Мне от любви покоя не найти

      — Йован, очнись, — Нерия щелкает пальцами у него перед лицом. — Прекращай витать в облаках, экзамен уже завтра!       Йован выныривает из полузабытья, в котором журчит ее голос.       — Я тебя слушал очень внимательно.       Он слушал бы ее часами.       — Повтори, — ухмыляется Дайлен. — Спорю на что угодно: ты спал с открытыми глазами. Не то, чтобы старый тевене к этому не располагал, конечно…       — Аmor, amororis, masculinum*. — послушно повторяет Йован. — И зачем-то добавляет. Amor non est medicabius herbis**.       А жаль. Он давно бы избавился от этого наваждения. Тем более, что для нее он много лет лучший друг. Точнее, один из двух лучших друзей. Ни Нерия, ни Дайлен, казалось, не заметили, что они выросли. А вот Йован заметил. На свою беду, потому что год назад, когда он выдавил «Я тебя люблю», старательно глядя с моста на озеро, Нерия засмеялась и чмокнула его в щеку. «Я тебя тоже люблю, очень-очень». И тут же, махнув рукой стайке девчонок, щебечущих на берегу, умчалась к ним.       — Herbis!*** — всплескивает руками Нерия. — Я же обещала Инес…       Она вскакивает, подхватив учебник и мчится к выходу из библиотеки. Йован думает, что ходить, просто ходить как нормальные люди — и эльфы — Нерия просто не умеет. Только носиться вприпрыжку.       — Эй, учебник оставь! — кричит ей вслед Дайлен.       Нерия разворачивается:       — Тут их полная библиотека! Сами возьмите!       Она поворачивается обратно ровно за тем, чтобы с разбегу влететь в вывернувшего из-за шкафа храмовника. Книги вырываются из рук, бухая об пол.       Нерия испуганно охает.       — Прошу прощения, сер…       — Ничего страшного, — говорит тот.       Они приседают к упавшим книгам одновременно. Йован видит, как руки соприкасаются над обложкой, как Нерия поспешно отдергивает ладонь, заливаясь краской до самого ворота мантии, а напротив безудержно, как все белобрысые, краснеет храмовник. Учебники, наконец, собраны, эльфийка почти бегом вылетает из библиотеки, храмовник тоже уходит по своим неведомым делам, а Йован продолжает таращиться в пустоту.       — М-да, втюрилась наша подружка, — глубокомысленно замечает Дайлен. — И, что весьма печально, в совершенно неподходящего типа.       — Да ладно тебе. — Йован кое-как справляется с голосом. — Я бы тоже смутился, если бы нечаянно снес, скажем, сера Грегора. Но это не значит, что…       — Э, нет. Она уже месяца два заглядывается на сера Каллена. Amor et tussis non celatur****, знаешь ли.       Трепло. Самовлюбленное трепло.       — И не она одна, к слову, — продолжает Дайлен. — Этот храмовник — прямо погибель девичья, аж завидно. Тоже, что ли, кудри завить?       — Мозги себе завей, чтобы всякую чушь не придумывали.       Это неправда, не может быть правдой, Амелл просто готов высмеивать все и вся, как всегда, и, как всегда, за такие шуточки хочется утопить его в озере, благо, ходить недалеко.       — А ты глаза раскрой пошире.       — Это запрещено, в конце концов. Нерия же не дура...       — Запрещены отношения, — хмыкает Дайлен. — А глазеть друг на друга и краснеть не запрещено. Да и хотел бы я посмотреть, как бы подобный запрет осуществляли на практике.       — Но…       — А дальше дело и не зайдет. Ты только посмотри на них обоих, правильные до тошноты, — он вздыхает. — Ладно, все это весело, конечно, но экзамен никто не отменял. Дурацкий тевене.       Йован старательно таращится на книжную полку, выбирая учебник, но корешки прыгают перед глазами.       Вечером он долго ворочается с боку на бок и вовсе не из-за завтрашнего экзамена. Старательно отгоняет воспоминания, как Нерия заливается краской, собирая книги. И видения, вовсе уж невозможные, в которых по очереди фигурируют то белобрысый храмовник. то он сам. И Нерия, неизменно Нерия. Наконец, он не выдерживает. Тихо, чтобы никого не разбудить, выбирается из постели,натягивает мантию и бесшумно выходит из спальни.       Как бы ни пыжились храмовники, они просто не в состоянии постоянно следить за вдвое большим числом магов, так что Йован почти не опасается. В старой башне полно пустых аудиторий и других укромных мест, где можно безбоязненно читать запрещенные книги. Или практиковать запрещенную магию. Если он сделает все правильно, Нерия придет к нему.       Она приходит, она действительно приходит. На миг Йовану кажется, что это просто видение, что он спит и перед ним еще один из соблазнов Тени: Нерия ступает совершенно беззвучно — он раньше не замечал, насколько легкая у нее походка, когда не носится вприпрыжку — и не говорит ни слова, только смотрит снизу вверх, пристально и немного растерянно, словно сама не совсем понимает, что она здесь делает. Йован кладет руки ей на плечи, все еще до конца не веря, что это не иллюзия. От прикосновения бросает в жар, несмотря на то, что он обнажен до пояса, чтобы не запачкать мантию кровью из пореза на внутренней стороне плеча.       — Поцелуй меня, — шепчет он, и Нерия послушно поднимает лицо и тянется на цыпочках.       Целоваться она не умеет совершенно, губы кажутся почти безжизненными, когда Йован накрывает их своими, но ему довольно и того, что она не отстраняется. Он впивается в ее рот настойчиво, почти грубо, кровь шумит в ушах, сердце колотится в горле и отчаянно не хватает воздуха, хотя, казалось бы, дыши — не хочу.       Йован никогда не считал себя рослым, но Нерия маленькая даже рядом с ним, ей явно неудобно стоять на цыпочках, а у него затекает шея, и он подхватывает эльфийку под бедра, чтобы лица оказались на одном уровне. В плечи вцепляются ладони, вокруг талии обвиваются ноги, и Йован окончательно перестает соображать. Он не понимает, как они оказываются на полу, почему на Нерии уже нет мантии и куда делись его штаны. Он едва замечает, что пол холодный и жесткий, это совершенно не имеет значения, когда язык скользит вдоль тонких, как у птички, ключиц, в ладони ложатся маленькие острые груди, когда он раздвигает ее колени, едва успевает накрыть ладонью рот, удерживая крик, и чуть не вскрикивает сам, когда Нерия впивается в руку зубами. Боль не отрезвляет, напротив, распаляет еще сильнее, заставляя двигаться все резче, пока он не сбивается с ритма и не замирает, уткнувшись лбом в пол. Камень холодит разгоряченную кожу, Йован, спохватившись, садится, подстелив мантию, устраивает на коленях Нерию, прижимая к себе, грея в объятьях, которые не может разжать.       — Люблю, — шепчет он. — Люблю, люблю, люблю.       Она молчит, уткнувшись лбом в изгиб между шеей и плечом, не шевелясь, и только теплое дыхание, что щекочет ключицу, дает понять, что она — живая и настоящая, и все случившееся не сон, а было на самом деле.       Ульдред прав — магия крови запрещена лишь потому, что храмовники боятся ее силы. Что плохого в собственной крови? Что плохого в том, что любимая женщина ответит взаимностью?       — Скажи, что ты меня любишь, — просит он.       Нерия поднимает голову:       — Я люблю тебя.       Протягивает руку, касаясь щеки, осторожно, почти недоверчиво. Йован перехватывает ее ладонь, выцеловывает кончики пальцев, снова прижимает к щеке.       Он просидел бы так всю жизнь, но Нерия начинает дрожать, и он приходит в себя. Надо возвращаться. Конечно, если их хватятся, лишь пожурят для приличия, но Йовану не хочется привлекать к себе внимание. Да и экзамен…       — Не рассказывай никому, — говорит он напоследок.       Вообще-то он хотел бы кричать об этом с самой верхушки башни — он, наконец-то получил ту, которую любит. Но Дайлен умник не только потому, что умеет быстро понимать книжную премудрость. Он умеет замечать и размышлять над тем, что заметил. И он обязательно задастся вопросом, с чего бы их отношения так внезапно переменились. Друг может быть опасен, но Йован подумает об этом после экзамена. Он устал и хочет спать: Ульдред оказался прав еще и в том, что магия крови тянет довольно много сил. Надо только не забыть заглянуть в отхожее место и сжечь окровавленную повязку с руки.       Прежде чем вернуться в спальню, Нерия идет в мыльню. Между ног саднит. Прохладная вода немного успокаивает, но, кажется, почти не смывает смешанное с кровью семя — Нерия извела уже который ковш, под пальцами уже совсем не скользко, но ей все равно чудится, будто еще что-то осталось. Потом она долго, до боли отдирает тело мочалкой, пытаясь избавиться от ощущения нечистоты. Она бы и вовсе содрала с себя кожу, если бы это могло помочь.       Нерия не понимает, почему ей так гадко. Она ведь пришла сама. Сама начала целовать. Сама раздвинула ноги. Она сама этого хотела. А то, что не может вспомнить, как они с Йованом сговаривались — так просто переволновалась, немудрено, в первый-то раз. Так почему ее начинает трясти при одном воспоминании о случившемся?       Она перестает поливать себя только когда замечает, что дрожит от холода — в кадушке, содержимое которой Нерия подогрела магией, вода давно закончилась, а та, что приносит водовод из озера, по весеннему времени совершенно ледяная. Натянув мантию, она выходит из мыльни. Надо сделать еще что-то… ах, да. Настой сухостебля. Инес говорит, мол, только дурак, заперев вместе несколько десятков половозрелых мужчин и женщин будет надеяться, что они ограничатся учеными беседами и просто выставляет его для всех, кому нужно. Как хорошо, что не придется никому ничего объяснять.       На этаже, где находятся кабинеты старших магов, как всегда дежурит храмовник. Каллен. Почему из всех именно он и именно сейчас? Нерия встречается с ним взглядом и опускает голову.       — Я в зелейную, — говорит она еле слышно. Губы не слушаются, щеки горят. — Завтра экзамен, не могу уснуть.       Успокоительное на время экзаменов Инес тоже выставляет просто так, чтобы ее лишний раз не отвлекали от работы. Винн ворчит — мол, лучше бы молодежь привыкала регулировать эмоции медитацией и дыхательными упражнениями, но травница только фыркает и поступает по-своему.       — Ты не первая, — Каллен откашливается. — Амелл был полчаса назад.       Нерия кивает. Поднять глаза совершенно невозможно. Оказавшись в кабинете, в два глотка выпивает горький настой, берет с другой полки успокоительное, чтобы храмовник увидел флакон у нее в руках. Лучше бы Инес выставляла снотворное — но если принять его слишком много, можно и умереть. Нерия думает, что, наверное, это было бы неплохим выходом и тут же ужасается тому, что эта мысль ее на самом деле не ужасает. Что с ней такое?       — Удачи с тевене завтра, — говорит Каллен, когда она снова проходит мимо.       — Спасибо, — выдавливает она.       Кажется, его взгляд сейчас просверлит дыру между лопаток. Нерия чувствует себя грязной, несмотря на мыльню.       В этот раз они встречаются в аудитории. Нерия заходит, как вчера, неслышно, как вчера, смотрит внимательно и растерянно. Йован замечает темные круги под глазами и чувствует себя виноватым: наверное, надо было дать ей выспаться после экзамена. Тем более, что она едва его не завалила, очень удивив и преподавателей и друзей: ошибалась в элементарной грамматике, забывала давно знакомые слова, словно мысли ее витали где-то не здесь. Дайлен потом долго пытался выспросить, что случилось, но она только отмахивалась мол, переволновалась, спала плохо, вот, и… Со всеми бывает.       Со всеми бывает, успокаивает себя Йован, а что с ней раньше ничего подобного не случалось — так все когда-нибудь происходит впервые. И все же, стоит убедиться, что все в порядке. В конце концов, не только Дайлен беспокоится.       — Что с тобой творилось сегодня? — спрашивает он, когда получается оторваться от ее губ.       Нерия пожимает плечами:       — Не знаю. Не понимаю, что настоящее, а что нет.       Она гладит его по щеке, точно проверяя, настоящий ли он.       — Я точно настоящий, — говорит Йован и, в доказательство, крепче прижимает к себе. Подхватывает за талию — такую тонкую, что кажется, еще чуть-чуть, и пальцы обеих рук сомкнутся — усаживает на стол, устраивается между колен.       Нерия снова пожимает плечами.       — Наверное, в самом деле переволновалась и не выспалась. Дурацкий тевене.       — Ты говоришь, как Дайлен, – хмыкает Йован. — Все уже, сдала и ладно. Забудь.       — Забыла, — говорит она, поднимая лицо.       От нее совершенно невозможно оторваться, невозможно не спуститься губами вдоль жилки на шее, под которой размеренно бьется пульс, не расстегнуть мантию, не прикусить сосок прямо через сорочку, так что Нерия ахает и запрокидывает голову. Ткань мешает.       — Сними, шепчет он, — Ну их, эти тряпки.       Мантия послушно сползает, Нерия, приподнявшись, стаскивает через голову сорочку, прикрыв одной рукой грудь, стаскивает трусы и сжимается, обхватив острые коленки.       — Ну что ты…       Йован приподнимает ее подбородок, заглядывает в лицо — щеки горят, а глаза устремлены куда-то вниз, старательно избегая его взгляда.       — Не надо стесняться, — говорит он. — Ты самая красивая. И я хочу тебя видеть. Покажись.       Нерия неуверенно опускает руки. Йован разводит в стороны ее колени, оглаживая бедра, беззастенчиво разглядывает: узкие плечи, маленькая грудь, совершенно лишенный волос треугольник внизу живота. Желание накрывает с головой, захлестывает, он едва справляется со шнуровкой штанов, втискивается в узкое, теплое, и, опрокинув эльфийку на спину, вжимается всем телом, вдавливая в стол. Только остановившись он замечает, что ее ладони упираются в грудь, безуспешно пытаясь оттолкнуть. Йован торопливо выпрямляется, Нерия протяжно вздыхает, кашляет.       — Прости, — шепчет он. — Я совсем потерял голову.       В эту ночь им совершенно некуда спешить, и Йован берет ее еще раз — размеренно, неторопливо, глядя, как меняется лицо, вслушиваясь в сбивчивое дыхание и тихие стоны и чувствуя себя совершенно счастливым.       — Я читал в каком-то романе, — говорит он, обнимая ее уже в дверях, — что женщине, которую любят, нужно гораздо меньше сна. Думаешь, это правда?       Нерия смотрит куда-то в сторону и Йован вдруг понимает, что все это время почти не видел ее глаз. Стесняется? Глупышка…       — Не знаю, — говорит она. — Как я могла это проверить?       — Проверишь, — шепчет он. — Я люблю тебя. Очень-очень люблю.       И добавляет, уже глядя в спину:       — Только не рассказывай никому.       Нерия ссорится с Дайленом — тот слишком упорно пытается выяснить, что с ней происходит. Ничего, твердит она, бессонница, так бывает. Наверное, у друга есть причины волноваться — из зеркала на Нерию смотрит осунувшееся лицо, а круги под глазами уже не синие, а черные. Она действительно почти не спит — и дело не в еженощных свиданиях с Йованом.       Она просто не может спать. Возвращаясь, падает на подушку, проваливается в сон, чтобы через через полчаса — это заметно по клепсидре, размеренно отмеряющей время в углу — снова проснуться, и и бояться заснуть. Потому что едва разум оказывается в Тени, появляется демоница.       — Ты ведь не любишь его, — смеется она.       Пышная фигура вытягивается, исчезает грудь, раздаются плечи, светлеет кожа. На нее смотрит Йован.       — Думаешь, это любовь? — ухмыляется он. — Брать то, что тебе не принадлежит, не спрашивая, и не считаясь с чужими желаниями? Или любовь — лизать руки хозяину, точно преданная сука?       Нерия зажмуривается, закрывает уши.       — Есть лишь одна Истина, — чеканит она.— Все ведомо нашему Создателю…       Сбивается — казалось бы, давно затверженный наизусть текст Песни света ускользает из памяти, и Нерия бормочет совсем другое:       — Тьма подступает все ближе, и жарко дышит она ― шепот в ночи, поступь обмана во снах...       Демон снова смеется, совсем по-другому, негромко, словно смущенно. Спрашивает голосом Каллена:       — Кого из нас ты хочешь на самом деле?       Нерия трясет головой, всхлипывает, а когда открывает глаза, перед ней снова демоница. Уже не смеется, смотрит серьезно, почти сочувствующе.       — Зачем рвать себе душу? Хочешь, я помогу тебе забыть одного и получить другого? Это несложно, он думает только о тебе, достаточно лишь чуть подтолкнуть. Никто не узнает, если вы не зарветесь, но ты ведь умная девочка и сможешь быть осторожной… Я помогу.       Демоны — лживые создания, думает Нерия, глядя в потолок. Демонам нельзя верить. Никому нельзя верить.       Самой себе тоже верить нельзя. Как можно верить своему разуму, если она не помнит, когда договаривается с Йованом. Как можно верить своим желаниям, если каждый вечер она говорит себе — не хочу, не пойду, а потом словно что-то тянет ее за собой и, тихонько одевшись, Нерия выходит из спальни. Как можно верить своему телу, если оно содрогается от ласк одного мужчины, а потом сердце замирает, а низ живота наливается тяжестью при одном взгляде на другого. Как можно верить своим чувствам, если она любит одного — ведь любит, если ее тянет к нему каждую ночь — и — любит?— второго? Может, она просто распутная девка, перепутавшая любовь с желанием и просто хочет обоих? Может быть, демоница права, и ей нужно просто получить второго, чтобы успокоиться?       Нерия не знает. Она вообще ничего больше не знает. Учителя только вздыхают, вслух недоумевая, что происходит со старательной и примерной Сураной. Дайлен поймав ее в саду у башни, прижимает за плечи к дереву и кричит, умоляя выкинуть из головы храмовника — ни один мужик в мире не стоит того, чтобы ради него забрасывать учебу, не спать по ночам и все больше смахивать на привидение. Йован твердит о любви. Демоница смеется. Нерия перестает понимать, где реальность, а что — иллюзия Тени. И все время хочет спать.       Кому вообще приходит в голову ставить на ночь караульного у библиотеки? Почему ее понесло туда после свидания? Впрочем, на этот вопрос у Нерии есть ответ — за любым зубодробительным трактатом, над которым глаза слипаются сами, потому что возвращаться в постель страшно. Почему этим караульным оказался Каллен? Что заставило ее подойти вплотную и, встав на цыпочки, потянуться к его губам, обвивая руками шею?       Какой-то миг ей кажется, что Каллен оттолкнет, он даже перехватывает ее запястья — но, вместо того, чтобы отодвинуть, прижимает к себе и отвечает. Он целуется совсем не как Йован: тот напорист, этот нежен, у того щетина царапает губы, у этого отросшая, мягкая и Нерии хочется потереться о нее щекой, точно кошке, но для этого нужно оторваться от его губ, что просто выше любых сил. Она вжимается в сталь кирасы, голова кружится, кровь пульсирует в висках, и совершенно все равно, реальность это или Тень, лишь бы не закачивалось.       А потом Каллен вдруг каменеет, глядя куда-то поверх ее головы. В следующий миг чья-то сильная рука оттаскивает Нерию за шиворот. Это не Тень.       — Я убью этого козла!       Дайлен мечется по библиотеке, сжимая кулаки. Йован следит за ним взглядом. Туда-сюда, не смотреть невозможно, как невозможно не смотреть на маятник. Как невозможно поверить, в то, что произошло. Он не боится, что Ирвинг или Грегор учуют его заклинание — это не барьер и не пламя, которое нужно поддерживать постоянно, это как подправить строку в толстенном талмуде, заметишь, только если знаешь, где и что искать. Он не понимает, почему оно перестало действовать. Ведь Нерия была с ним, говорила, что любит его! Она в самом деле любила его! Или ему только казалось?       — Не мельтеши, — хрипло говорит Йован. — Голова кружится.       — Конечно, что ты еще скажешь, — хмыкает Дайлен.— Не мельтеши. Не высовывайся. Не трогай.       — Во-первых, пока никто не знает, что там случилось на самом деле. Во-вторых, ты с ним не справишься.       — Это мы еще посмотрим.       — В третьих — ну, убьешь ты его, и что? Поймают и повесят. Оно того стоит?       — Зато одним козлом на свете меньше будет.       Дайлен падает на стул, вцепляется в волосы, раскачивается туда-сюда.       — Что с ней сделают?       Йован пожимает плечами.       — Может, переведут в другой круг. Может, просто посидит в карцере — вы же с ней отличники, любимчики Первого чародея, посмотрит сквозь пальцы. Тем более, если они не успели…       Голос звучит сухо, как будто он рассуждает о ком-то постороннем. Дайлен вскидывается:       — Тебе совсем насрать, что ли?       Йован криво улыбается:       — Я ее люблю… любил… люблю. А ее застали с другим мужчиной. Как ты думаешь, мне совсем насрать?       Ему хочется выть в голос.       Грегор рвет и мечет. Ирвинг качает головой, точно добрый дедушка, которого расстроила шалость любимой внучки. Нерия усердно таращится в пол, не в силах поднять глаза. Во рту пересохло, перед глазами темно, в голове пусто. Хочется только одного — чтобы все это скорее закончилось.       — Как давно это продолжается? — спрашивает Грегор.       — Он… сер Каллен ни при чем, — она заставляет себя поднять голову. — Это я. И...Только этот раз. Больше ничего не было. Я просто…       Чего бы сказать, чтобы они поверили, действительно поверили в один раз?       — Я поцеловала его просто на спор. Больше ничего.       Ирвинг качает головой.       — Что с тобой творится, Сурана? До сих пор ты была одной из лучших учениц, а теперь? Преподаватели жалуются: рассеяна, невнимательна, домашние задания не делаешь. Сейчас, вот, это… Что за глупое пари? И с кем?       — Не скажу. Я одна во всем виновата.       — Потому что никакого спора не было. — Грегор опирается о спинку стула, нависая над ней. — За все эти годы у тебя появилось лишь двое друзей. С Амелла, конечно, сталось бы заключить подобное пари — но не с тобой. Что произошло на самом деле?       — Сер Каллен ни при чем, — повторяет она.       Он в самом деле не виноват в том, что она натворила. Нерия всхлипывает. Она, и только она всему виной. Она сходит с ума и тащит за собой других…       Кажется, она знает, как это прекратить.       — Пари было, — шепчет Нерия. — Я поспорила с демоном.       Грегор меняется в лице, Ирвинг разом становится старше лет на десять, хотя, казалось бы, он и так выглядел глубоким стариком.       — Ты понимаешь, что говоришь?       Нерия поднимает голову, глядя ему в глаза.       — Понимаю. Это был демон желания. И она сказала, что сер Каллен только и думает, что…       Она на миг опускает взгляд, сглатывает.       — Я сказала, что он не нарушит обетов. И мы поспорили. Если я права, она уходит и больше не донимает. Если права она... — Нерия усмехается. — В общем, я проиграла. И не хочу расплачиваться.       Наконец-то она выспится. Мир станет понятным и простым. Не придется больше гадать, чему верить. Не будет сомнений и страхов. Не будет демоницы. Не будет магии, не будет желаний. Не будет любви — и это к лучшему.       Наконец-то все закончится. *Любовь, любви, мужской род. **Любовь травами не лечится *** Травы! ****Любовь и кашель не утаишь.