Сожгите все письма и спрячьте досаду. Свиданья без чисел в преддверии ада. Украденный город, захват в плен печали. Дрожите? То холод предчувствий и стали...
Дождливым сентябрьским вечером Великий князь Николай Павлович, недавно вернувшийся из Тульчина, писал письмо… «Паша! Как отъехал я из Тульчина, не перестаю думать о вас. Я не знаю, за что мне это, но сердце повелевает то, что идёт в разлад с долгом, и вопреки благоразумию, я пишу Вам, как вы того желали. Как Ваши дела? Как прошли Ваши учения? Как Ваше здоровье? Поедете ли Вы в Линцы? Наступила ли осень в Тульчине,или всё ещё тепло? Паша, пишите о себе.Я думаю о Вас при свете лампады и молюсь Всевышнему. Уж не знаю, право, о чём молить: чтобы Бог наставил нас на путь истинный или чтобы простил и оставил всё, как есть, и Вы не забыли меня. В Петербурге льют дожди и отдаются тоскою в сердце. Ежели Бог даст, сможете приехать на несколько дней в октябре или ноябре, но на встречу лишь слабая надежда. Паша, я с юности старался жить так, как велят долг и совесть, соблюдая простые жизненные правила. Я говорил Вам о том. Но что же Вы делаете со мной? С Вами я самый счастливый и несчастный человек на свете! Неужели наша встреча дана провидением? Вы сказали мне: «Каждый волен выбирать свою судьбу». А я уж не знаю: то провидение нами играет, или мы сами оступились. Приезжайте в Петербург, Паша! Я жду тот час, когда смогу обнять вас и отдаться безрассудству. Я не знал такого душевного смятения до Вас. И песня, что Вы напевали: «Я нашёл свою любовь, я нашёл свою погибель», – из головы не идёт у меня. Что же мы наделали, полковник? Подо мной разверзлась пропасть. Вообразите себе моё отчаяние, когда вернулся я в столицу к обязанностям своим, а всё чудится, будто вместо офицера моего полка войдёте Вы со своими наполеоновскими замашками и посмотрите на меня, столь дерзко, сколь и очаровательно. Я храню розу из тульчинских садов. Паша, пишите мне, дайте ответ с моим курьером, или я не знаю, как жить дальше. И как вы сказали: «До встречи и до последнего вздоха». Ваш Ники. P.S. Сожгите это письмо, как только прочтёте» Пестель получил это письмо через неделю, ранним промозглым утром – доставил сержант Егерского полка, прибывший из столицы. Когда Павел вскрыл конверт и увидел, что это от Ники, счастью не было предела. Ровный почерк, писано по-французски, а имя по-русски. Пестель бегло прочитал и спрятал письмо в мундир – вечером дочитает внимательно в тишине своей квартиры. Не особо скрывая триумфальную улыбку от подчинённых (казалось, полковнику покорился весь мир), сказал Юшневскому: – Сегодня будет прекрасный день! Для человека нет ничего невозможного! – Что вы такое получили из Петербурга? – заговорчески спросил Юшневский, лишь дивясь про себя смене настроений полковника, который вечером был хмур и суров, спорил о тактике восстания, а сегодня сияет. – О, это по службе, не беспокойтесь. А доволен я по личным обстоятельствам. За бравадою своей «Для человека нет ничего невозможного» Пестель прятал беспокойство, охватившее после отъезда Великого князя. А что если Николай Романов не напишет? Забудет его и всё, что было? И выйдет, что развлёкся Романов веселее некуда, а он, Пестель, остался ни с чем. Вот и поручику NN, другу своему любезному, наговорил столько обидного, что поздно теперь совершать обратный путь. *** Павел вспомнил, как обсуждали Великого князя после встречи в Тульчине. Поручик NN (разделял политические воззрения Пестеля и любил его безмерно, клялся в любви, а Паша остерегался давать ответную клятву), как чуял – ревновал тогда: – Не отпирайтесь! Вы кокетничали с Великим князем за обедом! Глаз не отрывали! – Вы бредите, дорогой друг. – Я видел Вас, Павел! Вы затеяли опасную игру. Паша тут же начинает противоречить в любимой своей резонёрской манере: – О, cher ami, во всякой игре есть доля серьёзности! Поручик раздражается, глаза горят: – Он солдафон! Вы слышали, что офицеры не хотят в его полку служить? И шёпотом, приблизившись: – Оттого сюда и приехал Полковник, куражась,поцеловал возлюбленного друга в губы, но отпрянул, услышав случайный шорох снаружи. – Ну что Вы, право! Жаль, своего царствующего брата не взял с собой – вот бы встретили мы их! И свершили задуманное дело. Павел вдруг улыбнулся: – Но согласитесь: le prince est tres beau![Принц очень красив!]. Лицо Аполлона, страдающего зубной болью. Поручик впал в бешенство – и забавно, и грустно на него смотреть. «Где Вы были?»... «Отчего же всё время надо с Его Высочеством проводить?»...«Поль, уже десять вечера – не лгите мне»… Павел вспомнил, как рвал уже с поручиком отношения, а тот кричал: «Вы себя погубите, Вы безумны!». Пестель тогда поклялся убить его, если проговорится кому-нибудь о любви к Великому князю. И убил бы – да, убил! – потому что пропал, сгинул Павел в синих глазах Николая, в их скрытой нежности, в божественности тела и податливости любви… *** Пестель ответил на письмо Великого князя незамедлительно. «Ваше Императорское Высочество Николай Павлович! В Петербурге буду непременно в октябре, либо в ноябре уж крайний срок. Прошу, пришлите ко мне надёжного человека к первым числам октября, чтобы уведомил я Вас, когда и где буду в столице. Со дня отъезда Вашего здесь дожди. Наступила глубокая осенняя погода, а хорошая стояла, кажется, единственно для Вашего путешествия. Я занят полковыми делами своими, ничего нового совершенно нет. В Линцы не еду. А впрочем, без Вас здесь всё безынтересно. О том, что не написал, узнаете лично. До встречи.Ваш Павел.»
Ничто теперь так не занимало мыслей Павла, как план захвата Петербурга и взятия в плен Великого князя, но это был вовсе не тот план, который ждали сообщники. – Вы ещё не сделались роялистом? – бросил на прощание поручик NN. Пестель посуровел: – Стыдно тому, кто так подумает. Cela ne change rien [Это ничего не меняет.] – Тогда вы безумны вдвойне. – Прощайте! *** Павел Пестель вырвался в Петербург на три дня. Через брата Воло устроил квартиру на Мойке. «Вы можете навестить меня в любой из вечеров», – сообщал Великому князю в депеше. Прибыв ранним утром в столицу, Павел успел за день и повидаться с братом, служащим в Кавалергардском полку, и поругаться с Рылеевым на собрании (Кондратий Фёдорович был уверен, что Пестель специально примчался в Петербург, чтобы поспорить с ним и испортить настроение). А Николай Романов исполнял обязанности брата государя, мучительно думая, как выбраться к Паше. В первый день не получалось: вечером Великий князь должен быть в театре с своею супругою. На утренней и вечерней молитве Николай лгал иконам и себе, что не должен идти к Паше, а значит, и не пойдёт. Но тайный жар не давал покоя, отпуская лишь в суету обязанностей, чтобы навалиться с новой силой дрожью рук и биением сердца. Даже когда слышал своё имя и отчество «Николай Павлович», видел Павла, его Пашу, который сейчас в том же городе, столь близко от него. Ведь Паша ждёт? К утру следующего дня Ники не мог уже ни есть, ни спать, только проектировал, точно мост, как выйдет он, будто в казармы, отделается от свиты. Идти недолго… За завтраком поглядывал на щебечущих птиц в клетке на окне. Их беспечное чирикание и речи Александры отвлекали от волнительных раздумий. «Сегодня приду позже, – ласково сказал Ники, с улыбкой, приличной моменту. – Много забот с полком». Алекс смотрела ясными глазами. Она ни в чем не подозревала супруга. «Что рассеян стал, – думала она, – так это от известия о тяжкой доле, уготовленной Ангелом: наследовать престол – конец спокойной жизни и нашему счастию». Ники весь день смотрел на часы: во дворце– на золотые екатерининские с амурами, всюду – на свои карманные. Стрелки двигались так медленно... Наконец, раздался пушечный выстрел из Петропавловской крепости: терзаться ещё полдня. Длительность ожидания усиливал затяжной дождь, и громоздящиеся тяжелые серые тучи: казалось вот-вот случится наводнение, которое разлучит их с Пашей навсегда. Как преступник, Великий князь Николай Павлович свершает задуманный план. Закончив дела в полку, укутавшись поглубже в пальто, ничего не видя перед собой, вырывается на волю. Мостовые, извозчики, прохожие, кареты – всё тает в серой мороси. Да он ли это творит или кто-то другой, чужой и незнакомый, нарушает заповеди Божьи и правила, приличествующие его статусу? *** Вот этот дом и этаж… Что если он найдёт здесь свою погибель? Эта мысль подкралась внезапно, исподтишка. Не чувствуя пальцев рук, Великий князь постучался в дверь, готовый, как ему, по крайней мере, казалось, открыто взглянуть в лицо опасности. Щёлкнул замок. Послышался заговорческий полушёпот: «Я вас ждал», – и от этого сердце начало стучать ещё сильнее. Николай стремительно шагнул через порог. С лёгкой руки провидения перед Ники стоял Павел.Блестящая выправка и дерзкая улыбка – таков же, как и на смотре: сперва кажется, что в нём нет ничего особенного, а после – забыть не можешь. Павел проговорил: – Вы промокли, Ваше Высочество! – смотрит, не отрываясь, чаруя глазами, как в Тульчине. – Позвольте? Помог снять Николаю пальто, забрал промокшую двууголку, заговаривает: – Петербург превзошёл сам себя по дождям! Я, представьте себе, слышал, что вода поднимается. Ники не может унять дрожь – от сырости ли, от взгляда на Пашу? Трясёт беспощадно, и слова не может вымолвить: какой стыд! – Вы дрожите, – полковник подошёл, взял его руки в свои. Великий князь не может ни противиться, ни говорить, пропадая в запахе мускуса и тепле рук. – Хотите чаю? Нужен чай! – Пестель торопливо шагнул в полумрак квартиры. Ники осмотрелся: комната спальни за дверью слева, справа гостиная, у входа ящик с какими-то бумагами. Квартира проста и опрятна, но будто не обжита. Пестель вдруг вернулся – стремительно, без чая, снова взял руки Великого князя в свои и тихо попросил: – Ники, скажите мне что-нибудь… Или я умру… Сколько времени в Вашем распоряжении? Павел разглядывал высокую фигуру продрогшего Николая, широкие плечи с блестящими эполетами, кудри, взъерошенные дождём. Николай смотрел на Павла своими большими синими глазами – измученно, не отрываясь. – Два часа. – Тогда не будем терять ни минуты. Павел почувствовал, с какой податливой страстью Ники впивается ему в губы… *** В двадцатых числах ноября 1825 года, когда государь Александр I представился уже как неделю, в Таганрог на его имя был доставлен донос капитана Майбороды: «Ваше императорское Величество! Всемилостивейший государь! Вот уже год как заметил я в полковом моём командире, полковнике Пестеле наклонность к нарушению всеобщего спокойствия. Я, понимая в полной мере сию важность, равно как и гибельные последствия, могущие произойти от сего заблуждения, усугубил всё моё старание к открытию сего злого намерения и ныне только разными притворными способами наконец достиг желаемой цели, где представилось взору моему огромное уже скопище, имеющее целью какое-то преобразование, доныне в отечестве нашем неслыханное, почему я как верноподданный Вашего Императорского Величества, узнавши о сём, и спешу всеподданейше донести…» Дибич, бывший при покойном императоре, отослал сообщение о всех полученных доносах на тайные общества в Варшаву Константину Павловичу и в Петербург – его брату Николаю. В самый тёмный, долгий и тяжёлый месяц, когда не только решался вопрос, кому из братьев царствовать, но и нависла угроза над жизнью Николая Павловича и его семьи, среди заговорщиков Николай увидел того, от кого замирало сердце –полковник Пестель. Картинки тотчас сложились воедино: смутьянские речи, загадочные взгляды офицерам, глубокая задумчивость, частые отлучки («Вчера был у князя Трубецкого. Вы ревнуете?»). Предатель! Ни слова правды! И Николая душит страшная мысль: ведь и всё, что было между ними, могло быть частью коварного плана. В ушах зазвенело – точно сыпалось битое стекло… Но более не отвлекаясь,Николай Павлович начинает действовать, чтобы предотвратить переворот. Он исполнит волю покойного брата, как бы тяжела она не была, и станет Императором Всероссийским. 13 декабря Павел Пестель был арестован. На следствии он поначалу всё отрицал, дерзил даже, но быстро сдался, посидев в кандалах в крепости. В покаянных письмах Чернышёву писал:«Я не могу оправдаться перед Его Величеством и не пытаюсь это сделать, я прошу только милости» «Я слишком виноват перед государем, чтобы осмелиться непосредственно обращаться к нему с этим изложением моих чувств и моих страданий». Император, даже если бы хотел, не мог уже простить Пестеля. Да и хотел ли он? В показаниях подследственных шла речь об убийстве царской фамилии – каждый обвинял другого в том страшном умысле, более всех обвиняли Павла Пестеля. Как он мог? Изверг, предатель, душегуб! *** Павел Пестель на очередном допросе перед следственным комитетом. Стол, покрытый красным сукном, на стене - огромный портрет Александра I... Череда очных ставок, вопросных листов, тишины заключения, угроз и обещаний следствия – теперь жизнь государственного преступника Пестеля. А Ники больше не придёт… Генерал Чернышёв чеканит: – Вы утверждаете, что покушение на жизни всех священных особ Августейшей Императорской фамилии никогда предполагаемо не было, что предполагалось вывести императорскую фамилию в чужие края. Однако Волконский, Бестужев-Рюмин и Муравьёв-Апостол положительно говорят, что именно Вы первым предложили истребление всей императорской фамилии… – Напрасно мне приписывают первую мысль об этом. *** «Давайте считать возможные жертвы!» – в памяти прозвучал громкий голос того самого Поджио, который сдал потом его, Пестеля, с потрохами. Вспомнилось их собрание: в глазах мутно, то ли от табачного дыма столбом, то ли от выпитого шампанского. – Так этому конца не будет, ибо у всех великих княгинь есть дети заграницей, – говорит полковник Пестель. – Послушайте, покушение на их жизни бесполезно… – Давайте считать, – разгорячился Павел, – давайте считать тех, кто есть из императорской фамилии. И отсчитывает на пальцах: это, стало быть, вдовствующая императрица Мария Федоровна, это Великий князь Михаил Павлович, это (сильно сжал палец) – Великий князь Николай Павлович. Потом долго обсуждали, что делать с заграничными наследниками Романовых. А после уже, как гости ушли и хмель сошёл, Павел с ужасом вспоминал свои подсчёты. Нет, нет, их правое дело победит, но Николай будет с ним, будет жив! Отпрысков его с женою отправят за границу… Главное – победить! Пестель запутывался в своих мечтах и суждениях, и всё метался мыслями: то представлял счастье в новом свободном справедливом мире, то мечтал о Ники, об их очередной украденной у старого мира встрече в Петербурге. Но теперь, на допросе,Павел своим ответом затягивает себе на шее петлю: – Я как председатель Тульчинской управы предлагал предметы на совещание. Все единодушно подтверждали республиканскую цель нашего общества. В случае крайности же –изведение тех лиц, которые предоставляли препоны… В течение всего двадцать пятого года, уверяю Вас, сей образ мыслей во мне ослабевал. Но поздно было совершить благополучно обратный путь. *** Павел Пестель так запутался к 1825 году, что только петля распутает. Что же надо было делать? Бежать заграницу? Его звал тот самый поручик NN – пытаясь спасти, обещал всё устроить. Но как быть без семьи, без Ники, без России? Он там застрелится с тоски, в той же Германии, что так и не стала родиной. Если всё равно стреляться, так уж лучше здесь, на земле родной. Перед отъездом поручика, осенью двадцать пятого,в последний раз говорили. – Здесь ничего хорошего не будет, Поль, ещё очень долго. Я не хочу сидеть в тюрьме, а меня посадят: ни за одно, так за другое! Умоляю, уезжайте со мной, пока не поздно! – Не могу! – Вы снились мне на скале у обрыва… – Неужели всё ещё верите снам? Павел подумал: повзрослел поручик за эти годы, но всё так же пылок и мистичен, как тогда, когда на заседании масонской ложи познакомились. – Вас арестуют! Разжалуют! Ни Отечество, ни Высочество не будут Вас спасать! – Я не для себя ищу спасения! Неужели Вы так и не поняли? – И тут же примирительно: – Оставьте меня. Ваш путь без меня будет легче. Обнялись на прощание. Павел толком не смог объяснить поручику, что его терзает. Ему самому не все ясно. Оставшись в одиночестве, обхватил голову руками. Уйти в монастырь каяться? Ни один монастырь не выдержит его грехов любовных! Застрелиться, выпить яда? Да, пожалуй, это – выход, только надо ещё раз увидеть Ники, последний раз…А если сознаться ему? И станешь подлецом, предателем перед своими, кому клялся в верности! Поднять сейчас полк, исполнить то, что должно? Немыслимо: всё не подготовлено, это вести солдат на убой по плану безумцев из Северного общества… «Ники, родной…», – вдруг прошептал Павел. Когда-то Пестель клялся срубить верхушку, стращал Муравьёва-Апостола, а теперь жизнь готов отдать за ещё одну встречу с Николаем Романовым. *** Императрица Александра Фёдоровна не знала, что делать, как поддержать мужа: её Николай был сам не свой – так подорвало это страшное дело декабристов! На людях держится, а ночами не спит: всё бумаги изучает да письма жжёт. Зашла к нему в кабинет, подошла к столу: –Дорогой мой, уже так поздно, надо отдохнуть! Ники, увидев жену, скомкал какую-то бумагу и раздраженно бросил ее на стол: – Эти предатели не заслуживают иной участи, кроме смерти! Бог возложил на меня ужасное бремя, Алекс, но я буду нести его, пока хватит сил, – таков мой жребий. В эту минуту вошел адъютант с донесением (видимо, что-то очень важное), и Николай Павлович вышел (он не желал сейчас говорить о государственных делах с императрицей) чтобы его прочитать. Александра осталась в кабинете одна.Она никогда не вмешивалась в дела мужа, и, тем более, не читала его письма и бумаги. Но на этом скомканном листе Алекс вдруг краем глаза увидела имя «Ники», написанное неровным незнакомым почерком. Кто же еще так мог называть ее мужа? Алекс взяла бумагу, расправила, в ее глазах потемнело: «Ники… Родной мой! Приезда жду с таким нетерпением, что хоть на луну вой, так хочется обнять Вас и не отпускать до смерти…Всё же занят службой… Вятский полк отличился… Вновь хочу целовать Вас везде – губы ноют…». Скачущие буквы письма слились в ужасающую картину: «Смотреть, как Вы притворно противитесь…Вы отдадитесь мне без остатка… Ваш Паша… И не зовите меня противно злодеем – всё равно шептать Вам иное…». И дата: 30 августа 1822 года.(день рождения дочери Оленьки). «Боже мой, что это?» – Александра скомкала письмо вновь и положила его на то же место. От ужасающей догадки голова ее закружилась, задыхаясь от недоумения, отчаяния и обиды, она стремительно вышла из императорского кабинета и направилась к себе в покои. Император, беседующий с адъютантом на другом конце коридора, не понял, что случилось с его супругой – должно быть, нервы сдают от событий последних месяцев.Лишь закончив с делами, он заглянул к императрице. Подле Александры суетились две фрейлины с нюхательной солью. Она лежала у себя на постели, бледная, в слезах, с закрытыми глазами. – Государыня лишилась чувств… Николай Павлович не нашел слов утешения и заботы, он смог лишь сказать (жене или себе?): – Сейчас мы не можем думать о себе… Нужно думать о судьбах Отечества, – и, взглянув на супругу совершенно холодным взглядом, вышел прочь. *** В ночь перед казнью 13 июля 1826 года Павел Пестель написал последнее в своей жизни письмо, которое так и не дошло до адресата: «Мой милый Ники! Утром я иду на казнь, но знайте, что я любил Вас до последнего вздоха. Если смерть открывает бесконечную жизнь, то я буду любить Вас и после. О, сколько возможностей в том случае открывает мне смерть! Я не ищу ни оправданий, ни милости. Прошу лишь милосердия к моей семье, к бедным моим родителям.Полковник Павел Пестель.