Young god

Мэдисон прячет трупные пятна за толстым слоем консилера и тоналки, та же участь настигает и тяжелые мешки под глазами в стиле Тима Бертона. Она смотрит на своё искаженное отражение в узорчатом позолоченном (как и всё в этих надо-замках-бункерах) зеркале, убирает спадающие пряди грязной платины волос за уши и замолкает, а вместе с тем замолкают и демоны в её голове. Над её плечом склоняется Майкл, чьё ангельское лицо больше не выглядит таковым. Дьявольские огни пылают не только в масштабном камине, свет которого озарял спальню ведьмы, но и в его душе, свет ярко виден сквозь его светлые очи, заплывающие в порочной искушенности. Пламя освещает нутро, а вместе с ним и саму Монтгомери. Губы антихриста примыкают к её бледной шее, оставляя влажный еле осязаемый поцелуй на мертвенно-бледной коже, а его руки обвивают её хрупкий стан так бережно, хоть и уверенно. Мэдисон податливо откидывает голову. В эту ночь их тела сливаются, как и сливаются их хриплые, сбивчивые стоны. Только вот каждый раз, когда очи Монтгомери лениво приподнимались, та в ужасе жмурилась, ибо вовсе не лицо юного Лэнгдона она видела, а настоящего дьявола, без романтизации Голливудских фильмов, где она парочку раз играла павшую грешницу. Майкл же не разделял переживания ведьмочки, антихрист никогда ранее так отчетливо не чувствовал огненно-ледяную магию, электричеством проходящую по выступающим венам. И как только небосклон затягивают тучи, а ветхие силуэты деревьев плотная пелена тумана, где то в глубине земли, скрытой от человеческих глаз, два волшебных существах передают друг другу магию и себя без остатка, теряясь в незабываемом чувстве эйфории, неизвестной обычным смертным. Губы Мэдисон сухие, прохладные, а сама она на вкус что-то между духами Caron Poivre и дёшевой травой. Губы Майкла влажные, тёплые, а сам он — похоронные цветы и аромат церковных свечей. Та связь, что возникла между ними, та судьбоносная встреча, что привела их к этому моменту — непоколебимо-правильно и неправильно в одно и тоже время. Слияние их тел не похоже на грязный секс, что был у Мэдисон до этого с потными мальчишками из школы или мышкой Бенсон с её полуживым зомби-мальчиком вместе. Кажется Монтгомери поняла, что значит "заниматься любовью", когда та с кошачьей грацией выгибается в спине и, и без того болезненно-виднеющиеся кости выпирают сильнее в унисоне с её приторно-киношным стоном. — Я люблю это... — Изредка шепчет Мэдисон ему в губы, горячо выдыхая в сантиметре от лица, когда вместо белого итога их соития чувствует пятна крови, неизвестно откуда взявшиеся на разгоряченном теле. Шипение невидимых змей мешает ей получать желаемое наслаждение во всей его многогранности. Каждый раз по окончанию траха на воздушных смятых простынях, Монтгомери не видит ни змей, ни крови, отчего в сердце поселяется тревожность... — Люблю твои идеи... Но даже несмотря на это, теперь Мэдисон окончательно уверена, что поступила и поступает правильно. Адреналиновая ломка играет на струнах души и Мэдисон однажды невольно осознаёт, примкнув головой к груди своего лидера, что ей даже нравятся такие иллюзионные видения. Теперь в её душе поселилось нечто новое и неизведанное, но уже успевшее вьется дрянной раковой опухолью под гниющую после воскрешения кору головного мозга — тьма, позаимствованная у самого Майкла Лэнгдона. — Люблю тебя.