Немного грации (для меня и тебя)

      Утром субботы, в Звёздную дату 2252.110, Спок просыпается в 0500 часов, когда небо за окном до сих пор не освещено лучами солнца. Вулканец садится на колени в ikapirak, закрытую позу медитации, при которой голова склоняется вниз. В 0600 он встаёт, идёт в гостиную и попеременно принимает позиции Suus Mahna, завершая практику позой Кир-Алепа, бога мира, стоящего между войной и смертью; вулканец неукоснительно соблюдал этот порядок на протяжении всех 3.8383 года, что провёл на Земле.       В 0730 под рассветающим небом он на велосипеде едет к кампусу Звёздного флота. Спок оставляет велосипед под навесом Научного здания А и направляется к лаборатории 309. В ней темно, и, введя точную команду об изменении атмосферных условий и настройки инструментов, вулканец включает лазер и начинает процесс корректировки его светового пути.       Ему звонят точно в 1334.6 часов, и звук комма кажется неестественно громким во мраке помещения.       Спок не обращает на него внимания в течение ровно четырёх последовательных вибраций, а затем поправляет защитные очки и следует по пути из фосфоритных точек к зоне, отделённой радиационно-стойким экраном.       Когда Спок смотрит на коммуникатор, то частично надеется, что на экране будет написано «Маккой», или «Мать», или «Пайк», который очень вряд ли будет звонить ему из космоса; в общем-то, он ждёт звонка от любого, кроме того, от кого, как знает вулканец, этот вызов и поступает.       Конечно же, это Джим.       Вулканец позволяет комму ещё одну вибрацию, прежде чем принять вызов.       На другом конце провода слышны сдавленные всхлипывания, от которых сердце Спока пропускает удар. — Моя abuela, — говорит Джим. — С ней снова случился инсульт, и врачи думают, что она может…       Снова слышатся приглушённые рыдания. — Боунс уехал на выходные, и я не знал, кому позвонить, — произносит Джим прерывающимся голосом, будто бьющимся об острые утёсы гор. — Можно подумать, что я уже к этому привык, но это не так, я… — Джим, где ты? — спокойно спрашивает Спок. — На холме, где мы смотрели фейерверк. Я бегал, и мне только что позвонили, и… — Я приеду через 7.4 минуты, — отвечает Спок, перебивая Джима, и в рекордные сроки запускает протокол изоляции. — Хорошо, — на другом конце провода отвечает Кирк охрипшим голосом.       Спок прибывает на холм Бернал через 7.01 минуты, взяв напрокат ховеркар на звезднофлотской парковке.       Джим Кирк стоит на основании тропы, на которую они вдвоём забирались несколько месяцев назад. Он выглядит практически таким же юным и напуганным, как при их первой встрече. Джеймс до щиколоток измазан в земле, а лицо кажется до крайности неузнаваемым.       Спок подъезжает к обочине и открывает пассажирскую дверь, через которую в машину садится Джим. — Каковы координаты больницы, в которой она лежит? — спрашивает вулканец, и Кирк безмолвно прокладывает их в навигатор ховеркара.       Спустя 10.3 минуты езды на пределе разрешённой скорости Джим подаёт голос: — Спасибо, что приехал за мной, Спок. — Благодарность необязательна, — отвечает вулканец. Обычно именно после подобных заявлений от Джима поступает язвительная реплика, осуждающая их буквальность, но в этот раз он сохраняет молчание в течение 2.59 часа, пока ему не звонят из больницы за 40 минут до прибытия туда.       Беседа с представителем клиники непродолжительна: Кирк задаёт несколько вопросов о состоянии здоровья своей бабушки и можно ли ему сейчас с ней поговорить? нет? а когда можно будет поговорить с ней?       Когда Джим вешает трубку, его голос преисполнен облегчением. — Она спит, — говорит он. — Её удалось стабилизировать, но я не знаю, в каком состоянии она будет, потому что врачи сами не знают, — негодующе вздыхает Кирк. — Мне известно только то, что с ней произошёл геморрагический инсульт — а это плохой инсульт — около трёх часов утра, и её начали лечить в течение часа (мне сказали, что это хорошо). — Сколько уже она болеет? — тихо спрашивает Спок. Конечно же, он знает, что бабушка Джима находится в доме престарелых, и именно из-за этого обстоятельства Кирк остался с ним на лето, но ему не была известна точная причина. — Первый инсульт произошёл где-то год назад, ещё до нашей встречи, — бросая взгляд на Спока, отвечает землянин. — И после этого её положили в центр по восстановлению памяти, потому что у неё развилась болезнь Альцгеймера, связанная с деменцией в сочетании с инсультом. С тех пор она подвержена большему риску таких случаев, но последний год с ней всё было так хорошо, что я уже начал надеяться…       Джим сжимает губы и продолжает: – То, что врачи могут делать в наши дни, живущим всего лишь сто лет назад показалось бы чудом… но человеческий мозг до сих пор остаётся тайной. И это тебя, наверное, совсем не удивляет, Huevo, — заканчивает Джим с намёком на свою обычную беззаботную манеру, и Спок вынужден признать, что его действительно это не удивляет.       Спок с Джимом наконец прибывают в больницу, где им быстро выдают пропуски, ведут в отделение интенсивной терапии и просят подождать.       Спустя 24.68 минуты к ним подходит медбрат. — Можете к ней сейчас зайти, — мягко говорит он. — Сюда, — медбрат ведёт их по коридорам. — Она только что проснулась. На данный момент мы наблюдаем паралич правой части её тела, что в девяти случаев из десяти временно. Также наверняка будут присутствовать нарушения речи и проблемы с произношением, но хорошие новости в том, что худшее уже закончилось. Где-то час назад, пока она ела, врачи успели провести предварительную оценку. Она пыталась дать кому-нибудь из них свою чашечку с пудингом, потому что ей показалось, что они слишком тощие и им нужно есть побольше, — медбрат поднимает уголки губ в улыбке. — Думаю, она будет рада вас увидеть. — Это на неё похоже, — с лёгкой улыбкой отвечает Джим. — Лучше сначала зайду я один, — обращается он к Споку. — Она лучше справляется со знакомыми лицами.       Кирк заходит в палату, осторожно открыв дверь, которая хлопает за ним. Спок ждёт его в коридоре, слыша бормотание голосов через стены. Несмотря на то, что разговор был довольно тихим, благодаря вулканскому слуху он всё равно слышит реплики урывками. Из-за этого Спок решает пройтись дальше по коридору, но ему приносят стул. Он неохотно садится и вслушивается в доносящиеся голоса. — Ты так вырос, — слегка невнятно звучит голос пожилой женщины, будто произносится эта реплика с отяжелевшим языком. — Это испанцы виноваты, что наш народ такой низкий: ацтеки были очень высокими, — в её уставший голос вплетены нотки юмора, который очень напоминает Споку Джима. — Ещё бы, — гордо отвечает Джим. — Гены los Españoles меня не удержат.       Несколько мгновений они молчат, а затем пожилая женщина спрашивает: — Ты похож на моего сына... но тебя зовут Джим, ¿verdad? — Да, всё правильно, Abuela, — тихо произносит Кирк. — Я Джим, но похож на него. Джордж fue mi papá, ¿recuerdas? — Si recuerdo, pero… Ты уверен? Ты вылитый мой сын.       Джим говорит что-то на испанском, а затем переключается на Стандарт: — Может, ты мне о нём расскажешь? Estabas dijiendome о том, как он познакомился с моей мамой.       Голос женщины наполняется уверенностью, хоть её речь всё ещё медленная и прерывистая. — Si, si. Ты был ведущим радио в школе. Ты всегда был таким романтиком, mi hijo. Ты включал только песни о любви, пока она не согласилась. — Да-да. И моей любимой песней была «Baby Love» от «The Supremes», потому что я был сопли— то есть сентиментальным.       Непривычно слышать, как Джим говорит о своем отце, и Спок осознаёт, что это оттого, что на его памяти Кирк в действительности никогда этого не делал.       После женщина произносит что-то, что кажется тарабарщиной: речь теряет свою связность от её потуг.       Замолчав на секунду, она резво говорит что-то на испанском. Споку удаётся расслышать только слово, которое, по его сведениям, переводится как «забываю». — Esta bien, я тоже иногда забываю, что хочу сказать, — с нежностью говорит Джим. — Мы говорили о том, что мой папа любил «The Supremes».       Хриплый смех. — Да, у тебя был ужасный музыкальный вкус, сынок. Не знаю, откуда он у тебя. Мы с твоим отцом всегда были очень сбиты с толку, мы... не знали, как умудрились так напортачить. — Эй! — смеясь, восклицает Джим. — Ты была влюблена в Моррисси, так что не тебе говорить, что мне слушать! — «The Smiths» — лучшие, — утверждает бабушка Джима, и он вновь смеётся. — «La Bamba» лучше, — возражает Кирк. — «La Bamba» ничего, — уступает его бабушка. — Вот, давай я её включу, — на несколько мгновений Джим замолкает, по всей видимости, в поисках песни.       Наконец играет знакомая песня, и Джим с бабушкой начинают подпевать: один голос высокий и проворный, а другой хриплый и тяжеловесный, но ни один из них не пропускает ни слова. «Para bailar La Bamba Para bailar La Bamba Se necessita una poca de gracia Una poca de gracia Para mi, para ti, ay arriba, ay arriba Ay, arriba arriba Por ti sere, por ti sere, por ti sere…» [1]       За песней следует разговор на испанском. Затем в палату заходит медсестра и говорит Джиму, что бабушке нужно отдохнуть. — Adios, — прощается Кирк. — Adios mi hijo, te amo, — отвечает старушка. — Te amo también Abuela.       Открывается дверь, из которой выходит Джим и с осторожностью её закрывает. Увидев Спока, он открывает рот, чтобы что-нибудь сказать, но из него ничего не доносится. — Что такое La Bamba? — любопытство Спока победило порыв не осведомлять Джима о том, что он услышал часть разговора.       Вулканец ждёт того, что Джим расстроится от вопроса и его подтекста, но вместо этого глаза Кирка блестят от смеха. — Не могу поверить, что мы дружим так долго, а ты до сих пор не знаешь. La Bamba — это свадебный танец. Ричи Валенс спел её по-рок-н-ролльному, но до него её просто пели на мексиканских свадьбах. — Есть танец, в котором пара должна завязать красный бант из ленты только при помощи ног. Музыка играет всё быстрее и быстрее, и пара не может перестать танцевать, пока не завяжут бант. Поэтому в словах песни есть такие слова: «Чтобы станцевать бамбу, нужно немного грации — для меня и тебя», потому что это крайне сложно. И, наверное, так и есть, потому что я никогда не видел, чтобы у кого-то это получилось, — говорит Джим, и его губы подёргиваются в улыбке, — а я был на дохуище мексиканских свадеб.

***

      После долгой консультации Джима с врачами его бабушки они со Споком выходят из дверей больницы и приближаются к ховеркару.       Они находятся в Санта-Марии («Богом клянусь, она выбрала его только ради названия»), прибрежном городе среднего размера в Южной Калифорнии, между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом. Температура воздуха держится на жарких 97 градусах, но немного моросит, и капли дождя обращаются в пар при соприкосновении с асфальтом на парковке. — Можем где-нибудь поесть? — спрашивает Джим, и Спок, осознавший, что уже 1850 часов, а он не ел с завтрака (снова забыв обед), соглашается.       Как только они садятся в машину, Спок заводит её, и ховеркар устремляется ввысь. Салон ховеркара становится слегка влажным благодаря их тёплому дыханию.       Отсюда разворачивается поистине замечательный вид, думает Спок, пока они поднимаются на разрешённую высоту полёта в 300 метров, и под ними раскидывается безграничность Земли. Линия горизонта размывается там, где облака склоняются к Земле, чтобы освободиться от тяжести осадков.       Они останавливаются у небольшого, но шумного ресторанчика, который Джим выбрал за указание о наличии в нём вегетарианской еды.       Пол внутри ресторана липкий от дождя, и найдя свободный столик, Кирк со Споком садятся друг напротив друга. К ним подходит официант, и вулканец заказывает сэндвич, а Джим — фахитас. — Я знаю, что это не «подлинная мексиканская еда», — говорит Кирк, будто Спок его в чём-то обвинил. — Мне просто очень-очень его захотелось, и это не должно отражать мою расовую идентичность. В общем-то… — продолжает Джим, начав объяснение того, что «техасско-мексиканские блюда» были созданы мексиканцами в Техасе, и, следовательно, являются абсолютно имеющим силу разветвлением мексиканской кухни несмотря на то, что говорят pituco идиоты.       Джим уже объяснял это Споку, но последний не напоминает ему об этом. — В твоих словах есть логика, — вместо этого говорит он.       Джим закатывает глаза, но, тем не менее, расплывается в улыбке.       Пока они ждут своего заказа, Джим сначала стучит пальцами по столу, а затем ногой по полу.       У людей повторяющиеся движения часто указывают на нервозность, мысленно замечает Спок. — Спок, насчёт вчерашнего... — начинает Джим, а затем погружается в тишину. Открывая рот, вулканец замечает, что говорить легче, чем он ожидал. — Я приношу извинения за своё вчерашнее поведение, — говорит он. — Я... отреагировал, не подумав. Вопросы такого характера не обсуждают на Вулкане, и я осознаю, что мне... сложно это объяснить. — Что случилось, Спок? — тихо спрашивает Джим. В его вопросе отсутствуют уточнения, и вулканец знает Кирка достаточного долго, чтобы понять, что это намеренно. «Что случилось вчера?» и «Что случилось с тобой?» сливаются воедино, и Споку даётся выбор между ними. — Биологически, вулканцы во многом отличаются от людей, — с осторожностью начинает Спок. — Одним из ключевых различий является то, что вулканцы не сношаются и не вступают в сексуальную деятельность за пределами... очень особенных обстоятельств, — говорит он, решив насколько это возможно избежать упоминаний о пон-фарре. —Тем не менее, несмотря на то, что меня воспитывали вулканцем, в этом значении моя биология… более человеческая. — Так у тебя… — начинает Джим и вновь замолкает, и тишина между ними наполняется несказанными словами.       Спок кивает, подавляя расширение сосудов. — В подростковом возрасте это меня сильно беспокоило, так как я не ожидал и не хотел… таких реакций.       Джим наклоняет голову в сторону. — Так ты асексуален? — без обиняков спрашивает он.       В этот раз Спок не может удержаться от румянца на лице. Он качает головой: — Источником моего беспокойства было как раз то, что я не асексуален. Когда мне было семнадцать, я попытался… кастрировать себя, — удаётся сказать ему, глядя на руки. — Попытка, нелогичная и импульсивная по своей натуре… не увенчалась успехом. — Это поэтому у тебя есть… — тихо говорит Джим, проводя линию на собственной брюшной полости. — Я увидел его в первую неделю, когда жил с тобой, — объясняет он, слегла покраснев. — Когда ты занимался Suus Manha.       Спок кивает, и несколько мгновений Джим ничего не говорит. — Ты до сих пор себя так чувствуешь? — спрашивает Кирк.       Вулканец качает головой. — Нет, — говорит он. Затем поправляет себя: — Не большую часть времени, — и это вся правда. — Это полный пиздец, Huevón, — говорит ему Джим. Вопреки логике, Спок чувствует, как уголок губ подёргивается. — Твой выбор терминов, хоть обычно и неполноценен, в этом случае чрезмерно соответствует истине.       Смех Джима, как всегда, когда Спок шутит, вырывается наружу удивлённо и негармонично. — Dios, я католик, — говорит Джеймс. — Это я должен чувствовать вину за секс. Ну, я рад, что ты мне рассказал всё напрямую. Тебе не нужно знать, каким образом я планировал из тебя всё вытащить. — Что же ты планировал? — любопытствует Спок. — Я же сказал, что тебе не нужно знать, — настаивает Джим со смущённым видом. — Так что? — Ну… – произносит Кирк, теперь уже с совершенно неловким видом. — Я же говорю, что там всё плохо… Я пребывал в отчаянии и не знал, что сделать… Возможно, мой план включал в себя фруктовый лёд, — лепечет он, и глаза Спока расширяются. — Ага, — оправдываясь, говорит Джим. — Я же сказал, что тебе не нужно знать. Ты, наверное, не в курсе, но мои идеи не всегда на сто процентов продуманные и потрясающие.       Спок, понимая, что за словами Джеймса звучит невысказанное извинение, подавляет желание закатить глаза. — Полагаю, не только я «в курсе» этого, — говорит он, и Кирк показывает ему средний палец.       В этот момент им приносят заказ, и Джим осуществляет свой вечный обычай бормотания короткой молитвы перед тем, как радостно напасть на еду. Через несколько минут, между укусами, он начинает рассказывать Споку, что прочитал в соцсетях Папы Римской, за что в ответ получает от вулканца пожелание не разговаривать с набитым ртом.       Как иногда бывает в кабинете Спока, они говорят об исследовании Спока («Официальное тестирование начнётся этим летом» — «Молодчинка, яйцеголовый!»), о мнении Джима насчёт еды в столовой Звёздного флота («Ни за что. Мне кажется, её делают из душ всех тех, кто умер, пока её ел»), о недавних безобразиях Маккоя («Представляешь, он сказал, что мне больше нельзя пользоваться его холодильником?» — «Учитывая, что с вероятностью в 67% он сделал это, чтобы предотвратить твоё потребление сладких газированных напитков, – да, Джим, представляю») и о диете Спока («Богом клянусь», — говорит Кирк, перекрестившись, — «Если я открою твой холодильник и увижу там ещё какие-нибудь, нахуй, грибки и бактерии, я кину их тебе в лицо»).       Иными словами, они говорят о совершенно неважных вещах, имеющих, однако, исключительное значение в их жизнях. Как только они садятся в машину и поднимаются в уже сумеречное небо, Спока успокаивают привычные периодические взгляды в сторону Джима, увлечённо размахивающего руками при объяснении конспирологической теории об отношениях инженера Скотта с Энтерпрайз, и вулканец нелогично ощущает, что утраченная надежда вновь появляется в нём.       Ради нас был создан этот мир.