух, если бы был чуть посмелее, но предпочитал лишь отмалчиваться и сидеть в тишине.       «Он сделает эту работу лучше, чем ты», — говорил внутренний голос.       «Он здесь даже не учится», — в ответ протестовал Эмерсон.       «Это не мешает ему выполнить всё идеально».       «Это банальная отработка», — успокоил себя Эмерсон.       Он лишь иногда искоса поглядывал на Остена, который болтал свешенными с края парты ногами. Невольно ему хотелось расспросить парня обо всём, что его касается: жизнь, детство, увлечения, учёба или работа. Остен был в глазах Эмерсона полной загадкой, которую Барретт поскорее хотел бы разгадать. Долгое неведение подбешивало его.       Не то чтобы Эмерсон был Шерлоком Холмсом, чтобы применить метод дедукции и узнать о человеке всё по соринкам на его усах или старых поношенных перчатках. Просто Эмерсон тоже умел делать кое-какие выводы из внешнего вида человека, однако читать и видеть чужие эмоции он не умел совершенно.       Так и сейчас: построив относительно верные теории насчёт Остена, Барретт заинтересовался и в том, о чём же он думает, каким в его глазах предстал сам Эмерсон. Но Найт молча сидел и раскидывал бесконечные отчёты по стопкам, иногда покусывая губы, или в удивлении приподнимая брови вверх, или улыбаясь.       — Фокус, — прервал тишину Остен, представив Эмерсону на своей ладони бумажный кораблик.       — О, твоя мощь ни с чем не сравнится. Как же ты проделал этот великолепный, немыслимый трюк? — с открытым сарказмом сказал Эмерсон, бросив лишь взгляд на кораблик.       — Как ты знаешь, мой юный друг, фокусник не раскрывают своих секретов, — важным и поучительным тоном сказал Остен и рассмеялся, не выдержав серьёзной мины. Эмерсон тоже тихо рассмеялся.       Остену, видимо, надоела скучная работа разбрасывать пыльные листы в стопки, поэтому он просто нагло вырывал некоторые страницы и складывал оригами. Эмерсон наблюдал за этим, на момент отвлёкшись от неприятного занятия.       Спустя десять минут на столе между Эмерсоном и Остеном уже было несколько кошачьих мордочек, парочка журавлей, один аккуратно сделанный лебедь, жертва неудачной попытки сложить жёлтую птичку из Angry Birds из двух листов бумаги, три собаки, которых можно было даже устойчиво поставить на стол, и ещё пара самолётиков.       — Ого, — Эмерсон поджал губы. — Ты неплохо складываешь оригами.       — Знаю, — кивнул Остен. — Сестра научила.       «У него есть сестра, — взял на заметку Эмерсон. — Интересно».       Эмерсон аккуратно взял в руки единственного лебедя, разглядывая его со всех сторон.       — Если хочешь, можешь забрать себе, — Остен пожал плечами.       — А что ты сделаешь с этими фигурками? — Эмерсон кивнул на остальные оригами. Он поставил лебедя по другую сторону от себя.       — Заберу домой. А потом отправлю фотографию сестре с подписью «Мои оригами все равно круче твоих», — со смешком выдал Найт.       — Даже это? — Барретт указал на неудачную птичку из Angry Birds.       — Это первым делом, — Остен улыбнулся и вернулся к складыванию оригами.       Они честно занимались раскладыванием отчётов по датам.       К концу сего занятия между ними появилось ещё больше фигурок: неудачные кенгуру, мордочка кошки («Это пантера!» — воскликнул Остен), пара лебедей, непонятное существо на треугольных ножках, которое Найт огласил как «верблюд», и кораблики.       Однако, с отчётами они всё же покончили.       — Ура, — Эмерсон устал потёр лицо, смотря на время, — час дня.       — Мы сделали это, — Остен удовлетворённо уставился на длинный ряд высоких стопок. — Теперь можно и уходить.       — Стой, стоит сказать ей, что работа сделана, — растерянно выдал Эмерсон.       — Нахрен её, — махнул рукой Остен. — Мы выполнили свою работу, пора и честь знать. Сама разберётся, — Остен спрыгнул со стола, отряхивая руки от невидимой грязи.       — Она ко мне прикопается в понедельник, — серьёзно сказал Барретт.       — Ты хочешь встретиться с этой каргой снова? — Остен поднял бровь. — От одного её голоса у меня живот скрутило в спазме и по коже мурашки пробежались. Думаю, меня схватит инфаркт, если я встречусь с ней лично! — напускно серьёзно проговорил Найт, но тут же рассмеялся. Эмерсон подавил тихий смешок. В чём-то он был прав.       — И правда. Нахрен её, — Эмерсон улыбнулся и встал с места, чувствуя, как затекли его ноги. Аккуратно сложив лебедя, он засунул его в карман пальто, которое было сложено рядом.       — Отлично, — Остен рассовал свои оригами по всем карманам и чуть ли не вприпрыжку покинул аудиторию. Эмерсон и сам был рад наконец уйти оттуда. А было бы ещё лучше, если бы они сделали это до прихода миссис Купер.       Оказавшись на улице, Эмерсон мог с облегчением втянуть холодный осенний воздух. Он честно думал, что провозится с этим дерьмом до конца дня. Эмерсон был в какой-то степени благодарен Остену за помощь.       — Эм, ну, спасибо тебе за помощь, — воспользовавшись тишиной между ними, сказал Эмерсон. — Я бы просидел там до следующего утра, — нервно рассмеялся он.       — Нет проблем, — Остен открыто улыбнулся.       — Почему ты помог мне?       — Потому что мне захотелось?       — А почему тебе захотелось?       — Давай ты не будешь задавать вопросов, на которые я не могу ответить? — с коварной полуухмылкой сказал Найт. Эмерсон закатил глаза.       — Что ж, — через несколько метров Остен остановился на развилке дорог. — Пора прощаться, Эмерсон Кропп.       — Барретт, — машинально поправил Эмерсон. — Это мой псевдоним.       — Хорошо, Эмерсон Барретт, — Остен сделал вид, что снял невидимую шляпу в поклоне. Эмерсон удивлённо посмотрел на Остена.       — Что ты так уставился, будто инопланетян увидел? — спросил Найт, заметив выражение лица парня.       — Нет, просто... Никто не воспринимал мою просьбу всерьёз. Ну, насчёт псевдонима, — замялся Барретт. — Спасибо.       — Если для тебя это важно, то я буду звать тебя так, — просто ответил Остен с беспечным видом. — Увидимся, — Найт улыбнулся на прощанье и, развернувшись на пятках, направился по своей дороге. Эмерсон с секунду удивлённо глядел в спину удаляющемуся парню.

***

      Осень с каждым днём набирала обороты. Казалось, только вчера светило чуть греющее солнышко, но уже сегодня всё тепло поглотили тяжёлые тучи и проливные дожди, которые пришли как раз по расписанию в пасмурный Лос-Анджелес.       Эмерсон все выходные не выходил из дома, игнорируя тот факт, что у него закончился любимый чай и кофе, а также некоторые продукты. Он пытался подарить себе уют, о котором говорят нагло врут люди: замотавшись в плед, он целыми сутками смотрел глупые ток-шоу по телевизору, сериалы на Netflix или ужастики. Остальное же время он думал о загадочном Остене Найте, который больше не возникал в его жизни с утра субботы, когда они вместе выполняли данное Барретту задание на отработке. Бумажный лебедь стоял ровно посередине рабочего стола: так его было лучше видно.       Разобравшись со всеми конспектами, докладами и практическими заданиями, которые были заданы на ближайшие учебные дни, Эмерсон слегка глупым и потерянным взглядом считал трещины на потолке, пока на заднем фоне разливался джаз или инди-рок.       Эмерсон действительно не мог понять Остена. Не мог понять, что им движет. Сначала зонтик, затем помощь на отработке, а ещё слова на просьбу Эмерсона. Это было приятно и странно, немного пугающе, ведь, на самом деле, Остен мог просто смеяться над наивностью Эмерсона.       Сплошные вопросы.       Эмерсон прокручивал в голове одни и те же мысли, надеясь заметить там что-то новое, то, что поможет ему найти ответы на свои вопросы. Он прекрасно понимал, что получит их только тогда, когда лично задаст их Остену, но, даже если бы Барретт этого хотел, то просто не смог бы встретиться с Найтом: он не знал ни номера телефона, ни адреса парня.       Честно, Эмерсон хотел бы встретиться с Остеном ещё раз... Это удивляло Барретта в самом себе, потому что уже долгое время у него не возникало желания встретиться с каким-либо человеком просто так.       В субботу, когда Остен шутил и смеялся, когда просто разговаривал с Барреттом, Эмерсону было легко, будто они уже давно знали друг друга. Не нужно было подбирать в уме ответы и темы для разговора, не ощущалась неловкая и угнетающая тишина. Внезапно Эмерсон понял, что хотел бы пообщаться с Найтом подольше...       Эмерсон быстро откинул эти мысли. Бред какой-то.       За всеми этими не особо радостными мыслями парень углубился в рассуждения о самом строении человека. Почему человек именно такой? Кто создал его таким? Или что? Как человек вообще додумался до всего того, что сейчас окружает современное общество?       Эти мысли, будто тоннель, будто воронка, затягивали своей таинственностью, заинтересовывая Барретта всё сильнее и сильнее, утягивая в себя всё глубже и глубже.       Что было бы, если людей не существовало на планете? Как бы выглядела Земля тогда? Что было бы высшей формой жизни? Почему космос вообще существует? Где он находится и из чего состоит? Всё эти вопросы вызывали у Эмерсона тревогу и сильное чувство отягощения внутри, хотелось просто забыть эти рассуждения как страшный сон. Но новые мысли лезли в голову, и парень даже не всегда успевал переваривать это.       Вместе с тревогой приходила паника из-за осознания того, что через два выходных дня, одну четвертую которых он и так провёл на отработке, придётся снова идти в университет, взаимодействовать с людьми, разговаривать, выходить из зоны комфорта и быть социальным. Волна животного ужаса на миг поднималась в нём, но Эмерсон быстро подавлял это, пытаясь успокоиться и думая о том, что через пять учебных дней, которые обязаны пройти довольно быстро, будут ещё выходные.       Однако он понимал, что двух выходных ему будет мало. Нахождение в обществе словно оставляло маленькие порезы и ссадины на моральном спокойствие парня и на «реабилитацию» ему требовалось гораздо больше времени, чем два жалких дня, большую часть из которых он думал о совершенно неутешительных вещах.       Когда Эмерсон понял, что живёт от выходных до выходных?       Пару раз за все эти выходные ему писал Ремингтон с предложением созвониться по видео-звонку, но Эмерсон отказывался. У него просто не было ресурсов для общения. Даже с братом.       Однако в утро понедельника ему пришлось поднять свое бренное тело с кровати в семь утра и пойти умываться, чтобы вовремя успеть на первые пары. Не то, чтобы он жаловался на университет, но всё было бы идеально, если бы учёба была менее социальной деятельностью.       В такой тревоге и дискомфорте прошло несколько дней, за которые Эмерсон успел порядком разрядить свою социальную батарею. После учёбы ему не хотелось делать совершенно ничего: просто упасть на кровать и лежать. Однако домашние задания, возмущённо кричащий холст выпускной работы и чувство ответственности внутри говорили о том, чтобы Эмерсон поднял свою ленивую задницу и приступил к работе. Что он, собственно, и делал. Насильно заставлял себя водить ручкой в тетради, досконально подробно пытаясь написать конспект, хотя всё равно знал, что не сможет сделать всё достаточно идеально и хорошо. Мучить, насиловать свой мозг за нелюбимой и ненужной работой. Как бы он хотел сейчас почувствовать немного беспечности и лёгкости.       Эмерсон буквально отсчитывал дни до выходных. Так, на практической работе по живописи он считал чуть ли не секунды до того момента, когда наконец сможет уйти домой. Он не понимал своё стремление покинуть университет как можно скорее, потому что живопись ему больше всего приходилась по вкусу из всех предметов, но мозг настойчиво требовал отдыха от всех надуманных мыслей.       Он отвлёкся от своей картины, когда дверь в кабинет, пропахший акриловой краской и лаком, с громким стуком отворилась. Эмерсон даже подпрыгнул от неожиданности на месте, выронив кисть. Его глаза едва не выпали из орбит, а челюсть успешно покатилась по полу.       — Я узнал, что в этом месте особо высокая концентрация скуки! — громко сказал Остен, с задорной улыбкой оглядывая удивлённую группу и не менее удивлённого преподавателя. Все замерли в тишине.       «Какого хрена он творит? — в панике подумал Эмерсон. — Он чего-то накурился?»       Тем временем Остен нашёл глазами того, кого искал всё это время. Он уверенно прошёл к Эмерсону через мольберты студентов и схватил того за запястье.       — Что ты делаешь? — запротестовал Барретт, пытаясь высвободиться из цепкой хватки.       — Внимание, это похищение Эмерсона Барретта! — шутливо и всё также громко сказал Найт, поднимая свою руку вместе с рукой Эмерсона в воздух. — Никто ничего не видел, всем ясно? — он сверкнул улыбкой и, кинув последний взгляд на ошеломлённую группу студентов, шепнул на ухо парню:       — А теперь, пока никто ничего не понял — бежим!       Эмерсон едва успел скинуть с себя рабочий фартук, схватить сумку и выбежать вслед за Остеном, который уже на всех порах нёсся по полупустым коридорам, всё так же сжимая чужое запястье. Барретт в последний раз оглядел преподавателя и одногруппников прежде, чем дверь с громким стуком захлопнулась за ним.       Они быстро побежали в сторону гардероба. Остен, на ходу кинув запыхавшемуся Эмерсону его пальто, снова схватил того за руку и бегом поволок к выходу.       Эмерсону казалось, что сейчас он выблюет свои лёгкие. Перед глазами на миг потемнело.       — Что... Какого хрена ты сделал? — чувствуя, как начинает злиться, спросил Эмерсон, садясь на скамейку на детской площадке и пытаясь отдышаться.       — Хотел показать, что нарушать порядки бывает весело, — беспечно пожал плечами Остен и посмотрел на Эмерсона самыми невинными глазами.       — Ты хоть знаешь, какой выговор мне сделают? — Барретт едва сдерживался, чтобы не наорать на Найта, натягивая пальто. — Зачем ты это сделал?       — Ты слишком много думаешь о последствиях. Согласись, это было весело. И неожиданно. О, я просто мастер неожиданности, — гордо сказал Остен, совсем не задетый плохим настроением Эмерсона. — Иногда нужно отвлечься от всего гнетущего и позволить себе нарушить парочку правил. Без адреналина жизнь скучна.       — И сколько раз за всю жизнь ты врывался в чужие университеты прямо посреди пары? — скептично спросил Эмерсон.       — Ни разу, — честно ответил Найт. — Хотя я как-то взобрался на второй этаж по дереву к своему другу, но вряд ли это считается.       Эмерсон угрюмо уставился в одну точку, закатывая глаза.       — И как я это объясню? — буркнул он, обдумывая в голове то, какие вопросы ему могут задать и как на них он может ответить, чтобы не получить слишком сильный выговор. Он лихорадочно перебирал варианты, пока неожиданно ему в голову не пришли лица шокированных одногруппников.       — Чёрт, это действительно было смешно, — наконец признал Эмерсон, подавляя смешок. Эти ошарашенные лица, приоткрытые рты и сползшие на кончик носа очки преподавателя — Эмерсон никогда не увидит столько испуганных и удивлённых одновременно лиц в одном месте.       — А я о чём, — Остен несильно пихнул парня в бок. Эмерсон легко улыбнулся и откинул голову назад, выпрямляя ноги и стараясь окончательно нормализовать дыхание.       — А бежать зачем было?       — Так можно представить, что за нами гонятся вурдалаки или зомби, или что мы — гангстеры из пятидесятых годов и за нами ведётся полицейская погоня.       — Дурак.       Может, Остен и прав. Прав в том, что иногда не нужно думать о последствиях и жить нынешним моментом. Эмерсон прикрыл глаза, облегчённо выдохнул и рассмеялся.       — Не хочешь покачаться на качелях?       Эмерсон открыл веки и поднял голову, чтобы посмотреть, как Остен встаёт с места и садится на детские качели напротив.       — Тебе явно не пять лет, чтобы качаться на качелях, — с полуулыбкой сказал Барретт.       — Будь ты хоть столетним стариком, всё равно будешь любить качаться на качелях, — поучительно сказал Остен. Эмерсон кивнул, как бы соглашаясь с этим, и встал с места, чтобы сесть на соседние качели. Он оставил сумку на скамейке.       Барретт давно не качался на качелях. Даже слишком, если честно. Это секундное чувство эйфории, когда ты находишься высоко то сзади, то спереди, было хорошо знакомо, но утрачено со временем, поглощено проблемами.       — Рядом с нашим домой была небольшая площадка. Мой брат любил катать меня на качелях, когда я был маленьким, — зачем-то сказал Эмерсон, уже слабо покачиваясь. В голосе скользили нотки ностальгии и тоски, и Барретт сейчас очень жалел, что не поговорил с Ремингтоном по видеосвязи на выходных.       Парни несколько минут сидели молча, задумчиво уставившись в землю и медленно покачиваясь. Эмерсон невольно обдумывал произошедшее, вновь задаваясь самым популярным вопросом в бюро вопросов в своей голове: что движет Остеном?       — Та старая карга сказала тебе что-то насчёт отработки? — неожиданно поинтересовался Найт, ковыряя носком кедов влажный песок под качелью.       — Немного поругала, что было неаккуратно, но ничего страшного не произошло, — ответил Эмерсон.       — Это хорошо. Я уж думал, она будет пересчитывать листы и готовить докладную на тему вора страниц из отчётов, сделанных триллион лет назад, — фыркнул Остен. Эмерсон улыбнулся.       Возможно, эта неделя не такая уж и ужасная.

***

      Эмерсон не знал, что с ним творится. Не знал, что творится с его жизнью. Он всё чаще думал: она стремительно катится по наклонной или же просто медленно съезжает?       Его немного пугали собственные мысли. А мысли были ни о ком ином, как об Остене грёбаном Найте с его яркими волосами и открытой улыбкой. Эмерсон даже перестал задаваться вопросами о бытие, вся его голова была заполнена противными жужжащими мыслями об этом дружелюбном парне, который до сих пор был загадкой для Эмерсона.       Он желал встречи с ним. Нет, вы что, точно не для того, чтобы вместе провести время, ни в коем случае, нет, нет. Ну, может чуть-чуть.       Эмерсона на самом деле интересовали некоторые вопросы, ответы на которые он может получить, только задав их Остену.       Почему он возится с ним? Почему до сих пор общается? Что ему нужно? Кто он такой? Это и многое другое не давало сомкнуть глаз по ночам, давало пищу для размышлений, отчего парень постоянно ворочался в попытках уснуть.       Остен не мог просто взять и так резко ворваться в жизнь Эмерсона. Изменить давно установленную стабильность. Он будто впрыгнул в мозг Барретта, тихо посмеиваясь над его глупостью. Его неожиданные появления будоражили сознание, заставляя задуматься. Почему Остен ещё здесь?       Ну, относительно здесь: Найт не маячил перед глазами Эмерсона уже несколько дней. Барретт не хотел этого признавать, но каждую пару в университете он ждал, что Остен снова ворвётся в аудиторию и украдёт его со скучной лекции. За прошлый раз, Барретт, конечно, получил выговор, но то было лишь предупреждение. Осторожность внутри Эмерсона кричала о том, что повторять такой «побег» вновь нельзя, это будет идти вразрез с правилами и предупреждением, однако другая сторона парня, о которой он сам не знал до недавнего времени, так и взывала к поискам новых приключений. Хотелось страсти. Адреналина. Новых эмоций. Внутри что-то перевернулось, и Эмерсон попытался отогнать эти опасные мысли, но они лишь вызвали на его губах улыбку.       И вот это действительно пугало. Что же Остен сделал с ним? Неужели наложил какие-то чары?       Возможно, Эмерсону нравились эти изменения: просто ему нужен был тот, кому он сможет рассказать об этом, кто сможет пережить с ним всё это.       Эмерсон чувствовал, будто в его жизни начинается какая-то новая глава. Будто тот побег несколько дней назад был протестом против серой осени, против его унылой стабильности и мрачных, давно неутешных мыслей. Будто Эмерсон кричал в лицо всем прохожим: «Ну же, посмотрите на меня, ублюдки, я всё ещё жив!» Это воодушевляло.       Эмерсону неожиданно захотелось писать. После пятничных пар он простоял около холста порядка трёх часов. Он действительно радовался, что для выпускной работы им дали свободную тему.       Его повседневный жилет, который он не снял, был испачкан охрой и жёлтой краской к концу работы, на лице была пара мазков красной и сиреневой, волосы спутаны в непонятном хвостике на затылке, а несколько выбившихся из прически прядей прилипли ко лбу. Эмерсон подумал, что в комнате было слишком жарко, и поспешил открыть окно, чтобы прохладный ночной запах освежил его горящую кожу.       Эмерсон улыбался. Потому что был рад прогрессу в написании картины.       Он облокотился о подоконник грудью, сжимая в одной руке кисть, в другой — тлеющую сигарету. Барретт задумчиво смотрел, как серый дым рассеивается в ночном небе, смотрел, как мигали звёзды, улавливал далёкий шум спешащего домой города в пятничный вечер. Ветер пробегал по его лицу, по его голой шее, прятался среди волос, лунный свет мягко падал на стену, и парню захотелось высунуть руку, чтобы этот свет попал и на него.       Ему было хорошо. Ему было легко. Всего лишь нужно было выплеснуть всё на холст. Какой же Эмерсон глупый.       Эмерсон боялся, что не сможет написать эту картину так, как надо. Так, как показано у него в голове. Он боялся сделать один неверный мазок, один невнимательный штрих, подобрать не ту краску, и всё пойдёт крахом, его идеальная работа больше не будет идеальной, не будет такой, какой представлял её себе Эмерсон.       От этих мыслей бросило в холодный пот. Эмерсона передёрнуло. Нет, он справится. Всё же это его картина, он сам знает, как лучше её передать, как лучше её изобразить.       «Ты не сможешь сделать всё идеально. Делай лучше. Старайся больше. Ничтожество».       Эмерсон сильнее сжал кисть в руках.       Выбросив докуренную сигарету в окно, совершенно не волнуясь о том, что она может упасть кому-нибудь на голову, он отошёл от подоконника.       Он вытер руки о специальное полотенце, которые уже было испачкано самыми разными цветами, стянул жилет и рубашку, рукава которой предварительно засучил, и нацепил серую мешковатую толстовку, надев поверх неё пальто. Ему нужно было прогуляться. И он соврёт сам себе, если скажет, что не отправится на ту самую площадку и не попробует найти Остена.       Хотя, с чего бы ему там быть? Не караулит же он день и ночь беседку в ожидании того, что Эмерсон соизволит прийти туда. Однако, где-то в глубине души Эмерсон надеялся, что всё-таки встретит Остена там.       По привычке натянув шарф на нос, Эмерсон медленно шёл по тропинке, задрав голову вверх и наблюдая за ночным небом.       Тёмные тонкие облака скользили по чёрной, чуть мерцающей белым гладью, то скрывая ровный диск луны, то снова показывая его городу. Эмерсон поблагодарил себя прошлого за то, что выбрал снимать квартиру в дальнем от большого города районе, потому что сейчас он мог лицезреть такую прекрасную картину над головой, прохаживаясь по скверику, через который обычно шёл в университет по утрам.       «Какой-то запутанный район» — только заметил Эмерсон.       Деревья шуршали под ухом из-за ветра, и он даже слышал, как его подошвы несильно шаркают об асфальт.       Всё проблемы тогда показались ему такими мелочными по сравнению с необъятной темнотой космоса. Зачем ему волноваться, если можно просто наблюдать, как с неба подмигивают звезды?       Возможно, это первый рз за долгое время, когда Эмерсон чувствовал искреннюю радость.       В ночной темноте площадка выглядела устрашающе. Да ещё и уличный фонарь на углу постоянно мигал.       Эмерсон оглядел всю площадку, чуть прищурившись. Вдруг здесь регулярно сидят какие-нибудь наркоманы или маньяки?       Барретт всё также медленно прошёл к беседке, заходя внутрь.       Он тут же оглядел тёмные качели, детские горки, песочницу и немного пожалел о том, что пришёл сюда в такое позднее время. Однако неясное желание увидеть Остена приковывало его к маленькой узкой скамейке. Чёрт бы его побрал.       Эмерсон, слегка злясь на свою наивность, сложил руки на груди и закинул ногу на ногу, смотря в одну точку перед собой.       И зачем он здесь? Почему он надеется застать здесь Остена? Кажется, Эмерсон всё же поехал крышей. Конечно, и сейчас как по волшебству появится Остен Найт собственной персоной! Ха, смешно.       Эмерсон достал сигарету.       Нервно стуча носком обуви о деревянный пол беседки, Эмерсон пожёвывал нижнюю губу, иногда вдыхая едкий сигаретный дым.       Ему бы не хотелось провести всю ночь на этой площадке. Барретт в последнее время почти не спит из-за противных мыслей.       Он действительно творит это с собой?       Казалось, что ему снился один и тот же сон, но не снилось ничего совершенно. Было странно сквозь сон понимать, что тебе что-то снится, повторять себе, что ты запомнишь это, а по пробуждению забывать абсолютно всё. Хотелось бы так в реальной жизни: помнить, помнить, а потом резко забыть. И нет никаких проблем.       Потому что Эмерсон уже устал думать. Он передумал и переварил столько мыслей, что ещё чуть-чуть, и его голова просто разорвётся на кусочки. Мысли закрутили его голову, забирая победу над разумом, и никак иначе. Ведь иначе он не сидел здесь, на тёмной детской площадке, ёжась от холода.       Эмерсон не понимал, что здесь делает. Вообще-то он много чего не понимал, однако именно эта вещь волновала его сейчас больше всего.       Он не знал, сколько здесь просидел; может, десять минут, а, может, и все десять часов. Окурки от сигарет один за другим падали на деревянный пол, во рту был неприятный вкус, а его пальто, наверняка, пропахло насквозь сигаретным дымом; кончик носа замёрз так, что Эмерсон не чувствовал его, и только тогда он понял, что пора уходить. Наивный, глупый Эмерсон.       — Надеюсь, я не заставил тебя ждать, — раздался из темноты довольный голос.       — О, нет, ты совсем немного опоздал, — буркнул Эмерсон, пряча сильно замёрзшие пальцы в карманы. В этом году осень особенно холодная.       — Уж извините, — Остен остановился у входа в беседку, недовольно сморщив нос. — Ты в курсе, что на детских площадках нельзя курить?       Эмерсон лишь махнул рукой, поднимаясь с места.       — Куда же ты? — наигранно-удивлённо спросил Остен, садясь на ту скамейку, которая краем была ближе всего к выходу.       — Представь себе, домой.       — Я думал, ты ждал тут меня.       Эта фраза ударила по голове Эмерсона тяжёлым молотом.       «Ещё так уверенно говорит, засранец».       — Нет, — тут же принялся отнекиваться Барретт, поняв, что Остен попал в точку. — Мне просто захотелось здесь побыть.       — Ну да, это ведь такое памятное место! — саркастично воскликнул Остен.       Эмерсон упал обратно на своё место.       — Замёрз? — неожиданно мягко спросил Остен после нескольких минут тишины. Всё это время он смотрел куда-то в сторону, будто не замечая Эмерсона, и чуть улыбался, выдыхая едва заметный пар. — Держи, — Остен подвинулся к Эмерсону и протянул ему голубые кожаные перчатки.       — Оу, нет, всё хорошо, — Эмерсон изучающе посмотрел на Остена, но после этого опустил взгляд.       «Если ты сейчас же не возьмёшь перчатки, я тебя тресну дубиной», — проговорил внутри голос сознания и адекватности.       «Завались, тебя тут только не хватало», — ответил Эмерсон.       — Ну же, — Остен присел перед Эмерсоном на корточки и вытащил его руки из карманов, аккуратно беря ледяные кисти в свои ладони. — Да тебе только Снежной Королевой быть, — усмехнулся Найт. Эмерсон фыркнул и отвернулся, однако руки не убрал.       Остен медленно обхватил чужие руки своими и преподнёс холодные длинные пальцы к губам, согревая их своим дыханием.       На момент воздух внутри лёгких Эмерсона спёрся. Он даже испугался, ведь никто не делал для него такого буквально никогда. Кончиками промёрзших пальцев он едва ощутил тепло, но вот остальная часть кисти чётко ощутила соприкосновения с другой кожей и от этого почему-то по спине пробежались мурашки. Эмерсон списал всё на холод.       Остен, больше ничего не сказав, демонстративно нацепил свои перчатки на чужие руки и, улыбнувшись, встал с места, чуть отходя.       — Лучше? — парень засунул свои руки в карманы яркой куртки.       — Да... — как-то отстранённо ответил Эмерсон, витая где-то в другом месте.       — Хочешь, я тебе кое-что покажу? — заговорщески предложил Остен, чуть наклонившись вперёд. Барретт неопределённо пожал плечами.       — Твоё ожидание должно окупиться небольшим приключением.       Глаза Эмерсона невольно загорелись. Приключение. Вот чего ему хотелось. Немного страха и ночного воздуха, чтобы на какое-то время откинуть тревожащие мысли.       — Пойдём, — Найт вновь улыбнулся, заметив искру в чужих глазах. Эмерсон послушно вышел из беседки, пряча руки в голубых перчатках в карманы.       Шли они недолго; Остен кивнул на один из домов, который стоял в ряд с остальными, и Эмерсон в непонятках выгнул бровь.       — Пожарная лестница, — пояснил Остен.       — Понятнее не стало.       Найт с улыбкой закатил глаза и, проверив для надёжности, насколько хорошо закреплена лестница на стене, ухватился руками за перекладины, подтянув себя вверх, чтобы уже зацепиться ногами и начать взбираться.       Эмерсон невольно присвистнул. Инстинкт самосохранения так и вопил внутри него «Не вздумай этого делать, иначе я тебя прибью», но недавно поселившееся внутри чувство, которое Барретт ещё никак не охарактеризовал, с радостными воплями носилось внутри и издавало клич «Да, лезь наверх! Ты ведь этого хотел! Давай, скорее!».       И Эмерсон, так как был безоговорочным идиотом, естественно, полез вслед за Остеном.       На момент ему показалось, что сейчас его рука соскользнёт с перекладины за счёт перчаток, поэтому постарался поскорее нагнать Найта.       Что радовало Барретта, так это то, что дом был невысокий, — всего три этажа, так что они быстро добрались до крыши.       — Вау, — всё вылетело из головы после того, как Эмерсон увидел открывшуюся перед ним картину.       — Красиво, да? — Остен остановился посреди крыши. Здесь валялся всякий мусор, строительные материалы и инструменты, неясного содержания мешки, и у Эмерсона возникло два вопроса: как сюда это затащили и зачем здесь это было нужно.       — Идём, — Найт стал продвигаться ближе к парапету. Эмерсон вновь последовал за парнем.       Ноги пачкались в пыльном гравии, и эта грязь создавала большой контраст бескрайнему чёрному океану над головой, ведь эти пылинки — ничто.       — Видишь знак? Может, лучше не подходить так близко? — Эмерсон остановился в паре метров от парапета, смотря на табличку, облокотившуюся о стену «Близко не подходить».       — Какой знак? — Остен быстро взял в руки табличку и кинул её куда-то в сторону, самым невинным видом смотря на Эмерсон. Барретт тихо рассмеялся.       Они стояли в тишине, уже такой привычной, когда они находятся рядом друг с другом. прим. автора: думаю, здесь вам стоит включить песню «Кино» от «Вокруг фонарного столба», чтобы уловить ту атмосферу, которая будет здесь присутствовать.       Внутри Эмерсона раздувался шар эмоций, который приятно сжимал грудную клетку в предвкушении чего-то. Ветер приятно обдувал лицо, играя с прядками чёрных волос парня; сам Барретт опирался о высокий парапет руками и смотрел на огни ночного города, который был с этого ракурса как на ладони: высотные небоскрёбы будто бы соскребали небо, теряясь среди облаков, но всё равно были заметны за счёт отражения желтоватых уличных фонарей, которые точками выделялись издалека, и собственной подсветки. Эмерсон будто смотрел через тонкое стекло снежного шара, чей искусственный снег укрывал пока еще дождливый Лос-Анджелес.       — Мне нравится здесь бывать. Здесь свежо, — Остен смотрел в ту же сторону, что и Эмерсон, точно так же опираясь о парапет и будто пародируя Барретта.       Эмерсон кивнул, соглашаясь с этими мыслями. Ему давно стоило найти «своё место силы», потому что в душной квартире сидеть уже осточертело, хотелось новых исследований.       С тех пор, как он начал общаться с Остеном, Барретта всё больше тянуло изучать неизведанное.       — Кто ты? — вдруг задал вопрос Эмерсон, повернув лишь голову в сторону Остена. Парень побоялся, что Найт может ответить нечто вроде «человек» или «сам подумай», но тот понял суть вопроса.       — Остен Найт, двадцать восемь лет от роду, закончил медицинский, — выдал Остен.       — Сколько тебе? – Эмерсон едва не подавился воздухом. — Двадцать восемь? Не преувеличивай свой возраст, мальчик, сигареты так тебе всё равно не продадут.       — Во-первых, я не курю, — отметил Найт, подняв бровь. — Во-вторых, мне действительно двадцать восемь. А что, не похоже? — он сверкнул белозубой улыбкой.       — Слишком хорошо сохранился, — буркнул Эмерсон. Остен рассмеялся.       Прямо сейчас всевозможные теории об Остене Найте в представлениях Эмерсона разбились в прах, на тысячу осколков.       — Что ещё хочешь узнать? — Остен заинтересованно уставился на парня.       — Где ты работаешь? Неужто медиком? — со смешком фыркнул Барретт.       — К счастью, нет, — покачал головой Найт. — Туда меня запихнули родители. Я работаю в звукозаписывающей студии.       — Круто, — Эмерсон действительно оценил это. Он точно не предполагал такого.       Они снова остались в тишине: Эмерсон думал, чуть нахмурив лоб, а Остен смотрел то на открывшуюся перед ним картину, то на Барретта.       Возможно, Эмерсон так не удивился бы, если бы рассматривал все варианты. Какой же он дурак, если судит людей по внешнему виду и характеру.       Это было крайне глупо. И сейчас он наверняка выглядит смешно, что давало Остену мысленно над ним потешаться.       Нет. Он откинул эти мысли, решив, что этого достаточно на сегодняшний вечер.       — Ты слишком много думаешь, — словно прочитав мысли парня, сказал Остен. — Иногда нужно расслабляться.       — Я не слишком много думаю. Даже слишком мало, — вздохнул Эмерсон. — Иначе я не был бы в...       А в чём он был? С губ Барретта едва не сорвалось «дерьме», но? Разве всё так было плохо? У него есть дом, голова на плечах, он учится в университете, у него есть любящая семья, и, возможно, скоро появится друг, так почему же ему казалось, будто всё не так, как нужно?       — В чём? — спросил Найт.       — Ни в чём, — мотнул головой Эмерсон. — Мысли не те в голову лезут.       — Говорю же тебе: не думай, — с улыбкой сказал Остен. — Люди слишком много думают, поэтому не замечают жизнь вокруг себя.       — Но если люди не будут думать, то не смогут существовать.       — Жить, — поправил Остен.       — Что?       — Люди не существуют. Люди живут, — спокойно объяснил Остен.       Живут? Эмерсон над этим не задумывался.       Сейчас он жалел, что вообще пришёл на ту площадку. Это было равносильно тому, что ты хочешь послушать одну замечательную песню, но это вгонит тебя в апатию или даже депрессию, потому что с этой песней у тебя связаны воспоминания, у неё есть смысл, и от этого становится плохо. Но в итоге ты не выдерживаешь и втыкаешь наушники в уши, прокручивая всё это в голове.       Остен говорил не думать, хотя сам подкидывал мысли для размышления, и Эмерсон невольно начал раздражаться.       — Нет, люди существуют, — возразил наконец Эмерсон, скривив губы. — Иначе бы мы не находились в такой заднице. Люди бы не совершали самоубийства. Мы существуем, однако сами пытаемся убедить себя в обратном, когда понимаем всю суть. Человек не сразу понимает, что жизнь — это всего лишь жалкий миг существования, её нельзя переиграть или переснять. И когда он это понимает, то делает всё, чтобы не прожить её остаток в привычном для него ритме. Тогда он либо делает всё лучше, либо губит всё окончательно. Бояться нужно не смерти, а пустоты, серости жизни. Человечество придумывает способы избежать смерти каждый день, издеваясь над всеми, над кем можно, и портя окружающий мир. В этом и состоит главная проблема живых существ — мы создаём, но не возвращаем, мы восполняем, но не даём отдачи.       Эмерсон выдохнул небольшой клубок дыма. Стало довольно холодно, и уже согревшиеся руки вновь стали мёрзнуть в голубых кожаных перчатках.       Барретт не сводил взгляда с ночного Лос-Анджелеса, обдумывая свои слова и уже начиная жалеть о сказанном. И зачем? Зачем он всё это сказал? Будто Остену интересно слушать какие-то мысли какого-то невзрачного парнишки из Канады, как же.       — Почему такой великолепный философский ум учится в художественном университете? — лишь тихо спросил Остен. Он был поражён.       — Великолепный?.. — переспросил Эмерсон с насмешливой ухмылкой, не веря своим ушам. — Думаю, ты ошибся словом. Поищи в словаре значение слова «идиот».       — Нет, действительно великолепный, — сказал Найт. Он краем глаза наблюдал за Эмерсоном, но всё же смотрел в небо, задрав голову.       Эмерсон нервно пожевал губу. Рука автоматически потянулась за полупустым блоком сигарет. Через секунду он уже вдыхал удушающий дым. Остен лишь недовольно что-то пробормотал.       Эмерсон резко выдохнул дым, который чёрными клубами поднялся ввысь и растворился в воздухе.       — Знаешь, я видел много людей. Я был в Австралии, Южной Америке и Англии. Какое-то время жил в России, — хмыкнул Остен. — Там был один парень... Он мне нравился. Даже очень. Он был музыкантом, представляешь? — с неподдельным восторгом сказал Найт. Он говорил тихо. — Но встреча с ним разбила меня... Нет, не он, он был чудесный, у него были цветные волосы, тату и гитара, просто... Обстоятельства не позволяли, — печально вздохнул Остен, понуро опустив голову.       «Красиво» — невольно подумал Эмерсон, смотря на профиль парня. Он тут же одёрнул себя.       — Так... Тебе нравятся парни? — удивлённо спросил Эмерсон.       — Да. А, может, и нет. Я не знаю. Мне нравятся все, — пожал плечами Остен.       «Вау».       «Он так открыто говорит об этом».       «Чёрт».       Мысли Эмерсона перемешались в одну немыслимую кучу.       — Неважно, — вдруг отмахнулся Найт. — В скором времени всё забудется и пройдёт. Просто вспомнилось, — он улыбнулся кончиками губ. — Просто... Видел и не такое. Знаешь, — он обратился к Барретту, — Да. Было больно. Но уже действительно неважно. И довольно долгое время я задумываюсь, ловлю ощущение, будто вся наша жизнь...       — Кино, — дополнил Эмерсон.       — Именно. Кино. Ты уже выучил сценарий и знаешь, какие персонажи будут в конце, потому что жизнь — кино, испорченная плёнка. И если в самом начале нам было всё равно, — он на момент замолчал, — то сейчас я будто снова смотрю цветное ТВ.       Эмерсон силой закрыл челюсть, которая невольно открылась. Слишком много информации. Он не хотел получать столько всего за один вечер. Мозг с трудом переваривал сказанное Остеном. Ему стало вдруг так страшно. Страшно за себя. Потому что он может так и остаться в своём коконе фобий и стереотипов, которые всучивали ему всю жизнь, а может наконец раскрыть крылья и улететь в лучший мир.       А, может, так на него действовал приближающийся дождь. Даже где-то вдалеке слышались угрожающие раскаты грома, а небо медленно, но верно, покрывалось слоем грузных туч, что закрывали обзор на нахально подмигивающие звёзды.       Чтобы понять всю ту бурю эмоций, которую сейчас испытывал Эмерсон, нужно было просто находиться там.       — Почему ты всё ещё здесь? — Эмерсон развернулся к Остену всем телом, изучая его ровный профиль.       — А я должен был уйти? — ухмыльнувшись, спросил Найт.       — Я не про это. Почему ты дал мне зонт? Почему ворвался в университет? Тебе что-то нужно от меня? Почему ты продолжаешь со мной общаться? — вопросы полились один за другим, и Эмерсону пришлось прикусить щеку со внутренней стороны, чтобы заткнуться.       — Потому что я хочу узнать тебя, Эмерсон. Мне кажется, ты интересный человек, — просто ответил Остен, пожал плечами, всё также чуть нахмурено разглядывая оставшиеся звёзды.       — Но...       — Никаких вопросов, ладно? — Найт взглянул на растерянного и удивлённого Эмерсона. — Давай просто наслаждаться этим вечером? Думаю, тебе это нужно после трудной недели.       — Уверен, твоя неделя была не менее трудной, — тихо ответил Эмерсон, вновь опираясь руками о парапет и смотря на огни.       Остен улыбнулся.

***

      Эмерсону жилось бы гораздо проще, если бы он не встретил Остена. Или Остен не встретил его. Во всяком случае, жить было бы проще.       Потому что Остен снова пропал на несколько дней, а мыслей в голове Барретта стало в два раза больше!       День за днём проходил будто в тумане, губы были постоянно искусаны в кровь, а между бровями залегла складка из-за раздумий. Эмерсону казалось, будто его голова сейчас разорвётся на тысячу маленьких осколков, и это всё вновь придётся собирать по частям. Вот только заняться этим будет уже некому.       Он думал над словами Остена в ту ночь. Ту странную, красивую ночь, когда они просто стояли на крыше дома спального района и смотрели, наблюдали, искали что-то в далёких высотных огнях. Его слова навсегда застряли в голове Барретта.       «Будь благодарен за все, — сказал тогда Остен на прощанье. — За все эмоции, препятствия, невзгоды. Всё это — часть нашего пути. Именно преодоление хлипких осенних луж в жизни делает тебя собой, помогает найти своё место. Не стоит опускать руки из-за одной неудачи».       Эмерсон был готов сделать себе футболку с такими словами.       Кажется, у него появился новый девиз в жизни.       Возможно, он тратил слишком много времени на поиски одобрения и утешения со стороны, но «Эмерсон, ты ничтожество», «Жалкий твинк!», «Ты мог бы сделать и лучше!» выбивало дух из парня, руки сами собой опускались, ему просто не хотелось жить после всего этого. Но что-то двигало его. Направляло всю жизнь, он всю жизнь не сдавался. Может, семья, может, учёба, а сейчас... Остен.       Будь он проклят!       Пропадает на несколько дней, а после снова врывается в жизнь Эмерсона ярким вихрем!       Он испытывал какие-то смешанные ощущения в отношении Остена. Ему, безусловно, нравилось быть в компании Найта, нравилось слышать его тихий смех, голос, фразы, запоминать мелочи, такие как, например, пожёвывание губы, когда усердно думал.       Но с другой стороны Остен раздражал его. Раздражал своей открытостью, улыбчивостью, дружелюбием и гениальным мозгом. Эмерсону казалось, что он просто не может общаться с ним, что он слишком прост и глуп, чтобы быть другом для Остена. Как он его вообще терпит? Почему до сих пор не рассмеялся в лицо? Хотелось отгородиться от него, выстроить неприступные стены ядовитого плюща, оборвать любые способы встречи с ним.       Это бесило. Он боялся таким образом испортить отношения с новым человеком в его жизни, который уж точно сыграет не последнюю роль.       Эмерсон зависал на минуту с такими мыслями, позже невольно отмечая: чем дольше вглядываешься в пропасть, тем больше пропасть вглядывается в тебя.       Это убивало изнутри: незнание, непонимание, неспособность противостоять собственным мыслям. Он будто попал в какой-то дебильный подростковый сериал, где через несколько дней спаситель от всего происходящего должен был влезть в окно по дереву и позвать гулять в ночную темноту. И всё, и все проблемы решены.       Чёрт, как же дерьмово.       Эмерсон пытался оставить это. Отрезать часть себя, оставить в самом далёком уголке сознания и души, бросишь где-то далеко, но даже если ты переедешь в другое место, то не убежишь от себя. Ведь твоё «Я» всегда рядом с тобой, готовое вылезти не в самый подходящий момент. Люди пытаются изменить себя, Эмерсон пытается изменить себя, стать более коммуникабельным и интересным. Но почему? Зачем? Для кого? Конечно, если это в лучшую сторону, то стоит что-то изменить в своей жизни, но зачем переворачивать всё с ног на голову просто так? Эмерсон спрашивал это у себя миллион раз.       Ему надоело притворяться кем-то другим, задумываться над своими действиями, будто до этого кому-то есть дело; сомневаться в своих мыслях, в том, кто он на самом деле. Хотелось быть настоящим, но раненая душа не желала вылезать наружу из-под тонкой плёнки комфорта, которая с каждым разом всё сильнее и сильнее расширялась, с хрустом ломая рёбра.       То есть люди действительно живут? Общаются, питаются, ходят в театры? Неужели кто-то действительно думает, что уставшие души попадут в некое заслуженное место после смерти? Почему люди вообще появились? Как они функционируют, почему сердце качает кровь по телу, лёгкие превращают воздух в углекислый газ, а веки закрываются во сне? Что двигает телом? Мозг, нервная система? Вряд ли над этим задумывается так уж много людей. Ведь человечество привыкло опираться на научные факты, уже не прислушиваясь к ощущениям…       Такие мысли вызывали у Барретта сильное чувство тревоги, которое он тут попытался заглушить другими мыслями.       Он рисовал какие-то каракули на полях тетрадки, сидя на последней паре в пятницу. Задумчиво водя кончиком карандаша по листу в клетку, он думал-думал-думал, представлял, спорил сам с собой, и это всё так чертовски надоело ему, хотелось просто на миг выключить свой мозг, выключить себя, потому что он устал. Смертельно устал.       Казалось, этот вечер, как обычно пройдёт на полу с кружкой кофе в руках перед холстом, исписанным всего на одну четвёртую. И Эмерсон будет мысленно ругать себя за прокрастинацию относительно такого важного дела.       Но вдохновения не было. Не было и желания.       Возможно, этот вечер действительно бы прошёл вот так: тихо, серо, без единой спокойной мысли в голове.       Но в тот день что-то изменилось.       И Эмерсон был хотел, чтобы это был улыбчивый Остен, который выпрыгнул бы из-за угла и случайно напугал вновь задумавшегося Барретта.       Но тот вечер был наполнен унижением, болью и отвращением к себе.       — Так, так, — Эмерсон хотел было пройти мимо небольшой группки его сокурсников, которых он случайно толкнул плечом, чтобы пройти мимо. — Смотрите, это же жалкий твинк! — хохотнул рыжеволосый высокий парень. Кажется, его звали Тим. А, в принципе, совершенно наплевать, как его зовут.       Эмерсон пробубнил что-то несуразное в ответ и проигнорировал реплику.       — Ты оглох? Тебе подарить слуховой аппарат? — его резко схватили за плечо, останавливая.       — А тебе подарить мозг? — язвительно поинтересовался Эмерсон, выгнув бровь.       Он не успел даже сообразить, что произошло, как вдруг большой кулак мигом проехался по его скуле в мощном ударе. Барретт отступил назад, сумка съехала с плеча и теперь волочилась по сырой земле.       Эмерсон на секунду опешил, и его ладонь сжалась в кулак, но он всеми силами пытался усмирить своё желание вступить в драку.       — Вам что-то надо? Может, лучше поищите своё чувство достоинства, чем новую жертву? — едко и зло выплюнул им в лицо Эмерсон, поправляя сумку на плече и одёргивая низ пальто. Он коснулся кончиками пальцев скул и ощутил что-то тёплое на подушечках.       — Что ты промямлил, твинк? — другой парень, уже черноволосый, угрожающе захрустел пальцами. Но Эмерсона уже было не остановить. Эти ублюдки вышли за все рамки дозволенного, и парень готов был высказать им своё недовольство прямо здесь и сейчас.       — Я говорю, что вы жалкие и мерзкие черви, которые только и умеют, что бить другим людям морду! — Эмерсон сделал вызывающий шаг вперёд.       И тут же ощутил сильный удар в солнечное сплетение.       На этот раз он упал на землю, сильно ударившись плечом и едва ли не окунувшись головой в ближайшую лужу.       Удар. Ещё удар. Пинок.       Дыхание Эмерсона спёрлось, перед глазами всё поплыло, было чертовски трудно дышать — казалось, он сейчас умрёт из-за нехватки воздуха.       А они смеялись. Громко смеялись, хохотали на всю улицу, пока люди проходили мимо.       Нужно же было Эмерсону пойти домой в этот раз другой дорогой.       — Знай своё место в этом мире, жалкий твинк. Ты — ничто, — грозно рыкнул рыжеволосый Тим. Он сильно пнул Эмерсона в спину, отчего тот перевернулся на живот и всё же оказался лицом в луже, однако быстро сообразил, что случилось, и перекатился обратно, отплёвываясь от крови.       Эмерсон ненавидел себя. Ненавидел этих людей, стоявших перед ним и смотревших на него свысока. Они просто самоутверждались за счёт другого, понимая, однако, что они — действительно ничто в этом мире.       Барретт испытывал отвращение к себе. Отвращение к своему жалкому телу. Эти парни были правы. Эмерсон — ничего не значащий мусор.       Он не смог дать им отпор. Не смог удержаться от едких комментариев. Он просто не смог противостоять им достойно, так о какой жизни вообще может идти речь?       Ещё несколько ударов в лицо. Кажется, ему сломали нос. Чудесно.       Эмерсон не видел, как те парни ушли, он лишь слышал их смех, который ужасным звоном отдавался в ушах. Перед глазами потемнело, влажные, смешанные с кровью волосы прилипли ко лбу и бокам, а сил встать просто не было.       «Неужели я умру так?» — последнее, о чём подумал Эмерсон, прежде чем отключился и упасть лицом в высохшую траву (ну хоть спасибо, что не в грязную лужу).

***

      Эмерсон резко распахнул глаза. Тело нещадно болело и ныло, глаза начали слезиться, а голова звучным звоном гудела, будто на него надели кастрюлю и стучали металлическим половником.       Поэтому он упал обратно на диван, увидев расплывчатым взглядом яркую макушку перед собой...

***

      Было темно. И больно. Больно и темно.       Эмерсон не мог пошевелить и пальцем на руке, но каким-то образом он сумел открыть глаза. Свет от люстры ослепил его на миг, поэтому он с трудом повернул голову на бок, оставаясь лежать на спине.       — Эмерсон? — раздалось откуда-то сверху. Голос был тихим.       Эмерсон тихо выдохнул, не в силах произнести и слова, будто если он откроет рот, то тут же развалится на части. По ощущениям, так оно и было.       Над ним возник Остен. Он обеспокоенно и чуть сонно разглядел лицо, повёрнутое на бок, а после аккуратными и мягкими движениями повернул голову прямо под недовольные и нахмуренные брови Барретта.       — Как ты?       — Воды, — хрипло и едва слышимо сказал Эмерсон. Остен кивнул и тут же отправился за стаканом воды.       Эмерсон услышал, как на кухне упало что-то большое, и поморщился от резких звуков: голова просто раскалывалась. Наверное, Остен так торопился, что уронил что-то.       Найт торопливо подошёл к Эмерсону, чуть приподнял его на подушке и приложил к губам стакан с прохладной водой. Баррет жадно опустошил бокал.       Последний открыл рот, чтобы задать вопросы, но Остен его опередил:       — Ты находишься в моей квартире. Ты спал около трех с половиной часов. У тебя разбита губа, скула, будут синяки на лице и теле. Сейчас всё спокойно, — выдал парень ответы на вопросы первой важности, что появились и в его голове. Эмерсон вновь прикрыл глаза.       Он хотел опереться руками о диван, чтобы привстать и нормально посмотреть на Остена и на всю окружающую его обстановку, но боль прокатилась по всему телу так, как если бы по Эмерсону прокатился огромный каток, который раздавил его в тонкую лепёшку.       — Лежи. Тебе нужно больше отдыха, — Остен тут же уложил парня обратно на подушку, быстро моргая глазами. Он нервничал и волновался.       — Я не смог, — всё также хрипло выдал Эмерсон, прикусывая губу.       — Что не смог? — Остен заинтересованно уставился на Барретта.       — Я не смог дать им сдачи, — срывающимся голосом ответил он.       — Ты не обязан. Они вообще не должны были избивать тебя, — серьёзно проговорил Остен, невольно смотря куда-то в сторону.       — Я должен был... Должен был ударить их в ответ. Но я... — Эмерсон прикрыл глаза, борясь с подступающими слезами. У него просто не было сил плакать сейчас, у него просто не было сил ни на что, даже жить, просто существовать.       — Нет, Эмерсон, не должен, — твёрдо проговорил Остен.       — Ненавижу себя, — выдал Барретт. Найт неожиданно схватился за его ладонь, отчего Эмерсон поморщился, но ничего не сказал, слегка удивлённый этим действием.       — Ты не должен ненавидеть себя. Никто не заслуживает самоненависти. Это ужасное чувство. Я уверен, ты умело им нагрубил и у них произошёл отвал задницы, — улыбнулся Остен.       Однако Эмерсона это не рассмешило никак. Да даже если бы и рассмешило, он бы всё равно не смог бы улыбнуться: лицо болело.       Эмерсон открыл глаза, в уголках которых стояли слёзы.       — Я ничтожен, понимаешь? Я даже не смог ударить их! А ведь каждый должен уметь драться! Я не смогу всю жизнь решать конфликты парой колких фраз. А ко мне постоянно будут цепляться, — в конец сломавшимся голосом тихо произнёс Барретт.       — Я вот не умею драться, — просто сказал Остен. — Ты не обязан уметь то, что умеют другие. Не каждый же умеет рисовать картины, как ты, верно? Не каждый имеет такую гениальную голову, как у тебя. Ты не должен равняться на других, Эмс, — Остен чуть сжал ладонь парня, а после отпустил, отсаживаясь в сторону. — Ты молодец.       Эмерсон ощутил холодную дорожку, стекающую по вискам и прячущуюся в грязных волосах.       Ничтожество. Твинк. Придурок. Слабак.       Эмерсон собственноручно закапывал себя в моральную могилу, строя преграды вокруг себя. Внутри всё разрывалось от бесконечной боли, всё это готово было выйти наружу в виде неконтролируемой истерики.       И как вы себе это представляете? Эмерсон, полуживой и избитый, весь в синяках и ссадинах, лежит на диване в квартире Остена и плачет, потому что ему невыносимо больно, потому что он устал это терпеть, потому что ненависть обжигала горячей лавой всё внутри. И Остен, который с сочувствующим лицом наблюдал за этим.       Вот видите, Эмерсон даже эмоций не может сдержать в присутствии другого человека. Слабак.       Ему было настолько плохо, что он не заметил фразы про «гениальную голову», что не заметил, как Остен назвал его в сокращённом варианте его имени. А так его называли только братья.       — Извини, я... Я не хотел показывать этого, — Эмерсон взглянул на Остена.       — Не страшно, слышишь? Всем нужна эмоциональная разгрузка, — тепло улыбнулся Найт.       Эмерсон сломанным шёпотом спросил:       — Почему ты ещё здесь?       — Потому что я не должен уходить.

***

      Лицо жгло. Жгло, скорее, от дурацких слёз, нежели от «боевых ранений» в жалкой драке. Одно успокаивало — следующие два дня были выходными, и, возможно, видок Эмерсона за это время станет получше. Не хотелось делаться заметным посмешищем для всего университета.       Ему было неловко провести все эти выходные в квартире Остена. Но Найт, уперевшись, будто баран в новые ворота, не отпускал Барретта домой, оправдываясь тем, что «вдруг они снова нападут?», «вдруг тебе станет хуже?»       — Почему ты заботишься обо мне? — спросил как-то Эмерсон, вяло ковыряя ложкой в тарелке с хлопьями в виде цветных пончиков.       — Мы же вроде как друзья? Почему я не могу за тебя волноваться? — вопросом на вопрос ответил Остен, отправляя очередную ложку быстрого завтрака в рот.       Эмерсон редко вставал с дивана. Переехать в другую комнату он отказывался, не желая причинять Остену неудобства. Хотя Найт сам настаивал на временном переезде в гостевую комнату, Барретт упрямо стоял на своём, думая, что создаёт парню лишние проблемы.       Пока он едва мог пошевелиться (он с трудом переставлял ноги, чтобы дойти до кухни), Эмерсон успел выучить почти все окружающие его предметы. Каждый раз, когда он повторно оглядывал комнату за неимением другого дела (от телевизора он отказывался, а Остен не всегда мог рассказывать что-либо; иногда он пропадал на несколько часов в своей комнате, чем-то занятый), взгляд Барретта всегда зацеплялся за большую серую дорожную сумку с глупыми детскими наклейками на ней. Даже тут проскальзывал стиль Остена.       Почему-то эта сумка вызывала у Барретта мутное чувство тревоги где-то внутри. Что-то тут было не так. И Эмерсон надеялся, что Остен приехал из длительной командировки и так долго разгружал сумку.       В одну из ночей Остен рассказал, как нашёл Эмерсона. Всё было донельзя просто: Найт просто шёл в университет Барретта, чтобы встретиться с ним после полутора недель отсутствия, как вдруг заметил тело в кустах.       — Если бы я успел раньше, то этого бы просто не произошло, — сказал Найт.       — Стоп, стоп, — Эмерсон медленно поднял голову, чтобы взглянуть на Остена чуть раздражённо. Передвигаться ему было больно, но он это терпел. — То есть ты сейчас говоришь, что виноват вот в этом? — он указал пальцем на своё лицо. — Слушай, Остен, я действительно благодарен тебе за всё, что ты сделал, но не перекидывай мои проблемы на себя, ладно? Ты вообще не мог предполагать, что такое случится, — попытался заверить его Барретт.       «Зато я мог предполагать. Но я слабак», — едва не слетело с его губ. После того раза, когда он в полуживом состоянии валялся на диване в гостиной и нёс всякий бред, который он, к сожалению, прекрасно помнил, Эмерсон старался не открывать лишний раз рот, чтобы не сболтнуть лишнего. Хотя, его слова всё равно не примут всерьёз. Парень уже успел с этим смириться.       Остен оказался болтуном. В его яркой квартире всегда был слышен длинный монолог на различные темы: то он обсуждал, какие носки ему сегодня надеть, то какие луковые кольца лучше, то рассказывал что-то о своей работе и жаловался на незадачливых начинающих музыкантов.       — Я когда-то хотел стать музыкантом, — как-то обронил Эмерсон. — Ну, мы с братьями, — он улыбнулся, вспоминая, как они, будучи маленькими, строили планы на будущее: фееричные концерты, толпы фанатов, зажигательная музыка, их альбомы на первых строчках хит-парадов! — Но всё получилось иначе, — Эмерсон чуть поднял свои ладони вверх к потолку, как бы говоря: «Вот, смотри, этими руками я рисую, значит, я художник». — Мы выросли, нас раскидало в разные стороны по всей Америке.       — Я бы взял вас в свой лейбл, — хмыкнул Остен. Эмерсон улыбнулся.       Хотя, лицо всё ещё сильно болело, Барретт пытался показывать мимикой, что слушает Найта.       Эти несколько ночей Остен спал около Эмерсона, боясь, что с ним может что-нибудь случиться в его же квартире. Барретт предлагал разложить диван, чтобы спать вместе, но Остен отмахнулся, оправдываясь тем, что и на раскладушке ему тоже удобно. Эмерсону было неловко; ради него Остен жертвовал своим комфортом и здоровым сном, а он ничего не давал в ответ, чувствуя себя чем-то обязанным ему.       Однако, про всё это Барретт забывал, когда они разговаривали ночью.       Он как-то выглянул в нараспашку открытое окно, чтобы подышать свежим воздухом, так как в квартире стало жарко.       «Засранец! Так он живёт в этом дворе!» — изумлённо подумал Эмерсон, разглядывая знакомую беседку в свете мигающего фонаря. Он испытывал что-то похожее на смесь удивления, злости и смеха, и это всё рвалось наружу. Но Барретт не стал предъявлять это Остену.       Найт регулярно выдавал кучу, целый ворох умных мыслей, которые приводили застывшие шестерёнки в голове Эмерсона в действие.       Эмерсону было страшно. Страшно из-за того, что он чувствовал, будто раскрывается перед Остеном, обнажает всё то, что засунул глубоко в себя, забыв про это, рассказывал свои мысли, выдавая это, конечно же, частями и ощущая от этого дискомфорт. Потому что он не привык делиться с кем-то своими размышлениями.       И это было странно. Говорить кому-то о том, о чём ты обычно думаешь, что творится у тебя в голове, пока этот кто-то внимательно тебя слушает.       Эмерсону даже стало на какой-то момент страшно, что Остен сможет использовать его же слова против него. Но быстро убедил себя в обратном: зачем Остену делать так? Особенно после всего того, что он сделал для Эмерсона в эти выходные?       — Я не вижу цели в жизни, — произнёс как-то раз Эмерсон и устало прикрыл глаза.       Уже вечерело; солнце стремительно быстро, прячась за облаками, садилось за горизонт, включались уличные фонари.       — И я считаю это правильным, — серьёзно сказал Остен. — Не в том смысле, что так и должно быть. А в том, что ты не обязан иметь цель к своим годам. Сейчас у многих тридцатилетних нет ничего конкретного в жизни, — со вздохом сказал парень.       — А если я найду не ту цель? Буду идти не по тому пути, по которому должен? — этот вопрос граничил с отчаянием.       — Опять же, ты не обязан делать всё правильно. Ошибки учат нас, — с видом старейшего мудреца, живущего в горах, сказал Остен, смешно нахмурив брови. Эмерсона это рассмешило.       — Я к тому, что сейчас самое время делать ошибки. Никто не идеален, чтобы знать всё наперёд и жить правильно. Сколько сбившихся с пути людей? И сколько вернувшихся на место? К тому же, в твою жизнь может прийти что-то, из-за чего ты поймёшь, что это стоило всех пройденных преград.       Эмерсон задумчиво уставился перед собой.       — Жизнь полна красоты. Нужно просто обратить на это внимание.

***

      Эмерсону не хотелось уходить из квартиры Остена. Он невольно ощущал себя брошенным.       Дом Найта дышал какой-то лёгкостью, уютом, чем-то милым и родным, тем, что невольно заставляло остаться на месте.       Но Эмерсон здесь никто. И эта квартира для него не дом, поэтому он не может здесь остаться.       — Будь аккуратнее, ладно? — сказал на прощанье Остен с тёплой улыбкой.       — Я постараюсь, — также улыбнулся Эмерсон. В груди таилось что-то печальное, Барретту хотелось просто ворваться обратно в квартиру и остаться там ещё на несколько лет.       А, может, Эмерсону просто не хотелось возвращаться в череду унылых и безмолвных дней и крутиться в этом колесе из собственных размышлений. За эти выходные он настолько привык к обществу Остена, к их несерьёзным дневным разговорам, серьёзным ночным, к этому уюту, что просто не хотел прощаться со всем этим.       Ещё один из его страхов заключался именно в этом: привыкнуть к чему-то хорошему, зная, что это закончится, а после всеми силами пытаться это вернуть во чтобы то ни стало. А когда ты поймёшь, что это уже не вернуть, у тебя опускаются руки, следовать за жизнью уже больше не хочется, так как ты знаешь (или думаешь), что уже ничего лучше испытанного ранее не найдёшь и не почувствуешь.       Однако всё хорошее рано или поздно заканчивается. Не бывает бесконечных философских разговоров, хлопьев на завтрак и заботы со стороны другого человека.       Вообще Эмерсон думал, что он больше не встретится с Остеном после того, как покинет его квартиру. Ему казалось, будто Остен устал от него, от его нытья и бессмысленных слов, и будет только рад, если больше не увидится с Барреттом.       А Эмерсону хотелось. Хотелось снова увидеться с Остеном. Расспросить его о многом. Узнать о нём всё. Провести с ним как можно больше времени.       Эмерсон до сих пор задавался вопросом о том, что же движет Остеном. Почему он помогал Эмерсону?       Казалось, он знал его полностью, но и не знал совсем. Эмерсон вспоминал много незначительных мелочей, однако не мог назвать конкретных фактов.       Видимо, Барретт не умел читать между строк.       И он снова размышлял над этим всем на протяжении целой учебной недели.       Заклеив сильные ссадины на лице пластырями, Эмерсон совершенно не обращал ни на кого внимания, больше погружённый в свои мысли, чем специально игнорируя.       Ему пару раз встречались те парни, которые подло избили его. Они опасно скалили зубы и злобно ухмылялись, но Эмерсон просто отводил взгляд, не поддаваясь провокациям.       Барретт думал и над такими людьми — теми, кто постоянно унижал других, задирался. Они наверняка говорили о том, какие они на самом деле крутые и безбашенные, обещали достать с неба хоть звезду, хоть планету, лишь бы выглядеть особенными на фоне других таких же идиотов. Они делали вид, что размышляли о великом, строили из себя утончённых аристократов, которые могут по запаху определить, какого года то или иное вино, но на самом деле они жалкие и ничтожные упыри, которые пытались казаться хоть чем-то в бесконечной вселенной хаоса и несправедливости.       И Эмерсон ненавидел их. Ненавидел всей душой. Его буквально тошнило от всех этих напыщенных индюков.       Эмерсон невольно ощутил, будто изменился внутренне. Нет, его отвращение к людям никуда не делось, просто... Внутри что-то отъехало в сторону, будто бы открылась новая дверь в неизведанный мир приключений и фантастики. Эмерсона это тревожило, потому что к этим новшествам он относился предвзято.       А что, если он кому-нибудь расскажет об этом, над ним рассмеются? Назовут идиотом? Эмерсону не должно было быть так страшно из-за этого, потому что именно это одни из тех фраз, которые говорят ему большую часть его жизни, однако именно это и страшило.       Остен.       Эмерсон дурак, потому что не взял номер телефона Остена.       Он был хотел ему написать.       Барретт не раз думал над тем, что Остен, хоть и один раз, назвал их «друзьями». Это было необычно, ведь друзей у Эмерсона не было. До этого момента.       От этой мысли парень невольно начинал улыбаться.       Возможно, ему не стоит бояться изменить что-то в своей жизни, ведь иногда это полезно или чертовски приятно. Эмерсону стоило измениться, чтобы быть хорошим другом Остену.       Может, именно то, что испытывал Барретт к Остену, и называлось дружбой? Это приятно-раздражённое чувство, засевшее внутри, желание говорить-говорить-говорить, проводить время вместе, слушать его смех и вызывать улыбку, обращать на себя внимание, внимать, запоминать мелочи и бессмысленные слова, которые он просит забыть, нервно посмеиваясь.       Эмерсон ведь мог заслужить это?

***

      Они не виделись неделю. Не то, чтобы Эмерсон считал. Но именно это он и делал.       Чёртову неделю ни одной весточки от Остена! Барретт не понимал, почему так злился при одной только мысли о том, что он не видел Остена целых семь дней! Почти семь.       Воскресенье подходило к концу, как и октябрь месяц, и в университете все обсуждали какую-то очень крутую вечеринку в честь Хэллоуина, в которой Эмерсон совершенно не был заинтересован. Его даже бесили эти постоянные разговоры студенток о том, «что же они наденут на вечеринку и насколько развратно будут выглядеть» или реплики парней о том, «сколько алкоголя будет». Весь университет будто превратился в старшую школу.       Эмерсон же вообще не воспринимал Хэллоуин как праздник: обычный день, в который дети наряжались в идиотские костюмы, просили вырезать взрослых уродские морды на тыквах и клянчили у соседей конфеты.       Честно говоря, Барретт с детства не воспринимал это как праздник. Единственной причиной, по которой он одевался в тупые костюмы и бегал от дома к дому, стуча в двери, это неунывающий энтузиаст Ремингтон, который вытягивал его из дома. Казалось, дай ему волю, он будет праздновать Хэллоуин целый октябрь, ещё оправдывая это тем, что «Чёрт, это был только разогрев! Репетиция перед праздником, который мы устроим в последний день октября!» Эмерсон не удивится, если к семидесяти годам Ремингтон будет всё так же носиться по улице в каком-то богом забытом костюме персонажа из старого фильма и просить конфеты.       Подступающая паника из-за последующей учебной недели волной накатывала Эмерсона, когда он отвлекался от своих мыслей, сидя на полу и буравя тяжёлым взглядом холст с одной четвёртой всей картины. Поэтому он продолжил размышлять о том, какой же всё-таки Хэллоуин ненужный праздник.       Хотя, людям нужны праздники. Они буквально готовы взять любой день в календаре и провозгласить его «днём паяльника» или «днём рояля». И ведь все остальные поддержат это! Будут поздравлять и даже дарить подарки.       Потому что людям просто нужно отвлечься от суровых серых дней, разбавить жизнь чем-то ярким и весёлым, дать себе повод быть радостным и счастливым. Эмерсона передёрнуло.       Он хотел бы игнорировать все праздники вплоть до своего дня рождения, который, кстати, неумолимо приближался. Но окружающие будто противились этому решению парня, постоянно напоминая об праздниках.       Эмерсон отпил крепкий кофе. Он дурак, потому что пил кофе на ночь, но это было просто необходимо ему сейчас, если честно.       Неожиданно на его телефон пришло уведомление.       — Надеюсь, это не Рем, — устало вздохнул Эмерсон, поправляя домашнюю серую футболку, чуть сползшую с плеч. не хочешь прогуляться?       А это ещё чей номер?       Эмерсон внимательно перечитал сообщение, думая, кто это может быть, и на всякий случай выбирая себе другое имя, чтобы переехать в другую страну с поддельными документами, если это маньяк, но его глаза наконец взглянули на имя отправителя.       — Откуда у него мой номер? — Эмерсон недоверчиво выгнул бровь, но всё же решил написать ответ

черт, чувак, ты меня напугал

Остен :з: извини я думал ты просматриваешь свои контакты и заметишь мой номер

ничего, всё хорошо

      Подумав пару секунд, Эмерсон напечатал:

ты что-то говорил про прогулку??

      Ответ пришёл незамедлительно: да думаю тебе стоит встряхнуться. что думаешь?       Эмерсон вновь задумался. А что он терял этим вечером? К тому же, он очень даже хотел вновь встретиться с Остеном, потому что чертовски соскучился по его голосу потому что сам хотел этого фактически всю неделю. Так зачем отказываться, если появилась такая возможность?

да, я согласен

отлично я рад. что насчёт парка развлечений?       Эмерсон подавил смешок. Хотя, впрочем, не удивлён, что Остен зовёт его именно туда. Эмерсон тут же быстро забегал пальцами по экрану, валяясь всё это время на полу.

почему бы и нет

тогда встретимся в ближайшем от меня через десять минут хорошо? я слышал там сейчас ярмарка в преддверии Хэллоуина

только не говори, что ты одержим Хэллоуином

нет. мне просто нравится этот праздник       Эмерсон недовольно выдохнул. Однако здесь он ничего поделать не мог.       Эмерсон отложил телефон, в несколько глотков допил кофе и подскочил на ноги.       Быстро сменив пластырь на особо видной ссадине на скуле и мельком, печально оглядев начавший немного сходить на нет синяк, он натянул пальто и выскочил из квартиры, даже несмотря на то, что рёбра всё ещё болели. Он направился к парку развлечений, который заприметил, когда уходил от Остена в прошлые выходные.       Эмерсон был рад, что Остен всё-таки не оборвал с ним связи.       О, наверное, он вбил свой номер в телефон Эмерсона, когда тот лежал в отключке. Хитрый и предусмотрительный Остен.       Эмерсон брёл по улицам, ёжась от холода и пиная камешки, параллельно стараясь не задавать себе слишком высоких планок на этот вечер. На губах блуждала лёгкая улыбка.       Эмерсон довольно быстро дошёл до нужного места, останавливаясь прямо под яркой вывеской, переливающейся всеми огнями, которые только могут быть. Барретт надеялся, что и он, и Остен подумали об одном и том же парке развлечений. прим. автора: думаю, здесь очень хорошо впишется песня «Парк развлечений» от «Вокруг фонарного столба». Чтобы полностью почувствовать эту атмосферу, советую послушать или читать этот отрывок под неё.       Эмерсон слышал, как раздаются весёлые визги с американских горок, как посетители просто громко переговариваются, как льётся музыка из ярких и шумных палаток с играми и ларьков с едой. Здесь жизнь была наполнена весельем и радостью, некой беззаботностью, которая окунала в детство даже самых взрослых.       «Можно ли считать это за свидание?» — невольно промелькнуло в голове Эмерсона. Он на момент подавился собственными мыслями и тут же засунул этот вопрос куда подальше, совершенно не желая об этом думать.       Свидание? Пф-ф. Какое, к чёрту, свидание?!       — Привет, — за спиной послышался знакомый радостный голос.       — Привет, — Эмерсон развернулся и мягко улыбнулся Остену, который в этой дурацкой голубой шапке выглядел как ребёнок-переросток.       — Здесь красиво, — Остен посмотрел на яркую вывеску, чуть задрав голову. — Ну, пойдём?       Эмерсон одобрительно кивнул, и парни прошли через арку.       — В парке развлечений некогда скучать, — сказал Остен, тут же отделяясь от Эмерсона и подбегая к ларьку с попкорном. Барретт с улыбкой закатил глаза.       — У тебя зубы не заболят? — Эмерсон нагнал Остена, с удивлением отмечая, что тот уже успел смешать несколько вкусов сладости.       — Нет, — довольный своим выбором, Остен взял в руки два больших стаканчика и расплатился. — Держи, — один из них он протянул Эмерсону.       — Оу, спасибо. Но не стоило, — чуть засмущался Эмерсон, принимаясь попкорн.       — Это чтобы ты не воровал у меня, если что, — пошутил Остен и закинул пару штук в рот. — Господи, не стоило смешивать шоколад с грушей, — он поморщился от неприятного вкуса, не специально сделав смешное лицо. Эмерсон рассмеялся.       Они исследовали примерно две трети всего парка, заглядывая в каждый ларёк и испробовав почти каждую карусель. Остен даже успел поучаствовать в каком-то нелепом конкурсе, где нужно было прыгать из круга в круг. Но зато он выиграл бесплатный купон на любой аттракцион на двоих.       — Вау, вы были великолепны, — Эмерсон сделал шуточный поклон, когда Остен с самым гордым видом подошёл к нему.       — Если ты про то, как я упал...       — Эпично упал, между прочим, — со смешком вставил Эмерсон.       —...то на моем месте там упал бы каждый. Они сжульничали, чтобы я не выиграл того плюшевого единорога! — наигранно обиженно сказал Остен.       — О, конечно, конечно. Ты же само великолепие, — с улыбкой протянул Эмерсон, за что получил несильный тычок в бок.       На момент Барретту показалось, будто здесь, в полном народу парке развлечений под открытым небом только они вдвоём и нет совершенно никаких людей. Этот вечер принадлежал только им.       Если бы ему завтра сообщили, что он неизлечимо болен и ему осталось жить всего лишь двадцать четыре часа, то он позвал бы Остена сюда снова, чтобы здесь провести свой последний день.       — Теперь куда отправимся? Мне кажется, мы ещё не пробовали играть в тир, — Эмерсон прошёлся взглядом по ярким мигающим надписями.       — Боюсь, я прострелю владельцу ларька лоб, — наигранно печально сказал Остен.       — Ты в курсе, что там не настоящие пули?       — Тогда точно оставлю вмятину.       Парни рассмеялись.       Они молча шли по территории парка развлечений, каждый улыбался и каждый думал о своём.       Здесь, в этом шумном месте, которых Эмерсон обычно старался избегать, было в какой-то степени уютно, даже несмотря на весь этот шум, исходящий от людей и аттракционов, на все эти рябящие в глазах вывески, мигающие на каждом шагу, все эти запахи, которые смешались в одну безумную какофонию, — сейчас всё это безумно нравилось Эмерсону. Внутри было легко и радостно, так, как не было уже очень давно.       Эмерсон старался не поддаваться искушению и не накупить много ненужной, но атмосферной хрени к Хэллоуину, которая продавалась тут же. Остен не соврал, когда написал, что слышал про тематическую ярмарку. Скорее, он просто не знал, что тут всего пара ларьков и стендов, в которых продавалось нечто к празднику.       — Не хочешь сходить на колесо обозрения? Кажется, это осталось одно из немногих, на чём мы ещё не катались, — предложил Эмерсон, остановившись и взглянув на круглого гиганта с цветными прожекторами, откусывая с палочки яблоко в карамели.       — Может, лучше на американские горки? На них мы тоже ещё не были, — с какой-то надеждой проговорил Остен.       — Ой, нет, боюсь, всё то, что мы съели за вечер, выйдет из меня на этих горках, — невесело хмыкнул Эмерсон, а после взглянул на Остена. — Стоп, ты что... Боишься колёс обозрения?       — Ну... Я... — Остен замялся, чуть виновато глядя на парня. — Да, боюсь, — признался он.       — Если не хочешь, мы можем не идти. Просто ещё раз прогуляемся, — тут же сказал Эмерсон, не смеясь над страхом Найта. Судя по его виду, он не на шутку боялся этой карусели.       — Нет, нет, если ты хочешь прокатиться... — промямлил Остен, боязливо оглядывая колесо обозрения.       — Слушай, — Эмерсон положил одну руку на плечо Остена, так как другая была занята яблоком, — если ты действительно не хочешь туда идти, то я не буду настаивать, хорошо? Важно, чтобы тебе тоже было комфортно, — убедительно сказал Барретт, смотря точно в цветные глаза Остена.       — Спасибо, — Остен расслабился и слегка улыбнулся. Он положил свою руку на кисть Эмерсона, чуть задержавшись, и тут же развернулся в сторону аттракциона. Эмерсона почему-то посетила мысль о том, что он хотел бы почувствовать тепло рук Найта, но они оба были в перчатках.       — Ты уверен? — дожёвывая яблоко, спросил Эмерсон, когда Остен отдавал выигранный купон контролёру на колесе обозрения.       — Да, — уверенно кивнул Остен. — Нужно побеждать свои страхи. К тому же, это было бы идеальным завершением вечера.       Эмерсон не хотел, чтобы этот вечер заканчивался.       Они, ожидая первого свободного места, быстро сели на мягкое сиденье, чем-то напоминающую софу, но без ножек и с более твёрдой спинкой. Над ними был навес, который держался на балках, что крепились к основному каркасу колеса, благодаря чему они и ехали по кругу.       — Ты как? — тут же спросил Эмерсон, как только они набрали небольшую высоту.       — Неплохо, — выдохнул Остен. — Я не боюсь высоты. Я боюсь, что колесо может отцепиться и нас раздавит. Или что мы застрянем на самом верху, — пояснил парень.       — Оу, — Эмерсон озадаченно нахмурил брови. Остен с полуулыбкой кивнул и отвернулся, смотря в сторону и расслабившись в кресле, шумно дыша, одной рукой держась за длинный поручень перед ними, который играл роль подобия ремня безопасности; по крайней мере, они не должны свалиться вперёд.       Эмерсон тоже отвернулся, разглядывая весь парк развлечений сверху, но всё же краем глаза наблюдал за ровным профилем Остена.       Словно сияние звёзд привело их сюда; здесь они могли едва дотронуться до них, однако Эмерсон просто хотел быть ближе к этим небесным телам, разгадать их загадку и, может быть, они помогут ему потом разгадать загадку Остена.       Барретт повернул голову в сторону Остена, смотря куда-то сквозь него, на луну, откинувшись на спинку кресла. Колесо медленно ползло вверх, и это было здорово: Барретту нравилось здесь находиться. Вдруг Остен тоже повернул голову. На его губах играла улыбка, казалось, он даже не боится и вовсе, но его глаза будто говорили: «Всё, что мне нужно, ты прочитаешь в моих глазах».       Эмерсон поймал себя на мысли, что хотел бы смотреть в эти цветные глаза вечно.       И ему нравится думать об этом, насколько бы это не шокировало его мозг. Ему было сейчас слишком хорошо, чтобы думать о чём-то серьёзном.       Они с несколько минут смотрели друг другу в глаза, улыбаясь, будто счастливые дети, и будто запоминая каждый сантиметр лица друг друга.       В груди Эмерсона что-то быстро затрепыхалось, будто он наконец выпустил давно томившуюся в клетке птичку.       — Знай, ничто не зря. Сегодня никаких тяжёлых мыслей, — тихо проговорил Остен и всё же вновь отвернулся.       Эмерсону на миг показалось, что если он закроет глаза, то его мозг поймёт, что это не всерьёз, и на самом деле такого прекрасного и самого удивительного вечера в его жизни не было и не будет. От этого по коже пробежались мурашки.       Позже они шли по улице и, опьянённые этим вечером, непринуждённо болтали о каких-то ничего не значащих вещах, улыбались, шутили, смеялись, и Эмерсон пытался разобрать в себе все эти новые и необычные чувства, которые теснились в его грудной клетке.       И только в квартире, когда он упал на кровать прямо в пальто, в его голову пришла одна-единственная и не на шутку пугающая Барретта мысль.       Кажется, он влюбился.