Желания Дуаньму

      — Ему ничего от меня не нужно. Он лишь хочет быть моим отражением души.       — А чего от него хочешь ты, Си?       Ян Цзинхуа — это отдельный вид искусства. Пусть местами карикатурный, неловкий и, казалось, бы понятный не всем. Дуаньму Си наблюдает за ним из-за полуприкрытых век и с трудом сдерживается от ехидного замечания. Цзинхуа даже кисти для каллиграфии несет с таким видом, будто все в этом мире ему должны миллион одной купюрой — недовольный, с забавно нахмуренными бровями и поджатыми губами. Вот-вот начнет собирать новый ворох претензий о том, что свободные души заставляют работать злые корейские актеры. Они почти год вместе, делят потоки энергии на двоих, знают друг о друге все, но каждый раз Цзинхуа умудряется скорчить такую рожицу, что губы у Дуаньму Си невольно складываются в улыбку. Они делят душу, смотрят на мир через призму чужих воспоминаний, но, если для Цзинхуа Дуаньму — вредный экзорцист, похожий на девчонку, то он для него — целый мир.       От Дуаньму Си всегда что-то требуют: силу, преданность семье, вынужденную любовь с сонмом притворных улыбок. Все это он готов подарить Цзинхуа, при виде которого заходится сердце, но ему ничего не нужно. На неловкие попытки близости он машет рукой, смеется смущенно и верещит громче бабушкиного радио, но остается прекрасен. Маленький дух с улыбкой, полной счастливой радости. Цзинхуа хочется спрятать.       Хотя бы в объятиях, хотя бы от мерзких взглядов семьи и вечных ревнивых упреков Инджэ. Но Цзинхуа дается в руки с упорством дикого зверя, скачет по комнате быстро, неизвестно, откуда берется шальная прыть, а потом послушно ластится к Дуаньму, словно никаких попыток побега не было. Бессовестно заглядывает в рабочие документы, устроив подбородок на угловатом плече, капризничает, требуя накормить с рук, а затем исчезает в комнате его невесты, будто так и надо. Цзинхуа не хочется делить даже с собственной невестой, даже для компьютерных игр. Но он странных порывов Дуаньму явно не оценит.       Боль приходит к Дуаньму Си, когда Цзинхуа смотрит на него исподлобья и скидывает руки агрессивно. Обида Цзинхуа ранит сильнее любого клинка, сильнее любого проклятия. Потому что он не позволяет себя видеть, не то, что касаться или говорить. Дуаньму страшно, что однажды Цзинхуа он не увидит. Самодовольный Инджэ скалится довольно, о словах Цзинхуа рассказывает приторным тоном, смакуя. Цзинхуа считает, что совсем не нужен Дуаньму. Что он — обуза, простой дух из клана Ян, способный сдержать запечатанную сущность первого мастера Янмин. Цзинхуа больше, чем отражение. Он и есть душа Дуаньму Си.       Щемящая нежность приходит в сердце Дуаньму неожиданно, и это похоже на жидкое пламя, разлившееся в груди. Так выглядит чувство, о котором он пытался забыть. Оно ярче и громче, чем в прошлый раз. Оно искреннее и светлее. И это чувство утопит Дуаньму, если беззаботный Цзинхуа — противоречивый контраст — откажется от него. Потому что Цзинхуа хочется любить. Но ему он никогда не скажет об этом.       — Ему ничего от меня не нужно. Он лишь хочет быть моим отражением души.       — А чего от него хочешь ты, Си?       Ян Цзинхуа слишком сложен, чтобы дать ответ одной фразой.       У Дуаньму Си много желаний, касающихся своего отражения души. Может ли он требовать их все, когда его самого желает весь мир? Может ли попросить Цзинхуа быть чуточку эгоистичнее, всего на каплю? Может ли попросить быть рядом, когда этого не требуют обстоятельства? Может ли сцеловывать с губ терпкую винную сладость, потому что того хочет его чертова душа?       Ответ он получает, когда Цзинхуа с напором прижимает его к земле и трепетным шепотом требует полноценный контракт. Если Цзинхуа не может побыть эгоистом, за него это сделает Дуаньму Си.       Он целует Цзинхуа не для передачи сил, а потому, что желает.