Гмар Тиккун. За поворотом

Спенсер любил спать голым. Не только потому, что это качественно улучшало процесс, позволяя полностью расслабиться под неизбежным натиском одеяла. С некоторых пор, пускай и не на постоянной основе, легкий флер заботы о собственном здоровье разбавлялся и обосновывался более тяжелой, почти греховной потребностью улавливать ничем не защищенной кожей тепло другого тела, делиться собственным; прижиматься к нему, млеть от ощущения полного контакта. Сегодня это случилось снова и случится завтра, наверняка случится, только если самому провидению не взбредёт расстроить их исключительно миролюбивые планы. В конечном итоге, они вольны проводить выходные, как им вздумается. Спенсер потянулся, пробуждаясь; протянул руку вперед, и, не встретив привычной преграды, ощупал простынь, проверяя ее температуру, а затем вздрогнул, услышав тихое «Т-с-с», каким успокаивают капризного ребенка. Открыл глаза. Аарон сидел в кресле в паре метров от него, сидел по-турецки, залитый солнечным светом, пребывая в полном неглиже. Волосы растрепаны, легкая щетина, из одежды только спортивные, мешковатые брюки. На коленях Аарона балансировал обычный альбом на спирали, а не один из этих новомодных скретч-буков, какие не мог терпеть; в руке он держал остро заточенный карандаш, и Спенсер не сразу сообразил, что это значит. ꟷ О, Боже, ты же на самом деле не серьезно? – спросил Спенсер сонным голосом, закрывая глаза ладонью; смущенная улыбка растянула его губы, и ему еще только предстояло осознать, в каком беспорядке находятся вымытые накануне волосы и как отвратительно, точно шрам от пореза, выглядит ломаная полоска от подушки на его щеке. Если бы Аарон не заговорил и не отвлек его, паника как ураган не оставила бы камня на камне от волшебства этого раннего утра. Не позднее семи, очевидно. Спенсер смотрел на потолок каюты сквозь слегка растопыренные пальцы: по выкрашенной светло-серой краской поверхности плясали отблески шепчущихся за бортами волн, под косым углом влетавшие в просветы двух вытянутых иллюминаторов. Они вышли от Нью-Поинта, куда прибыли накануне на додже Аарона и, двигаясь на периферии Часопикского залива и залива Мобжек, оставили позади оконечность суши, выдающуюся далеко в холодные воды, и старый маяк провожал их мерными всполохами. Спустя полчаса после полуночи, яхта бесшумно и почти незаметно проскользнула под бетонным брюхом моста шоссе номер тринадцать и взяла уверенный курс на океан. Они отошли на столько, что береговая линия Вирджинии – Бич обратилась в штрих-пунктирную линию огней и лишь тогда почувствовали себя в полном уединении и безопасности. ꟷ Ляг обратно, – мягко сказал Аарон, устраиваясь по удобнее, в его голосе сквозила нежность, заставившая Спенсера повернуться. – Я хочу закончить. Это была его, Спенсера, ответственность. Природу этого чувства Спенсер отчаянно не понимал, картинка приходила к нему ожидаемым гостем снова и снова, но не спешила разбрасываться подсказками, которые, так или иначе, вывели бы его к ответам. На подсознательном уровне залегла уверенность, что происходящее тесно связано с вторжением на запретную территорию, с его нынешней близостью к Аарону, с прощением, с покоем, и любая плата, при этом, обязана считаться приемлемой. Усмирив сердцебиение, раз за разом стеснявшее грудь, он заглянул Аарону в глаза. ꟷ Как? Как мне лечь? Аарон сверился со своим рисунком и снова поднял взгляд на мужчину – взгляд исподлобья, и прядь волос, упавшая на высокий лоб, заставили Спенсера почувствовать кое-что еще, кое-что тяжелее и непереносимее ответственности. Тянущая боль, боль приятная, опустившаяся мягким щекочущим клубком на самый низ живота. Как кошка. ꟷ Ляг на бок. Подоткни одеяло так, словно ты его обнимаешь, спрячь в его складках одну руку, а вторую приподними, чтобы костяшки пальцев касались брови. И еще одна деталь. Оголи, пожалуйста, бедро. Я хочу сделать акцент на косточке таза. Секундное помутнение сменилось активными действиями. Спенсер в точности выполнил все указания, поражаясь выносливости Аарона. Он сказал все это. Все это! И ни один мускул на точеном лице не дрогнул. На ум пришла сцена из одного крайне известного фильма. Спенсер нежно улыбнулся, спуская одеяло с бедра чуть больше положенного. Он рефлекторно качнул бедрами вперед-назад, задыхаясь от восхищения. Его эрегированный член так удачно скользил между прогретых слоев одеяла. С губ слетел едва различимый стон. Взгляд Аарона почернел и Спенсера захлестнула эйфория. ꟷ Кажется, вы покраснели, мистер великий художник? Не думаю, чтобы мистер Монэ краснел. Аарон был удивлен, и, к не меньшему удивлению Спенсера, закончил фразу. ꟷ Так он же пишет пейзажи. ꟷ Не думал, что ты смотришь мелодрамы. Особенно такие трагичные, – что за удовольствие было наблюдать как крепкие, длинные пальцы сжимают такой тонкий и хрупкий карандаш. Спенсер вновь качнул бедрами, облизывая пересохшие губы. ꟷ Маме этот фильм очень нравился. Она постоянно его цитировала, – ответ показался почти бесцветным. Аарон нахмурился, растушевывая легкие и резкие, косые карандашные линии на бумаге. ꟷ И давно ты меня уже рисуешь? – было крайне сложно задавать отвлеченные вопросы, когда весь твой разум отравлен порочной идеей. ꟷ Около часа. Я почти закончил. Спенсер хотел сказать, что Аарон не один в этой лодке, но передумал. Вместо этого он задумался над тем, на сколько двояко прозвучала бы эта фраза. В каюту продолжал литься очень правильный свет, воскрешающий образы больничной палаты. Новое, ассоциативное воспоминание Спенсера не обрадовало. Мысленно оно перемещало его в то место, что он сам прозвал безликим. Проходя в распахнутые двери, он оказывался в большой комнате, где белые стены украшались резными гобеленами, а пол был выстлан начищенным дубовым паркетом. Комната от случая к случаю оказывалась не пуста, несмотря на свою необжитость. Девушка играла на пианино, восседая за инструментом к Спенсеру спиной; она раскачивалась, играя, и эта красивая, незнакомая, задушевная мелодия проникала, буквально, под корку, заставляя слезы вскипать на его глазах. В большой комнате была только она, незнакомка в белом, почти подвенечном платье, что навевало воспоминания о Мэттью Кэллахане, инструмент, натертый до блеска, и он, Спенсер, наблюдающий со стороны. Ряд высоких, не зашторенных окон пропускал уже знакомый, ровный свет, наполняя помещение до краев. Свет, стирающий любое вчера и любое завтра, оставляя только сегодня, момент, в котором ты жив. Спенсер ходил по комнате, огибал пианино по широкой дуге, страшась приблизиться к незнакомке, перебегал с места на место, и его шаги отдавались эхом, тонущем в переборе клавиш; все, чего он хотел: заглянуть ей в лицо, скрытое за тонкой вуалью фаты, остававшейся неподвижной. Но сколько бы он ни пытался, незнакомка снова и снова обращалась к нему спиной, и это воистину казалось ей забавным. Она улыбалась или принималась смеяться, запрокидывая голову, но не переставала, ни за что не переставала играть. ꟷ Ты видишь? – шептали чьи-то губы. – Ты видишь? Аарон отложил карандаш на невысокий журнальный столик, сдул с рисунка мелкие осколки грифеля и встал. Эти звуки вернули Спенсера к реальности. В два шага Аарон достиг постели, уперся коленом в матрас и подался вперед всем корпусом, протягивая альбом Спенсеру. «Чего бы я не хотела, так это снова получить картину, где я похожа на куклу. Поскольку я плачу, я настаиваю на выполнении своих условий». (с) Спенсер не платил и условий никаких не ставил, и все же на рисунке его наградили почти ангельской красотой. Это все, что он видел. ꟷ Ты идеалист, ты это знаешь? – с улыбкой спросил Спенсер, стараясь не «делать акцент» на возбуждении, которое не посмело обойти Аарона стороной. ꟷ Фаталист – да. Реалист – вне всяких сомнений, но идеалист, однозначно нет, – Аарон наклонился ближе, Спенсер подался навстречу. Губы Аарона, мягкие и теплые, нашли его губы. Крепкие руки обхватили за плечи, и Аарон лег сверху, вдавливая Спенсера в матрас своим неизбежным весом. Альбом вывалился из рук, теперь у них было иное занятие – они блуждали по широкой спине Аарона; поцелуи сыпались на Спенсера как артиллерийские снаряды, он задыхался, и, тем не менее, был счастлив. Трель сотового была некстати. Очень-очень некстати, и Спенсер жмурился, изо всех сил стараясь игнорировать настойчивый призыв извне. Аарон опускался ниже, лаская его живот, грудь, бока и, наконец, бедра. Цепочка поцелуев спустилась к самому лобку, и тут сотовый рухнул с прикроватной тумбы на выстланный дешёвым ламинатом пол. Спенсер распахнул глаза, сдерживая клокочущий в груди ужас. В глухой, серой утренней тишине он был один. Один в большой постели. Голый под прохладным, шуршащим одеялом. Игнорируя напирающее возбуждение, Спенсер сел. Опустил босые стопы на ничем не покрытый пол и шикнул от пронизывающего холода. Промассировав заспанные, влажные глаза, он бросил взгляд на электронные часы, примостившиеся рядом со стопкой книг и старомодным ночником.

06:22 a.m.

Сегодня он нанесет последний визит матери, а на завтра вернется в осиротевший Куантико. Иначе было уже нельзя. Наклеп минувшего сна, в котором он с удовольствием бы застрял, спадал с него по мере того, как Спенсер, подняв развалившийся на части мобильный и собрав его обратно, натягивал носки, нижнее белье и брюки. Над скуксившимся Лас-Вегасом неуверенно расцветало утро семнадцатого декабря. Еще один день. Еще один шаг прочь от трагедии в Лоуренсе, разделившей их жизнь на две заведомо знакомые части. Прошло три месяца. Не к лицу продолжать прятаться в тени, когда остальные давно вернулись к работе. В этой лодке, стремглав несущейся на скалы, он был не один, соседствовал с Дэвидом Росси, по неясной до конца причине обратившимся в затворника, но это ни чуть не делало чести его эгоизму. Им всем предстояло зализать глубокую, частично, еще кровоточащую рану, и Спенсер больше не мог заниматься этим здесь, где близость психического нездоровья матери подмывала его уверенность в непоколебимости собственного. Он приехал, сбежал, что вероятнее, в Лас-Вегас почти сразу после случившегося. Рассел Уотфорд, руководствуясь распоряжениями Совета внутренней безопасности и лично Найджела Иннса, учредил внутреннее расследование, и их, не успевших отмыть рук от кладбищенской земли, одного за другим, в условиях полной конфиденциальности, вызвали в допросную комнату, где человеческий фактор обратился в бесчеловечную пытку. Спенсер довольно слабо помнил собственную аудиенцию с Уотфордом, поставленным в неловкое положение, да и не нуждался в этом. Во многих первичных воспоминаниях, которые, супротив своей природе, отложились в долгосрочной памяти, он не нуждался также и без сомнения избавился бы от них, знай он действенный метод. Побег казался замечательным, выйгрышным вариантом, учитывая какой нелюдимой, неприветливой стала его квартира. В Лас-Вегасе он снял другую, эту самую, где с балкона на пятом этаже невооруженным глазом можно разглядеть крышу и часть фасада клиники, в которой Диана и проходит лечение. Такое расположение не раз спасало бедственность ситуации – бедственность его личную, исключительно – когда ему удавалось, убедив в соответствующей необходимости врачей, привести маму к себе. Обнадежившая в равной степени Спенсера и персонал живостью и искренностью эмоций при первой встрече, Диана, оказываясь здесь, впадала в неистовство или совершенно противоположно: в апатию, требуя, чтобы ее немедленно отвели домой. Вид знакомой крыши вкупе со спокойным, размеренным тоном, объясняющим, что причин для беспокойства у нее нет усмиряли ее, но эффект оказывался не долгосрочным, и Спенсеру пришлось отказаться от этой идеи. Пришлось ограничиться недолгими прогулками в парке, пока позволяла погода и настроение женщины или продолжительными и, зачастую, односторонними беседами ни о чем в комфорте привычной Диане комнаты отдыха. Редко – в условиях ее собственной, благоустроенной палаты. Спенсер сплюнул в раковину и, возвращая зубную щетку на место, обратил взгляд к зеркалу. Осунувшееся, мокрое, но начисто выбритое лицо выглядело гораздо лучше, во всяком случае, внушало хоть какое-то доверие. Промокнув щеки светло-серым полотенцем, Спенсер бросил еще один взгляд, на этот раз неспокойный, на отражающую поверхность; где-то за ним, на периферии, в перекатывающемся сумраке спальни, на долю секунды что-то сошло со своего места и вернулось, прежде, чем он успел как следует рассмотреть. ꟷ Твою мать. Сердце в груди зачастило, Спенсер выдохнул, ощущая покалывание в стопах. Закрыл глаза, зажмурился, приказывая себе успокоиться. Каждый раз, когда это происходило, а происходило это часто, Спенсер боролся с непреодолимым желанием сбежать, продиктованным безусловным рефлексом, инстинктами, чувством самосохранения, называй, как вздумается, и, наверняка, поддался бы искушению, будь в нем хоть какой-то практический смысл. Но смысл отсутствовал. Куда бы он не пошел, где бы не спрятался, это последует за ним, подтверждая худшие страхи. С похорон Хотчнера его мир потерял однородность. При свете дня вещи покорно оставались на своих, на положенных им местах, и только звуки, порой резкие и пронизывающие, как визг автомобильных шин на шоссе, заставляли его вздрагивать и оборачиваться, ощупывая пространство на предмет неотвратимо надвигающейся беды. Они же, то есть звуки и образы, необъяснимо вплетались в канву повествований Дианы, не имевших привязки к их общему прошлому или прошлому каждого по отдельности, и обретали объемность и полноту с приходом сумерек, щетинились и растекались по углам, скапливались, обрастая очертаниями, проникали в его сны, заставляя подрываться в холодном поту посреди ночи. С приходом темноты начиналось движение. И как раз в этом имелся некий, ускользающий от Спенсера смысл, смысл, бессмысленным образом прошивающий, пришивающий, притягивающий сюда образ Мэттью Кэллахана, навеянный незнакомкой в белом, личное дело которого стало для Спенсера Рида настольной книгой, как и дело Аарона Хотчнера. Аарон обратился в совершенно чужого человека в ту минуту, когда крышка его отполированного гроба скрылась под землей; Спенсер работал над ними кропотливо, не отдавая себе отчета в том, что является предметом поиска, подбирал части головоломки кусочек за кусочком, выуживая их из собственной памяти и оставался крепко не довольным. Попивая горячий кофе, ограничив им свой завтрак, Спенсер стоял у обеденного стола, заваленного бумагами, переквалифицировавшегося в рабочее место. Ноутбук, с подключенной к нему аудиогарнитурой, стоял раскрытым, экран давно потух, под сенсорной панелью, точно маленькое сердечко, зашедшееся в приступе тахикардии, быстро-быстро мигал красный индикатор заряда. Накануне, Спенсер уделил достаточно много времени изучению биографии «кукловода» из Лоуренса – Мэттью Кэллахана – так и никак иначе увековеченного СМИ в прожжённых умах американцев. Вслушиваясь в его голос на множестве аудиозаписей, оставленных в наследство, аудиозаписей, заменявших Кэллахану манифест, в которых он описывал каждую из своих чудесных девочек, Спенсер, в какой-то миг, пришел к выводу, что именно этот голос зачастую врезается в его сны и, гораздо реже, тревожит обыденность. Голос задает всего два вопроса. Теперь ты видишь? Теперь ты понимаешь? И оба они остаются без должного ответа. Нет, Спенсер не видит. Нет, Спенсер не понимает. Держа в одной руке пластиковый контейнер с лакомством для матери – круасаном с дробленым миндалем – во второй перехватывая лоснящуюся лямку наплечной сумки, Спенсер, сгорая от недоброго предчувствия, поравнялся с доктором Эрикой Смит – светловолосой, короткостриженной женщиной, лет тридцати пяти, но никак не старше сорока. Эрика была почти на голову ниже Спенсера, обладала хорошо сложенной фигурой и ни чуть не смущалась своего круглого лица, делавшего ее взгляд несколько более симметричным, чем того требовала физиология. Удерживая руки в карманах светло-голубого халата, Эрика уверенно вышагивала вдоль коридора; она недавно заступила на смену, возможно, не более двух часов назад, но уже казалась смертельно уставшей. Он знал дорогу до столовой, но его вознамерились сопровождать и тому имелась веская причина. ꟷ Ночью, на этаже, где жила ваша мама, вышла некрасивая ситуация с газопроводом, здание довольно старое, как вы понимаете, перекрытия давно требуют починки. Сырость и плесень сделали свое дело, часть обвода крыши в южном крыле провалилась, повредила трубу. Утечку заметили не сразу, но мигом, без последствий, вывели всех пациентов; кого могли, мы разместили в комнате отдыха, нескольких, в ординаторской, утеплили, слава богу, государственная помощь не обошла нас стороной и полки в кладовых ломятся от дополнительных одеял, но вашу маму было велено временно переселить в другие апартаменты. Комната ей не нравится, – бросила Эрика через плечо; мимо сновали нахлынувшие в межсессионный период практиканты, оставшиеся не у дел на заре назревающего скандала, и озабоченные процедурами утреннего обхода медсестры, так что Спенсер с трудом ее расслышал. Подпорченное, мягко говоря, настроение матери – наименьшее, что требовалось в такое утро, когда он собирался сообщить о скором отъезде в Вирджинию, – но дискомфорт продлится не долго, уверяю вас, к полудню, максимум к двум часам, все вернется на круги своя, – Эрика постаралась изобразить доброжелательную улыбку, останавливаясь у двустворчатой, полупрозрачной двери. Слуха Спенсера достиг набор ассоциативных звуков: отодвигались стулья, кружки, пускай и пластиковые, с грохотом опускались на столешницы, гремели тарелки и столовые приборы. Сквозь щели наружу, в коридор, проникали аппетитные запахи. Сегодня на завтрак постояльцам клиники предлагали овсянку. Спенсер, оставив тираду миссис Смит без должного внимания, недоверчиво поджал губы и толкнул двери столовой, оглядываясь в поисках матери. Он с ужасом представлял, чего Диане стоила ночная эвакуация, прошедшая, со слов Эрики, без особых последствий. Спенсер не сомневался, персонал сработал по инструкции, минимизируя риски, но Диана крепко стояла отнюдь не на спасительном береге, как ему говорили – на плывуне, и он в любой момент мог сойти прочь. Ее разбудили, нарушив долгие месяцы корректировавшийся режим сна и бодрствования, сбивчиво и непонятно объясняя, вывели в коридор, заполненный чужеродными, опасными запахами, заполоненный другими, перепуганными пациентами, медперсоналом, поднятой на ноги экстренной службой, переселили в чужую, пустевшую до этого комнату, окружили вещами, которые ей не принадлежали. Даже для нормального человека подобное стало бы недюжинным стрессфактором, нечего и говорить о людях, вроде его матери, безвозвратно запутавшихся в паутине собственных видений. Спенсер отыскал Диану у окна, она заняла место в удалении от других пациентов, то и дело поправляя на худых плечах свой ярко-розовый мягкий халат, словно проверяя, не исчез ли он, куталась в него, при условии, что в помещении было довольно душно. ꟷ Здравствуй, мама, – Спенсер контролировал свои движения; держал руки на виду после того, как разместил перед Дианой контейнер с круасаном, и медленно опустился на стул. – Я слышал, ночью случилось что-то неприятное. Как ты себя чувствуешь? Диана одарила его оценивающим взглядом, отправляя в рот очередную ложку каши. Спенсеру захотелось привести в порядок ее всклоченные волосы. Он улыбнулся, вскрывая запотевший контейнер проворными пальцами. ꟷ Уверен, беспокоиться не о чем. Смотри, что я достал для тебя в местной пекарне. ꟷ Круасан, – однозначно, грубовато выплюнула Диана, методично расправляясь с кашей. ꟷ Точно. С миндалем. Хочешь, после завтрака выйдем на свежий воздух? ꟷ Ненавижу, – не конкретизируя, Диана отвернулась к окну, стискивая ложку сильнее, – все мои вещи пропали. ꟷ Они не пропали, – наблюдая за перемещением других пациентов и пары медсестер, принявшихся за раздачу медикаментов, ответил Спенсер спокойно, – они остались в твоей комнате, а тебя временно перевели в другую. Вышла небольшая поломка. Скоро все починят. ꟷ Крыша. Мне сказали. Но зачем выбрасывать вещи? ꟷ Их не выбросили. Все твои вещи на месте. Как только позволят, мы пойдем и убедимся в этом вдвоем. ꟷ Куда ты собрался? – резко спросила Диана, поморщившись. Она повела плечом, словно сбрасывая чью-то руку, оглядела стоящий рядом стул и снова вернулась к своему завтраку. ꟷ А вот и ваши лекарства, миссис Рид, – молодая медсестра сняла с небольшого разноса пластиковый стаканчик, в котором перекатывались три разноцветных таблетки. Прежде их было две. ꟷ Что ей добавили? – спросил Спенсер. ꟷ Это рисперидон, – ответила Кирстен, так, во всяком случае, сообщал ее нагрудная вышивка. – Доктора Нортона настораживает участившаяся персекуторная симптоматика пациентки. Ее когнитивно-поведенческая терапия приостановлена, так как доктор Нортон хочет выровнять эмоциональный фон, прежде, чем они продолжат. Спенсер и сам имел неудовольствие наблюдать, как Диана все глубже погружается в омут ложных взаимосвязей и навязчивых состояний, без конца вращавших в ее голове одну и ту же пластинку, но с утяжелением медикаментозной терапии был не согласен. Она могла качнуть маятник в противоположную сторону, к притупленному аффекту или ангедонии, которую до сих пор удавалось обойти безопасной дорогой; качнуть и застопорить, отбросив далеко назад от занятой позиции. ꟷ Так куда ты собрался? – Диана нетерпеливо повторила вопрос, проводив медсестру злобным взглядом. – Снова меня бросаешь? ꟷ Я должен вернуться к работе, мама. Понятия не имею, как теперь все будет устроено, но вынужденный отпуск непозволительно затянулся, – Спенсер взял Диану за руку, привлекая, перетягивая на себя, как покрывало, все ее внимание; слезы, застывшие в ее глазах, ранили душу, – я приеду через несколько недель, обещаю. ꟷ Почему ты сдался так быстро? – печально спросила Диана, стоило им разместиться на одной из лавочек в зимнем саду – сад и был той самой главной причиной, по которой Спенсер однажды сделал выбор в пользу именно этой клиники, отказавшись от более оснащенных в техническом плане. Их обступала тишина, их обнимала влажность. Где-то журчал искусственный ручей, а вторящий ему искусственный ветер, врывавшийся через решётку вентиляции, приводил в движение листья и ветки множества цветов и растений. Он же разносит по необьятному помещению сонму приятных, нежных запахов. Спенсер разжился стаканчиком низкокачественного кофе, к которому привык по долгу службы и уже дважды сумел отщипнуть от остывшего круасана Дианы, с которым та с аппетитом управлялась, позабыв про миндаль. Прочитав на лице сына полное недоумение, Диана раздраженно пояснила то, что по ее мнению, было очевидным. ꟷ Театральная студия! ꟷ Я никогда не учился в театральной студии, – сказанное Дианой всколыхнуло застоявшиеся воды, словно подняло ил со дна, и сделало его кофе менее сладким. Подозрения отдают металлом, так подтверждала практика. ꟷ Тебе так шел золотистый камзол и рукава, такие кружевные, летящие! – продолжала Диана, – мальчишки посмеивались над каблучками, цокающими по сцене, но не думаю, что тебя отвернуло именно это. Все дело было в памяти. Тебе тяжело давались тексты. Ах, если бы не та девчонка, все могло бы сложиться иначе. Спенсер удивленно вскинул брови, нагнулся, оставляя полупустой стаканчик на плитке и подался вперед, обнимая мать за плечи. Осторожно привлек ее, дрожащую, к себе. Диана часто плела небылицы. Она уверяла, что помнит его, Спенсера, серебристый седан, на котором он сбил беднягу оленя, и как того не удалось спасти. Помнит, словно это были вчера, как он побоялся высоты, добравшись до середины лестницы, что вела на крышу их дома - всего лишь надо было поправить смещенный ветром водосток! - и зачем-то посмотрел вниз. Помнит, как отец не забывал при любом удобном случае напомнить ему об этом; как стыдил перед своими сослуживцами. И каждое ее новое воспоминание, становилось все более чудным, неправдоподобным, пугающим. Два последних дня обошлось без прозрений, и вот, снова. Театральная студия, каблучки, девчонка. ꟷ Ты же знаешь, что ничего из этого никогда не случалось. Откуда это берется в твоей голове? Откуда? ꟷ Я забываю и мне рассказывают, – на выдохе произнесла Диана и отстранилась, – обо всем рассказывают. Добрый он, – она кивнула куда-то в сторону. Обернувшись, Спенсер не увидел ничего кроме цветов в подвесных корзинах, медленно раскачивавшихся на фоне широкого окна. ꟷ Там никого нет, – прошелестел Спенсер. ꟷ Всегда мне улыбается, – добавила Диана и поднялась на ноги, – я правда очень хочу спать! Зачем ты таскаешь меня по всей клинике, когда я так сильно хочу спать? Разумеется, нечего было и думать о возвращении в уединенную, знакомую палату. Стараниями Спенсера удалось заполучить хотя бы постельное белье и подушку, специальную, ортопедическую, купленную по наставлению врачей, благодаря чему Диана заметно успокоилась. Ее опасения не оправдались – личные вещи в самом деле оказались нетронутыми. Хорошо, что Диана не просила его побыть рядом, пока сон ее не сморит. Спенсер не хотел и дальше растягивать во всех отношениях неприятный момент разлуки. Ровно в той же мере ему не хотелось, чтобы у матери появилось еще больше причин для беспокойства. К тому же, время поджимало – его рейс отбывал в три сорок после полудня – но задержаться он был обязан. Были и другие причины. Например, встреча с доктором Грегори Нортоном. Слишком занятый свалившимися на его голову заботами, он пообещал уделить Спенсеру не более получаса, пожертвовав ради этого доброй половиной своего законного обеденного перерыва. ꟷ Наверняка вы вдоволь наслушались о некоем «добром» человеке, помогающем вашей матери восстановить утраченные воспоминания, – диалог, в прямом смысле, складывался на бегу. Доктор Нортон на пару минут заскочил в свой кабинет, чтобы взять увесистую папку, и, пока он искал ее на полках, где не мешало бы провести тщательную уборку, Спенсер стоял у открытой настежь двери. ꟷ Сегодня она вспомнила, как я играл в театральной студии. Очередная позиция из списка того, что никогда не случалось, – Спенсер взглянул на экран смартфона, вибрацией сообщившего о полученном сообщении. Пробежался настороженным взглядом по строчкам. Стиснул зубы. Вернул гаджет в карман. Доктор Нортон, обнаружив искомое, копался в ворохе бумаг, перелистывая страницу за страницей. Он снова и снова смачивал пальцы слюной, провоцируя тошнотворные спазмы в напрочь пустом желудке Рида. ꟷ Знаю, вы можете быть против нового препарата, и мы отменим курс, если вы решите подать прошение, но, мистер Рид, наряду с ложными взаимосвязями, которые, в принципе, относятся к положительным симптомам, мы периодически начинаем замечать проявление, и активное, стоит подчеркнуть, симптомов отрицательных, таких как повышение асоциальности и, к сожалению, притупленного аффекта. ꟷ В моем присутствии... – Спенсер вспыхнул до кончиков ушей и задохнулся на полуслове. ꟷ В вашем присутствии – нет. В вашем присутствии, – повторил доктор Нортон, неотрывно глядя на Спенсера, – она довольно эмоциональна, много говорит и даже обращает внимание на персонал, кого-то называет по имени, что обычно считается прорывом в терапии, но к вечеру, после вашего ухода, предпочитает полное одиночество. Диана может на протяжении двух-трех часов сидеть без движения и молчать, глядя в одну точку. Порой она следит за этой самой точкой, словно кто-то за пределами нашего поля зрения перемещается по комнате и читает ей лекции… Две разные, взаимоисключающие модели поведения, продиктованные то ли страхом за вас, а мы знаем, что такие древние психологические инструменты, как страх и материнский инстинкт, зачастую способны взять верх над безумием, то ли обострение диссоциативного расстройства ведут к откату от ставшего привычным промежуточного этапа к психозу. Поверьте, мне бы очень хотелось ошибаться. На выходе из клиники у Спенсера сформировалось впечатление, что его вещи, все, что ему было дорого, бессовестно распродают с аукциона. Еще несколько ударов молоточком и ничего, кроме пустой комнаты, не останется. Яростно хлопнув дверью арендованного вольво, Спенсер, прежде чем запускать мотор, отыскал в списке контактов номер шерифа Росли из Лоуренса. Не так давно он заручился ее поддержкой в личном расследовании. Вероятнее всего им движило желание доказать, что все связи – да и его личные, навязчивые состояния – надуманны или, в крайне случае, косвенны. Он искренне хотел утвердиться в том, что не сходит с ума. ꟷ Где и когда был найден труп? – спросил Спенсер, стоило Росли взять трубку, – и, добрый день, шериф.