Сенека

Глубоко вздохнув, я пробудилась от долгого сна. Хоть это и выглядело с моей стороны, как обморок, но обморок длится не так долго, как сон — а воспоминания обычно именно в нем и появлялись. На лице крови уже не было, а за окном чем-то страшно грохотали (причем отдаленно, а не слишком близко), вызывая смутную тревогу. Было страшно открывать глаза и возвращаться в этот мир, но что-то подсказывало, что мне нужно скорее во всем разобраться и, к тому же, поделиться открывшимися сведениями с Франом. Было что-то странное в том, как сильно Мари жаждала вернуться на свободу. Будто что-то пугало её в самом монастыре, будто её там слишком сильно ограничивали. Это было видно даже по разговору с монахиней, что уж говорить о мыслях. Не зря я с самого начала думала, что Мари принадлежала к какой-то секте! «Дети Магдалины» — звучит как что-то, что мне хотелось бы избежать. Получается, Мадлен тоже относится к ним? Раз уж она так хорошо знает кодекс, и постоянно носит эту белую ленту… секта всемирная. Очень мило, что Мари угораздило как-то туда попасть. Ей вообще по жизни везло, если так глянуть, от самого, черт его побери, рождения. Внутри глухо клубилась ярость на все неудачные стечения обстоятельств. Но вот чего-чего я не ожидала, так это неожиданного появления Кританты, если это действительно был он, а не иллюзия, что было очень похоже. Фран уже показывал такое, так что удивления это не вызывает. В поселке Мари говорили, что его заживо разодрали медведи, но, очевидно, все это время он был жив. Неужели все действительно думали, что он погиб? В любом случае, сейчас я не могу узнать, что действительно произошло в том заброшенном здании. Кадакия. Боже мой, бедная девочка. Так бесславно погибнуть за фанатичную идею каких-то сумасшедших. Когда она погибла, тотем Кританты лежал рядом, на её груди, обгоревший и скалящийся. Как только я открыла глаза, рядом кто-то встрепенулся. — Офицер Луссурия сказать ждать, пока очнетесь, — как ни странно, на знакомом французском с акцентом заговорила неожиданная компаньонка. У меня и мысли не было, что кто-то всерьез мог дожидаться моего пробуждения, когда на территории, судя по звукам, проходят ожесточенные бои. — Работать вместе, замок. Помощница Луссурии, кажется, Элли, в ослепительно-белом халате ненадолго замолчала, то ли предлагая мне время немного прийти в себя, то ли самой себе давая передышку от малознакомого языка. Я ошеломленно моргнула: значит, хотя бы не нужно идти в зону разворачивающихся действий. Но вряд ли смогу найти Бельфегора в замке, он наверняка сражается с остальными. Как и Фран… Что ж, с новой информацией тогда придется подождать. — Оказание первой помощи — ты, я лечить. Понятно? — спросила она, словно у какого-то ребенка на классном занятии. Все это было сказано в таком непринужденном тоне, что у меня даже мысли не возникло — сейчас люди умирают? Почему она сидела здесь и ждала меня? Но, по обыкновению, я ничего не спросила, просто кивнув. Её акцент меня когда-нибудь добьет. — Идти. — Мне немного плохо, — хрипло выдавила из себя, тут же закашлявшись. Грудь сдавливало от нехватки воздуха. — Терпеть, — усмехнулась девушка, выключив свет в комнате. Я поморщилась и быстро встала, чтобы приняться за работу. Раньше с раненными я сталкивалась только в книгах и на небольших опросах, поэтому наверняка запаникую. Самое главное — вовремя направить свой страх в действие, а не в ступор, как у меня обычно выходит. Да и к тому же… это настоящие бои. Никого щадить не будут, а попадут в замок лишь те, у кого смертельные раны. Вдох-выдох, считаем до десяти, Мари. Все будет хорошо. Около стерильного кабинета мне выдали такой же халат, как и у остальных. В прошлой жизни я хотела ходить в халате, быть ученой, но как-то не срослось. Вот теперь и исполняются мечты многолетней давности. Жаль, что всегда не так, как хочется. Открыв дверь, я погрузилась в этот мир страданий и предсмертного отчаяния. Это было страшно. Раненные хватались за мой халат изрезанными руками, пачкая его кровью и нарушая санитарные нормы, а в глазах их стояли слезы напополам с приближающейся смертью. Я видела, что они готовы на все, лишь бы я их спасла, но я не некромант, чтобы излечивать смертельные ранения, многие уже были одной ногой в могиле. И мое сердце замирало от осознания, что в следующий момент в таком же состоянии сюда могут внести и Франа, а я ничего не смогу сделать. На некоторых койках метались в страхе пациенты, некоторых приходилось добивать по распоряжению Бельфегора, чтобы не затрачивать усилия на совсем безнадежных. Элли отцепила пальцы больного, что вцепились в мой воротник мертвой хваткой. Кожные покровы незнакомого парня уже приобрели оттенок синевы, не самый приятный. Я из последних сил отошла на несколько шагов, врезавшись в шкаф с медикаментами. Сердце стучало где-то в горле, картинка наслаивалась одна на другую, а чужая кровь пятнами расползалась на моем медицинском халате. Господи, это Ад, верно? Вот почему ты отправил меня сюда. — Мари! — гаркнула помощница начальника, когда взгляд раненного застыл расфокусировано где-то на потолке. Еще немного, минут десять-пятнадцать, и можно было бы в лучших традициях научных лабораторий рассмотреть симптом «кошачьего глаза». — Менять халат и работать. Нет отдыха! Она выглядела почти безумной в белом, стерильном помещении. Её волосы теперь были взлохмачены, а взгляд приобрел какой-то лихорадочный блеск — и, видимо, мучилась над смертью людей здесь совсем не я одна, хоть она явно приобрела профессиональную деформацию с годами. В отличие от меня, у неё хотя бы был опыт. Судорожно закивав, метнулась в другую комнату, поменяла халаты и закинула свой в специальный отсек. Служанки тут же засуетились, перебрасываясь фразами на итальянском. Как ни странно, мне впервые было все равно, о чем они говорят. Не иначе как о количестве жертв, или о моем странном виде, или о совсем-совсем юном парне, что только что погиб считай у меня на руках. Я вернулась обратно уже наготове, умывшись холодной водой. Пока меня не было, девушка перебинтовала тех, кто больше всего нуждался в неотложной помощи. Из кабинета вышел лекарь-сменщик, что все это время работал за нас двоих. За мной оставался человек с оторванной рукой и матерого вида женщина с ожогами на половину лица. Но даже несмотря на все ранения, они не кричали, стойко терпели любую секунду того, что мы не могли приступить к их ранам. На самом деле, в нашем корпусе оставалось очень мало Солнечных пламенников, остальные были разбросаны либо на поле боя, либо в других корпусах. До нас доходили немногие. Иногда приходилось лечить и уже других Солнечных, но это было бесполезно — раны были смертельными, Пламя стремилось скорее залечить, от этого все срасталось неправильно, и они умирали. С сожалением оглянувшись на шкафчик позади, я вспомнила, что мази от ожогов уже не осталось. Небольшие остатки, завезенные совсем недавно, кончились еще на первых пострадавших, и теперь этой воительнице никак нельзя было помочь, кроме как использовать Солнце. Но это делала Элли, я лишь обрабатывала и подготавливала раны. Примерно через час у меня стали дрожать руки — и это ужасно. На меня смотрят так, словно я могу спасти всех. Словно я должна спасти всех. И это еще ужаснее. Чаще всего мне грубили, сами больные кричали, что я должна работать быстрее (хоть язык я не понимала, но могла догадаться), но ускориться не было никакой возможности: все же, у меня всего две руки, а не четыре-десять. Каждого умершего приходится записывать на отдельном бланке, чтобы после никого не потерять. Ни дезертиров, ни умерших. В братской могиле будут покоиться все, даже не в отдельных гробах, чтобы не смущать гражданских. Мафиозная война хлеще чумы. Пальцы выводят неровную подпись, что в сто тринадцатый раз являет собой одно и то же слово — «мертв». Будет ли в скором времени красоваться эта же надпись напротив моего имени? Или имени тех, с кем я только-только познакомилась, к кому даже не успела привязаться? Наверное, это больно — терять кого-то. По истечению третьего часа руки не то, что дрожат. Они поддергиваются судорогой при почти каждом движении. Я представляю светлое небо над головой и чистый воздух, искренний смех, запах ладана и полыни, лишь бы только не сойти с ума в этом море крови. Элли берет маленький перерыв, укутываясь в плед. А у меня пледа нет. На четвертом часу хотелось только плакать, а еще больше — съесть что-нибудь. Неважно: шоколад или курицу, может быть, целого слона. Но отдохнувшая коллега подсовывает под нос какие-то безликие серые пилюли, бурча что-то о пайке. В первую секунду это кажется самоубийством, но выбора, как здесь уже водится, у меня не остается. В собственных грезах сюда входит кто-нибудь и говорит, что все кончено. Наверное, он скажет: — Вы хорошо поработали. Или: — Остальных раненных мы возьмем на себя, отдыхайте. Или: — Шоколад… Мари? Я проморгалась. Перед глазами действительно возникла небольшая упаковка с шоколадом, ласково пододвигаемая жалостливой девушкой. Совсем потонув в грезах, абстрагировалась и даже не заметила, что кто-то ко мне приблизился. Это было опасно, но шоколад — вкусным. Вместо желаемого человека с хорошими вестями в дверь стучится Мадлен, которая работает над отравленными в другом кабинете. Я с надеждой и невысказанным вопросом поднимаю глаза, но она лишь качает головой, приводя меня в отчаяние. «Закончилось?» — «Нет». Мадлен выглядела сегодня немного иначе, чем обычно. Волнистую челку все еще сдерживала белая лента (теперь я понимаю, что это не просто украшение), что выглядела издалека как ободок, глаза были профессионально подведены, а губы так же блестели, как и раньше. Но во взгляде… что-то изменилось. Раньше проскальзывала игривость, кокетство, она словно флиртовала со всем этим миром и самой природой — сегодня же эта была какая-то воинственная сосредоточенность. И запах поменялся: в нотки церковного, привычного запаха втиснулся табак. В какой-то степени это было даже смешно. Блудница, связанная с табаком. Пожалуйста, лишь бы здесь не было собак, потому что один врач уже есть. Но время было таким, что даже улыбнуться иной раз было зазорно. И даже не потому, что где-то там умирали за меня и за глупые идеи люди, а потому, что весь этот мир стал еще противнее в этот момент. Потому что людей насилуют, убивают, а один безумец решил, что имеет право распоряжаться моей жизнью из-за того. Напряженный взгляд женщины скользнул по мне, после заглядывая в комнату, полную раненных. Половине я оказала первую помощь, вторую взял на себя другой лекарь, благодаря чему у меня появилась секунда на то, чтобы отдышаться и вернуться в нормальную колею. Так много крови. Так много рыданий и мольб. Отравительница молча всунула мне в руку мазь от ожогов. Еще Луссурия сетовал, что у нас больше нет запасов — «ай-яй-яй, на тренировках слишком много обжигаются». Откуда же Мадлен достала целую коробочку? В любом случае, времени на вопросы не было. Любая минута, даже секунда, может стоить кому-то жизни. Не размениваясь на благодарности и поклоны, я мигом вернулась в стерильную комнату, чтобы использовать мазь с вкраплениями Солнца. Впервые за всю эту бойню я увидела силуэт Истинного лишь под ночь, когда пациентов становилось все меньше и меньше (они либо умирают на поле боя, либо все идет хорошо, слишком хорошо). Перед моими глазами — мертвое лицо здоровенного альфы, который просил рассказать о его смерти детям. Он единственный говорил на французском, и было довольно пугающе слышать молитвы на понятном языке. Гораздо легче переносить все это, когда не понимаешь, о чем они говорят. Я смотрю на тучи, скапливающиеся на небе, и мысленно молюсь о том, чтобы все это поскорее закончилось. Звезды то ли гаснут, то ли это уже бред воспаленного сознания. В голове крутится едва-едва знакомый религиозный мотив. На падающем самолете атеистов нет. Так и здесь нет места мыслям о том, существует ли Бог на самом деле. Мы встречаемся с Франом взглядом через оконное стекло, и мне на секунду становится легче, когда он ободрительно кивает. Сплошные иллюзии. Со стороны может показаться, что он просто стоит и ничего не делает, но, на самом деле, это удивительное искусство — и парень даже не старается. Что уж говорить о том моменте, когда он учил меня их различать. А я еще переживала, что он устал, хах. До замка никто не добрался. Все враги погибали на подступе, где-то в лесу, за границей территории этой организации. Уж не знаю, что это за группировка, но теперь я понимаю, что она, можно сказать, одна из сильных, если не самая сильная. С замиранием сердца я смотрела на атаки, пролетающие мимо него, на людей, которые хватались за головы, явно видя то, что не дано остальным. Но было страшно смотреть не на все это насилие, даже кровь было уже не больно видеть. Страшнее всего было именно то, что его могли ранить, а я ничем бы не помогла. Фран, если ты попадешь в мой кабинет, я уже не смогу работать дальше. Так что постарайся этого не делать, ладно? Подумав об этом, я склонила голову к плечу, чтобы немного размяться, а после вернулась к больным. Основной поток схлынул, поэтому теперь было не так тяжело, но усталость никто не отменял. Подменявшего нас лекаря вызвали в другой корпус для помощи захваченным противникам. Уже не знаю, что они собираются с ними делать, но точно не в шахматы играть. Скорее всего, заставят вылечить смертельные ранения для того, чтобы допросить посредством пыток. Один из пациентов дернулся в моих руках, пытаясь отнять свою руку. Я бинтовала, причем очень хорошо и правильно, чуть ли не по инструкции, так что раздражение в его глазах понять не могла. К тому же, у него не было сильного кровотечения, но орал он так, что пришлось передать на Элли одного из тех, у кого временно остановилось сердце, лишь бы скорее разобраться с нарушителем спокойствия. Не хотелось отвлекаться на этакий бунт со стороны некоторых больных, потому что с их стороны это уже было наглостью — прийти сюда с такими легкими ранениями, чтобы задержать работу лекарей. Помощница Луссурии, заметив паузу, повернулась к нам и услышала от пациента явно что-то нелицеприятное. Вздохнув, я отпустила бинт, решив, что это уже не мои проблемы: выживет он или нет. Такое отношение к медикам очень злило, но поделать ничего было нельзя. На фоне раздавались итальянские ругательства. Оставалось три пациента, когда дверь действительно (а не только в моих мечтаниях) распахнулась, и внутрь медленно вошел начальник. На его лице была кровь, от чего он немного брезгливо морщился, наверняка потому, что это свело все его усилия по уходу за собой на нет. Его белые перчатки выглядели так, словно он только-только их купил, как и одежда. Он оглядел комнату и тут же широко улыбнулся: — Девочки, как хорошо справились! — похвалил Луссурия нас, подтягивая с двух сторон, чтобы обнять за плечи. — Все, можем отдыхать. Я та-ак заскучал за сегодня, что буду смотреть журналы, чтобы развлечься. — Н-но… — тут же хотела возразить, что осталось несколько людей, которых нужно долечить, но договорить мне не дали. — Вы вылечили-и те-ех, кто был нужен, а э-эти… — пропел мужчина, подтянув очки ближе к глазам. Его ирокез забавно качнулся, падая некоторыми прядями на лоб. — Умрут — значит не достойны. Меня такое отношение немного покоробило: все же, не для того мы тут целые сутки маялись, чтобы потом нам такое сказали. Но начальник всегда был сам себе на уме, поэтому спорить бесполезно. При появлении начальника пациенты побледнели, сжавшись на кушетках. Что ж… ладно. В любом случае, мы с Элли сделали все, что было в наших силах. Остальное — по воле начальника. Хотя сказано это было как-то поздно, когда мы вытащили с того света половину рядовых. Луссурия на итальянском заговорил с помощницей, что сразу вытянулась, как солдат, махнув мне рукой. Я пожала плечами, стянув с них пропитанный кровью и гноем халат. По пути закинула его в прачечную к служанкам, все еще боящимся лишний раз поднять на меня глаза, и направилась в свою комнату в надежде, что никого из незнакомых офицеров не встречу. На первом этаже был полный бедлам: строились шеренги, сдавались отчеты, кто-то лежал мертвый (бежал сюда с поля боя, и тут его и убили свои же за дезертирство). Один из офицеров, с рукоятками чего-то за спиной, длинными усами и азиатскими, маленькими глазами, командовал отрядом. От большого количества людей едва ли убыла треть — убийцы действительно были сильными, слабые обычно умирали на вступлении, как мне пояснила Элли во время работы. Мужчина скользнул по мне напряженно-равнодушным взглядом, а после отвел его в сторону, потеряв интерес. «Не враг — и ладно, с остальным разберутся другие», так? Я мысленно пожала плечами, благословив Господа за то, что ко мне никто не пристал по пути. На втором этаже было тише, а на третьем стояла тишина уже гробовая. Я проходила мимо дверей, надеясь только на то, что мне дадут спокойно сходить в душ и умереть после тяжелого «рабочего» дня. В данный момент даже не хотелось ничего выяснять про прошлое и про то, зачем Мельфиоре нападать на замок этой организации. Слабо верилось, что ради меня одной устроится такая бойня, будь я хоть сто раз избранным ребенком. Скорее всего, преступники что-то не поделили между собой. Я думала только о теплой кровати, хоть и сильно хотела есть — спать все же хотелось сильнее. Поэтому как только я зашла к себе, направилась в душ, выкручивая воду на полную. Поток упал сверху на утомленное тело. Я запрокинула голову и тяжело вздохнула, втягивая распаренный воздух в легкие. Жидкость забирала с собой грязь и кровь, так что я с облегчением облокотилась о стену, наблюдая за тем, как все это засасывается в воронку. Кожа покрылась мурашками, потекла вода холоднее. Понятное дело, пришлось немедленно сворачиваться, выходя из душа уже чистой и не такой уставшей. Из одежды пришлось взять большую футболку и какие-то штаны, так что вышла уже готовой ко сну. Но, даже зарывшись в теплое и чистое одеяло, заснуть я не смогла. Спасительная темнота дремоты оборачивалась против меня же: я видела окровавленные тела, испуганную Кадакию, разорванное медведями тело Кританты, мертвого Франа на операционном столе. Вздрагивая, вставала в холодном поту, слыша только свое дыхание. Поспать так и не удавалось, сколько бы усилий я не тратила. Все было тщетно, поэтому я потерла лицо ладонями и поняла, что еще немного — и я просто зарыдаю, слишком много всего свалилось на меня за последнее время. На душе было до ужаса тяжело, плюс к этому, я совершенно не чувствовала эмоций Франа, что тоже порядком пугало. Открыв глаза, огляделась. Чувство нереальности бродило по пятам, глушило любую радость. Я увидела расширяющуюся комнату, мрачные стены, слишком тусклые и фальшивые для этого мира. За окном ходят люди — быть может, у них есть какие-то мысли, желания, эмоции, но сейчас я думаю только о том, что все они не существуют. Тело не кажется своим — руки чужие, пальцы слишком длинные, ноги ватные, а голове легко. Мне смешно, но я не смеюсь. Мир кружится, вертится, пол слишком четкий, руки не поддаются управлению. Не хватает только красивой музыки, чтоб совсем как в фильмах. Пространства слишком много, но вдали будто не прогрузилось, я не могу встать с места — кажется, что ещё немного, и все это разрушится, упадет пустой картонкой куда-то, оголяя бездну или кровавую пустоту. Как знать, что мы не чья-то фантазия? Как знать, что я сама существую в реальности? Как знать, что люди вокруг меня — живые? Яркие краски начинали пестреть. Я тяжело вздохнула, стянула с себя одеяло и пошла на выход из помещения, замерев перед дверью. Куда я хочу пойти? Могу ли я вообще свободно гулять по замку, или меня прикончат на первом же повороте? Думать об этом забавно, когда на самом деле я хотела зайти лишь в соседнюю комнату, к Франу, убедиться, что с ним все в порядке. Ланка металась внутри раненным зверем. Где альфа? Что с ним? Почему ты так спокойна? Проверь-проверь-проверь. Я обернулась: сейчас все выглядело обычным, и не чувствовалось резкости. На тумбочке лежали книги по итальянскому, кое-где была разложена одежда, на кровати скомкано одеяло и наполовину вытащена простынь от ночных метаний. В дверь постучали — за этим последовал мой сдавленный вздох испуга. — Кто? — тут же настороженно спросила я, переминаясь с ноги на ногу. Полы были слишком холодными, чтобы ходить по ним без обуви. Пятки кололо, пальцы немного окоченели, дрожащие от холода руки прижимались к груди, чтобы хоть немного согреться. — Я-я, — протянул равнодушно Истинный, и я медленно открыла дверь, вглядываясь в его бледное лицо, будто пытаясь запомнить каждую его черточку. Или понять, он это, или простая иллюзия. Мы смотрели друг на друга несколько минут, более ничего не делая, и в какой-то момент я поняла, что если так продолжится, то мы либо поцелуемся, либо упадем от усталости на пороге. — Проходи, чего стоишь, — шикнула на него, уйдя в сторону. Парень вошел, немного пригнувшись, чтобы шапкой не задеть косяк. Это, впрочем, ему не особенно помогло — глаза лягушки все же зацепились, на что я тихо улыбнулась, даже не прикрывая улыбку рукой. Фран, как и в прошлый раз, внимательно осмотрел комнату, не оставив без взгляда и бардак на кровати. Не то чтобы он выглядел сильно укоряющим, но когда он подошел к кровати, чтобы сложить по-своему одеяло, то я начала думать, что он действительно гнездуется. Парень начал аккуратно перетаскивать подушки, образуя удобное для сна место. — По-очему не спи-ишь? — он уселся на краю и поспешил снять с себя шапку, отчего мокрые волосы прилипли волнистыми прядями ко лбу. Наверное, в его одежде очень жарко… Я села рядом, сцепив руки на острых коленях. — Не знаю… — отговориться не получилось, в ответ на это я получила только изогнутую бровь. С тяжелым вздохом пришлось пояснять, — снятся кошмары, не могу заснуть. — Я-асно, — протянул альфа. Как ни странно, он положил шапку на пол и начал расстегивать свой плащ. Тонкие пальцы выдергивали поспешно пуговицы из петель, не сбиваясь ни на секунду. Я наблюдала это с молчаливым изумлением, пока он не стянул плащ с плеч. — Собра-ание было ску-учным. Бел-се-емпай не уме-ер, а я та-ак моли-ился за это. Ка-апитан пошел до-опрашивать, ме-еня послали. Спать, пожа-алуй. — Зачем ты раздеваешься? — недоуменно прервала его ехидство, подмечая, что он аккуратно сложил верхнюю одежду и положил её на тумбочку рядом с книгами. И тут же потянулся к сапогам, вытаскивая оттуда ноги. — И что сказали на собрании? — Сказа-али, что ата-ака отбита, му-усор поверже-ен, мы крутые, — он зарылся руками в свои волосы и немного встрепал их, выглядя очень устало. Со стороны это может быть не заметно, если не знаешь, к чему приглядываться, но на самом деле я видела, как его морально и физически вымотал этот день. Небольшие синяки под глазами, характерная печаль в уголках глаз, судорожные движения. Не удивлюсь, если у него кружится голова и плывет мир. — Я предла-агаю спать вме-есте. Моя а-альфа-сила должна тебе помо-очь, а за-автра расскажу те-ебе всё, — Фран заразительно зевнул, от чего я фыркнула и захотела зевнуть сама. — Что-то подсказывает, что ты опять мне лапшу на уши вешаешь, — вставила свои пять копеек, очень сильно сомневаясь, что у альф действительно есть возможность уложить своего тревожного спутника в кровать. По крайней мере, в книге о таком точно не писали, а я её изучила досконально. — Па-асту, — кивнул Истинный, откидываясь на кровать и утягивая меня за собой. Его пальцы цепко обхватили мои запястья. Я упала на его грудь, чуть не столкнувшись с ним подбородками, поэтому поспешила перекатиться. Мы лежали поперек кровати, глядя в темный, едва видный, потолок. — Если не ве-еришь, давай прове-ерим. Выбора у меня особо не было: либо я буду сейчас сопротивляться и не высплюсь, либо хотя бы попытаюсь отоспаться перед завтрашним днем. Поэтому пришлось встать на локтях и толкнуть парня, чтобы он расположился на кровати нормально, а сама легла уже после, накрывая нас обоих одеялом. Стало немного неловко. Девать руки было некуда, да и любая поза казалась теперь неудобной — придвинуться ближе было страшно, хоть и очень хотелось, а лежать на самом краю было некомфортно. Через некоторое время у меня затекла спина и локоть. Фран же спокойно сопел, но едва ли спал. Он, конечно, мог уснуть в любое время и в любом положении за пять секунд, но что-то подсказывает, что парень ждет от меня каких-нибудь действий. Устав от собственных сомнений, я все-таки притиснулась к нему ближе, утыкаясь холодным носом куда-то в обтянутое водолазкой плечо, а одну руку закидывая на грудь. Уже готова была засыпать, но сильно смутилась, особенно когда он вытянул одну руку под моей головой и обхватил меня за плечо. Наши запахи смешались, делая атмосферу удивительно уютной, будто несколько часов не было кровавой резни на территории замка, а мои руки не купались в крови и внутренних органах умирающих пациентов. Прикосновение жгло сквозь ткань. Я задержала дыхание, наслаждаясь чужим теплом и прикосновением, прислушиваясь к чужим вдохам, едва слышному сердцебиению, эмоциям. Стало неожиданно спокойно и безопасно, так, словно меня обхватили крыльями и укрыли от всего мира. Внутри меня что-то должно было взбунтоваться: ты лежишь в объятиях убийцы! Но голос разума был слишком заглушен моим желанием почувствовать себя комфортно. Прикрыв глаза, я и сама не заметила, как заснула. Сквозь сон мне слышался неясный шепот, навеянный туманной дымкой. В эту ночь мне снились только теплые сны.