В другом мире, в другой вселенной...

      Соичи проснулся и ещё не открывая глаз понял — что-то не так. Что-то совсем не так! Открыл глаза — нет, плохая идея, лучше просто полежать и попытаться хоть что-нибудь вспомнить. Судя по запахам и звукам, он был в комнате своего кохая Моринаги, что довольно обычно и совсем не удивительно, но почему-то лежит на кровати хозяина, а не на привычном футоне, который сам же и принёс из дома. Это первая странность. Вторая — это самочувствие. Чувствовал он себя… странно. Будучи здоровым человеком, Соичи сталкивался только с тремя видами недомогания: простуда, похмелье, течка. Сегодняшнее его состояние было не похоже ни на одно из знакомых, или походило на все сразу. Так… Простуда вроде отпадает, если только что вирусное — ломота во всём теле. Для течки ещё слишком рано — свой цикл он знал твёрдо. Похмелье… Да! Совершенно точно! Накануне они пили с Моринагой, и наверное, кроме обычного пива набрались чего-то ещё, вот и похмелье такое необычное. А может, и отравились к тому же какой-нибудь гадостью.       Пили они всегда у Моринаги. Дома у Тацуми это было невозможно — мелкий заучка Кохаку при госте ничего не сказал бы, конечно, но потом оторвался бы по полной. «Ты ведёшь себя непозволительно для омеги из приличной семьи! Разве можно так напиваться! Подумай о своём здоровье!». Тёть Мацуда подливал бы масла в огонь: «Моринага-кун такой видный альфа! Ну и что, что младше тебя? Пора бы забыть свои заскоки и вести себя как нормальный омега, вот и жених уже есть!».       Он ещё не сказал родным, да и не скажет до последнего момента, что получил наконец разрешение на стерилизацию — «как член общества, вносящий существенный вклад в науку». Да! Он добился этого, он смог! Он избежит незавидной участи омег быть зависимыми от господина альфы. Будет избавлен от необходимости следить за своим календарём, чтоб не стать жалкой игрушкой в чужих руках. Никто не сможет вякнуть, что все его достижения получены не собственным трудом, а какими-то пошлыми путями... Сможет спокойно выезжать за границу, не согласовывая каждую поездку с гэбистами*. И не надо будет бояться стать отвратительным тупым инкубатором для человеческих личинок. Он вообще не создан для семейной жизни, люди его раздражают. Наука и только наука — единственное, что привлекает. Этим ограниченным его не понять. «Что? Старшая школа естественнонаучного уклона? Зачем тебе? Вот рядом есть чудная школа изящных искусств — именно то, что надо для приличного омеги...» A то, что данный омега на дух не переносит эти изящные искусства, никого не интересовало. К счастью, папа был сторонником толерантности, понимал Соичи и не препятствовал его желанию жить по-своему, одеваться вне школы как он хотел, самому выбирать кружки и друзей.       Правда, близких друзей он так и не завёл, но ещё в средней школе довольно близко сошёлся с одним бетой из биологического кружка. Кигайоши был невысок, толст и медлителен, и из-за этого часто был предметом насмешек одноклассников, на которые попросту не обращал ни малейшего внимания. Соичи же уважал его за острый ум, целеустремлённость и умение молчать когда надо. Должно быть, они забавно смотрелись вместе, два очкарика — маленький колобок Кигайоши и стройный худощавый Тацуми. Потом они вместе учились в старшей школе, той самой, с углублённым изучением естественных наук. И бурное море юношеских гормонов, бушующее вокруг, утихало вблизи этой парочки ледяных утёсов. Бета есть бета, что с него взять, а Соичи с раннего подросткового возраста прилагал все силы, чтобы никто не узнал в нём омегу. Отказ от мучного и сладкого лишил его тело наметившихся было «соблазнительных округлостей», входящих в моду среди омег, и приводил в отчаяние доброго тётя Мацуду, всё пытавшегося накормить старшего племянника вкусненьким. Усиленные занятия карате укрепили тело и помогли обрести уверенность в себе. Ну, и конечно же, последние достижения парфюмерии и фармакологии помогали скрыть и замаскировать запах. А новые толерантные законы позволяли не указывать пол в документах. Глядя на слишком высокого для омеги тощего жилистого парня с характером дикого лесного кота, никто не поверил бы, что это омега. Таким Тацуми Соичи поступил в Нагойский университет уже один — друг поехал учиться в Токио. Таким был аспирант Тацуми, мучения которого с диетой и таблетками скоро закончатся. Он доказал, что как учёный он ценнее для общества, чем как производитель. Пережить ещё одну, максимум две течки, и всё!       За стеной раздался неясный шум. Едва успел надеть очки, чтобы увидеть Моринагу, осторожно открывающего дверь. Тот просиял, увидев своего семпая.       — Вы проснулись! Как вы себя чувствуете? Может, покушаете? Я вот принёс… — засуетился, запрыгал вокруг.       Что-то снова было не так. Что-то изменилось в поведении этого парня. Нет, он не стал непочтителен или нахален, но в его голосе и взглядах явно проскальзывала некая покровительственная нотка.       — Моринага, — голос хриплый, как не свой, — Моринага, что случилось, почему я в твоей кровати?       С удивлением смотрел, как у парня вытягивается лицо. Неверие, обида, разочарование плескались в больших зелёных глазах.       — Вы не помните? Семпай, вы что, совсем ничего не помните?! Как же так…       Кохай в своём репертуаре, слов много — толку мало. Нет чтобы ответить по существу, коротко и ясно, что, где и когда! Как же он бесит иногда! Рявкнул раздражённо:       — Хватит мямлить, говори толком! Почему у тебя часы стоят, сколько времени? У меня в двенадцать совещание.       Вроде пришёл в себя, но несёт явную чушь:       — Сейчас около трёх. Насчёт совещания звонили, я сказал, что вы приболели. А будильник вы же сами и разбили утром, когда он не вовремя зазвонил… Семпай, — поднимает голову, глядит умоляюще, — вспомните, пожалуйста!       Стягивает свитер, отворачивается, показывая пятно на шее и расцарапанную спину. Почему так странно знакомо его тело? И что за пятно? Его спину что, кошки драли?.. И тут словно через запотевшее стекло начинают проступать недавние события...       Пиво кончилось. Добавка. Спать. Футон.       Темнота. Голова будто ватой набита. Тело горит. В ушах звон. Во рту пересохло. Тошнит. Надо встать. Тело не слушается. Проклятье, упал! «Что такое, семпай, вам плохо? Я помогу...» Снова падение, теперь уже на него. Создатели, как же он пахнет, как он пахнет, этот паршивец! Его запах, не приторно-удушающий, как у других альф, а мягкий, ненавязчивый, даже какой-то уютный, хорошо знакомый и привычный как пыльный кактус в подсобке, будто вдруг обрёл оглушающую силу, взорвался небывало яркими оттенками. Запах молодого, сильного, здорового альфы. Он притягивает, будоражит, хочется вдохнуть ещё и ещё… Нет!!! Стоп!!! Надо встать, дойти до ванной и там решить все пробле… Проклятье! Ни руки, ни ноги не слушаются, получается какая-то возня, от которой проблема становится нестерпимо острой. От чужого тела идёт жар, хочется одновременно и оттолкнуть его, и вжаться сильнее. Кое-как приподнявшись на руках, удаётся одновременно осуществить оба желания. Его полусонные глаза становятся удивлёнными, потом широко открываются. Он принюхивается — ноздри его жадно раздуваются, и что-то спрашивает. Слов не разобрать сквозь страшный шум в голове. Что? Хорошо ли семпай себя чувствует? «Да!» А если не только прижаться, но ещё и потереться о его бедро, то ещё лучше. Рывок, переворот, и вот он уже нависает сверху. Глаза горят странным огнём, тяжело дышит полуоткрытым ртом, что-то снова спрашивает. Да заткнись ты уже! Тело само выгибается навстречу, чтобы возобновить прерванный контакт с другим, с губ срывается стон, и их тут же накрывают другие...Что же было потом?       Были его губы — грубовато-ласковые, настойчивые. Руки — горячие, сильные, везде. И это… И ещё раз, и ещё. Проклятье! Это точно его, Соичи, память? Сколько же их было, этих раз?! Как? Как такое вообще может быть, он и течку благодаря таблеткам и собственному низкому гормональному фону переносил спокойно, а тут такой разврат, и «насухую», вне течки? А как он вообще позволял кохаю себя трогать, с его-то боязнью чужих прикосновений? Ему даже... нравилось?! И это пятно на шее — неужели засос? И спина — дело рук... чьих?.. Невероятно!       А Моринага уже на коленях у кровати, мочит ладонь слезами, бормочет умоляюще.       — Пожалуйста, семпай, пожалуйста… Я с ума сходил, думал, что влюбился в холодного бету, а вы такой, такой… если б я знал, я бы отследил, я бы никогда не…       Тацуми за волосы поднял его голову, яростно прошипел, глядя в бесстыжие глазищи:       — Что ты «не»? Так это твоих рук дело, сволочь? Чем ты меня накачал, скотина?       Кохай скривился от боли, но ответил довольно дерзко.       — Я вас ничем не накачивал, вы сами нашли бутылку и выхлебали. Да ещё и мне подлили, признайтесь! Это был всего лишь безобидный стимулятор, если применять правильно, каплями.       — Ничего себе «безобидный», крышу напрочь сносит! Ты ври, да не завирайся, урод! — если бы не страшная слабость, вправлять бы парню челюсть, а так получился слабый тычок. — Скольких ты ещё подпоил и попользовался?       — Так не в таком же количестве, и не со спиртным! Никогда я никого не подпаивал! Друг когда-то принёс, разок попробовали, и стоит уже сколько... Не перекладывайте с больной головы на здоровую, семпай! Вы сами пришли ко мне, сами выпили настойку, а потом полезли ко мне. Какой альфа сможет сдержаться, если омега с ним так? Да ещё под стимулятором... А вы были очень настойчивы. — Зажмурился, почти простонал: — Всё могло бы быть иначе, семпай, всё было бы по-другому, если бы вы не скрывали…       Тацуми вызверился. Голый, растрёпанный, с покрасневшими глазами, сейчас он был страшен. И всё равно невероятно мил с точки зрения влюблённого Моринаги.       — Если бы не скрывал? Да кто бы тогда доверил мне, омеге, лабораторию? «Максимум, что можно поручить омеге, это пробирки мыть, и то перебьют, они же только и думают, как бы замуж выскочить», — так вы все говорите. — Схватился за голову, простонал: — Создатели, что теперь будет? Ещё каких-нибудь полгода, и я буду стерилен, но до того, что будет, если узнают сейчас?       — Вы хотите… Зачем? — ужаснулся Моринага.       — Затем, чтоб никто не сказал, что пустоголовый омежка заработал место через постель. Затем, чтоб никакая сволочь не могла воспользоваться… вот так. Затем, чтобы не думать — коллега общается с тобой, потому что ему интересны мои работы или с планами на перепихон. Чтобы никто не указывал мне, чем я должен заниматься и чем не должен! Ясно тебе? Что, сейчас своей властью хозяина-альфы запретишь мне идти на операцию? Размечтался! Как решил, так и сделаю! А тебя, скотина бессовестная, видеть больше не хочу!       — Не прогоняйте меня, семпай! Я никому не скажу, никто не узнает вашей тайны, пока вы сами не захотите. А стерилизация… я буду любить вас любым. — Добавил безнадёжно: — Если вам это нужно.       — Не нужно! Убирайся!       — Это моя комната…       — Заткнись!!! Убирайся!!! И не попадайся больше мне на глаза!       — Я понял… — Моринага, тоскливо взглянув в последний раз на своё случайное, такое кратковременное счастье, повернулся к двери.       Пошарил в кармане, выложил на стол ключи. Взявшись за ручку, помедлил, не оборачиваясь сказал ровно:       — Тогда я пойду в универ, кто-то же должен продолжить эксперимент. Уйдите до вечера, пожалуйста. Ключи соседям занесёте. Я прослежу, чтобы в лаборатории всё шло как надо. Когда будете готовы выйти на работу, напишите смс.       Вышел не прощаясь. Аккуратно прикрыл за собой дверь.       Тацуми долго смотрел ему вслед. Потом пожал плечами. Как легко удалось от него отделаться! Обычно этот парень куда более настойчив. А сегодня… Ну и славно! Теперь надо привести себя в порядок и отправляться домой. Морщась и кряхтя, кое-как добрался до душа.