— Ничего не осталось, — тихо произнесла я, чувствуя пустоту внутри себя, пустоту повсюду.
Ли Бардуго «Крах и Восход»
Соня подставляет бледные худые руки под багряные лучи закатного солнца. Блики света ласково оглаживают тонкую кожу, согревают теплом: чужим и далёким, ей недоступным, отнятым. Она ладони вместе сводит — жест забытый, беспомощный — в попытке искру словить, крупицу светила украсть и в закромах души запрятать. Но Соне солнце заклинать не под силу. Соня в Каньон никогда не входила, она его и не видела вовсе. Ошейник горло её не сдавливал, не душил, могуществом не одаривал. Запястья хрупки и чисты, они тяжесть оковы не знали. Соня едва ли святая. В ней и от королевы ровным счётом нет ничего. Она от тьмы стремглав не бежала, и в объятьях её желанных тонуть ей не приходилось. Руки, окроплённые кровью любимого, лихорадочно не дрожали, холодную сталь наземь не бросали. Соня не ведала сладостного вожделения, раздирающей ненависти, боли и горя потери. Соня — не сломанная и не поверженная. Она, прозванная керамзинским призраком за снежные волосы, свободно струящиеся по плечам, улыбалась редко и отчего-то совсем неискренне. Из личных покоев выбиралась нечасто, разве что на короткую вечернюю трапезу в окружении сирот. Дети косились на неё настороженно, опасливо. Благодаря Софье они одеты и накормлены, обучены грамоте и вольны заниматься любимым делом, будь-то игра на пианино или же рисование, но столь необходимой родительской любви холодная странная женщина дать им так и не смогла. Лишь пустые безучастные взгляды карих глаз да скупая похвала. Соня — молчаливая и далёкая ото всех — пряталась в чёрных закрытых платьях. Вставала с рассветом, забиралась на широкий подоконник с босыми ногами и подолгу жадно вглядывалась в стекло, следя за восходом. Дни напролёт она рисовала. Образы мрачные и кровавые — те, которым в жизни Сони не место. Поражённый стрелой плачущий олень без рогов, скалящиеся тени с человеческими лицами, круглая зала, устланная трупами в разноцветных кафтанах, два погребённых в руинах силуэта, слившихся в поцелуе, крылатое коронованное чудовище, протягивающее изумруд когтистой лапой. Соня сжигала их в камине на следующий же день, словно так пыталась избавиться от воспоминаний — чужих, ей не принадлежащих, но настойчиво настигающих, ломившихся сквозь дверь, которую она в своё время заперла, а ключ благополучно выбросила. Соня — равнодушная и жёсткая — трепыхающимися пальцами спички одну за другой жжёт, не способная уснуть без подрагивающего огонька свечи. Соня боится во мрак вновь погрузиться, боится его там встретить — так отчаянно сильно хочет. Соня с криком ото сна просыпается, отголосками ощущая липкую кровь на ладонях, лихорадочно имя его шепчет, солёные слёзы глотает и задыхается, умирая из ночи в ночь. Ей темно и холодно, а свет, способный тьму развеять, согреть в своих горячих объятьях, внутри неё необратимо погас. Точно одинокая свеча в канделябре. Соня застывает от ужаса, дышит глубоко и часто, кости её каменеют, она глаза сжимает крепко, до боли, до цветных узоров на внутренней стороне век. Вокруг темнота. Распахнуть глаза и увидеть его слишком страшно. Открыть и не увидеть — ещё страшнее. Соня стремительно с кровати подрывается, шерстяное одеяло на пол роняя и о собственные ноги спотыкаясь. Ладони к лицу прижав, на ощупь несётся к двери, не решаясь, не смея обернуться. Она застаёт себя бежащей по широкому освещённому коридору, что вёл на кухню. Задыхающаяся и рыдающая, Соня походила на испуганного ребёнка — маленького и нуждающегося в любви. Она к холодной каменной стене спиной прислоняется и медленно вниз сползает, руками колени обхватывая. Соне страшно. Перед глазами мельтешат тени — чёртовы неживые, искусственные тени. Жалобные всхлипы слух раздражают, подобно металлу по стеклу. Соня не сразу понимает, что принадлежат они вовсе не ей и доносятся откуда-то слева. Горячие слёзы с щёк стерев, поднимается и настороженно озирается, напряжённые плечи ладонями поглаживая. Звук приводит её на кухню. Помещение просторное и мрачное, освещённое многочисленными лампами, подвешенными к стенам по распоряжению самой Софьи. Она к тёмным углам присматривается, словно кто-то в них мог притаиться. От очередного надрывного вздоха-кашля, раздавшегося совсем рядом, Соня едва не вскрикивает, вздрогнув от неожиданной близости. Под низким столом, прислонённом к стене и предназначенном для приёма пищи слуг, кто-то шебуршит, тихо всхлипывая. Бесшумными шагами — подкрадывающимися и опасными — медленно приближается, неосознанно ладони в кулак сжимая. Привычка старая и чужая, она с печально размеренной жизнью Сони не вяжется. Рукой в край стола уперевшись, резко вниз приседает и встречается с влажными карими глазами, испуганно расширившимися от появления Сони. Ребёнок. На полу, прижав колени к груди, устроился мальчик. Темноволосый и растрёпанный, в чёрной пижаме с вышитым белой нитью узором. Он мелко подрагивал, лицо его было опухшим и красным от слёз. Всего лишь мальчик. Соня облегчённо выдыхает, только сейчас осознав, что страх вынудил её задержать дыхание. — Ты что здесь делаешь? — она старается звучать строже, силясь скрыть свою минувшую истерику и постепенно отступающую тревогу. Выходит жалко, но на мальчишку действует. Он крепче обхватывает ноги тощими руками и сутулится, опуская подбородок ниже колен. Соня ощущает укор от собственного грубого тона, но продолжает хмуро брови сводить. — Я... — голос у него хриплый и надломленный, в горле сухо, потому он закашливается. — Я играю, — мальчик носом шмыгает и выглядит донельзя грустно. — Какая тоскливая игра, — Соня окидывает взглядом тёмную пыльную нишу. — Однако хорошее время и место ты выбрал. Соня протягивает мальчику узкую ладонь, и тот растерянно уставился на неё, будто страшнее в жизни ничего не видел. Она призывно ему головой кивает. Ребёнок, чуть раздумывав, всё же свою горячую ладошку в её холодную неуверенно вложил. Соня встаёт во весь рост, и мальчика за собой тянет, поднимая на ноги. Свет от мерцающих огней озаряет их, позволяя Соне полуночника лучше рассмотреть. Волосы чёрные, коротко стриженные и растрепавшиеся. Глаза карие, мальчик ими деревянный пол старательно буравит, на Соню внимания не обращая. Пижама оказалась насыщенного тёмно-синего оттенка, а узор блестящий и серебряный. — Всё хорошо? — мальчик в слезах, глаза остервенело трёт, силясь следы слабости своей стереть — едва ли с ним «всё хорошо». — Да, — он послушно кивает, хлюпая носом. Соня с мальчика недоверчивый, внимательный взгляд не сводит, от него он голову в плечи вжимает и с ноги на ногу переминается. Понимающе хмыкнув, она ладонь его из своей выпускает и идёт к высокой стойке у противоположной стены. Недолго думая, выбирает стеклянную вазочку с шоколадным печеньем и с ней уже возвращается к притихшему мальчику, настороженно за действиями Сони наблюдающему. Она молча ставит её на стол, под которым ребёнок совсем недавно прятался, и пробует лакомство, другой рукой вазочку к мальчику пододвинув. Отказываться от печенья он не стал. — Не пора ли тебе в постель? — позволив ему вдоволь объесться сладостями и налив молока, интересуется Соня. — Я... — уже успокоившийся мальчик, вновь мнётся, однако глаза уже не отводит, и смотрит куда решительнее. — Могу ли я ещё немного посидеть здесь? Не хочу возвращаться в комнату. — Почему? Боишься большого страшного монстра под кроватью? — Соня мягко усмехается, изучая выражение лица ребёнка. — Вовсе нет! — он насупился и обиженно задрал подбородок, отчего Соня понимает, что угадала. — Они совсем не под кроватью, — говорит уверенным тоном — таким, словно Соня не знает очевидных вещей, вроде имени короля, которое они упоминали в молитвах. — Правда? — смеётся она, посчитав мальчика на редкость забавным. — И где же они тогда скрываются? — Им незачем скрываться. На то они и монстры, чтобы это мы от них прятались. Улыбка медленно сползает у Сони с лица. Ей ли не знать о монстрах. — Ещё печенья? — двигает вазочку к мальчику, желая скорее перевести тему. Тот довольно улыбается, вмиг перестав хмуриться, и берёт ещё пару печенек. Соня рассматривает его и замечает что-то неуловимо знакомое в жестах, чуть вздёрнутых бровях, задумчиво оценивающем прищуре, даже в словах, звучащих из его детских уст слишком правильно и естественно. Мальчик напоминает ей кого-то, с кем прежде Соне доводилось встречаться. Кого-то... Мальчик сладко зевает и потирает смеживающиеся глаза. Соня, заметившая это, вдруг вспоминает настолько глубокая сейчас ночь, и что им обоим давно пора бы уже видеть десятый сон. Пусть и не самый приятный. — Хочешь я... провожу тебя до комнаты? — неуверенно предлагает Соня. Не бросать же ей маленького ребёнка в одиночестве — выглядел он не старше восьми. — Я не хочу туда возвращаться, — непреклонно машет головой. — Там темно и холодно. И страшно, — серьёзным тоном заявляет мальчик. — Ну, совсем чуть-чуть, — тихо добавляет уже менее уверенно. — Понимаю, — неожиданно для себя соглашается Соня, не слукавив. — Правда понимаю. Думаю, тьма может быть довольно... пугающей. Никогда не знаешь, кто притаился в темноте, и на что он способен, — она умолкает под удивительно осознанным взглядом карих глаз. — Но, знаешь, — бодро продолжает Соня, пытаясь избавиться от воцарившегося напряжения, — есть верный способ её прогнать. Соня тянется к одной из свечей и аккуратно ставит её прямо перед собой. Жёлтый свет освещает взволнованное лицо мальчишки, застывшего, кажется, в ожидании настоящего представления. — Совсем уже не страшно, да? — заговорчески улыбается Соня, но мальчик её настроя вовсе не разделяет. Он разочарованно цокает, надеясь на нечто более действенное. — Это всего лишь свеча. Рано или поздно она потухнет. — К тому времени ты уже уснёшь, — слова Сони его никак не бодрят, потому она задумчиво переводит взгляд с мальчика на полыхающий огонёк, отбрасывающий блики на тёмное дерево: — Можешь представить, что это не свеча, а, например... — Солнце! — радостно восклицает ребёнок, довольный пришедшей ему в голову идее. — Оно никогда не погаснет. Солнце никогда не погаснет. Никогда ли? — Ну, пусть будет солнце, – несколько неохотно соглашается Соня, надрывно воздух в лёгкие вобрав. Она берёт мальчика за руку, вторую с канделябром выставляя вперёд, освещая длинный коридор, по которому они движутся, покинув кухню. Ребёнок сам ведёт её в нужном направлении, в сторону своих покоев, что оказываются этажом ниже её собственных. Соня отпирает деревянную дверь, её кистью украшенную цветочным узором, и заводит вперёд мальчика. Он несётся в объятья кровати, вмиг запрыгивает на неё и заворачивается в одеяло по самую шею. Соня смеётся ласково и искренне. Впервые за долгое время. Мальчик за ней удивлённо наблюдает, впредь за хозяйкой приюта подобных эмоций не замечая. Он слышал, как старшие дети поговаривали, мол, Софья — бесчувственный сухарь, мало чем на человека похожий. Но стоящая на пороге его комнаты женщина казалось совсем иной: юной, радостной, светящейся. — Спасибо Вам, — тихо поблагодарил мальчик, проследив, как Соня, широко и чуть смущённо улыбаясь, оставляет горящую свечу на прикроватной тумбочке, а после садится на край постели. — Всегда пожалуйста... — женщина замирает от сковавшей её неловкости. Она редко вникала в дела сиротского дома, и сейчас это сыграло с ней злую шутку. Имени мальчика, как бы она не силилась, вспомнить не получалось. Он замечает её заминку и услужливо подсказывает, впрочем совсем не удивленный её неосведомленностью. Он прибыл в Керамзин всего неделю назад, и за это время Соню видел не более трёх раз, говорил и вовсе сегодня впервые. — Меня зовут Саша. Соня замирает. Сглатывает образовавшийся ком. Предательские слёзы жгут глаза. Мурашки бегут по спине. Воздуха не хватает — его нет. — Замечательное имя, — голос дрожит. Мальчик высовывает ладонь из-под одеяла и к руке Софьи тянется. Детскими пальчиками обхватывает её и крепко сжимает: — Вы не уйдёте? Соня не сдерживается, порывисто наклоняется, прижимаясь губами к его тёмной макушке. — Спи спокойно, Александр. Я буду рядом. Соня гладит его по мягким кудрям, напевая песню — далёкую и больную, — пока дыхание Саши не выравнивается, а тело не расслабляется. Соня замолкает, солёные слёзы глотая, и зажмуренные глаза открывает. Свеча и впрямь потухла. Соня во тьму бесстрашно глядит. Ей искать в ней некого. Алине тоже. Больше нет.