Эхо

I hope at the star next door, I hope my soul finds you again.

      Одним поздним вечером холодная Северная Шотландия радовала теплотой, ясностью погоды и кристально чистым звёздным небом. Недосягаемо далёкие светила сверкали, как пойманные во мгновении солнечные зайчики; они замерли словно в прерванном танце на шикарной дорожке Млечного Пути. Капитан Джек Харкнесс опустился на траву, обхватил колени руками и, устало выдохнув, обратился вверх, к небесному полотну, запечатлевшему необъятное совершенство. Отчего-то ему показалось, что созвездие Капеллы просматривалось сегодня и с этой точки по-особому замечательно. Взгляд скользнул дальше, к знакомым Альдебарану, Ригелю… Джек усмехнулся, тотчас припомнив, как в прошлом году по счастливой случайности оказался в том районе и застал недурную вечеринку. Не самый, однако, ожидаемый исход для 87-го регулярного научного слёта, но тем не менее…       Лёгкое дыхание ветерка пошевелило волосы на затылке; откуда-то издалека пахнуло чем-то донельзя знакомым, но почти забытым — какой-то тонкий цветочный запах; и, пока несколько ощущений накладывались друг на друга, ему ненароком вспомнился один конкретный вечер. Свидание, которому предшествовал по-торчвудски насыщенный день; когда Янто, вопреки всей усталости, оставался непреклонен: «Мы, чёрт возьми, уже целый месяц так откладываем на “потом”». Джек признал своё неминуемое поражение; они долго не могли определиться, куда податься, ведь для посещения их избранного ресторана время было уже слишком поздним, и в итоге решили, что попытаться найти удовлетворительное решение прямо на ходу — хорошая идея. Но закончилось всё тем, что они просидели пару часов на траве в попавшемся на пути парке, беседуя ни о чём, смеясь, беззаботно обнимаясь, пока не стало совсем темно и холодно — благо, погода была хорошая. Точно такая же, как в настоящем моменте. Джек меланхолично улыбался светлому моменту памяти — крошечному огоньку, одному из немногих, согревавших его в тёмные времена. Только с опозданием он заметил, как водил большим пальцем по тыльной стороне своей ладони — так, как Янто часто делал, пока они держались за руки.       Джек постарался отвлечься на что-нибудь, пока тишина и воспоминание не унесли его сознание слишком далеко в прошлое. Он вновь обратился к молчаливым звёздам. Но вдруг, безо всякого предупреждения, манипулятор на запястье требовательно запищал, сотрясая воздух уведомлением. Как при входящем сообщении. «Что-то старое, что-то новое...» — само собой пронеслось в мыслях капитана за мгновение, пока он открывал крышечку прибора. Джек на секунду заколебался. Странно — кто бы мог?.. Кто вообще остался из тех, кто имел бы возможность связаться с ним таким образом? Капитану Джону Харту снова что-то от него понадобилось? Но капитан Харкнесс, вроде бы, в прошлый раз выразился более чем ясно — и его точка зрения с тех пор ничуть не изменилась. Да и даже если бы изменилась… Джон нашёл максимально неудобное время для своих просьб.       Отбросив сомнения — как что-то слишком мелочное для беспокойства бессмертного, — он всё же решил воспроизвести сообщение.       — Джек. Готов поспорить, такого ты не предвидел...       Сердце надрывно пропустило удар; Джек даже надеяться не смел на то, что ему выпадет шанс услышать снова этот голос — за пределами своих воспоминаний, снов… кошмаров. Он смотрел, как синеватое подрагивающее изображение голограммы приобретало очертания мужчины, которого он любил так искренне и подвёл так страшно. Янто Джонс.       — Наконец разобрался, каким образом можно послать сигнал на это твоё устройство. Никогда не сомневался, что смогу. Как тебе такое, а?       Вдохнув с замиранием, Джек выдохнул только теперь, несколько секунд спустя, — шумно, вместе со знакомой усмешкой, видя, как Янто улыбался, довольный достигнутым. Хотя двухцветное плоское изображение ограничивало, Джек тем не менее мог с точностью сказать, что в данный момент на нём было то самое сочетание костюма с нежно-розовой рубашкой. О, Джек всегда по-своему обожал ту рубашку… не больше, чем носителя, но всё же.       — Если ты всерьёз думал, что ночами я трачу время на сон, когда не занят тобой, то… мистер, вы сама наивность. Кстати говоря, тебя, не нуждающееся во сне создание, оказывается, разбудить не так просто.       Очевидно, Янто проделал большую работу с записью, переложением на голограммную проекцию, отправкой… в сделанной им записи можно было даже угадывать очертания окружающей обстановки. Одному богу известно, сколько времени он потратил и приложил усилий для того, чтобы всё устроить, — Джек примерно мог представить. И, помимо всего, в данный момент он ощутил неподдельную гордость за своего… возлюбленного. Такого старательного и исполнительного, независимо от уровня сложности поставленной задачи.       Пока Янто говорил, периодически с подозрением косился куда-то в сторону — скорее всего, на какую-то часть записывающего прибора:       — На самом деле, не совсем уверен, что сработает. Ну, где-то 45 на 55.       Он вздохнул и характерно сложил руки на груди, серьёзно сдвинув брови; прислонившись к — это определённо его, Джека, офисный стол. Очередная деталь, оставшаяся лишь мазком на невидимой картине воспоминаний.       — Не могу знать, действительно ли это дойдёт ли до тебя… в той форме, в которой я хотел бы. Не знаю. Не исключаю вероятность, что ретрансляция засбоит и запись вдруг начнёт воспроизводиться по старенькому телевизору какой-нибудь бабули в Барри… — на фоне записи послышалось шипение, сперва еле уловимое, но постепенно нараставшее. — Или вообще… Ох, б—       Раздался резкий звук, будто что-то лопнуло, и сообщение неоднозначно прервалось; голограмма исчезла на мгновение, за которое Джек успел посмеяться: «А иначе и быть не могло, солнце». Затем, на возобновившейся записи, Янто появился уже с каким-то стулом на тонких железных ножках, поставил его и присел перед, предположительно, камерой.       — Ладно. Порядок. Думаю, теперь можно и ввести тебя в курс дела. Составляя это сообщение, я поставил немалый срок до его автоматической отправки, и если ты это смотришь, значит… прошло около двух лет, как я последний раз редактировал запись. И значит, по какой-то причине я не смог передвинуть дату отправления или вообще удалить всё к чертям… Значит, либо я подчистую лишился памяти, либо… мёртв. Либо — не знаю, что там ещё похуже может случиться с нашей-то жизнью. Как по мне, последнее — наиболее вероятно.       Джек покачал головой, прикрывая глаза и усиленно стараясь подавить бесцеремонно резкие воспоминания, по-прежнему насыщенные болезненными ощущениями; иногда справляться становилось просто невозможно. Он вздрогнул, распрямившись и приложив ладонь к боку: пулевое ранение тотчас дало о себе знать, стоило ему непроизвольно поёжиться; оно неприятно заныло, колючая боль протестующе ворочалась под кожей. Но Джека это не трогало и не останавливало. Только не сейчас, пока ему выдалась возможность… наблюдать лицо Янто. Снова — перед собой. Так близко.       Янто выдерживал паузу, подбирая слова; отчего-то душу Джека особенно согревало то, что он не составлял заранее никакого “списка необходимых вещей”, которые “надо сказать”, а просто говорил как есть, от своего сердца; словно лицом к лицу, в обычной ежедневной обстановке. В запечатлённом мгновении его взгляд характерно упирался в пол; опущенные ресницы чуть подрагивали и тонкие губы то сжимались, то немного приоткрывались; часто показывавшаяся венка на лбу слегка проступала — Джек не столько мог рассмотреть всё это на голограмме, сколько… почувствовать. Представить — настолько хорошо, чтобы видеть внутри себя и прямо перед собой.       — Я пытался придумать какую-то вескую причину, отыскать оправдание, почему я вообще решил записывать… но причины нет. И не думаю, что должна быть. Надеюсь, ты поймёшь. Хотя… — он вздохнул, сцепив руки и положив их на колени, затем снова посмотрел прямо, встретившись глазами со взглядом Джека из-за завесы будущего, — да, должен признаться: то видеосообщение от Тош… произвело на меня серьёзное впечатление. Она хотела расставить всё по местам, уже не имея возможности; ради нас. Показать — напомнить, — что это всё было не просто так, что всё, что мы сделали и чем пожертвовали, значимо. Важно, на самом деле. Понимаешь?.. Наверное, и я хочу того же. В какой-то степени, по-своему. Оставить… что-то. Но не для всех. Для тебя.       Джек прерывисто выдохнул. С того ужасного дня, когда всё случилось, у него ничего не осталось — совсем. Ничего, за что можно ухватиться скорбящей душе; ничего, чтобы хранить в память о любимом.       … До сегодняшнего вечера.       Невыраженная благодарность согревала его уставшее сердце, раздираемое тоской и скорбью, не прекращавшимися ни на один единственный день.       — Я так скучаю по ним. Каждый день, — признавался Янто, — И, знаешь, каждый раз, вспоминая — и это, и многое другое, — я представляю себе… пытаюсь представить, каково это для тебя: безнадёжно терять людей из раза в раз, умирать самому, но подниматься и продолжать идти дальше. Жить с этим — невообразимо долго. Я… я думаю, это очень тяжело. Я вижу. Я уверен, что иногда это пожирает тебя изнутри — как и множество других вещей, которым ты свидетельствовал или которые совершал сам, но которыми ты не делишься со мной. Я понимаю: ты не можешь поделиться всем. Я думаю, что понимаю, почему. Правда. И… ввиду этого, я могу только надеяться, что хоть как-то облегчаю твою ношу. Тем, что даю тебе и что ещё могу дать, если будет нужно. Хотя бы… немного. Отчасти. На время. Но если бы ты только…       Запись снова прервалась — изображение исчезло, но через мгновение появилось вновь. Янто снова был без стула, и, кажется, уже не в кабинете Джека, а у себя — наверху, в той маленькой комнатке за бамбуковой занавеской.       — Сегодня я подумал… два года — не маленький срок. Даже для тебя, осмелюсь предположить. Это время, когда прошлое наконец остаётся в прошлом, каким бы оно ни было. И может быть, в настоящий момент ты уже живёшь другой жизнью, уже успел найти что-то новое, а тут, скорее всего ещё и в самый неподходящий момент, такое вот сообщение от меня… а впрочем, с чего мне переживать? Как бы то ни было, смотреть это или нет — выбор за тобой. Всё, что я делаю — предоставляю возможность. Воспользоваться ли ей — решать тебе, — он помедлил. — Как и всегда. Что ж, если всё же решишь смотреть, предупреждаю: мне есть, что сказать. Хотя обычно я не из разговорчивых, но, знаешь… оказалось, что на запись — не так уж плохо, — Янто помолчал несколько секунд, неосознанно смял в пальцах краешек рукава рубашки, а в следующее мгновение уже одёрнул себя и расправил ткань. — Ты прекрасно знаешь, какой из меня собеседник. Не важный. Не в таких разговорах, по крайней мере. Я, безусловно, хорош во многом другом, но это… В целом, с произнесением каких-либо речей у меня сложилось не лучше. Поэтому: речи не жди. Её не будет. Ни прощальной, ни какой бы то ни было… Разве не будет достаточно просто поговорить с тобой? О том, о чём мы не говорим прямо сейчас. Конечно, мы могли бы попытаться… я мог бы. Но — здесь так много всяких “но”. Совершенно разных и неисчислимых. Понимаешь… а так… я могу. Оставить небольшой залог на будущее, так сказать, если его вдруг может не случиться. Я расскажу тебе всё, что прежде, лицом к лицу, сказать не смог. Со временем. А пока… пока… схожу, проверю показатели. Чёртова электромагнитная буря слишком странно себя ведёт.       На сей раз перед прерыванием фрагмента сообщения было видно, как Янто наклонился, чтобы остановить запись, как коротко улыбнулся напоследок — интуитивно, вскользь. В настоящем времени Джек прикрывал рот ладонью, испытывая слишком многое сразу. Всегда было что-то особенно очаровательное в тех моментах, когда негромкая, спокойная и преимущественно слаженная речь строгого валлийца становилась такой: прерывистой, слегка растерянной, осторожной, расфокусированной; самой настоящей. Так нередко случалось, но только рядом с ним, Джеком. Только ради него.       Какое-то время после начала возобновлённой записи была только странная пустота, лёгкий белый шум открытого, но ничем не нагружаемого информационного потока. Затем возникли снова еле различимые очертания его прошлого офиса, а позже появился и сам Янто с тем стулом. Джек не мог не заметить резковатость и неровность его движений, но всё, что ему оставалось сейчас — с замиранием сердца ждать, пока Янто начнёт говорить снова.       — Сегодня мы… слегка переборщили с выпивкой. Ха, стоило поверить, что ты не шутил про тот шнапс… в общем, я вдруг вспомнил о существовании этих записей. Очень удачно, ведь, да, сегодня мне есть, что сказать.       На этом фрагменте образ Янто был нехарактерно потрёпанным, и хотя улыбался он много, это было так… притворно, не сказать фальшиво. Точно наконец-то решился снять приевшуюся маску, а обнажавшаяся из-под неё душа — повсюду испещрена трещинами. Неровно усмехнувшись, он продолжил:       — Ты может быть, ни за что не поверишь в то, что сейчас услышишь, но… я всё равно скажу.       Тревожное осязаемое сомнение, словно наяву, застыло в воздухе, пока он молчал; Джек, не отрываясь, смотрел на его слегка хмурящееся лицо, выжидая мгновения и почти не дыша. Затем Янто негромко, точно виновато, проронил:       — Я люблю тебя.       И замолчал вновь, закрывая ладонями лицо, точно прикосновением к щёкам пытаясь привести себя в чувство. Джек прикусил губу, до последнего стараясь не сдаваться под натиском острых уколов ледяных игл в сердце. Концентрируясь на образе мужчины, к которому он, безусловно, чувствовал то же самое, Джек мог видеть его смущение, мог почти физически ощущать, как непривычно слова сходили с языка, влекли за собой стройную гурьбу мелких мурашек, пробегающих от затылка ниже по позвоночнику.       — Джек, я… это всё, что у меня есть. Вся моя правда. Я люблю тебя, — продолжал Янто, убрав ладони обратно на бёдра. — Может, там, в будущем, я скажу тебе это напрямую… однажды. Может, ты даже скажешь мне это в ответ. В конце концов, чего тебе стоит?.. — он надломленно улыбнулся, попутно быстро коснувшись пальцами щеки и носа. — Надеюсь, это произошло хотя бы не слишком поздно.       Он вдохнул, собираясь сказать что-то ещё, но фрагмент записи прервался и начался другой; здесь Янто казался совершенно другим. Строгим… замкнутым, отрешённым.       — … или без разницы, — бросил он скомканно, как отрывок чего-то незначительного. — Выходит, я умер. Что ж. Рано или поздно должно было случиться. Надеюсь, это хотя бы не произошло по какой-то глупости, знаешь, вроде поскользнуться или оступиться, насмерть ударившись головой о пресловутый бордюр или напоровшись на единственный в целом районе кусок арматуры… впрочем, всё лучше, чем впасть в забытье и добровольно отдать себя на съедение плотоядному растению, а этого со мной уже не случилось, — Джек усмехнулся почти единовременно с Янто, ярко припоминая этот момент. Мгновением позже Джонс продолжил, помрачнев вновь: — Я не сказал тебе, но не так давно Гвен заявила, что не собирается умирать без боя, и затем спросила, что насчёт меня. И, знаешь, этот момент… именно в этот момент я определился. Эффектно — уже неплохо. Я был бы не против погибнуть, отстаивая какую-то точку зрения, может быть, пытаясь исправить несправедливость… может быть, даже защищая наш дом. Нашу планету. Да, этим мы занимаемся каждый день, но за это и умереть можно. Правда.       Джек снова полусознательно обхватил руками колени, с трудом борясь с желанием сжаться в комок, лечь на эту самую траву и пролежать так до самого чёртового утра.       — Надеюсь, я ушёл с боем. Громко, может, со взрывом — а что? Надеюсь, прихватил с собой какого-нибудь сукиного сына, который точно этого заслужил.       Янто продолжал улыбаться, пытаясь доказать, что всё в порядке. Но Джек знал — это не так. Переждав мгновение, Янто заговорил тише, с трудом вытаскивая из себя слова и стараясь оставаться сдержанным, вопреки очевидно желанию открыть все действительно испытываемые эмоции.       — А если… если я умер, потому что мы проиграли… Джек, надеюсь, ты отомстил им за меня. За… нас.       Неотрывно смотря на Янто, слушая его голос, продиравшийся сквозь расстояние в два отчаянных года, всецело внимая каждому произносимому им слову, Джек не замечал, как границы стирались. Всё было таким настоящим и живым, что ему начинало казаться, что изображение иногда переставало быть двухцветным.       Ему казалось, что ещё немного — и они смогут дотянуться друг до друга. Джек коснётся его первым, сначала осторожно, лишь за плечико пиджака, а затем, когда убедится в реальности плотной ткани под своей ладонью, сожмёт пальцы крепче, потянет Янто на себя и сам подастся ему навстречу. И обнимет — так крепко, что есть сил. И снова почувствует уникальную теплоту близости с ним; когда Янто со свойственным промедлением сначала осторожно обнимет его в ответ, затем прижмётся, спрячет лицо, точно до сих пор до конца не уверенный в том, что они делают, что они чувствуют; уловит знакомый аромат его дорогого одеколона и тонкий свежий запах шампуня, зарывшись носом в его тёмные мягкие волосы; ощутит тихое дыхание, родным успокаивающим теплом ложащееся на его напряжённую шею… но всё, что Джек мог чувствовать по-настоящему: удушающую горечь непрошенных слёз на своих щеках.       Он резко и требовательно смахнул их прочь, не в силах терпеть, как они застилают взор; как они нагло размывают и без того нечёткое изображение.       — Нет, знаешь, я отказываюсь. Мне всё равно, что некому и нечему обнадёжить нас. Всё равно, что кажется, будто ничего, кроме пустоты, за чертой нас не ждёт. Я отказываюсь в это верить, Джек. Я… хочу верить, что мы на самом деле не умираем — не по-настоящему. Хочу верить, что мы можем стать сильнее смерти.       Джек мог даже отсюда видеть в его взгляде смелую решимость, смешанную с неизбежным тягостным сомнением. Эти качества — одни из тех, что наиболее восхищали его в молодом Янто; решимость и уверенность вопреки. Противостояние, которое чуждо пониманию бессмертного — человеку, которому всё равно нечего терять, не знакома готовность идти на риск, приносить жертву. Если и была когда-то — осколки воспоминания остались среди потерянных очень, очень давно.       — Всё возвращается рано или поздно, разве нет? По крайней мере, если верить истории, складывается такое впечатление. Может быть, мы тоже возвращаемся, сами того не сознавая. Может быть — кто знает? — в конечном счёте от нас остаётся какой-нибудь… остаточный образ. Завихрение энергии там, где раньше обитала душа — я не знаю, что-то. Остаётся, чтобы затем возродиться — абсолютно новая жизнь, но из того, что когда-то раньше существовало. Таким образом… надеюсь, и я мог бы вернуться однажды. К тебе. Как бы странно это ни звучало — ты уж прости, но я окончательно начал размышлять вслух и не могу остановиться, — он смущённо усмехнулся, затем резко выдохнув; улыбка сошла с его лица во мгновение, оставив только душераздирающий след печали, сообщившейся Джеку через непостижимое расстояние. — Если так, я надеюсь, что однажды… не на этой Земле, может, в тысячах тысяч световых лет от этой звезды, за далёкой чертой видимых галактик — где угодно… надеюсь, моя душа найдёт тебя снова. Потому что ты…       Запись снова оборвалась. За мгновение тишины и пустоты Джек заметил то, чего не замечал раньше: его трясло. Может, от холода северной ночи, наконец спустившейся к нему, но… он сомневался.       — Сегодня это случилось снова.       На сей раз Янто выглядел мрачнее прежнего — на самом деле, Джек с трудом мог припомнить, когда в последний раз видел его настолько мрачным. Джонс молчал, пока не подавил свою необъяснимую озлобленность.       — Что бы ты ни говорил, я не могу, — говорил он сквозь зубы, вытягивая слова, точно отрезая от себя затупившимся лезвием. — Не могу не переживать, когда ты умираешь. Ясно? Учитывая, что я чувствую, наблюдать твою смерть снова и снова, и затем помнить это, каждый раз… нет. Я никогда не смирюсь. И знаешь, тут я тебе позавидую. Ведь когда умру я, ты будешь переживать это только единожды.       Так его сообщение оборвалось вновь.       — Не могу сказать, что у меня нет сожалений. Напротив, их полным-полно, — задумчиво выдохнул Янто в начале следующего фрагмента, после чего отвлечённо улыбнулся. — Но могу сказать, что, появись у меня возможность изменить всё в своей жизни, я бы ей не воспользовался. Я не жалею о своих чувствах к тебе. Мне больно, но я не жалею, потому что это прекрасно. Потому что быть рядом с тобой — прекрасно, потому что ты… прекрасен. И хотя иногда мне страшно, что… — он прерывисто вдохнул, осаждая себя. — Не важно. Это было хорошо. Надеюсь, ты тоже так считаешь.       Джек продолжал бессмысленно улыбаться, уже попросту игнорируя слёзы, неконтролируемо бежавшие по щёкам, а не сражаясь с ними впустую.       — Я не могу, опять же, представить, каково, ну, быть тобой. Проходить через великое множество испытаний, и боли, сквозь смерть и жизнь — одному. Всегда одному. Но из того, что я могу чувствовать: я сожалею, что не могу остаться с тобой. Для тебя я — мгновение, не больше, а за мгновение нельзя удержаться. Это как… даже не фотография, а вспышка перед ней. Хотя. Надеюсь, тебе понравился вид, — Янто улыбнулся после короткого комментария в надежде, что Джек в будущем поддержит его ответной улыбкой — так и случилось. — Иногда я думаю, что, может, тебе это вовсе не нужно — чтобы я оставался. Я ведь не могу сказать даже, что ты по-прежнему будешь со мной завтра. На самом деле не могу. Если это вообще можно назвать “со мной”… в конце концов, важно будет лишь то, что ты сам считаешь, — он выдохнул и прикрыл глаза, пряча свою печаль, просившуюся на лицо, подавляя её стиснутыми зубами и закрытым жестом сцепленных пальцев рук. — Ладно. Я только хотел сказать, что надеюсь, что ты… что ты сейчас в порядке. И не думаешь, что твоё бессмертие — проклятие, а одиночество — безнадёжно, и что всё, что ты можешь сделать — смириться и принять нескончаемое страдание. Я надеюсь, что все эти мгновения, которые я… да и многие люди до меня подарили тебе — надеюсь, что ты помнишь их все и что это помогает тебе. Ведь ты сделал наши жизни больше — так много жизней; ты сделал так, чтобы они действительно значили что-то. Это важно. Я, правда, очень надеюсь, что ты не забываешь о том, как это важно. Хотя я понимаю, почему ты видишь всё в тёмном свете и тебе кажется, будто вокруг тебя нет ничего, кроме смерти — это не так. Ты сделал нас счастливее. Ты… смог сделать меня счастливее. Ну, к примеру… помнишь ту ночь в парке? Тогда я чувствовал себя счастливым на все сто процентов. Да, природа счастья — мимолётность, но оно было. Оно было настоящим. Моя любовь к тебе была настоящей. Надеюсь, ты будешь продолжать в том числе благодаря памяти о ней; продолжать жить, спасать весь этот огромный мир и каждую крошечную жизнь в нём. И надеюсь, это, в свою очередь, спасёт тебя, мой очаровательный несокрушимый герой.       Джек измождённо покачал головой: от былой несокрушимости сейчас одно только слово. Уже который месяц он чувствовал это — угасание. И временами, как и прямо сейчас, не прочь был поддаться ему; не прочь, чтобы оно, наконец, унесло его старую замученную душу прочь. Ох, если бы только Янто в самом деле был с ним здесь и сейчас, если бы только он видел, что сталось с его “несокрушимым героем”, со всем миром… Джек верил, что многое бы изменилось. Но от размышлений о невозможном только сердце сжималось сильней и больней — до отвращения смертное слабое сердце.       — Мне кажется, никто не должен быть один. В конце концов, уверен, всегда найдутся люди, которым ты будешь нужен. Может, даже так же, как нужен мне. Надеюсь, впрочем, что нет. Разрешу себе чувствовать себя чуть более особенным, ладно? — он отпустил тёплую усмешку, выдыхая. — Словом, очень надеюсь, ты сейчас не один. И не застрял безнадёжно в какой-нибудь глуши где-нибудь, не знаю, на севере Шотландии.       Рассмеявшись, до глубины души поражённый точностью случайного пророчества, Джек потёр пальцами глаза, в свободное мгновение, пока завершившийся фрагмент записи переключался на следующий.       — Знаешь, что? Я никогда не прощу тебя за то, что ты залез в мой дневник. Нет. Надеюсь, его запечатают и похоронят вместе со мной — от тебя подальше. Иначе я обращусь яростью, и мой разгневанный призрак будет преследовать тебя до конца времён. Так и знай, — посмеявшись, Янто затем призадумался. — Смешно… в какой-то степени эти сообщения — тоже мой дневник. Для тебя лично, — он вздохнул, отворачиваясь, чтобы будто перебрать что-то на столе, а сам продолжал говорить. — Клянусь именем господа, я найду время, чтобы привести сообщение в порядок. Это совсем никуда не годится. Однажды — обязательно. Сейчас… слишком много дел.       В следующее мгновение Джек неожиданно услышал собственный голос, зовущий Янто откуда-то извне. И вместе с отзвучавшим окликом, резко возникшим воспоминанием, ощущением, будто он в действительности только что произнёс эти слова, Джек вдруг определил с точностью, каким днём датирован текущий фрагмент сообщения. Пятое июля две тысячи девятого.       Широкая улыбка озарила красивое лицо Янто, когда он снова обратился к Джеку по эту сторону временного разрыва, чтобы с неподдельной нежностью в голосе произнести:       — Вот так всегда. О чём вообще говорить?..       Затем он ушёл, и запись закончилась; голубоватый свет рассеялся в темноте ночи, словно след привидения.       — Вернись, — одними губами прошептал Джек. — Ну же, вернись. Скажи ещё что-нибудь. Пожалуйста, скажи.       Джек Харкнесс отрешённо закрыл крышечку манипулятора и наклонился, пряча лицо на собственных коленях, обнял их покрепче, точно он тщился уменьшиться в размерах. Только что, совсем как наяву, он вновь погрузился с головой в это тепло, которым Янто окружал его прежде каждую минуту, что они разделяли вместе. На какое-то время ему начало казаться, что этот вечер никогда не закончится. Точно так же, как раньше казалось, что те долгие; короткие; тёплые; холодные; страстные; нежные ночи, что они разделяли вдвоём, никогда не закончатся.       Но остался лишь он — посреди шотландской пустоты. Остался лишь унылый ветер, перегонявший безразличное эхо от вершины к вершине. Остались лишь недосягаемые звёзды, неизменно сверкавшие надеждой на второй шанс.       «Надеюсь, я найду тебя снова».