Я сын, который обрел истинного отца во время странствий

Уронить Октавия на землю было проще, чем сбить с ног ребенка: мальчишка не отличался крупным телосложением, да и на ногах стоял нетвердо. Сложнее было при броске не сломать ему руку, но Тиран слишком хорошо умел калечить, чтобы сделать это случайно. Юноша глухо охнул и попытался вскочить, но грубые пальцы моментом сгребли курчавые волосы, и вот уже наследник Юлия Цезаря был прижат лицом к пыльным опавшим листьям. — Грязный раб! — жмурясь от боли и унижения, патриций, впрочем, не пытался вырваться, не желая, видимо, оставить свои кудри в кулаке гладиатора. — О, благороднейший, — мужчина не изменился в лице, но надавил чуть сильнее, вызывая новое шипение. — Достаточно! — сдавшись, Октавий хлопнул рукой по земле. — Отпусти! — Уверен? — гладиатор чуть ослабил хватку, больше не причиняя боли, но и не позволяя подняться. — Потому что ты, кажется, так и не понял, в какую ситуацию попал. Я обещал твоему дяде, что буду тебя защищать. Терпеть твое ребячество и капризы я не обещал. И если еще раз ты вскинешься вместо того, чтобы делать, что говорят, разговор у нас будет коротким. Наследник хотел было что-то сказать — но вместо этого с его губ сорвался тихий вскрик: незаметно обнажив гладиус, мужчина нанес короткий удар плашмя поперек ягодиц не ожидавшего подобного юноши. — Не смей! — Но я уже посмел, — спокойно возразил Тиран, и, еще дважды шлепнув по беспомощно выставленной заднице, убрал меч. — Считай это предупреждением. Ослушаешься меня, подвергнешься опасности — и тремя ударами не отделаешься. Убедившись, что юноша вроде бы его услышал, мужчина разжал пальцы, и, дождавшись, пока тот сядет, протянул руку. Помощь мальчишка, конечно же, проигнорировал, но избавляться от тела убийцы помог без споров, как не оспорил и приказ ложиться спать. То, что, проснувшись, Тиран юнца подле себя не обнаружил, удивления не вызвало.

* * *

Смятение и страх путали мысли. Сбивая ноги, Октавий мчался по узкой улочке, но, куда бы он ни сворачивал, преследователи не отставали. Рациональные опасения за свою жизнь мешались с почти детской обидой и недоумением. Хотелось верить, что Тиран все выдумал и сенат не желает его смерти — но зачем же тогда дочь сенатора, заболтав его, вызвала стражу, что сейчас преследовала его с клинками наголо? Упрямство не позволяло признаться в этом даже себе, но, послушай он гладиатора, сейчас не петлял бы загнанным зайцем в ставшем вдруг враждебным городе. Без оружия, без плана. И без грубого, но, кажется, действительно верного телохранителя. Рука, вынырнувшая из темноты, не успела даже напугать — в прогулок его втащили так быстро, что с губ не сорвался даже вскрик. — Глупый сопляк! — едва погоня промчалась мимо, Тиран тряхнул спасенного за грудки, прижимая к стене так, что неровности болезненно впились в позвоночник. — Представляю, как опечален был Цезарь, когда понял, что ты единственный его преемник! — Я могу с ними договориться, — голос срывался от недавнего бега, потому то, что должно было звучать уверенно, выглядело почти мольбой. — Нет, не можешь, — с какой-то новой горечью покачал головой Тиран, выпуская ворот юноши и отступая на шаг. — Идем, пока они не вернулись. Полумрак подземного хода приятно холодил щеки, горящие от длительного бега. А может, и не только. За побег было стыдно. Вдвойне стыдно, что в итоге он привёл только к ещё большим проблемам. Из которых вытаскивать его пришлось все тому же Тирану. Это лишь подтверждало то, что говорил Цезарь, и то, что Октавий знал сам: он — всего лишь никчёмный мальчишка, не способный стать наследником великого завоевателя и правителем Рима. — Куда мы идём? — не в силах выносить молчание, Октавий вновь повторил вопрос, заданный уже, наверно, в четвёртый раз. И, не получив ответа, вдруг встал как вкопанный. Да, он сделал глупость, но, в конце концов, это не повод таскать его, словно тюк с сеном, не объясняя, куда и зачем. — Тиран, мы никуда не пойдём, пока не поговорим. Мужчина остановился, глубоко вздохнул, и, медленно развернувшись, скрестил руки на груди. — Хорошо, — речь звучала спокойно, но Октавий вдруг пожалел, что позволил гордыне в очередной раз заставить себя сунуть голову в пасть тигру. — Давай определимся, тебе бесконечно нужно поговорить здесь и сейчас? — Я просто хочу знать, куда ты меня ведёшь, — растеряв всякую претензию из голоса, юноша чуть склонил голову. — Я хотел отложить разговор, но ты, кажется, настаиваешь, — Тиран нахмурился, словно что-то обдумывая. Наконец, приняв какое-то решение, расстегнул узкий кожаный ремень, и, отцепив от него гладиус, сложил вдвое. Хлопнул по ладони для пробы, и, удовлетворившись, видимо, результатом, поманил Октавия пальцем. — Итак, ты сбежал, не предупредив, и тем самым вынудил меня нарушить клятву, данную Цезарю; пробрался в столицу, где тебя разыскивают, попал в неприятности. Я предупреждал, как буду карать за подобные выпады. Ты мальчик умный, должен помнить. Вопрос один: по-хорошему или по-плохому? Выбирай с умом, Октавий, попробуешь сопротивляться — в седло не сядешь. Юноша, буквально задохнувшись от возмущения, поднял на мужчину злой взгляд. — Не посмеешь. Лишь спустя мгновение, когда тот, вздохнув, двинулся к нему, Октавий осознал: посмеет. Ещё как посмеет. Сопротивляться было бессмысленно, но сдаваться без боя наследник не собирался. Борьба не продлилась и минуты — и вот уже юноша, как и вчера, лежал лицом в землю. Правда, в этот раз обе его руки были заломлены назад и прижаты коленом гладиатора к пояснице. Положение было не сказать чтобы слишком болезненным, но и не подергаешься без риска для запястий. — Значит, по-плохому. Несколько быстрых движений — и в довершение к унизительности ситуации, Тиран стянул с жертвы штаны и задрал рубаху. Затаив дыхание, Октавий замер в ожидании боли. Ждать пришлось недолго, первый удар перечертил ягодицы огненной полосой, и, не сжимай Октавий зубов, не сумел бы сохранить молчания. Тиран бил сильно, с оттяжкой, явно желая раз и навсегда донести мысль. Узкий ремень жалил быстро и без остановок, и только природное упрямство сейчас отделяло юношу от того, чтобы начать всхлипывать и просить пощады. Нет уж, он племянник цезаря, и даже великий гладиатор не сумеет заставить его умолять. Увы, через какое-то время решимость истаяла. Ягодицы сплошь были покрыты вспухшими алыми полосами, а Тиран и не думал прекращать. Лишь когда плечи Октавия задрожали от сдерживаемых рыданий и напряжения, он придержал занесенную руку, и, помедлив, спросил: — Есть что сказать? — дав пару секунд продышаться и не получив ответа, мужчина хлестнул снова. — Ну? Понравилось, когда с тобой обращаются как с дурным ребёнком? Ты планируешь снова сбегать и делать глупости — или предпочтёшь думать и вести себя по-взрослому? Новый удар, новая огненная полоса — и Октавий, едва слышно заскулив, выдавил: — Я понял, отпусти. — И что же ты понял? — судя по смешку, в божественное просветление Тиран верил с трудом. Колено, впрочем, со спины убрал, давая поправить одежду и подняться. Ответы, рожденные растравленным болью сознанием, были один другого хуже. «Что ты чудовище?» «Что тебе нравится причинять боль?» «Что ты ненавидишь любое проявление своеволия и отыгрываешься за годы рабства?» «Что ты мстишь за то, что из-за меня разлучен с женой и сыном?» Еще не зная, как именно загонит себя в могилу, Октавий поднял глаза, потому что глядя в пол оскорбления не бросают. Встретился с Тираном взглядом. И, прочтя во взгляде то, чего никак не ожидал увидеть, вновь склонил голову от полоснувшего сильнее боли стыда. — Что ты испугался. Прости. Я не подумал, что это не только мое дело и моя ноша. Я больше не сбегу, обещаю. Ты не нарушишь клятву.