Нью-Бедфорд, штат Массачусетс,
Отель Hayatt ParkWay,
26 декабря 2010 год.
02:36 a.m. Спенсер вышел из душевой кабинки, обтерся большим серым полотенцем и набросил на голое тело удобный, длинный халат. Подойдя к раковине, он пустил прохладную воду тонкой струйкой и взял из подставки одноразовую зубную щетку. Небольшой тюбик пасты обнаружился в ящике. Спенсер не стал протирать запотевшее зеркало. В последнее время он приноровился справляться без зеркал. Более того, по возвращению домой, он планировал избавиться от всех зеркал в квартире. Сдать в комиссионку. Продать на ибэй, отдать за бесценок, в крайнем случае, разбить, но ни за что не оставлять их поблизости. Мысль о зеркале в шкафу на какое-то время его обескуражила, но и здесь решение нашлось быстро. Спенсер подумал, что можно будет его закрасить. Чем-нибудь быстросохнущим и гипоаллергенным. С особой тщательностью орудуя щеткой, Спенсер обернулся на писк стиральной машины, только что закончившей с его одеждой. Одежда Кертиса уже сушилась где-то в большой гостиной. Удивительно, что эту рождественскую ночь им не представилось коротать в машине. Номера во всех отелях округа Фархейвен и за его пределами оказались либо заняты, либо готовились к заселению. Удача улыбнулась им лишь единожды и тут же попросила выложить крупную сумму за тепло и комфорт. Номер на двоих с поистине огромной двуспальной кроватью, предназначался для некоей замужней пары. Бронь была учреждена несколько дней назад, но обещанный залог в казну отеля так и не поступил, поэтому, как только подвернулся шанс, персонал любезно перепродал квадратные метры по двойной цене. Естественно за дополнительную плату управляющий был рад войти в их щекотливое положение, и около получаса назад в номере была установлена дополнительная, узкая, но от того не менее удобная кровать. Спенсер собирался занять ее, но когда вышел из ванной со все еще влажной одеждой в руках, обнаружил, что спальное место уже оккупировано Джонсом. Одеяло снято. Простыни смяты. У изножья хорошо знакомая и заметно прохудившаяся дорожная сумка. Кертис стоял у большого окна, облаченный в такой же белый махровый халат, и, отодвинув штору, смотрел на город. Нью-Бедфорд явно уступал американским мегаполисам вроде Бостона, Детройта или Солт-Лэйк Сити, но и его улочки, утонувшие в сумерках ночи, притягивали взгляд. Всегда интересно, что творится там внизу. Кертис надирался. На рабочем столе, рядом с телефоном и блокнотом для записей, стояла откупоренная бутылка люксового коньяка. В преддверии Нового Года алкоголь среднего класса как по мановению волшебной палочки испарялся из баров по всем соединенным штатам. – Не выпьешь со мной? За победу? – Кертис развернулся полубоком, окинул Спенсера внимательным взглядом. Опустошил стакан. Перевязка на его левой руке была свежей. – Мне хватит, – осторожно ответил Рид, развешивая одежду на реях пустого платяного шкафа. Осталось только найти выключатель и вырубить свет внутри, чтобы не мешал спать. Дверцы он собирался оставить распахнутыми на всю ночь. Действительно ли это была победа? Слова Вильгельма не давали ему покоя. Джеймс перегнул палку. Это отнюдь не Божья милость. – Как твоя рука? Кертис плеснул себе еще коньяку. – Болит. А у тебя? – Ничего смертельного, – пришлось потрудиться, чтобы вытащить занозы. Некоторые из них все еще находились под слоем эпидермиса. Воспаление должно было вытолкнуть их наружу. – Я должен отблагодарить тебя, Кертис, за всю оказанную помощь, – выключатель обнаружился под самой нижней полкой, сразу за несгораемым шкафом. Спенсер выпрямился, но продолжал смотреть на одежду. С манжета его джемпера сорвалась прозрачная капля и рухнула на светлое дерево. – Я тут подумал… ваша организация, услуги, которые вы предоставляете, должны, просто обязаны дорого стоить. Не уверен, что смогу внести всю сумму сразу, но я… постараюсь. Не затягивать. С платежом, – если бы он взглянул на Кертиса чуть раньше, не стал бы доводить свою мысль до конца. Кертис оскалился, сделав еще глоток горечительного. Обтер губы, а затем подался вперед, чтобы поставить стакан рядом с бутылкой. Он сделал это без очевидной экспрессии, но энергия, вне всяких сомнений, заполняла его до краев. Спенсер осязал ее, чужеродную, дикую. Мурашки пробежали у него по рукам и спине. Приятное онемение, локализовавшись где-то в височной области, скатилось в горло и рухнуло тяжелым мешочком в желудок. Он почувствовал легкое возбуждение и машинально потер шею. – Мне от тебя не нужно ни цента, Рид, – прохрипел Кертис. – Как не нужно и твоего доверия, безоговорочного, я имею в виду, доверия, если ты сам не готов его дать. Я хотел помочь тебе не из корыстных побуждений. А помог лишь незнакомцу, чьи интересы ты так рьяно отстаивал. Эта преданность достойна восхищения, восхищения не достойно другое. Слепая борьба за чувство, которое даже не переступило порога физического контакта… За чувство, которое оставалось без ответа, и оставалось бы таковым и дальше. – Заткнись. Ты ничего не знаешь! Не смей в это лезть! – Спенсер сжимал в руках фарфоровую безделушку, которую схватил с журнального столика. Собирался ли он швырнуть ее в оппонента, в надежде проломить ему череп, или смирял с ее помощью гнев, до последнего оставалось загадкой. – Это не мои слова, – спокойно возразил Кертис. – Это слова Дэвида Росси. Вопрос, который я задал ему тогда… Я спросил его, действительно ли вы с Аароном были так близки. Потому что только глубокая, психоэмоциональная и физическая близость способна сотворить подобное с человеком. Я был обескуражен, услышав его ответ. Я был подавлен, услышав то, в чем признался Вильгельм, прежде чем ты убил его. В мыслепространстве Дианы царил истинный хаос, а образы Аарона оказались слишком расплывчатыми, словно он и сам не знал, как к тебе относиться… – Я ничего не помню, – хмыкнул Спенсер, присаживаясь на подлокотник обтянутого бархатом дивана. Следующая фраза Кертиса заставила его в ожесточении вскинуть взгляд. – Врешь, – Кертис промассировал уставшие глаза. – У Аарона остался ребенок. У него была семья. – Хейли ему изменяла. –…которую он попытался бы спасти. Никто от такого не застрахован, Спенсер. Даже если его брат и был прав в своих давнишних подозрениях на счет того парня Монтгомери, всю оставшуюся жизнь Аарон Хотчнер провел, будучи человеком строгих натуралистических правил. Я понимаю тебя, – сменив тон, Кертис вновь откупорил бутылку. На этот раз он налил две порции. Вторую предложил Спенсеру. Тот подаяние все-таки принял. Руки у него дрожали. – Я был на твоем месте. Я знаю, что такое посвятить себя надеждам и жить ими, питаясь их ничуть не чудодейственной силой. Безответная любовь худшая из утопий. Это топь, в которой люди исчезают безвозвовратно. Я не хочу, чтобы и ты исчез, Спенсер. – Скажи еще, что и Аарон бы этого не хотел. Для большей трагичности момента, – ядовито отозвался Спенсер, делая большой глоток коньяка, – ну и гадость! – Я не любитель сгущать краски, но уверен, Аарон был бы со мной солидарен. Ты должен взглянуть на вещи трезвым взглядом, отнестись к ним так, как обычно относишься к уликам на месте преступления. Скажи себе, что ты не заинтересован в результате, что тебя беспокоят только факты. – Звучит как аутотреннинг для новичков. – Разве для тебя все это не в новинку? Ты свернул с протоптанной дорожки и такова оказалась она: жизнь за поворотом. Мне это знакомо. У тебя только два варианта: ознакомиться с местностью и приспособиться, либо сойти на обочину, где выбоины и канавы рано или поздно добьют твою рессорную систему. Я о психике, если что. Это именно тот сценарий, при котором то, чего ты боишься больше всего остального, станет твоей реальностью. – Шизофрения, – прошептал Спенсер одними губами, крепче обхватывая граненый стакан с коньяком. – Когда мы встретились, – Кертис подошел ближе, тихо ступая босиком по мягкому ковру. Сел рядом с мужчиной. Поставил свой стакан на пол, – ты склонялся к тому, что теряешь рассудок из-за той сверхъестественной канители, эпицентром которой стал по собственной, подчеркнуто, воле. Я, если быть честным, тоже так решил и поэтому предпринимал попытки отвратить тебя от продолжения, но затем картина начала меняться. Каждый новый удар оставлял лишь вмятину. Ученый, получивший видимое подтверждение теории, какой бы сюриалистической она не казалась, начинал относиться к ней как к чему-то само собой разумеющемуся. Странному, пугающему, но эксперементально объяснимому. Эксперементально же необъяснимым остался продукт той самой твоей социальной неуклюжести. Любовь. Чувство, призванное нас лечить, тебя, к сожалению, калечит. Исходя из характеристики Дэвида Росси, любой в вашей команде мог бы сказать, что Аарон всегда относился к тебе иначе. Как именно «иначе» – вопрос на миллион. Просто иначе. Вильгельм сказал, что его воспоминания о тебе оказались слишком расплывчатыми, словно «он и сам не знал, как к тебе относиться». В этом вся и соль, Спенс. Я считаю, Аарон знал о твоих чувствах. Он был умным, чутким и однозначно не слепым человеком. Но опыт, вынесенный из юности, не только научил его быть крайне осторожным, но и социально покалечил также. Считаю, он так и не смог подобрать слов для объяснения с тобой; слов, которые не повлекли бы за собой откровенности. Спенсер одарил Кертиса глубоким, задумчивым взглядом. Непостижимо, но в его словах, лишенных сколько-нибудь научных притязаний, имелся практический смысл. Оставалось только понять, за каким чертом ему понадобилось прибегнуть к этой, своего рода, посттравматической терапии, когда основная проблема, проблема его узкого профиля, была решена. – Я не поступил бы иначе. Все равно не поступил бы. – Знаю, – ласково сказал Кертис, – в этом весь ты, Рид. Но ты взваливаешь на себя гораздо больше, чем можешь унести, – Спенсер собирался ответить, но Кертис закончил за него, – потому что не умеешь по-другому. Либо до последней капли, либо никак. – И что мне с этим теперь делать? – Спенсер прикончил свою порцию и с незнакомой до этой минуты жадностью посмотрел на бутылку. – Ты не сможешь остановиться просто сказав себе «хватит». Никто не сможет. В аналогии со стартом для достойного финиша должен иметься стимул. Ты должен отвлечься. – Отвлечься на что? Уехать и не вызвать дополнительных подозрений не получится. О смене сферы деятельности даже и думать не стоит. Мне что, научиться плести макраме? Или начать играть в гольф? – Макраме, в сущности, не такая уж и плохая идея. Нервы успокаивает, – Кертис подался ближе, упираясь правой рукой в спинку дивана, а коленом – в подушки. Стакан с коньяком все-таки опрокинулся. Янтарно-золотая жидкость медленно растекалась под диваном и частично впитывалась в дорогое напольное покрытие. На мгновение Кертис буквально навис над Спенсером, лишившимся дара речи, а затем, качнувшись вперед, поцеловал его в поджатые губы. Страх, подстегнувший адреналин, спровоцировал Спенсера на защитную реакцию. Он вцепился в ворот халата Кертиса, но собственное неустойчивое положение не позволяло оттолкнуть наглеца, а махра оказалась слишком плотной и скользкой, чтобы неухоженные ногти нанесли сколько-нибудь серьезные механические повреждения. Кертис не ослаблял натиска. Его губы, чуть шершавые, мягкие, приятные, продолжали просяще ощупывать губы Спенсера. Нечто побудило его сдаться. На выдохе, в котором едва-едва скрывался рвущийся на свободу стон, Спенсер ответил на поцелуй, и Кертис тут же обхватил его пылающее лицо обеими руками. Он целовал с большой страстью, но без языка, без попыток опорочить едва вспыхнувшее яркой лампочкой чувство. Не выдержав недостатка воздуха, Кертис, прикусив нижнюю губу Спенсера, нехотя отстранился и шумно вдохнул через нос. Спенсер облизал губы. Он держал глаза закрытыми, пытаясь справиться с легким тремором в конечностях. Пальцы Кертиса продолжали ласкать его щеки. Это было настолько приятно, что он позволил себе улыбнуться. – Я добра тебе хочу, – тихо сказал Кертис. Он поймал и удержал затуманенный взгляд Спенсера. А тому показалось забавным, что его щеки и шея стали буквально пунцовыми от разлившегося по крепкому телу желания, – вот и все. – Точно ли только добра? – осторожно, уже без тени улыбки спросил Спенсер, отвлекаясь только для того, чтобы поставить стакан на тумбу. В воздухе висело тяжелое, терпкое алкогольное амбре. На химчистку поверхностей в конечном счете от гостиницы он не рассчитывал. Аккуратно отняв руку Кертиса от своего лица, он сжал ее в своей. – Не отводи взгляд, смотри на меня. Давай дадим этому время. Мне тоже есть над чем подумать, а утро, как говорила Диана, всегда мудрее вечера. Спокойно ночи, Кертис, – сжав его руку еще раз, Спенсер отпустил ее и встал. Не оборачиваясь, он прошел в смежную комнату, где семьдесят процентов площади занимала постель и закрыл за собой двери. Люксовый номер для молодоженов погрузился в звенящую тишину, если не считать периодических вибраций сотового телефона, заткнутого под подушку Спенсера. Поступали обрывочные сообщения. Поздравления. Распоряжения. Кто-то пытался дозвониться, но Спенсер не брал трубку. Ему было не до этого. Он лежал на животе, спрятав лицо в складках тяжелого одеяла и мечтал только об одном. Уснуть. Уснуть и оставить весь этот кошмар позади. Ранним утром двадцать шестого декабря в главном ресторане отеля Hayatt ParkWay было немноголюдно. Спенсер заканчивал с завтраком, выбрав для этого небольшой уединенный столик у окна. Когда он покидал номер, Кертис еще спал. – Ваш капучино, пожалуйста, – девушка официантка приветливо улыбнулась Спенсеру, размещая перед ним кружку с дымящимся напитком. – Благодарю, – не успел он и глазом моргнуть, как она исчезла. Не дать ни взять сущее приведение в серо-голубом одеянии. Спенсер проверил телефон. Транзакция по оплате авиабилета все еще находилась в стадии обработки. В Массачусетсе его больше ничего не держало. Пора назад, в Вашингтон. Пригубив кофе, Спенсер отвлекся на возню во внутреннем, облагороженном дворике отеля, сопряженном коридором с банкетным залом на рекордные шестьсот пятьдесят человек. Рождественская ночь прошла на ура и оставила после себя бардак и хаос. Несколько тепло одетых мужчин, вооружившись мусорными мешками и метлами, очищали территорию от пустых бутылок, пластиковых стаканчиков и бумаги, как могли выметали из газонной травы блестящее конфетти; их коллеги отмывали и уносили в неизвестном направлении плетеные стулья и коктельные столики, некоторые из которых были все еще подпоясаны скатертями. Кто-то тащил прочь газовые обогреватели, исполненные в виде допотопных уличных фонарей. Люди ближневосточной внешности несдержанно переговаривались, жестикулировали, смеялись, запрокинув головы. Оставалось только надеяться, что начальство пожелает не замечать эти проявления нетрезвости. Спенсер улыбнулся, подумав вдруг, что само начальство сейчас наверняка чувствует себя не в пример лучше. Ветер гонял туда-сюда полусдутые гелиевые шары и ленты. Брезентовый, яркий навес, натянутый над сценой, которая по причине бурана осталась бесхозной, провис почти до самого настила под тяжестью свалившегося на него с крыши снега. Погода стояла ясная, но морозная. Спенсер отметил про себя, что совсем не хотел бы прямо сейчас оказаться снаружи. – Не возражаешь? – знакомый голос заставил Спенсера вздрогнуть. Кертис Джонс, схватив и расправив салфетку, занял место напротив, так и не дождавшись разрешения. На завтрак он предпочел тосты с авокадо, малосоленую рыбу и два яйца, сваренных вкрутую. Номер комнаты, которую они занимали, обуславливался, помимо прочего, помимо плотного завтрака, некоторыми дополнительными привилегиями вроде утренней газеты, бесплатной парковки и позднего выезда. – Доброе утро, – сказал Спенсер, наблюдая за тем, как живо Кертис орудует столовыми принадлежностями. Этикет был для него отнюдь не пустым набором звуков. – Доброе. Как себя чувствуешь? – простые фразы, простые взгляды; попытка соответствовать шаблону. Спенсер заключил, что не он один не пришел к однозначному выводу. – Нормально. Сегодня нужно уезжать. – Да, мне тоже. – Сан-Франциско? – Точно. Они хотят знать, как все прошло. В мельчайших подробностях. Личности заказчиков обычно остаются в тайне, не стоит беспокоиться, – выдержав паузу, Кертис добавил с улыбкой, в которой, по сугубо личному мнению Спенсера, было место для гордости. – Подобного крупного столкновения не было уже давно. Очень. Это дело наведет шороху. А что у тебя? – Есть еще дела, – расплывчато ответил он, – навещу Дейва. Я улетаю через три с половиной часа. За роскошь платим в складчину, но химчистка ковра на тебе. – Ваша правда, доктор Рид, – мягко, почти нежно сказал Кертис, привлекая внимание собеседника. Они смотрели друг другу в глаза около минуты, прежде чем контакт снова оказался разорван. Спенсер судорожно сглотнул, с тоской глядя на неоправданно скоро опустевшую чашку. – Наверное, я должен сказать больше, но скажу лишь, что я тебе благодарен, Кертис. Не только за помощь в… расследовании. Не только за Аарона. Но и за многое другое, – Спенсер вытащил из нагрудного кармана автоматическую ручку и взял из подставки салфетку. Как же банально! Вывел своим острым почерком несколько коротких строчек. Сложил салфетку пополам и протянул ее Кертису. Когда тот, сохраняя молчание, предпринял попытку ее забрать, Спенсер перехватил его руку и сжал в своей. Один раз. Затем другой, – глубоко благодарен… позвони мне, пожалуйста, когда выдастся спокойная минута. Спенсер выпустил руку Кертиса, почти не ощутив ответного импульсивного сжатия. Встал, наскоро собрал вещи и пошел прочь из ресторана. Сердце у него колотилось вовсю. Он выедет из отеля уже через тридцать пять минут и немедля возьмет такси до воздушной гавани, оставив мицубиси в распоряжении Кертиса. Он знает, что Джонс не последует за ним в номер, не станет навязываться с разговором, как это обычно случается в дешевых бульварных романах; Кертис из другого теста, это очевидно, но он сам, к ужасу, может оказаться из того самого. Кертис, растеряв любой аппетит, обернулся через плечо, нервно обтер губы. С его языка почти сорвались ругательства, сорвались бы однозначно, если бы не веселая семейка – мамочка, папочка и двое очаровательных отпрысков – устроившаяся за столом на шесть персон всего в нескольких метрах от него. Дети затеяли шумную игру: кто кинет куриный наггетс дальше? Кертис поморщился и развернул салфетку. Номер телефона. И адрес в Вашингтоне. Доктор Спенсер Рид закрыл дверь, но не запер ее. Не запер. Рейс местных авиалиний доставил доктора Спенсера Рида в Вашингтон, когда солнце, давно миновав зенит, уже клонилось к закату. Расположившись на водительском сидении своего мерседеса, Спенсер не спешил запускать мотор, не спешил врываться во временно оставленную без внимания жизнь. Он сидел, откинувшись на мягкую спинку, и вел медленный отсчет от десяти до единицы. Одного подхода оказалось недостаточно, чтобы справиться с эмоциями, и он прибег к практике повторно. Дыхание, как и сердцебиение, неспешно приходили в норму, но пальцы на руках по-прежнему мелко подрагивали. Головная боль где-то в затылке бралась за свое. Спенсер решил, что пора этим заняться. Завтра. – И что мне теперь делать? – тихо спросил он у пустоты, фокусируя взгляд на зеркальце заднего вида. Следующие несколько секунд он еще сохранял напряженное бездействие, а затем, сделав резкий выпад вперед, схватил зеркало и, выкрутив его из стороны в сторону, наконец, оторвал. Бросил на пассажирское сидение. – Что? – он завел мотор, тут же заглушил радио, снял мерседес с ручника и пристегнулся. Ударил по рулю. – Что, мать твою?! Покупка свежих продуктов оказалась первой в списке. Игнорируя позывы сотового, Спенсер обошел несколько торговых залов – не оставил без внимания и магазин товаров для дома: купил новый плед – поужинал в недорогом ресторане, пока мерседес находился на автомойке, залил полный бак и без спешки, окольными путями, поехал к дому. Квартира встретила его пустотой непрогретых комнат. Бардаком. Смрадом. Последствиями пережитого стресса. Пережитого ли? Последнее сообщение содержало просьбу от доктора Нортона: «Позвоните мне, как только сможете, мистер Рид». Спенсер прочел его довольно поздно, после девяти вечера, когда закончил с запланированным еще в Массачусетсе делом. Снятые, свинченные, сорванные с креплений зеркала со всей квартиры стояли в коридоре, обращенные отражающими поверхностями к стене. Зеркало в шкафу пока что оставалось нетронутым. Он забыл купить краску, поэтому в ближайшие сутки не планировал открывать шкаф полностью. Ему ответили после двух гудков. Прежде, чем в динамике прозвучал голос Грегори Мортона, Спенсер вспомнил, с какой беспечностью последний сообщил ему о восторге Дианы в отношении рождественского подарка. Что-то здесь было очевидно не так. Нахмурившись, Спенсер опустился на край смятой постели. – Доктор Нортон? – Мистер Рид, добрый вечер. С Рождеством вас. – И вас. Что-то случилось? Я был занят… не смог ответить сразу. – Ничего из того… что мы с вами не смогли бы предвидеть. Спешу сообщить, что последствия инцедента с крышей полностью улажены. Ваша мама вернулась в свою палату еще до Рождества и чувствует себя… приемлемо. – Говорите. – Я допустил ложь, мистер Рид. Каюсь. Вы должны меня понять, не хотелось омрачать такой светлый праздник, не хотелось мешать вашим планам, – Спенсер подумал, что на тот момент ничто не смогло бы помешать его планам. Открыл было рот, но спохватился. Доктор Нортон еще не закончил, – со дня вашего отъезда мы наблюдаем ухудшение общего состояния Дианы. Сон все еще в относительной норме, но вот аппетит слабый. И, прошу прощения… с самообслуживанием выходят… неприятные случаи, – Спенсер закрыл глаза. Такие известия причиняли почти физическую боль, – боюсь, утяжеление медикаментозной терапии все-таки качнуло маятник в другую сторону. – Даже если так, ее облегчение уже ничего не изменит. Насколько сильное наблюдается отклонение от «оси»? – Абсолютная потеря мотивации, как первый и серьезный звоночек к ангедонии. Бред, выходящий за рамки дозволенного. Частичная агрессия. – Агрессия? – Увы. – Причина? – Ваша мама уверена, что некто из персонала больницы изгнал ее «доброго друга» и, методом проб и ошибок, старается вычислить этого человека. Не далее, чем двое суток назад, она грубо схватила девушку-санитара за руку и предупредила ее, дословно, если та не перестанет путать ее мысли, то Диана воткнет колышек из кашпо ей в легкое, а затем, как ни в чем не бывало, попросила морковный сок. Стоит признаться, мы не имели понятия, что в саду используются колышки. Мы с этим разберемся, будьте спокойны. Спенсер совсем не думал о колышках. Вполне вероятно, он этого и не услышал. Он думал о добром друге Дианы, который действительно был изгнан. Шальная мысль, или скорее шальное воспоминание, заставило его покрыться гусиной кожей с головы до пят. Я помогал твоей матери, глупец. Я не позволял ее мозгам киснуть как молоко. – Что вы предприняли? – Защитную изоляцию, разумеется. Двенадцать часов. Бенперидол внутримышечно. Общение с психологом в присутствии психиатра. Контакт был минимальным. Выявлен откат к ОКР. – Ногти? – тихо спросил Спенсер. Доктор Нортон тяжело вздохнул. – Ногти. Потребуется еще диагностика, но выдвинуто предложение о переводе вашей матери в другое отделение. Возможно, временно. Рекомендуется назначить курс антидепрессантов. – Хорошо, – растирая шею, ответил Спенсер. Он чувствовал себя виноватым перед Дианой, но ничего не мог сделать. – Мы будем ждать вашего визита, я обязуюсь держать вас в курсе, – пауза. – Мне очень жаль, мистер Рид. – В жалости нет никакого практического смысла, доктор Нортон. Вне эмоционального контура остается просто ситуация. А ситуации, хорошие они или плохие, случаются. Спасибо, что обо всем мне рассказали. Я приеду, как только это станет возможным. Сбросив вызов, Спенсер еще какое-то время слышал в голове голос Эреба. Разбирая вещи по местам около получаса спустя, Спенсер уже был абсолютно уверен в том, что не испытывает ни малейшего желания ехать в Лас-Вегас. Ни через неделю, ни через месяц. Никогда. Слишком пугающим казалось то, что он мог там увидеть. То, что рано или поздно, могло стать его повседневной реальностью. Шизофрения. Потеря связи с самим собой. Утрата способности к общению, получению удовольствий, саморегуляции. Немея от ужаса, он выбрался на балкон и с ногами забрался в глубокое кресло. Телефон молчал. Спенсер хотел, чтобы раздался звонок. Спенсер ждал. Напрасно. Спокойная минута еще не пришла.