Блудная дочь

Фейтон встречал непрошенных гостей затхлым ветром в лицо и затянутым облаками тусклым небом. Это место было единственным её домом, хотя назвать его таковым в действительности не повернулся бы язык. На фоне всех этих патриотически настроенных лютерийцев, аньшуйцев, это было бы равносильно прославлению картонной коробки из-под всякого хлама, любезно выкинутой кем-то за ненадобностью. Мазохистов, готовых с упоением называть это скопление безжизненных серых пустошей и ядовитых зарослей родным, было немного. С тех пор, как Гертруда сошла с трапа на твёрдую землю, в голове всё лениво шевелились воспоминания о прежней жизни, об Авесте, о том, как она ликвидировала утративших рассудок дэронов, и о том, как всё закончилось. Между ней нынешней и ней прошлой теперь лежала настоящая пропасть. Вероятно, именно эта пропасть и не давала ей почувствовать себя так, словно она вернулась на своё место. Не было у неё своего места. Для Авесты Гертруда была давным-давно мертва. Купив за гроши дешевой браги, девушка вышла на заброшенную деревянную пристань. Доски жалобно скрипели под ногами, нависая над будто нехотя колыхающейся мутной водой, непригодной для жизни настолько, что любая рыба, по собственной глупости или по жестокости судьбы оказавшаяся в них, моментально всплыла бы кверху брюхом. А та, что не всплыла бы, сама могла тебя сожрать. Гертруда отпила из бутыли и поморщилась: в то время, когда её в юности тайком угощал Джубал, это пойло не казалось настолько отвратительным. Видимо тогда ей было ещё просто не с чем сравнивать. Но потраченных денег было жаль, и выливать эту бурду не хотелось. С раздражением сдув с глаз короткие чёрные волосы, девушка села на причал, скрестив ноги. Пальцы на автомате потёрли немеющую от старых шрамов левую щёку. Глоток. Вероятно, эту дрянь пьют для того, чтобы собственные чувства, переживания по сравнению с ней показались манной небесной. Ещё глоток. Ладно, может быть даже не так уж и плохо. Пусть и ненадолго, но жжение в горле неплохо забивало ноющее чувство под рёбрами. Доски тихим скрипом, точно лебезя, известили о непрошеном госте. Гертруда обернулась со скучающим видом. Кто-то решил согнать её с насиженного места? Как бы не так. — Герта, я тебя нашёл! Падлы, палёную сунули... Позади стоял юноша — назвать его мужчиной у Гертруды не поворачивался язык, — с обсыпанным веснушками лицом и рыжими волосами. Прямо-таки маленькое солнышко решило снизойти до мрачного Фейтона... аж смотреть тошно. Взгляд задержался на вышитом серебряными нитями кресте на его груди, прежде чем девушка поморщилась, как при зубной боли, и отвернулась. — Сгинь, — бросила она, пытаясь на глаз оценить содержимое бутыли. Выпила всего нечего, а уже монашки мерещатся. Дожили. Совсем хватку потеряла. Какой монах в здравом уме притащится в Фейтон? Хотя этот ещё мог... Сплюнь-сплюнь-сплюнь. Гертруда с усилием зажмурила глаза и, открыв, снова обернулась. Нет, всё ещё стоит, топчется. Зараза. — Мельхиор, какого черта? — гаркнула девушка, поднимаясь на ноги. В пылу раздражения она швырнула бутыль, и стекло разлетелось вдребезги. От неожиданности Мельхиор охнул и подскочил. Настоящий? Правда, что ли, настоящий? То есть это не глаза её подводят, не крыша едет, а это этот идиот действительно доплыл до самого Фейтона? — Я тебя искал, — тихо произнёс он, виновато заламывая пальцы. У него проявлялась эта привычка всякий раз, когда он волновался. — Ты издеваешься? — взвилась Гертруда, — Ты преследовал меня с самого Лютерана! Не хватило? — Не преследовал, а сопровождал, — возразил Мельхиор. — Да плевать мне, как ты это называешь! Почему ты не можешь просто оставить меня в покое? Девушка скрипнула зубами. Она терпела этого святошу до самого Рохэнделя, прежде чем расстаться с ним и с облегчением выдохнуть. Гертруда надеялась, что сможет позабыть его, как страшный сон, и уж точно не ожидала пересечься с ним в Фейтоне. Мельхиор потоптался на месте, затем с рассеянным видом похлопал себя по воротнику, по поясу. — Куда же...? — пробормотал он себе под нос. Он чем-то напоминал ручного пёсика, такого откормленного и неуклюжего, который потерял собственный хвост и теперь в растерянности мотал головой туда-обратно, не в силах его отыскать. Наконец, Мельхиор вытащил из-за пазухи бледно-розовые бусы с кисточкой и протянул ей. Только вблизи Гертруда поняла, что это вовсе не бусы, а розарий из розового кварцы. Знакомый розарий. — Откуда это у тебя? — спросила она, хмуря брови, — Я потеряла его где-то в... — В Лоаране, — подсказал юноша, — Я подобрал его в Лоаране, но, так как мы потом разделились, я всё никак не мог его вернуть. И вот... — Ты хочешь сказать, что ты здесь, чтобы вернуть мне розарий? Ты идиот? Мельхиор сперва открыл было рот, но почти сразу его закрыл и неуверенно мотнул головой. Вот и гадай, что это означало: что он не идиот или что у него были ещё какие-то причины находиться здесь. — Я не думал, что ты хранишь такие вещи, Герта, — осторожно произнёс юноша, — Всё-таки, это... — Хватит звать меня Гертой. И вообще... дай сюда. Она выхватила из его рук розарий, точно спасая из лап чудовища ребёнка, хотя Мельхиор отдать его был только рад, и нервно подрагивающими пальцами принялась наматывать его на запястье. «— Всё будет хорошо. Тонкие белые руки заматывают бинтами запястье. Заматывают методично, выверено, — а Гертруде думается, что этим пальцам подошло бы скорее прясть или вышивать цветы на покрывале, но не перевязывать грязные раны. — Как ты можешь быть в этом уверенной? — спрашивает она с едва слышной ноткой недоверия в голосе. — Я буду молиться об этом, — с поразительной уверенностью отвечает Селия. Гертруда хмыкает себе под нос и мотает головой, стряхивая с лица сальные волосы. Она не верит ни молитвам, ни самим святошам, но эта белобрысая девица своей по-детски наивной, «праведной» уверенностью вызывает у неё какое-то умиление. Сродни тому, когда смотришь на то, как муравей тащит тростинку, что втрое больше его самого, — и ведь тащит. Закончив перевязывать руку, жрица неожиданно обнимает её. Гертруда вздрагивает, намереваясь отстраниться. От неё разит дымом, потом, она перемазана кровью и копотью и уж точно не хочет испачкать разодетую в белое Селию. Но ту это как будто не волнует. — Береги себя, Герта. Исходящий от одежды жрицы запах ладана щекочет нос. Гертруда не находит ничего другого, кроме как выдавить смущённое «ладно», и поджимает губы. Осознание того, что лучше бы она сказала «ты тоже», снизойдёт до неё скоро, но не сейчас.» Сжав в пальцах заляпанную застарелыми бурыми пятнами кисточку розария, Гертруда вздохнула, унимая в груди раздражение, и посмотрела на мнущегося монашка таким взглядом, точно имела дело с ребёнком, которого на неё повесили против её воли. Надо было гнать его отсюда, пока ещё была такая возможность. — Рясу снимай, — сухо потребовала девушка. Мельхиор моргнул и уставился на неё растерянными глазами, руками охватив себя за плечи, точно ломающаяся девица в неподходящем для монаха заведении. — З-зачем? Нет-нет, я так не могу, — запротестовал он. Идиот. Гертруда закатила глаза и перешла на раздражённый полушёпот. — Я сказала: рясу снимай, если жить хочешь. Ты совсем умом тронулся, в таком виде здесь расхаживать? Себя не жалко, так меня пожалей. Они же не только с тебя шкуру снимут, но и с меня заодно. Она красноречиво стрельнула взглядом юноше за спину. Мельхиор рассеянно обернулся, но, судя по его лицу, никого не обнаружив, с вопросительным выражением опять повернулся к девушке. — Слева от сарая, в тени, — ответила Гертруда на его немой вопрос, — Да не вертись ты! Притащил хвост за собой, так хоть не пались. Рясу снимай, говорю. Всё равно у тебя там ещё что-то есть, чай голый не останешься. Мельхиор ещё потоптался несколько мгновений, поджимая губы. Его бегающий взгляд выдавал активную мыслительную работу. В конце концов он сдался, и его руки потянулись к шнурку на поясе. Гертруда сделала несколько шагов вперёд, закрывая парня собой, и впилась взглядом в безрадостный пейзаж, проверяя, не затерялся ли кто ещё, и нервно теребя болтающуюся на запястье кисточку. Хотели бы они его прикончить, сделали бы уже давно. Чего ждали, — у моря погоды? Не то у них слишком много свободного времени, не то совсем нет опыта. Вряд ли Авеста — у них и без того дел по горло, чтобы торчать на пристани. Но списывать их со счётов не стоило. Нужно было как-то дать им понять, что этот рыжик не стоит их внимания. Обзаводиться новыми конфликтами сразу по возвращению Гертруда не желала, поэтому требовалось как можно скорее избавиться от «красной тряпки», в лице этого святоши. Свалился ведь на её голову… Справедливости ради, Мельхиор был здесь не так одинок, — жрецов в порту Фейтона было как собак нерезанных. Вот только это особой любви к ним не добавляло, скорее даже наоборот. Более того, кривились не только местные дэроны, но и сами эти ряженые в латы святоши, как будто одну половину из них пригнали сюда силком, а вторая просто страдала от лицевого паралича. Уже на роже было написано, что шеакрийские. Гертруда надеялась, что хоть за её отсутствие их стало меньше, но нет — они как будто расплодились, точно тараканы. И смотрели ведь, как один, пялились из-под забрала презрительно, так и хотелось подойти да ткнуть прямо в эти щёлочки, чтоб глазеть нечем было. И девушка была уверена, что в своих желаниях совсем не одинока. — Ну? Что ты там копаешься, как девица перед смотринами? — цокнула языком Гертруда, решительно оборачиваясь. Мельхиор, с красным, как от сыпи, лицом, протянул ей рясу и остался стоять в длинном чёрном подряснике, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Да ладно, всё ж закрыто, что пальцы-то опять ломаешь… — проворчала девушка, сминая рясу, и запихала её к себе в полупустую сумку, уже подумывая, где бы можно было незаметно её сжечь. — Неужели это так необходимо? — выдавил юноша, — Здесь же полно жрецов, я не так уж и… — Жрецов, Мельхиор, — она закатила глаза, — Закованных в латы шеакрийских жрецов с секирами да алебардами. Местные на них скалятся, да не трогают, потому что получат по зубам. А тут ты, без всего, беззащитный, как аки младенец, в своей рясе, как бы говорящей: «Повесьте меня, пожалуйста, на ближайшем заборе». Думаешь, им особое приглашение надо? Жрецы тебя защищать не будут, сдался ты им больно. — Вовсе нет, жрецы бы точно не оставили в беде брата по вере...! — Крысы и в Фейтоне крысы. А эти самые натуральные, хуже демонья. Мельхиор заметно стушевался, глядя на неё с виноватым «почти сочувствием». По глазам было видно, что хотел возразить, но не стал, сдержался. Может и есть мозги у парня, не всё потеряно. По крайней мере он знал, что малейшее упоминание шеакрийских жрецов вызывало у Гертруды ломоту в зубах. Девушка вздохнула, пытаясь унять закипающее под рёбрами раздражение. Буркнув «ладно, пошли», она взяла слабо сопротивляющегося монаха под локоть и потащила прочь от заброшенной пристани. Взгляд из темноты никуда не исчез. Краем глаза Гертруда даже заметила, как кто-то юркнул за угол, надеясь, видимо, остаться незамеченным, и хмыкнула. Салага. В порту стоял не много, не мало, а целый корабль. Великая удача. Не каждый доплывал до Фейтона, а уплыть отсюда удавалось ещё меньшим. Несколько мужчин слажено и торопливо, точно спасаясь от бедствия, затаскивали на борт остатки поклажи. — Эй, парни! — окрикнула Гертруда, подтаскивая за рукав Мельхиора, который, вдруг, понял, что к чему, — Куда плывёте? — Руфеон смилостивится, хоть до Йона доберёмся, — просипел ей с борта седоусый мужчина, по виду точно не матрос. — О! У меня тут как раз для вас клиент! Подкиньте до Йона, а? — она похлопала монаха по спине, да так, что он чуть не согнулся, — Он даже помолиться за вас может. За сколько возьмёте? Мужчина пошевелил усами, делая вид, что раздумывает, и делал он так долго, что захотелось поднять обломок мостовой из-под ног да поторопить как следует. Набивали цену эти моряки как заправские торгаши, и Гертруде уже давно представилась возможность это понять. — Мы так-то пассажиров не берём, — заважничал он, — Но за 20 серебряников, так и быть, возьмём. Вот индюк. Она что, похожа на богачку? За бернскую купчиху её держит, чтоб серебром разбрасываться? Ладно, главное сбагрить этого несчастного… Гертруда сунула руку под плащ и, нащупав кошель, вытряхнула оттуда содержимое на ладонь. — Герта, т-ты чего…? — растерянно спросил Мельхиор, — Ты в самом деле хочешь посадить меня на корабль? Я же помочь могу! — Ты скорее убьёшься, чем поможешь мне. Здесь тебе не Лютерия и даже не Рохэндель, — сухо бросила Гертруда и подняла голову, обращаясь к седоусому, — 15 дам, остальное молитвами отчитает! — По рукам, — повел плечами тот и закурил трубку, — Пусть запрыгивает. Девушка сунула монеты в руки монаху и кивнула в сторону трапа. — До Йона доберёшься, и иди на все четыре стороны. Там уж всяко суда будут, может и до Лютерии подбросят. А сюда чтоб ни ногой. Увижу, сама в бараний рог сверну. Ну всё, бывай! Она напутственно похлопала опешившего Мельхиора по плечу и круто развернулась, чтобы не продолжать этот разговор. — Н-но… подожди, Герта! — пролепетал он и даже успел схватить её за край шерстяного плаща, — Ты в самом деле бросишь меня одного? Девушка цокнула языком. — Если б я хотела «бросить тебя одного», оставила бы прямо здесь, и даже не стала заботиться о твоей безопасности, — процедила она сквозь зубы, — Цени мою доброту, иди уже, пока не уплыли без тебя. Я тебе жизнь спасаю, дурья твоя голова. Хотелось треснуть монашка по лбу, чтоб перестал разыгрывать трагедию, но на них и так уже пялилось полпорта. Вырвав свой плащ у него из рук, Гертруда решительно направилась прочь, а потом и вовсе сорвалась на бег, будто бы опасаясь, что Мельхиор бросит всё и побежит за ней. Но нет, к счастью, он был… дурачком, конечно, но не настолько. Мельхиор прицепился к ней, как репейник, ещё в Лютеране: вроде как он пришёл с монахами из Медринице, хотя сказать этого наверняка она не могла. Те, из Медринице, оказали неплохую помощь Силлиану при осаде столицы и обладали сносной боевой подготовкой, а вот Мельхиор был бесполезен, как оставшийся без иголок ёж. Большой загадкой было как ему вообще удалось добраться сюда. Видать не зря говорят: «Дуракам везёт». Но вот ведь чёрт, почти все деньги на него спустила... Гертруда раздраженно взбила сальные волосы, на полном ходу влетая в тёмный переулок. Кто-то коротко, но метко выругался, отшатываясь от неё. Девушка тоже рефлекторно отскочила и молниеносно вытащила из ножен на поясе кинжал, но пока оставила руку под полами плаща. Глаз привык к полумраку и различил напротив щуплого седовласого юношу с пусть и возмужавшим, но по-прежнему очень знакомым лицом. Он пару раз хлопнул длинными, как у девчонки, ресницами и вдруг растянул губы в немного нервной улыбке. Девушка убрала кинжал. — Какие люди, — протянула она почти злорадно, скрещивая руки на груди и опираясь плечом на прелую от постоянной сырости стену, — Пялишь и не стыдишься, а, Виоллетка? — «Виоллетка»? — переспросил Виолле, кажется, с трудом веря собственным ушам, — Так это всё-таки ты? Гертруда? — Ну я, Гертруда, — вздохнула девушка, пожав плечами. Она так и стояла, не зная, как подойти и стоило ли вообще подходить. Вдруг слишком многое изменилось за то время, что они не виделись? Нет, они не просто не виделись: Гертруда была записана в мертвецы. Разве можно так легко верить своим глазам? В их реалиях скорее стоило усомниться в собственном уме. И пока она ломалась, нервно закусывая щёку, Виолле сам сократил расстояние между ними и до хруста сжал её в объятиях. Гертруда, отвыкшая от подобных «нежностей», сдавленно прокряхтела: — Пусти, идиотина… Юноша послушно отпустил её, но по то и дело дергающимся рукам было понятно, что деть ему себя от воодушевления было некуда. — Ты жива… Я рад, я так рад, что ты жива! А я всё смотрю и думаю, вроде ты, а вроде и как это могла быть ты, ведь Сайка сам потом в цитадель спускался, — протараторил он и, вдруг, осёкся, — А остальные из ваших? Кто-то ещё выжил? Джубал, Киара? Гертруда поджала губы и с усилием покачала головой. Воспоминания о вылазке в крепость напоминали вязкое зловонное месиво, болото. Стоило сделать шаг в поиске хоть каких-то деталей, — и утонешь, захлебнешься. Вот только внести ясность в общую картину тебе это не поможет. — Вот как… — Виолле сник и даже виновато закусил губу, — Мне жаль. — Да ладно, — с нарочитым пренебрежением повела плечами девушка, — Не мы первые, не мы последние. Смотри, как отделали. Стремясь отвлечь не столько его, сколько своё внимание от абсолютно бессмысленной и нелепой гибели отряда в кровавой мясорубке, Гертруда повернулась к нему левой щекой и убрала волосы от лица, обнажая оставшиеся с той самой ночи три росчерка от когтей и надорванное ухо. Виолле подошёл чуть ближе, рассматривая шрамы. — Жестко, — отозвался юноша, хмуря брови, — Это тебе там так досталось? — Ага, — Гертруда чуть сморщила нос, — Думала, совсем без уха останусь. Ладно хоть головы не лишилась... хотя периодически всё равно слева звенит. — «Чёрному соколу» шрамы только к лицу! — припомнил Виолле не то старую мудрость, не то просто пафосную фразочку, из тех, что часто вспоминали, когда очередной парнишка или девчонка на улице разбивали себе лоб. Виолле помнился ей ещё мальчишкой, шкодливым и вредным, таскающим в порту кошели или еду у зазевавшихся чужеземцев. Хотя кто ещё из них был вреднее? Гертруда, кажется, с самого детства дразнила его и кликала «Виоллеткой» из-за по-девичьи длинных ресниц, и он на это очень обижался. Да и что лукавить, — кошели они таскали вместе. Ей потом, правда, попадало от чрезмерно строгого отца. Бить он её не бил, но приходилось часами стоять голыми коленями на шершавых половицах, зарабатывая себе свежие занозы, или на полусогнутых ногах, прижавшись спиной к стене. От очередных проделок вместе с Виолле это её никогда не останавливало. Наверное, она могла бы назвать его другом. Когда-то давно они вместе искали себе приключений, вместе потом получали за них тумаки, вместе мечтали попасть в Авесту, вместе отрабатывали испытательный срок на болотах. И клятву приносили, тоже вместе. Только теперь ей нужно было напрягать извилины, чтобы это вспомнить. — Так, а где ты была всё это время? — спросил он, вдруг, но было заметно, как озарявший его глаза огонёк интереса на мгновение сменился не то на подозрение, не то на опаску. Гертруда поджала губы, потирая щёку тыльной стороной ладони. Вопрос был хороший, а явно вертевшееся у Виолле на языке замечание было ещё лучше. Девушка с трудом сдержалась, чтобы не произнести вслух, по слогам, точно ребёнку: «Не дезертировала я, дурья твоя голова». Просто она сама уже не была в этом точно уверена. — Давай сперва уйдём отсюда. История точно не из портовых баек, — нехотя попросила Гертруда, — И вообще, я хочу выпить. Есть в Каллазаре сейчас, где можно выпить подешевше? Я спустила почти все деньги на то, чтобы выбить место на корабле для одного кретина. Она подтолкнула Виолле в бок, чтобы тот двигался, и вместе они вышли из переулка, как ни в чём ни бывало. Под ногами неприятно хлюпала грязь, и было даже интересно, как долго пережившие ещё пески Ардетайна сапоги смогут противостоять земле Фейтона. Ибо на новые у неё денег не было. — А, тот жрец? Вы что, вместе приплыли? — Да если бы! Сам добрался, — мрачно откликнулась девушка, — Вцепился и никак не отвяжется. Да и не жрец он, а монах. — А есть разница? — Пёс их знает, видимо есть. Подойти к шеакрийцам, спроси. Авось ответят.