зараза к заразе не пристаёт

и бывает же такое: обычно страдающий лишь на сердце рябинов умудрился простыть, при чём в, мать его, июне — жизнь не пощадила. костю совсем не радовала перспектива лежать в постели до усрачки и продолжать кашлять, как курильщик с сорокалетним стажем, ибо песни сами собой не запишутся, но и выходов, кроме как проводить день в горизонтальном положении и сидеть на чаях, не оставалось. малина спустя десятки болезненных ходок на кухню на вкус казалась тошнотворней, чем обычно, а от мёда уже откровенно воротило. когда босые ноги оказывались на холодном полу, у кузи стремительно темнело в глазах и он старался удержать равновесие, схватившись за стену, и продолжались подобные спектакли ровным счётом до тех пор, пока ему не позвонил совершенно сердитый егор, но, узнав про недуг кузи, как будто растаял и сказал, что придёт лечить "тебя, еблана" в завтрашний день. кузя лишь тяжело вздохнул и положил трубку, почему-то улыбаясь и втыкая в потолок. на следующее утро кузя заметил у себя нежданный прилив тахикардии, только открыв глаза. он прислушался к бешеному стуку сердца и сложил ледяные руки над головой, глубоко вдыхая и приводя себя в строй, и это сработало — чувство необоснованного волнения и ёбнутый пульс постепенно начали спадать. рябинов рвано вздохнул и сел в кровати, смотря на дверной проём сквозь призму усталости. он упёрся руками по бокам возле себя и встал, вяло пошатываясь. первый шаг дался ему с трудом, и абсолютно неясно почему, ведь простуда была самой обычной и настолько изматывать человека было бы абсурдом. он приложил тыльную сторону ладони ко лбу и тихо ужаснулся — лоб буквально кипел. пересиливая себя, он понемногу начал ковылять к двери, что давалось ему с пиздецким трудом, но в итоге, почти дойдя до кухни, его сразило очень сильное головокружение и он беспомощно упал, глухо и больно стукнувшись локтем о паркет. он сдавленно застонал и схватился за больную руку, будто убаюкивая её и думая о том, какой же он, блядь, лошара. в этот момент он услышал звук бабахнувшейся о стену входной двери — егор всегда входил без стука — и громкое "блять, кузьма!". — ну пиздец, сука, за тобой надо, как за дитём малым?! — егор, даже не разбуваясь, в мокрых от росы кедах подошёл к ойкающему кузе и схватил его под мышки, перетягивая через половину квартиры на кровать, пока голова рябинова безвольно свисала вниз и зияла жирными кудрями. он опустил тяжёлый кузин затылок на подушку с незамысловатыми цветочками и тяжело вздохнул, попутно расшнуровывая правый кед и бросая быстротечные взгляды на кузю, отчего его щёки слегка румянились: — н-да, константин валентиныч, не видел я тебя ещё таким... — ...хлюпиком? — шмыгнул носом кузя и посмотрел на еле видный заусенец на указательном пальце. — да не... поникший ты какой-то, и уставший, осунулся весь, будто кашу неделю не ел, — егор покачал головой, характерно причмокивая, но скрыл досаду за уютной улыбкой и горячей ладонью возле кузиного колена. — ну ничего! сейчас чай сделаю, и будешь краше огурца. — не-не... — кузя зажмурился и красочно замахал руками в протесте, — не надо ни чаёв, ни огурца... — бля, ну так дело не пойдёт, вечность лечиться будешь, — егор смерил костю многозначительным взглядом, пока тот удручённо изучал свои пальцы, будто видел их впервые. — ты мне... — летов тряхнул головой, — ...миру здоровеньким, молодцом нужен, понимаешь? кузя хлопнул короткими ресницами: — а чё тут не понимать-то? раз главный лечащий лекарь говорит, что надо, значит, надо... — и разочаровано всхлипнул. — знаешь, за что я тебя, кузьма, уважаю? — егор наклонился чуть ближе, странно сверкая глазами. — за то, что принимаешь происходящее, каким бы оно ни было. — в последний раз улыбнувшись перед слегка потерянным кузьмой, он отряхнул колени от невидимой грязи и тяжело встал, держа курс на кузину кухню. — чай с малиной или калиной? понимая, что других выборов не будет, рябинов красноречиво махнул рукой, мол, "поебать, какое говно жевать" и откинулся на подушку, пока его веки не наполнились свинцом и не сомкнулись в полудреме. спал кузьма, как богатырь — хуй разбудишь даже пушкой под окном, но если он болел, засыпал рябинов ненадолго и мог пробудиться даже от лёгкого шума. зная это, летов входил в его комнату с кружкой обжигающего чая с уверенностью, что кузя на него среагирует, и не прогадал. — надо пить, пока он тёплый, а не схож со светлым пивом с морозилки, — осведомил его егор и, поставив керамическую чашку на стульчик возле тахты, удобно уселся сам. он взял столовую ложку с чашки, зачерпнул с неё немного и неожиданно для кости поднёс ложку с чаем к его рту. — ты не аху... — блять, быстрее, пока я тебя не залил, — егор сердито пихнул кузе в рот ложку, свободной рукой поддерживая под низом салфетку в виде сложенной в три слоя газеты. — забочусь, и после этого я ещё и ахуевший! кузе ничего не оставалось, как успокоиться и смирно принимать ложку за ложкой из его рук, пока в кружке не осталось даже злосчастной малины. довольный своей работой егор одобрительно кивнул и пошевелил левой бровью: — ну, вот видишь! трояк таких в день, и уже скоро бегать начнёшь, если выёбываться не будешь. — ебануться... — безнадёжно схватился правой рукой за голову кузя, — я сдохну, пока дойду... — дак, это... — между ними повисло совершенно неловкое молчание, пока егор не сказал робкое: — если хочешь, я бы мог к тебе каждый день приходить, ну, пока ты не поправишься... — он покраснел ещё сильнее, — ой, то есть, ну, э-э... не едой поправишься, а, этим... здоровьем, во! кузя промолчал и, не отрывая внимательного взгляда, часто, немного по-детски закивал, затмив темноту кругов под глазами светом своих карих, как два майских жука, глаз. — тебе ещё что-нибудь нужно, а? — егор обеспокоено свёл брови и подвинулся к рябинову, почему-то нервно сглотнув, словно он обдумывал, стоит ли делать то, что собрался. он наклонил голову к кузе и неуклюже мазнул своими губами по костиному лбу, измеряя ему температуру, пока кузя чуть не словил очередной приступ тахикардии. — ну, это... тридцать восемь точно есть, — рябинов после слов егора угрюмо опустил ресницы, но летов повысил тон, — но ничего! собьём, говорю же. или ты никогда простудой не хворал? — ну, болел, — выравнивая чуть сбившееся дыхание, кузя повернулся на бок и бессильно свернулся калачиком, как замёрзший на улице котёнок, — но не знаю... мне легче не становится. — а я тебе говорю, станет, вот увидишь! — егор, не став трогать кузю в таком состоянии, медленно поднялся и проследовал к выходу из комнаты. — ну, бывай до завтра, пациент... его вытянутая ладонь зависла в воздухе, и летов, мелко помахав ею и по-дурацки улыбнувшись, скрылся в коридоре, а затем уже и за дверью, что отделяла кузино логово от злой реальности. *** в таких темпах прошло несколько дней: егор бегал после записей к кузе и поил его чаями так, что кузя каждые полчаса через силу, через боль ходил поссать, пока в один день не грохнулся и не ушиб себе колено на замену локтю. егор тогда знатно перепугался, но собрал яйца в кулак, помог кузе добраться до сидячего места и заботливо, но неумело, как мог, перевязал колено эластичным бинтом, до этого щедро натерев его "звёздочкой". понимая, что кузя долго без него не протянет, он остался у него на ночь, скромно постелив себе в кресле-раскладушке. спалось, понятное дело, неспокойно, если не сказать "вообще" — егор реагировал абсолютно на каждый неважный звук от рябинова и, чуть что, сбивал ему температуру горячим чаем. в четыре утра косте стало совсем плохо, ибо того чуть не стошнило из-за стойкой температуры. услышав бессвязное мычание, не смогший сомкнуть век летов подорвался с постели и чуть не влетел в костю. — чё стряслось? — почти выкрикнул егор и включил свет, тут же ужаснувшись от того, насколько рябинов побледнел: он на секунду, тьху-тьху, подумал, что он умер, пока юноша не выбросил все свои силы на жалобное "меня очень тошнит". — так... ляг на подушку, не сиди лучше... — вспоминая, как его лечила мать, летов схватил свою подушку — он перебьётся, — и подложил под голову кузе, осматривая его руки: капилляры покрыли их тонкой кровянистой сеткой. — пиздец... — я умру? — выдавил кузя, за что чуть не получил по башке: — цыц! ишь, куда собрался... если б не болел, я б пизды дал, — летов старался совладать с собой. — значит, лежи, не двигайся, дыши глубоко, я тебе сейчас чай сделаю... — кузя уже не сопротивлялся, а лишь печально посмотрел на егора, — не смотри на меня так, сам знаю. поражённый ознобом кузя шумно втянул воздух носом и прикрыл глаза в ожидании, в то время как егор побежал к чайнику делать двенадцатую кружку за три дня. стараясь не разлить это добро, точно так же он побежал обратно с ложкой в зубах поить кузю, которому, вроде бы, стало немного лучше. успех летова заключался в том, что костя пил чай сам и залпом, и он достаточно сильно удивился, завидев то, как быстро и легко для своего состояния рябинов осушил чашку чая. он передал ему пустую кружку и, тяжело сглотнув, сказал: — егор... помоги мне башку вымыть. — тебе срочно нужно её помыть? — раздражённо шикнул егор. — тебя здесь кто-то, кроме меня, видит? — блядь, да не могу я... — кузя сокрушённо вздохнул и облокотился о подушку, — не могу я себя наблюдать с патлами жирными. — ну пошли, горе-эстет, чистюлю из тебя делать будем... — летов помог ему встать и, перекинув ледяную руку через плечо, поковылял к ванной. — согреешься хоть, вон, руки холодные какие, как у лягушки. — ква-а... — выдал костя и тихо захихикал, тут же закашлявшись. егор завёл его в достаточно тесную комнатушку: — бля, и у тебя, бесстыдника, силы только на подьёбы остаются? — егор с укором дёрнул бровью и стянул с кузи майку. — надеюсь, штаны с тебя снимать не надо? — да уж обойдусь... — кузя завёл большие пальцы за резинку и плавно снял с себя остатки пижамы, обнажая чуть красные ягодицы и коренастое телосложение. егор посмотрел на него и еле слышно вздохнул, не замечая своих и костиных расширенных зрачков: — давай, садись в ванную... кузя перекинул почти не держащие его ступни через борт и приземлился на днище боком, стараясь приподнять голову, чтобы егору было удобнее. он, будто стесняясь, обхватил себя руками и спрятал багровое лицо за ниспадающими кудрями. почти остолбеневший егор повернул краны горячей и холодной воды, подстроив её под тёплую, и направил душ на голову рябинова, порой заглядываясь на то, какой же он, сучара, красивый. он взял первый попавшийся шампунь и выдавил немного на ладонь, начиная активно намыливать податливые локоны и пытаясь унять тряску в руках. — тебе не больно? — спросил летов и получил лишь ленивое мотание головой в ответ, продолжая вымывать кузин затылок от человеческого жира. он снова взял в руки душ и аккуратно смыл шампунь с головы, проходясь пятернёй возле корней. — повернись ко мне... затылком. костя осторожно передвинулся в ванной, обхватив руками колени. летов снял с крючка мочалку, и, изучая взглядом каждый позвонок, начал потихоньку натирать ему плечи и спину до небольшой красноты, алея похлеще кузиного тела. — тш-ш, ну ты уж поосторожнее... — пролепетал он и поднял мокрую голову к летову, столкнувшись с ним взглядом. егор прикусил верхнюю губу, но, смывая с рябиновой спины остатки пены, глаз не отвёл. он стоял между двумя выборами — либо сейчас, либо хуй уже когда, и так, как человеком он был рисковым, выбрал первый вариант: — ты чудно выглядишь. — чудно? — усмехнулся глазами кузя, запрокинув голову так, что волосы почти достали до бортика ванной. — это как трактовать, игорь фёдорыч? на трактовку у летова времени не хватило, ибо тот, не до конца осознавая, что творит, почти упёрся подбородком ему в нос: — можно?... — а ты не заразишься? — на одном дыхании прошептал кузя, погладив егора по щеке. егор ответил почти ему в губы перед тем, как подарить нежданно желанный, немного робкий, но полных вызревавших чувств поцелуй: — зараза к заразе не пристаёт, кузнечик. с того момента кузе резко стало лучше.