розочка

резкий взмах тонким костлявым запястьем, быстрое и точное движение прямо о каменный угол. ничего он никогда не делал просто так, ни единого движения – все с особенной красотой, особенным изяществом, величеством, грацией. бутылка темного-темного стекла, освобожденная из-под дорогого вина с белой этикеткой по всей окружности разлетелась в осколки моментально, заставив кристину отскочить. вроде привыкла ко всему – но страшно каждый раз, как в первый. ведь так и убить недолго. а он и убивал. и еще сможет. - а вот тебе и розочка! кричит во весь голос, из ангельского тембра моментально превращая его в зловещий рык. пользует таланты, не нашедшие выхода, как может. энергия-то у него есть, и предостаточно – только выхода эта энергия не нашла. вот и просачивается куда может, и далеко не всегда на пользу. и она никогда не могла понять, в шутку он это рычит или всерьез. у него вообще никогда не поймешь, шутит или серьезно – да и он сам, наверное, затруднялся сказать. взгляд нечеткий, куда-то вне, куда-то сквозь. помутнённое сознание – не понять обычным людям. впрочем – какая разница, шутит, не шутит... даже если каждая из его угроз произнесена всего лишь в шутку, легче от этого ей не становилось. его маньячных шуток она боялась ровно так же, как и серьезных угроз - потому что и те, и другие могут быть приведены в действие в любой момент. - расслабься. не для тебя она цвела. знаменитая кривая полуулыбка. страшно, безумно страшно – но страх нельзя показывать, это она знала точно и вбила в память, как непреложную истину. нельзя давить ему на триггеры, а любому ясно, что в его судьбе самый большой триггер – когда тебя боятся. он видел страх во встречном взгляде слишком часто – и больше не мог. с самого детства – какой кошмар, отойди, господи боже ж ты мой! а он все хлопает глазами, и не понимает – почему, что он сделал? просто родился – но ведь все рождались, а порицают лишь его. ведь когда-то он совершенно никому не хотел зла, но все равно и страх, и отвращение... а потом привык. вжился в роль. вжился слишком сильно, в тон всем встречным голосам, и осуждать тяжело – называют монстром, значит будь им! не зря же старается молва. лучше быть, чем слыть. и убивал, и мучал, и пытал, и руки в крови даже не по локоть, а по самые острые плечи с выпирающими болезненно костями. все равно уже, абсолютно все равно. что так ненавидят, что так – а так хоть и посттравматическая ненависть выплеснута, и самого раньше времени не прибьют. сейчас монстр стоит прямо перед ней. с разбитой бутылкой вина, и вроде нацелен прямо на нее, но... не для тебя цвела. расслабься. кристина, должно быть, выглядит уж слишком испуганно, раз он говорит ей такие слова. и от этого не лучше - наоборот, хуже в разы. ей вообще было не по себе осознавать, что она спуталась с натуральным убийцей. убийцей невольным, но с большим опытом, хоть он и редко заикался о таком вслух. и именно поэтому она не говорила ему об этом открыто - боялась молча. ему можно было искать сколько угодно оправданий, более того, да и искать не приходилось, все его мотивы лежали на поверхности, но страх от этого никуда не исчезал. она знала, что это существо, которое любило спать, свернувшись у нее калачиком под боком, как огромный кот, на самом деле - хладнокровный убийца. и она знала, что не ровен час и эта розочка зацветет и для нее. в прямом или фигуральном смысле - неважно. ей было неважно, как умирать. ей умирать вообще не хотелось. тем более от его руки. кристина держала эту мысль, с каждым днем она оседала в ее разуме все крепче, пока она не поняла - она вообще не способна думать ни о чем другом, когда он рядом. отговорки про порочную, но крепкую связь больше не работали. она уходила. она уходила от него стремительно и резко, чтобы точно не вернуться. чаша весов, наполненная страхом, наконец перевесила ту чашу, где была любовь - все еще искренняя, наверное, но уже недостаточно, чтобы победить. рауль? рауля она не любила. но рауль был точно безопасен. эрика любила. но жить, боясь за собственную жизнь, просто потому что тот, кого она любит по гроб жизни, не отвечает за себя? Ни за что на свете. кристина выбрала безопасного виконта. смотря ей вслед, эрик был абсолютно спокоен. она же старалась не оборачиваться назад, поэтому откуда ей было знать, что в руке он вновь сжимает пустую бутылку. темное стекло и белая этикетка по всей окружности. остатки дорогого вина на дне. резкое движение, каменный угол - и эти остатки вина бисером падают вниз вместе с осколками, похожие больше на кровь. настоящая кровь присоединяется к ним чуть позже, когда у него хватает сил пустить «розочку» в ход. теперь она наконец расцвела и для него. снова резкое движение – и на белесой коже появляется четко перпендикулярная гортани полоса. розы обычно красные, и кровь его тоже. алый, местами даже ближе к багровому оттенок. всегда был его любимый цвет. ни похоронный траурный черный, ни кристальный белый не цепляли так сильно. ни тьма, ни свет были ему не близки – только красный, как человеческая кровь. и бог уже знает, почему именно кровь – насмотрелся за бурную молодость или просто своеобразная эстетика, поселившаяся в сердце глубоко, ведь обычная никогда его не влекла... никто уже не узнает. он смотрит на красное месиво – и тень улыбки на исковерканном лице. кривая улыбка, которую вечно прятал, а теперь готов выставить напоказ. но некому. и кристина, и виконт, все давно уже скрылись, и он даже не пробовал препятствовать, пусть уходят! и пусть забудут бедного эрика, им же лучше, а ему... все равно. позади лишь туман, да и впереди ничего не ждет. он вовсе не в печали, он улыбается своей кривой улыбкой. напоследок улыбается, ведь такое количество крови из такой опасной раны – свидетельство начала конца. смерть ходила за ним по пятам, смерть стала ему лучшей подругой – и упасть в ее объятия не страшно. стекло - не нож, глубоко не режет, от такой раны умирают не в момент, но связки - хрупкая штука. "голоса" больше не существовало. он умер где-то за пару минут до того, как умер эрик.