Позови меня

***

Мацуказе был лучше него. Просто лучше во всем, что делал — в боевом искусстве, в разумности и кротости, в смелости. Он был выше, сильнее, красивее и благороднее — почти как Кинро, только не родной брат с его надоевшим «правила есть правила», от которого зубы сводило. Совсем без гнильцы. Совсем-совсем. Без яда и сомнений, даже не как Сенку, не как все остальные, другой… и это была не глупость. Не наивность и добродушность, как Гинро сначала думал. Это была честность, и она как-то… Смущала. Даже его история так поражала, что любые подвиги Гинро меркли в сравнении, как бы ему ни хотелось представлять иначе: мало что могло бы сравниться с настоящей войной. И потерей самого близкого человека. Даже воображать не хотелось, как бы поступил он сам, если бы такое случилось с Кинро. Если бы он, Гинро, стал причиной его смерти, а сам выжил. Но он представлял. И вообще думал много. Даже слишком много для своих никчемности и глупости. И почему-то никак не получалось выкинуть все это из головы, как раньше, чтобы все снова стало легко и просто. Особенно не получалось, когда Мацуказе смотрел на него вот так, как сейчас — с легкой улыбкой, такой невозможно грустной, и теплом в глазах, но будто сквозь, — и тихо спрашивал: «Господин?» В груди становилось ужасно тесно, дыхание застревало в горле, вдохи царапались и катились внутрь комком сухой травы, причиняя боль. Гинро не знал, как правильно на это отвечать. Он не был «господином», которым Мацуказе его называл, и не был тем, кем тот хотел его видеть. Никогда не смог бы стать. Поэтому Гинро только задирал нос и кивал. Он даже не знал, кого ему хочется обмануть больше. Кинро вот не обманывался. А у него — получалось?.. Но как от такого вообще можно было отказаться? В жизни Гинро никто никогда не сажал его на трон, не смотрел как на божество, не относился так, словно… так, словно он действительно что-то значил. Как можно было отказаться, если оно само шло в руки, если Гинро приказывал — больше, конечно, просил, потому что приказывать как-то не выходило, — и Мацуказе беспрекословно исполнял? Даже не спрашивал ни о чем. Не сомневался ни разу. Как можно было отказаться, если даже когда Гинро вел себя так, что другие морщились, Мацуказе от него не отворачивался. Будто не слышал или не хотел слышать — или просто принимал его таким, как есть, бывают же в мире чудеса, почему это не могло быть одним из них? И Гинро не собирался меняться только потому, что окружающим с ним неприятно, на все брезгливые выражения он всегда пожимал плечами: ну и что? Ну и что, что трус? Ну и что, что эгоист? Ну и что?.. Никогда он не был героем и хорошим человеком, даже и не пытался. Ему вообще надо было так мало — девушек красивых побольше, власти немножко, красивое копье, вкусной еды, времени на лень! Может быть, свой личный остров. Или хотя бы огромный дом и деревню, слуг. И Мацуказе с Кинро… оставить рядом. В общем, не плыть непонятно куда, навстречу опасностям, в огромной деревянной лодке! Этой ночью «Персей» качало особенно нещадно. Свет то и дело мерцал, органы в животе прижимались то к правому боку, то к левому, к этому невозможно было привыкнуть. Мацуказе тоже не спал — сидел на своей койке под ним и задумчиво разглядывал меч Кохаку. Гинро слышал, как он попросил ее посмотреть, зачем-то понадобилось ему. И теперь вот Мацуказе удивился, увидев его, сползающего по лестнице. — Не спится? — спросил он, отложив меч. В дрожащем желтом свете его улыбка показалась еще хуже. — Сильно укачивает, — пожаловался Гинро, цепляясь за перекладины. — Хотите, поменяемся кроватями? Снизу должно быть полегче. — Нет, я просто посижу с тобой чуть-чуть, — ответил Гинро. И добавил, вдруг почувствовав себя неловко: — Можно же? Наверное, он выглядел ужасно, потому что Мацуказе обеспокоенно нахмурился и согласно прикрыл глаза. Ресницы у него были удивительно длинные — как у девушки или Цукасы, но Цукаса был жуткий, поэтому его рассматривать Гинро бы не стал. А Мацуказе было можно. И почему-то хотелось. Он не был похож ни на кого из деревни или из раскаменевших, но и на смуглых островитян походил мало, а черный шрам-полумесяц прямо на лбу его вовсе не портил. Хотя Гинро как-то попросил потрогать, и на ощупь он никак не отличался от обычной кожи, так что, наверное, и не мешался. Как та-ту-и-ров-ки у Мозу и Кирисаме. Сенку как-то так их называл. Мацуказе подвинулся, освобождая больше места, чем Гинро мог бы занять, и чинно кивнул: — Садитесь. Моя кровать — ваша кровать, господин. Гинро даже вздрогнул и покосился с подозрением, присаживаясь рядом. Ну двусмысленно же прозвучало? Но Мацуказе больше ничего не сказал, вернувшись к рассматриванию оружия: взвесил в ладони, перехватив за рукоять, покрутил запястьем, перебросил в другую руку. Гладкое длинное лезвие бросало блики на близкую стенку напротив. В комнатах — «каютах»? — с высокими полками кроватей места было немного. Вид у Мацуказе снова стал задумчивый и какой-то отсутствующий. С ним иногда такое случалось. — А ты чего… с мечом? — полушепотом спросил Гинро. — С ним что-то не так? Кохаку даже его сломать может, наверное… — Нет, — так же тихо ответил Мацуказе. Повернул лезвие к себе боком, взглянул на свое мутное отражение. — Просто у меня был похожий когда-то. Гинро неловко сморщился, поджав губы, потом его что-то дернуло, и он ляпнул: — Ну, а теперь у тебя есть я и деревяшка, классно же, что ты и с ней отлично управляешься. Но Сенку с Касеки тебе тоже такой сделают, если попросишь. Хочешь? — Нет, я… — Мацуказе замолк, бережно кладя меч на колени. Провел по обуху пальцами. — Обойдусь пока деревянным. Спасибо за заботу, господин. На душе стало скользко — будто сказал что-то не то, как всегда, и теперь с этим ничего не сделаешь, можно только катиться дальше. И Гинро покатился: — Мацуказе, а ты сделаешь все, что я попрошу? Совсем? Тот поднял на него взгляд, ни на мгновение не удивившись. Кивнул, почти кланяясь: — Конечно. — Все-все? Его брови чуть поднялись. — Да. Есть что-то, о чем вы боитесь попросить? Лицо Мацуказе стало совсем странным. Медленно склонив голову набок, от чего длинные волосы хвоста красиво упали с плеча, он загадочно блеснул глазами из-под тени ресниц и уверенно сообщил: — Все, что угодно. Нет ничего, чего бы я для вас не сделал. Хотите, чтобы я взял в руки меч? «Снова», — не прозвучало, но Гинро вдруг резко вспомнил, как именно умер… ну, настоящий его господин. Видимо, тогда меч у Мацуказе как раз был. Чем-то же он отрубил… Лицо и шею словно ошпарило. — А-а, нет-нет-нет, ничего такого, — быстро замахал руками Гинро, тут же почувствовав, как новая ответственность подкрадывается слишком близко, — не подумай ничего, правда! Не надо, если тебе удобно так! — Тогда что-то другое? — серьезно продолжил Мацуказе. Вдруг потянулся свободной рукой к его плечу, ухватил и коснулся лбом лба. Гинро даже сказать ничего не успел — подавился словами. — Лицо красное, но жара нет, — сообщил Мацуказе, выдохнув куда-то в щеку, и отстранился. Шрам у него и правда никак не выделялся — обычная гладкая кожа. Теплая. Сердце от этого маневра застучало так, словно Гинро снова пытался подглядывать за купающимися девчонками в деревне. И потом убегал от Кохаку. «Персей» качнуло сильнее, но Мацуказе спокойно удержал равновесие сам и заодно придержал Гинро, не дав завалиться в проход. У него так естественно все это получалось — вся эта забота, защита, правильные слова и подбадривания, жесты, взгляды эти восхищенные, вера — будто он действительно в него верил, будто постоянно раньше… А. Ну да, так ведь и было. Только к Гинро на самом деле никак не относилось. Ему-то просто повезло. — Мацуказе, — сказал он вдруг. — А можешь меня позвать? — Господин? — удивился тот. — Нет, не так, — Гинро опустил глаза, глядя на пляшущее в мече пламя. — П-по имени. Как меня зовут. Ты Мацуказе, а я… Воцарилась страшная тишина. Страшным стал шум волн за бортом, скрипы корабля, сопение Магмы на самой верхней полке, гудение механизмов и особенно — молчание Мацуказе. Поднимать взгляд было тоже страшновато. — А, нет, ерунда! В следующий раз как-нибудь! — не выдержал Гинро, подскакивая на ноги. Корабль снова толкнулся, и пришлось ухватиться за лестничную перекладину, чтобы не упасть. Мацуказе успел инстинктивно дернуться его ловить. Наверное, его настоящий господин никогда не был таким никчемным: вряд ли его тошнило в море, бросало по кораблю, как ветку в быстром потоке, вряд ли он просил обо всяких глупостях, прятался, когда страшно, лгал, сбегал, увиливал и готов был… довольствоваться мелочами в жизни. Наверняка его цели были высокими, приказы точными и важными, а благородство непоколебимым. А сам он вообще умер героем. И все это знали. Он был уж точно лучше Гинро, как сказал бы Сенку — в десять миллиардов раз. И Гинро не собирался это отрицать или, к примеру, тоже умирать героем, у него на это не хватило бы духу. Он вообще не собирался умирать за других! Никогда этого не хотел! — Господин… Гинро? — сказал вдруг Мацуказе, будто пробуя имя на вкус. Гинро посмотрел на него сбоку и тут же пожалел: на лице Мацуказе отражалась такая растерянность, будто он только… будто он только сейчас осознал, что Гинро — это Гинро. Просто Гинро. Не «господин». Никчемная, бесполезная фальшивка. — Я спать пойду, хорошо? Мне уже лучше, — быстро сказал Гинро, цепляясь за деревянные балки. Он всегда был трусом — и теперь ничего не изменилось. Он не хотел всего этого, он не заслуживал, он не собирался смотреть на то, каким там стало лицо Мацуказе и о чем тот думал, ему было вообще все равно до тех пор, пока его желания исполнялись… Как только Гинро улегся, по полу металлически стукнуло — Мацуказе отложил меч. Следом погас свет, стало темно и тихо. — Господин Гинро, — почти беззвучно раздалось снизу. Или Гинро показалось. На корабле постоянно что-то шумело. Он почувствовал, как глазам стало горячо, и закусил губу, отворачиваясь носом к стенке. Клубок сухой травы расправился и воткнулся во все, что только можно. Гинро не был господином, но Мацуказе почему-то слушал его указы. Выполнял все, что он скажет, спасал, загораживая собой, и… даже жертвовал. Много чем. Гинро никогда не был кем-то особенным. Но иногда очень хотел бы быть.