в молочном свете луны.

Вечер обещал быть очень долгим и неимоверно скучным. Суббота — день, когда Учиха Чараске обычно разгуливал по улицам ночной Конохи в компании пышногрудых девушек, которые просто таяли от его дешёвого флирта. Но сегодня не было настроения даже с постели встать и умыться. Тело сковала стальными клещами лень. Накатила тоска зелёная, размышления о своей жалости и ничтожности забивали голову, заставляя всё больше и больше тонуть в унынии и разочаровании от собственной жизни. Чараске всегда был солнечным парнем, несмотря на то, что был чистокровным Учиха. Пока другие соклановцы морили себя тренировками, оттачивали мастерство владения шаринганом, думали о будущем клана и деревни, в общем, Чараске жил припеваючи. Пока родители, а в особенности отец, занимались воспитанием старшего брата, Итачи, ведением дел клана, всё-таки, главная семья, он был передан под опеку собственной старенькой бабули. Она любила Чараске, не хотела, чтобы из него вырос хладнокровный шиноби, как другие соклановцы. Поэтому женщина растила его невероятно добрым, отзывчивым, даже немного наивным. Как ни странно, получилось просто превосходно. Вся эта идиллия продолжалась, пока парню не стукнуло пятнадцать лет. Половое созревание не заставило себя долго ждать. За короткое время он превратился в настоящего искусителя сердец, пожирающих их одно за другим. Кто же знал, что Чараске будет таким любвеобильным... Наверное, это связано с тем, что в детстве он никому на голову не упал, банально хотел внимания, но родители, даже видя страдания младшего сына, ничего не предпринимали, просто спихнули отпрыска его на голову бабуле. Ему хотелось внимания и любви... Даже сейчас, когда его в шутку прозвали Казанова за то, что вечно около него ютились хотя бы несколько девиц, он был несчастен. Он не видел в них искренности, лишь банальное желание ухватить лакомый кусочек от тела молодого и аристократически красивого Учиха. Парень не может найти в себе силы подняться и банально подойти к матери, которая звала его ужинать. Порой у него бывали такие моменты, когда тоска, скрываемая за маской фантомного счастья, показывалась и утягивала в болото под названием "депрессия". Осознание собственной жалости давило на глаза, неприятно покалывало в области слёзных каналов. Мгновение и картина его комнаты становится чётче, шаринган, кажется, активировался сам по себе. Только два томоэ, пока все его ровесники гордо сверкают тремя чёрными запятыми на фоне красного. И снова волна мыслей о ничтожности собственного существования. У него не было друзей, не видящих в нём простого извращённого дурачка, которому лишь бы развлечься с девушками да по-сочнее... Никто не видит в нём личность, которая нуждается во внимании человека, который будет ценить его. Чараске тяжело поднимается с постели, комната, освещённая лунным светом меркнет. Шаринган погас. Парень тяжело вздыхает, приглаживает чёрные волосы и, натягивая на себя лиловую рубашку и чёрные джинсы в облипку, тихо пробирается по коридорам родительского дома. Охота выйти на улицу, развеяться, подышать свежим воздухом в глухом одиночестве. Он не реагирует на то, как его окликнула мать из кухни, волнуясь, спрашивает о цели его похода. Но голос её обрывается на полуслове, видимо, оставила попытки докричаться до своего горе-сына. И она видит в нём легкомысленного придурка с одним единственным желанием в голове. На душе кошки скребутся от противного чувства, что уже сидит в нём уже несколько недель. Девчонки интересуются, почему же Чараске такой мрачный, грустный, что же случилось с их альфа самцом, дарящим им улыбку лишь от этого взгляда матовых глаз. Сейчас они будто затуманены... Не хочется видеть этих дур, что только и могут, что питаться его низкосортным флиртом. В чернильных глазах загорелся шаринган. Третье томоэ заставило два других подвинуться и освободить место для себя. Поначалу девушки восторженно заглядывали в глаза парню, а потом спохватились, вспомнив, что умеет шаринган. Чараске молча уходит из-под носа застывших девушек.

***

Ночью всегда становится прохладнее. После дневного солнцепёка приятная прохлада казалась подарком судьбы. Ночной бриз гулял в кронах многочисленных деревьев, мелодично шумит зелёной листвой. Не зря далеко в прошлом два великих человека назвали деревню Скрытой в листве... Менма чудовищно устал... После продолжительной тренировки тело ломило, желание упасть на траву окутывает его и он, поддавшись соблазну, устроился под деревом, прикрыл веки, чтобы молочный свет луны не бил в глаза. Зачем он тренируется? Почему он мучает себя тренировками каждый день, пока сознание от переутомления не теряет? Парень множество раз задавался этим вопросом, но логичного ответа так и не нашлось. Может быть ему хотелось догнать отца, Намикадзе Минато? Да нет. Его и так устраивает его уровень силы. В свои пятнадцать он был одним из лучших чуунинов Конохагакуре. Претендовал на звание джонина, да и к тому же, был джинчуурики. Единственным из немногих, которые смогли подружиться со своим биджуу. Но всё равно! Что-то заставляет его подниматься с тёплой постели рано утром и, даже не завтракая, уходя от криков разъяренной Кушины, спешить на тренировку. У Менмы не было цели. Ему не хотелось становиться каким-то великим шиноби. Титул Хокаге его не привлекал. Нисколечко... Так, всё же, какова его цель? Или хотя бы мечта... У него был дом, была любящая семья, были друзья(хотя таковыми их трудно было назвать), но... Ему не хватало чего-то. Мечты. Менма был реалистом до корней волос, как и его отец. Смотрел на ситуацию трезво, с толикой пессимизма. Мечты для Менмы были не более, чем глупостью... Ставить цели он просто не мог, нечего достигать попросту, как кажется ему. Но, всё-таки, жизнь без мечты или хотя бы цели не имеет какого-либо смысла, ведь так? — Мммм... Курама-сан, как думаешь, мать накричит на меня, когда прийду домой? Я же, всё-таки, ушёл, ничего ей не сказав... — сонно бормочет блондин, разглядывая чернильное небо, на котором бриллиантовой россыпью сверкают мириады звезд. Перед глазами предстаёт огромный величественный лис. Девять огромных хвостов лениво качаются, доставая, казалось бы, до небесного простора. Шерсть переливается всеми оттенками оранжевого в молочном лунном свете. Сейчас он больше походит на большого, ленивого кота, лежащего на собственных скрещенных лапах. — Если учитывать её дурной характер, то влетит не только тебе, но и Минато, и мне... — за ответом последовал протяжный зевок, а после лис, дернув ушами, приоткрыл глаза, кинув взгляд на уставшего джинчуурики. — А с чего у тебя такие глупые вопросы? — Ну, когда я выходил, она выглядела какой-то грустной, даже не крикнула что-то мне вслед, как обычно делает. Может её что-то беспокоит? Кьюби усмехается, показывая ряд острых зубов. В красных глазах заблестела насмешка над блондином. Лис поднимает голову, потянулся и подпёр голову пушистой лапой. — Глупый ты, Менма Намикадзе, — голубые глаза заискрились недоумением. — Не видишь, как собственная мать беспокоится о тебе. Она чувствует, как ты несчастен, а помочь не может. Точнее, может, но ты не хочешь этого. Ты думаешь, что уже взрослый, очень умный и сам справляешься со своими проблемами. В твоём возрасте все мои бывшие джинчуурики были такими... Простыми. Они не рылись в чертогах собственного сознания, не искали в поле ветра, а чётко шли к собственной цели, имели ориентир. Тебе не хватает мечты, а этой мечтой может стать лю... — Хм... Видимо, я не такой как они. — перебивает Менма, закидывая руки за голову. — Ты как всегда, Менма... Не хочешь понять, что ты просто нуждаешься в любви. Серьёзно, посмотри на себя. Ты изматываешь себя тренировками, чтобы не думать о том, как другие находят себе... — Курама протяжно застонал и закрыл глаза мощной лапой. Он давно понял, что блондин не собирается его слушать. Он упёртый как стадо баранов и если что-то решил для себя, то будет следовать этому несмотря ни на что. Ему хоть кунай к горлу подставь — бестолку. Ощущение чужой чакры настигло обоих совсем быстро. Лис растворился в воздухе, оставляя парня в гордом одиночестве, но Менма знал, что он уже не один. Рука инстинктивно потянулась в подсумку и достала оттуда кунай. Но все волнения оказались напрасными. — Менма-кун, это ты? — поникший голос медленно приблизился к спине и вот, уже через пару секунд его источник уже стоял прямо над блондином. Два тёмных, но таких чувственных омута глядели на него с чистой печалью во взгляде. В молочном свете луны чёрные, как воронье крыло, пряди казались почти белыми. Вместо обычной, легкомысленной улыбки, уголки тонкой линии губ были опущены. Менма сразу понял, что что-то случилось. Обычно, Чараске не такой грустный. Обычно скупой на эмоции Менма чувствует, что обеспокоен состоянием вечно весёлого друга. — Мммм... — промычал блондин, открывая левый глаз, чтобы посмотреть на вышедшего из гущи леса новоиспечённого собеседника. Окинул изучающий взглядом с ног до головы... Чего-то в нём не было. Точно! Не было той напыщенности и заносчивости, которая так ярко светилась около него. Сейчас перед Менмой стоит притихший Чараске, смотрящий куда-то в траву. Выглядел он скромно... Не было никаких подвесок и браслетов, которых он носил штук сто. (Честно говоря, они жутко раздражали блондина). На плечи накинута лиловая рубашка, а под ней чёрная футболка, на которой красуется герб клана Учиха. Чараске нервно теребит край футболки. Нервничает. — Что ты тут делаешь в такое-то время..? — Д-да так, вышел прогуляться и вижу, кто-то тут сидит, а это ты оказался. И вот думаю подойти к тебе, спросить как ты, что ты... — скрыть свои настоящие эмоции от Менмы невозможно. Даже зная этот факт Чараске продолжал прятать от чужих глаз своё эмоциональное состояние. Ему не хотелось впутывать в это человека, которому, как ему кажется, и дела нет до него, а ведь так хочется почувствовать твёрдое плечо, на которое можно положиться. — Что-то случилось? — особо не задумывается. Парень знает, что особо изворачиваться перед кем-то бессмысленно, поэтому говорит чётко, коротко и понятно, по-делу, как любят в мире шиноби. — Я даже невооружённым глазом вижу, как над тобой будто тучи нависли. Выкладывай уже, я выслушаю. Учиха вздрогнул. Ему это показалось? Кто-то хотел помочь ему справиться с проблемой, которая, по идеи, никого не должна волновать. Но тут такое... Тот самый Менма, самый лучший ученик их выпуска, главный красавчик деревни, за которого борются дочь покойного Йондайме Хокаге и наследница клана Хьюга... Он интересуется, что с ним... Щёки мгновенно окрасились в ярко-розовый цвет. Сказать, что Чараске смущён — ничего не сказать. Ему... Приятно что-ли? — Ну... У меня снова депрешон... – попытка отшутиться вышла крайне неудачной. Блондин смерил его взглядом холодных голубых глаз и Учиха, кажется, пожалел, что не сразу сказал всё, как есть. Опускает голову, приглаживает волосы, которые взъерошил резко сорвавшийся ветер, и собирается с мыслями. — Ну, все такие умные, серьёзные, а я один как клоун какой-то... Я чувствую себя таким идиотом на фоне других... Чараске горько улыбается и поднимает взгляд на блондина. С надеждой ищет эмоции в его глазах. Сложно отыскать что-то за коркой льда, будто покрывшей его настоящего. Впервые в жизни Учиха показалось, что перед ним не настоящий Менма, а всего лишь его обложка. Он как книга, которую так хочется достать с самой высокой полки, открыть, вчитаться в текст и насладиться ним сполна... Взгляд блондина смягчился. Показались первые эмоции, что прятались от Чараске. Сочувствие..? Менма отводит взгляд в сторону и хлопает ладонью по траве рядом с собой, приглашая рядом присесть. Учиха стоит как вкопанный, чувствует, как приятное тепло разливается в груди и не знает куда себя деть от этих ощущений, что накрыли его словно цунами. Он шумно вздохнул и наконец-то приземлился прямо там, где попросил сесть его собеседник. Поначалу брюнет не решался посмотреть на Менму, молча сидел к нему полубоком. Что-то его держало... Не давало расслабиться. Так скованно никогда ещё не ощущал себя. — Чараске... – обращается к нему блондин и ему, всё таки, пришлось взглянуть на своего соседа. И пожалел, что сделал это. В молочном свете луны он напоминал прекрасного кицунэ. Его волосы, неопрятно торчащие в разные стороны, будто лисьи ушки. Голубые глаза походили на два заледеневших озера. Невозможно насытиться их красотой. Хочется утонуть в них, даже не пытаться выкарабкаться из лазурной бездны, в которую неумолимо утягивает Чараске. Желание коснуться полосатой щеки охватывает парня, но тот спохватился. Испугался, что его неправильно поймут и смущение снова его накрыло. Да что ж такое?! — Ну, давай... — спокойный голос блондина отражался от стен сознания. Учиха впитывал каждый звук собеседника, вздох, непроизвольное движение руки. В молочном свете луны он казался самым прекрасным человеком, которого когда-либо встречал Чараске. — Хе-хе... — нервный смешок сам сорвался с губ. — Я чувствую себя самым бестолковым человеком во всей Стране Огня. Менма-кун, во мне все видят какого-то полудурка извращенца. Даже когда я стараюсь быть полезными, не быть обузой на миссиях, меня не воспринимают серьёзно! Как клоун, честное слово... Я просто... — парень не мог подобрать слов. Описать это состояние невозможно. Вот оно, вроде бы, рукой подать и ты сможешь передать свои чувства другу, чтобы он не понял, но как только ты начинаешь поднимать руку, оно начинает удирать. Ты пытаешься догнать, но бестолку... В уголках матовых глаз выступают слёзы. Маленькие хрусталики скатываются по щекам одна за другой. Чараске подавляет всхлип, не хочет показаться тряпкой перед Менмой. Хотя... Уже поздно, он заплакал перед другом. Перед человеком, которым восхищается. Перед человеком, в которого, мать его, влюблён. Тёплая рука скользнула по плечам, облаченным в лиловую рубашку. Менма приобнял плачущего брюнета. Он притих, недоуменно смотря то на руку, что прижимала его в невероятно тёплому, даже в одежде, телу Намикадзе, то на пару голубых глаз устремленных в небесные просторы. — Чараске... — прозвучало так тепло и приятно. Блондин поворачивается и смотрит ему прямо в глаза, в душу. На лице нет ни капли презрения или упрёка. Абсолютно ничего! Губы Менмы расплылись в лёгкой, дружелюбной улыбке, в которой даже намёка на насмешку не было. Так чисто, так приятно... — Когда я был маленький, я часто грустил по мелочам. Будь-то упал, или просто настроение испорчено. Что угодно... Мама говорила, что в такие моменты я очень похож на своего отца. Но она меня не упрекала за столь глупую эмоциональность, а просто брала меня на руки и, ничего не говоря, обнимала. Лишь приговаривала, что тепло чужого тела согревает лучше любых слов. Человеку будет лучше, если он сможет выплеснуть все свои эмоции, до единой капли... — ветер колыхнул его соломенные волосы, ложащиеся на собственные плечи. — Если тебе хочется плакать, Чараске, плачь! Плачь, рыдай, как малое дитя, просто реви мне в плечо и тебе станет легче. Я не могу смотреть на то, как ты страдаешь. Мне становится больно. Вот здесь, – и кладет свободную руку на сердце. — Я всегда знал, что Учиха носят маски. Даже с тобой, казалось бы, таким живым и настоящим, тоже самое. Ты скрыл свои страдания за маской счастливого человека. Я вижу тебя насквозь, и знаешь, не осуждаю. Я понимаю тебя. И хочу помочь... Слёзы с новой силой хлынули из глаз. Контролировать их стало невозможно. Прозрачные капли стекали на щекам, падали на грудь. Менма ничего не говорил. Он лишь тихо хмыкнул, беззлобно. Учиха не смог больше. Один единственный всхлип и парень срывается с места, накидываясь на блондина. Руки Чараске судорожно обхватывают его плечи, сжимают ткань потрёпанной куртки нараспашку. Утыкается носом в шею Намикадзе и... Слёзы просто текут из глаз. Казалось, маска окончательно слетела и все эмоции, что прятались глубоко в сердце, вырвались на свободу. Руки блондина ложатся ему на спину. Поглаживают её. Лёжа на траве, ощущая, как тело, что лежит на твоей груди, мелко подрагивает, он ощущает тепло... Тепло где-то в груди. В молочном свете луны Чараске казался таким беззащитным, уязвимым, как маленький ребёнок, которого хочется защитить от всего. Дарить только тепло и ласку, делать его счастливым, верить в него. — М-менма-кун... — начал Чараске и его голос утонул в собственном протяжном всхлыпе. – Менма... Менма... Менма... – как в бреду повторял Учиха. — Всё в порядке, я рядом. Всё хорошо, всё хорошо... — тепло разливается по груди. Менма такого никогда не чувствовал прежде. — Я здесь ради того, чтобы помочь тебе, я никуда не уйду, пока тебе не станет лучше... — Н-не уходи никуда... – громкий всхлып сорвался с губ. Чараске почти шептал, не имея сил подняться и посмотреть в глаза блондину. Он просто лежал на груди, громко дышал ему в шею... Больше ему ничего не надо. Ни фанаток, ни нии-сана, никого! Только Менму, рядом с которым так хорошо. — Н-не хочу никуда и никогда, пожа-а-а-алуйста... Мне без тебя так плохо. Я такой жалкий, я такой ничтожный, я не такой сильный, как ты. Менма, я восхищаюсь тобой всю свою жизнь. Я не хочу, чтобы ты уходи-и-ил... Слова поразили его, шок кольнул в груди. Щёки покраснели от столь милых слов, как ему казалось. Он ничего не смог придумать лучше, чем... Губы Менмы коснулись макушки брюнета. Тот замер, его сердце на мгновение остановилось в груди, а после ускорило свой темп. Грудная клетка, кажется, сейчас прорвётся от бешеного стука и собственное сердце упадет прямо в руки Намикадзе. – Ну-ну, Чараске, чш-ш-ш-ш... Я никуда не уйду, не волнуйся. Пока я рядом, всё будет хорошо, – а Учиха всё лил и лил слёзы. Не мог и двух слов связать. Всё казалось неважным, мелочью, не стоящей и минуты внимания. В молочном свете луны купались блондин и брюнет. Брюнет лил горячие слёзы, уткнувшись носом в куртку первого, а он... А он просто смотрел в небо и слушал, как медленно успокаивается его друг. В молочном свете луны было так хорошо, беспечно. – С-спасибо тебе, М-менма...