Ты ошибаешься, когда видишь меня во сне

      « Я справлюсь ». Выходя из небольшого кабинета и закрывая за собой дверь с прямоугольной вывеской « психотерапевт », это последнее, что говорит Леви в ответ на пожелание хорошего дня и благодарность за то, что сегодняшний приём он не пропустил. Было крайне трудно сидеть на одном месте целых шестьдесят семь минут, выслушивая одни и те же рекомендации, которые он, в принципе, мог бы и в интернете прочитать. Вернее, даже не так. Он читал их каждый раз, нервно пролистывая страницы на экране своего телефона перед тем, как уснуть с удушающим чувством тревоги. Каждую ночь кажется, что это состояние уже не победить, он просто не в силах это сделать. Несколько недель назад в соседний дом переехала какая-то семейная пара, видимо, только сыгравшие свадьбу, и Леви искренне поздравил их, стоя на пороге своего дома и в своей привычной манере обхватывая пальцами кружку. Но стоило ночью услышать раздражающий шум во дворе, быть дружелюбным по отношению к ним уже не было желания. Этот мужчина ремонтировал свою машину, объясняя это тем, что завтра с утра неожиданно вызывают на работу, но Леви был слишком взбешен тем, что его разбудили, когда он впервые смог уснуть без таблеток. Поэтому получилось только громко захлопнуть дверь и в ответ услышать недовольное: « Псих какой-то ». Конечно, псих. Психически здоровым людям ведь не кажется, что любой источник шума — это потенциальная угроза. Каждый раз, когда Леви называли психом, он лишь сдерживал в себе желание согласиться вслух. Несколько лет подряд он просыпается от ночных кошмаров, которые кажутся настолько настоящими, что появляется неописуемое чувство облегчение внизу живота, когда осознаешь, что был это всего лишь сон, а сейчас — прямо здесь — ты лежишь на собственной кровати и единственное, что тебе угрожает — недовольные соседи, считающие тебя психом. Леви из раза в раз безумно улыбается, укладывая голову на подушку и кивая собственным мыслям. Голубые глаза банально сравнивать с морем, но когда он видит их в своих снах, в них хочется только утонуть, захлебнуться, перестать вдыхать кислород. Леви смотрит на них во сне и думает о том, что не заслужил дышать тем, что отобрал у него собственными руками. Сначала ему кажется, что Эрвин каждый раз во сне повторяет ему, что так и должно было быть, по-другому просто нельзя было. А уже через секунду Леви видит, как Эрвин плачет от безысходности, не в силах выйти оттуда. Он словно стоит на месте и бьёт кулаками по воздуху, пытаясь до кого-то достучаться. Именно поэтому Ривай просыпается резко, обливаясь холодным потом и тяжело дыша.       Это всего лишь сон, о большем и мечтать не нужно.       « Я справлюсь ».       Он улыбается вежливо, скрестив руки на поверхности стола. Вокруг него ещё десять человек, которых принято называть коллегами, и ему нужно выглядеть достойно, когда он слышит, как ему снова поручают ответственную работу. Иногда Леви задаётся вопросом, каким образом попал сюда и зачем продолжает здесь работать, если его тошнит от каждой папки с бумагами, от каждой ручки, лежащей на этих столах, выстроенных буквой О, от каждой пары глаз, которые только то и делают, что завидуют днём и ночью, выстраивая в своей голове планы, как бы столкнуть Аккермана с этой должности и быстро занять его место. Леви уже давно не восемнадцать, чтобы верить в справедливое начальство или дружный коллектив, когда ты работаешь в фирме, название которой знает даже ребёнок. Здесь ужасная конкуренция, которая накаляется каждую секунду. А Леви думает только о том, что он добился бы большего, будь на его месте.       По правде говоря, Ривай даже не все имена запомнил, из-за чего иногда приходится обращаться к кому-то на неловкое « эй ». И он замечал, как людей это раздражает, но из-за своей искусственности и лицемерия никто, конечно же, не скажет тебе это прямо в глаза.       Запираясь в кабинете, Леви радуется, что у него есть хотя бы немного времени, чтобы перестать испытывать постоянное чувство давления. Нужно идеально выстроить текст на экране компьютера, перепроверить несколько сотен раз, распечатать, выбросить первые два экземпляра, потому что в них точно будут ошибки, затем переделать всё вновь и только после этого отнести на подпись, где тебе скажут адрес, куда нужно поехать. Дальше долгие серьёзные переговоры, на которых две стороны пытаются придумать более выгодные для себя условия. У Ривая это всегда получалось лучше — за это его и любил директор. Очередной контракт, успешно подписанный рукой Аккермана, который аккуратно выводит свою красивую длинную подпись. Через час он вернётся в офис, где его все поздравят, похлопав по спине, даже не подозревая, что он только что дважды облажался, назвав незнакомого человека его именем просто потому, что глаза были настолько же голубые и светлые; а затем десять раз попросил его извинить, унижаясь и соглашаясь на пару новых пунктов в контракте.       У него такой ошибки не было бы ни за что, но Леви сам отобрал у него этот шанс даже просто попробовать.       « Я справлюсь ».       Сидя прямо на траве, постелив под себя мягкий плед и ощущая чужую руку в своих волосах. Единственная, кто поддерживает его всё это время и единственная, кто ни разу не обвинил его в том, что он сделал. Леви всегда смотрел на неё снизу вверх, укладывая голову на её колени и чуть нахмурившись из-за яркого солнца, которое она пыталась закрыть собой, звонко смеясь при этом. Ханджи — самая яркая звезда в его жизни, которая направляет на нужную дорогу и никогда не осуждает. Ну, разве что, не стесняется назвать его полным придурком, когда ситуация вынуждает. — Я справлюсь, — Ривай чуть улыбается, прикрывая глаза и на пару секунд напрягаясь, почувствовав, как худые женские пальцы зарываются в его чёрные волосы. Прямо, как он делал это. Не удивительно, ведь Ханджи его копия, просто более безумная и без страха совершать по-настоящему глупые поступки. — Я справлюсь, — снова повторяет Леви. пытаясь убедить самого себя. Ханджи рядом только кивает едва заметно и так тепло-тепло улыбается, проводя кончиками пальцев за ухом. — Конечно справишься, — только они знали, насколько эти слова важны для него. Леви кивает, подтверждая чужие слова и снова сам повторяет их, но теперь уже шёпотом. Сегодня утром закончилась его терапия у психиатра, сегодня утром он отказался от таблеток и уже целых несколько часов чувствует чёрную дыру внутри, вместо сердца. Сегодня утром исполнилось ровно пять лет с тех пор, как он убил того, кого любил и желал всем сердцем, стоило только понять, что такое человеческие чувства.

#

Десять лет назад Леви пришлось узнать, что испытывают люди, находясь на грани жизни и смерти. Пришлось каждый день обдумывать, где лучше достать еду и какое количество её нужно съесть, чтобы уснуть сытым и одновременно с этим оставить на завтра, порадовав себя завтраком, которые в тех условиях стали редкостью. Кто-то называл это войной, кто-то — проделками мафии, другие и вовсе советовали перестать драматизировать, ведь там — за стеной — люди живут обычной жизнью: дети ходят в школу, кто-то женится, кто-то переезжает, а кто-то строит успешную карьеру. Леви было всего лишь двадцать лет, ему тоже хотелось быть по ту сторону стен, жить, как все и чувствовать удовольствие от этой жизни. Но вместо этого приходилось вздрагивать от каждого выстрела и взрыва, прикрывать собой своих товарищей, спасать детей и женщин, которые оставались без собственного дома, беспощадно разваленных из-за бомб. Казалось, что здесь — в стенах — время остановилось и каждый день — это не начало нового, а повтор предыдущего. Но Леви мог улыбаться даже в таких условиях, просто вспоминая, что даже здесь он не один. Эта улыбка всегда была спрятана где-то глубоко внутри, и только Эрвин знал, что Леви улыбается, потому что в эти моменты всякий раз чувствовал, как его чужая рука сжимает его собственную, спрятав под стол пока все ужинали. Аккерман до сих пор нервно опускает взгляд на своё бедро, когда садится ужинать, и с ужасом понимает, что не чувствует привычное касание к своему телу. И если бы ему было чем плакать, он обязательно плакал бы каждый раз прямо в свою тарелку. Вечерами, по традиции, им обещали свободу, но никто из солдат не обращал на это внимания и не строил ложных надежд. Каждый верил только в свою правду и продолжал бороться за жизнь — чужую, свою, своих родных, каждого, кто ночью перед сном благодарил их за возможность засыпать в тишине. Ведь если бы не люди в стенах, жизни не было бы нигде. Прошло пять лет с тех пор, как Леви нажал на курок, не зная, что ему делать. Нажал и, услышав выстрел, бросил оружие на землю, начал бежать, куда глаза глядят. Он понимал, что наделал, осознавал, в кого выстрелит пистолет, но не хотел это видеть. Бездыханное сильное тело обмякло и упало на землю, содрогаясь в мелких судорогах. Пуля попала прямо в живот, началось сильное кровотечение, а Леви всё бежал, бежал и бежал. Он не знал, что ему делать. Он не убивал Эрвина, он просто сделал выбор — защитил тысячи ценой одного, пускай и самого важного на этой планете. Когда силы иссякли, Ривай упал на колени, проехавшись кожей по горячему песку, чувствуя, как мелкие камни впиваются в кожу, раздирая её до крови на коленях и ладонях. Хотелось, чтобы они вонзились в него везде, в каждом миллиметре тела, заставили истекать кровью и позволили искупить ту вину, которую он чувствовал тогда. Не хотелось открывать глаза, дышать воздухом, двигаться. Хотелось только замереть на месте и притвориться мёртвым вместо него. Если бы Леви знал, что, вынудив его пойти на службу, он будет стрелять в любовь всей своей жизни, он пристрелил бы самого себя прямо в тот день, как только вышел из автобуса, который привёз их в стены. Так сильно, как в тот день, Ривай не кричал ещё никогда. За спиной он слышал, как солдаты кричали из-за победы, но сам же чувствовал себя так, словно здесь и сейчас проиграл своей жизни. Ему сказали выбирать, и он выбрал. Эрвин всегда учил его тому, что никакая жизнь не может быть дороже тысячи тех, у кого она только начинается. Эрвин всегда учил его не поддаваться собственным чувствами и не быть предвзятым. Эрвин учил его этому для того, чтобы однажды умереть от его рук, в последнюю секунду своей жизни подумав о том, что Ривай — лучший солдат, и он не ошибся, когда из раза в раз повторял это каждому в стенах. Больше Леви не видел его. Не слышал его последний вздох, не видел, как его забрала скорая и даже не слышал ничего о том, где его похоронили. Ривай просто жил с мыслью, что убил человека, которого каждую ночь называл своим сокровищем и бережно обхватывал его лицо своими ладонями перед тем, как поцеловать — страстно, настойчиво, по-настоящему. Сегодня Леви уже за стенами. Прошёл курс реабилитации, каждый год отмечают победу, в которой сам принимал участие, выслушивает поздравления, и просто живёт так, как хотел на протяжении тех страшных пяти лет. Жизнью это можно назвать едва с натяжкой, но с каждым месяцем, вроде как, становилось легче. Кричать от безысходности уже не хотелось, а для того, чтобы заплакать, физически не хватало слёз. Связь с каждым, кто был с ним в стенах, была потеряна, потому что он не хотел, чтобы даже чужой взгляд хоть каким-то образом напомнил ему о том, в кого он стрелял. Единственная, кто помогала чувствовать себя живым — это Ханджи, которая удивительным образом осталась на его стороне, даже не попытавшись в чём-то обвинить Ривая. Ханджи была близкой подругой и для Эрвина тоже, но каждый раз умело скрывала свою горечь и боль, потому что знала, какое отвратительное чувство вины поглощает Аккермана всё это время. Первые годы было трудно восстановить нормальное общение, но однажды Леви, задыхаясь от слёз, набрал её номер на своём телефоне и попросил приехать, попросил просто быть рядом прямо сейчас, и Ханджи, не раздумывая, приехала, потом ещё долго успокаивая его в своих руках и шёпотом умоляя его хотя бы попытаться уснуть. — Я могу тебя поздравить сегодня, — говорит Ханджи, когда они заходят в дом Леви после долгой прогулки под солнцем. — То, что я теперь могу функционировать без таблеток, ещё не означает, что я в порядке, — с сожалением вздыхает Ривай, но при этом слегка посмеиваясь. Он замечает серьёзный взгляд Ханджи, из-за которого уже через секунду вынужден попросить прощения за сказанное. Леви ведь обещал быть честным всегда. — Это просто шутка. Я справляюсь, правда. Просто нельзя отменить воспоминания, к сожалению. Он усаживается в кресло, тихо ойкнув, когда замечает, как испуганная кошка убегает прямо оттуда, едва успев спастись перед тем, как Леви окончательно приземлится на мягкую мебель. Это заставляет их с Ханджи рассмеяться, в конце тяжело вздыхая. Девушка легла на диван, рассматривая своего друга. — Он бы гордился тем, что у тебя получается привести себя в норму, — почти шёпотом произносит Ханджи, стараясь быть наиболее осторожной в своих словах. И у неё получается — Леви в ответ тепло улыбается. Им не нужно произносить это вслух, чтобы понять, что Ривай таким образом благодарит её и соглашается с тем, что она только что сказала. — Иди сюда, — Ханджи, чуть смеясь, хлопает ладонью по месту рядом с собой, а Риваю не нужно повторять дважды, чтобы он тут же поднялся с кресла и снова очутился в своём комфортном месте — объятиях Ханджи. Пусть она думает, что сегодня действительно хороший день и что Леви легче после того, как период реабилитации закончился. Пусть она думает так, как будет комфортно и безопасно для неё. Никто не должен знать, что с самого утра перед глазами Ривая только те самые голубые большие глаза, в которых хочется утонуть. Каждый год в этот день одни и те же ощущения: он буквально физически чувствует чужие руки на своих запястьях, на своей талии, в своих тёмных волосах. Так хочется ощутить это когда-нибудь вновь, полностью забыться в Эрвине, даже если это будет просто сон. Все эти годы Леви снится только то, как Эрвин винит его в своей смерти, хоть головой Ривай прекрасно понимает, что на самом деле Эрвин никогда бы так не поступил. Он был человеком чести, и остаётся таковым в его сердце навсегда. Леви часто думает о том, что было бы, если бы в тот день он сделал другой выбор, а Эрвина всё же взяли в плен. Может быть, он бы умер вместо него? Это было бы куда лучше. Наверное, жить без чувства вины, которая каждый раз сдавливает горло изнутри, намного проще. Ривай точно охранял бы Эрвина с небес и никогда бы не позволил ему почувствовать горечь утраты. С чего-то Леви решил считать, что Эрвин видел в нём просто возлюбленного, в то время, как он видел в Эрвине всю свою чёртову жизнь. Всё приводило к Эрвину, и продолжает приводить каждую секунду все эти пять лет. Аккерман чувствует, как сон полностью накрывает его с головой, а единственное, что он помнит перед тем, как окончательно уснуть — мягкие и едва ощутимые прикосновения к коже головы из-за ногтей Ханджи. Это всегда его успокаивает, и Зоэ прекрасно об этом знает. В этот раз Леви не снится ничего, что даёт ему прекрасную возможность выспаться впервые за несколько долгих месяцев. Леви покрепче сжимает что-то в своих руках, и уже сквозь сон понимает, что это подушка, которую подсунула ему Ханджи, когда уходила, потому что, приоткрывая глаза, физического присутствия рядом он не наблюдает. Да и если бы она просто осталась где-то в доме, то наверняка уже включила бы музыку на кухне тихо, чтобы не разбудить его. Но в доме царила тотальная тишина. Единственное, что нарушило это тишину — короткие, но очень настойчивые звонки в дверь. Сонно протирая уголки глаз, Леви смотрит в открытое окно. Сначала замечает, что уже вечер, а уже потом, что на улице идёт сильный дождь с грозой. Звонки в дверь всё никак не прекращаются. Леви хмурит брови недовольно, потому что на сто процентов уверен, что это его ненормальный сосед, которому опять на ночь глядя взбрело в голову что-то починить. Поэтому он не особо подбирает слова, пока идёт по коридору к двери, параллельно накинув на себя какую-то толстовку, потому что на улице наверняка холодно. Он даже не заботится о том, как выглядит после сна. Ещё несколько шагов, и Ривай тянет на себя дверь, но видит перед собой не лицо соседа, а широкий зонт, который направлен прямо к нему из-за ветра и закрывает самого человека, стоящего напротив. — Извините, я могу чем-то помочь? — интересуется Леви, но его голос перебивает громкий раскат грома. Он уже собирается повторить свой вопрос, но человек напротив убирает зонт немного в сторону, чуть сильнее натягивая на голову капюшон. Ривай тут же впадает в ступор. — Я правда прошу прощения, но у меня сломалась машина и я… — мужчина замолкает слишком резко. Они смотрят друг на друга, казалось, уже несколько часов, которые длятся, как несколько лет, но на деле же проходит всего лишь две секунды. Леви понадобилась ровно половина этого времени, чтобы, спохватившись, зайти обратно в свой дом и громко захлопнуть дверь. В ушах начинает ужасно сильно шуметь, дыхание учащается, а голове кружится так, словно только что прокатился на каком-то экстремальном аттракционе. Кислорода не хватает, хочется сделать глубокий вдох и спокойно выдохнуть — прямо, как учила психотерапевт, но ничего не получается. Леви прислоняется лбом к двери, пока одной рукой всё ещё крепко впивается в ручку, и сползает на пол медленно, поджимая колени под себя. Просто показалось. Просто слишком сильно похож. Просто день сегодня такой. Просто. Просто. Просто. Руки начинают предательски дрожать, а в уголках глаз собираются горячие слёзы, которые градом скатываются по щекам в каком-то бешеном темпе. Леви даже не успевает понять, как у него получилось заплакать, потому что всё это время получалось только нервно хватать воздух ртом. Колени подрагивают так, что подняться на ноги снова кажется невозможной задачей. Голос по ту сторону двери кого-то зовёт, но всё, что слышит Леви — это новый раскат грома. Нельзя же так издеваться над ним, нельзя собственной психике доводить до такого состояния, что хочется просто упасть на колени и перестать дышать. У Леви это практически получается сделать, но как будто сквозь шум в воде он обрывками слышит фразы, доносящиеся по ту сторону двери. « Леви, это правда ты? » « Пожалуйста, открой дверь, я так давно не видел тебя ».       « Я… Я понимаю, что тебе страшно, но, пожалуйста, открой дверь. Это правда я — Эрвин. Леви, пожалуйста ».       « Я сейчас с ума сойду. Открой дверь, я умоляю тебя ». Звук настолько плохой, что кажется, словно все эти слова слушаешь в очень плохих наушниках, которые сломались практически сразу после того, как ты покупаешь их. По щекам Ривая скатываются слёзы, но его совсем не слышно. Он просто сглатывает их и вытирает рукавами толстовки, которую надел перед тем, как открыть дверь. Лучше бы не открывал, лучше бы просто спал дальше. Этого ведь не может быть на самом деле, он просто уснул и это какой-то страшный сон или же он просто сошёл с ума наконец-то и это подарок в честь того, что так называемая терапия подошла к концу. Но если он прямо здесь и сейчас видит Эрвина, то как можно допустить мысль, что терапия помогла хотя бы одну сотую процента? Слова за дверью повторяются ещё несколько раз, как будто плохая пластинка, которую хочется то ли выключить, то ли слушать. слушать и слушать дальше, пока не надоест, лишь бы это в итоге не оказалось глупой иллюзией. Наконец-то Леви делает глубокий вдох и поднимается на ноги. Ему бы, по-хорошему, с ужасом ещё раз посмотреть на запертую дверь, развернуться и пойти в гостиную, позвонив Ханджи, чтобы они приехала и снова побыла рядом, успокоила. Но он выбирает открыть дверь во второй раз. И сейчас Ривай делает это настолько медленно, будто от этого действия зависит вся его жизнь. Намного аккуратнее, чем в тот самый день, когда он спустил курок на собственную любовь. Леви лишь слегка приоткрывает дверь и с ужасом замечает, что этот мужчина никуда не исчез: белые волосы, высокий рост, большие голубые глаза, в которых одновременно и море, и океан, и целое небо. Точно, как Эрвин. Это и есть Эрвин. Леви распахивает дверь и делает два шага назад, словно готовится к тому, что на него могут напасть или его психика приготовит ему ешё какие-то сюрпризы. Но вместо всех этих возможных вариантов, Ривай видит улыбку на чужом лице. Такую тёплую, родную, какую всегда видел пять лет назад. Сердце стучит быстро-быстро, подступая к самому горлу, готовясь выпрыгнуть и оставить его без возможности даже вдохнуть в последний раз. Горло снова будто что-то сдавливает изнутри. Хочется то ли закричать, то ли заплакать, то ли улыбнуться так, как все эти годы себе не позволял даже на одну секунду. — Я ничего не понимаю, — шёпотом вдыхает Леви, мёртвой хваткой вцепившись взглядом в… Эрвина? — Давно ты сюда переехал? — он спрашивает так, будто ничего не произошло. Будто Леви не жил с чувством вины всё это время, не зная даже, куда можно приехать положить цветы в честь вечной памяти. Он спрашивает так, будто переезд Ривая в новый дом — единственное, что имеет значения. И Леви не сдерживается. — Ты спрашиваешь меня, давно ли я сюда переехал?! — Аккерман срывается на крик. — Ты правда спрашиваешь меня это?! Его голос звучит надрывно, громко, истерически безнадёжно, а по щекам с новой силой скатываются слёзы. Казалось, что за всё это время Ривай даже не моргнул ни разу, всё ещё не в силах поверить, что перед ним стоит тот, в кого он собственными руками выстрелил и кому постоянно признавался в любви, убеждая, что это что-то большее, чем просто красивая любовь, которую любят описывать в фильмах и книгах. Леви кричит снова и снова, в какой-то момент закрывая лицо руками и сильно сцепив зубы, настолько сильно, что боль отдаёт в виски. Его ладони мокрые, он проводит ими по лицу прямо вверх, в истерике зачёсывая волосы назад и, удерживая руки в таком положении, снова смотрит на Эрвина, после чего вдруг смеётся, но в этом смехе ни капли радости — только отчаяние и непонимание. Сильно кусая нижнюю губу, чтобы сдержать слёзы, Ривай одним только взглядом снова и снова спрашивает у Эрвина, что здесь вообще происходит и как это возможно. Но проблема только в том, что у Эрвина нет на это ответа. Всё это время он жил со своей правдой, которая, хоть и немного, но отличается от той картины, которую Леви сам себе складывал годами в своей голове после того, как бежал в неизвестном направлении, лишь бы не видеть, как чужое тело истекает кровью. — Ты убежал тогда, — боясь, что это прозвучит слишком резко, начинает Эрвин полушёпотом своим низким голосом и слегка прочищая горло из-за долгого молчания и нахлынувших в одну секунду эмоций. Леви хватает только на то, чтобы нервно засмеяться, как будто он сам не знает, что сделал после того, как спустил курок, на человека, которого любил больше, чем собственную жизнь, больше, чем собственное желание спасти невинных людей. — Ты убежал тогда и не видел, в каком состоянии меня положили в скорую и не знаешь, что случилось после этого, — он словно добивает его этим “не знаешь”. — Вам не позволяли узнать, теперь я уже в курсе, я узнал об этом ровно два месяца назад. Два месяца. Два месяца. Восемь недель. Это ничтожное количество времени по сравнению с тем, в каком аду Леви жил все эти пять лет. Хочется снова ударить себя, избить, дать звонкую пощёчину и проснуться, чтобы не слышать всё это, не понимать, что ему это не снится. — Два месяца назад, — словно эхом шепчет Леви, накрывая ладонью лоб и опуская взгляд куда-то вниз, куда-то сквозь Эрвина. У него нервный срыв. — Я же сам сделал это. Я сам сделал это. Я знаю, что ты умер. Я убил тебя, Эрвин. Его взгляд совершенно пустой, почти безжизненный, в нём как будто собрались все те эмоции и чувства, которые он держал в себе всё это время, и наконец-то выплеснулись наружу. Но проходит ровно секунда, прежде чем Леви делает эти два шага вперёд и мёртвой хваткой впивается в чужое тело, вцепившись пальцами в крепкие плечи. Кажется, что он стал ещё выше, но это не мешает Ривает приподняться на носочки, чтобы обнять его крепко-крепко, почти до хруста костей. Обнять и закрыть глаза, растворяясь в этом человеке. Он чувствует собственное сердцебиение, чувствует чужое сердцебиение, и в этот момент шёпотом, успокаивая самого себя, шепчет несколько раз подряд: « живой, живой, живой. Сердце бьётся — живой ». Руки Эрвина обнимают Леви в ответ настолько бережно, словно тот сейчас сломается от любого неосторожного прикосновения. Или исчезнет, как какая-то иллюзия. Ривай весь дрожит в его руках, и Эрвин чувствует себя виноватым не меньше, чем Леви на протяжении всех этих пяти лет. — Живой, — снова шёптом повторяет Аккерман куда-то в плечо Эрвина.       Это абсолютно не укладывается в голове. Прошло целых пять лет, которые Ривай провёл в настолько сильной ненависти к себе, что порой становилось страшно. Чуть ли не каждую ночь он видел перед собой эти голубые глаза и умолял Эрвина на коленях сделать так, чтобы он больше не проснулся, а навсегда остался в этих глазах, ощущая, как кислород больше не поступает в его лёгкие. Леви так сильно хотел умереть всё в это время, даже не подозревая, что любовь всей его жизни точно также — во сне — благодарит его за то, что он спас всех солдат, не побоявшись пожертвовать самым дорогим человеком.       Леви вдруг падает на колени, держа Эрвина за руки, и с новой силой начинает плакать, понимая, что ему придётся попросить прощения миллион раз, чтобы наконец-то почувствовать это облегчение и убедить самого себя в том, что всё обошлось. Но сейчас настолько тяжело где-то там в груди, что это физически отдаёт не самым приятным покалыванием где-то слева, прямо под рёбрами.       Он начинает шептать извинения, закрывая глаза от стыда. Повторяет это слово « извини » несколько сотен раз, потому что даже сам себе не верит во всей искренности, которую вкладывает в него.       Если бы у него была возможность исчезнуть куда-то прямо сейчас, Ривай обязательно бы сделал это, но теперь ему необходимо ощущать физическое присутствие того, кого когда-то обрёк на страдания.       — Пожалуйста, встань, — просит Эрвин, крепко держа его за руки и самостоятельно пытаясь поднять Ривая, но в ответ сталкивается только с сильным сопротивлением. Леви так сильно машет головой из стороны в сторону, вновь и вновь повторяя, что он теперь всю жизнь проведёт перед ним на коленях, пока не будет уверен, что Эрвин его простил.       И Эрвин не выдерживает — встаёт на колени рядом, наплевав уже на тот зонт, который всё пытался держать в руках. Они прямо на пороге дома Ривая, на улице сильный ветер, дождь попадает в открытые двери, Эрвин до нитки промок, а у Леви мокрая только одежда. Он встаёт рядом, бережно обхватывая ладонями лицо Ривая и заставляя его посмотреть прямо в глаза. Тот, конечно, сопротивляется, продолжая держать глаза закрытыми, но Эрвин ждёт, терпеливо ждёт, при этом поглаживая большими пальцами его щёки, тем самым помогая вытереть слёзы, из-за которых всё лицо Ривая красное. Если понадобится ждать час, вот так — под открытым небом и сильным ливнем, Эрвин будет ждать, потому что этот час не сравнится с теми пятью годами, которые он провёл в одиночестве, каждую ночь вспоминая, как Леви засыпал на его груди после тяжёлого дня и боясь, что это их последняя ночь, проведённая вместе.       И он продолжает терпеливо ждать. Но Леви сдаётся первым — открывает глаза с опаской, сразу же наткнувшись на тёплый, но внимательный, слегка изучающий, взгляд. Слёзы утихли, сил кричать не осталось. Он приоткрывает рот, чувствуя, что его губы совсем сухие, и хочет что-то сказать, но слов не находит вовсе. — Почему только сейчас? — единственное, что решается спросить Леви, едва слышно прошептав это куда-то в губы Эрвина, замечая, что они сейчас ближе друг к другу, чем секунду назад. Он внимательно следит за тем, как Смит прикрывает глаза и проводит кончиком носа чуть вверх почти невесомо. Вместо полноценного прикосновение к щеке ощущается только чужое дыхание и капли дождя, которые всё ещё попадают прямо в дом, пока они вот так сидят на пороге. Вокруг шумно из-за дождя и ветра, но Риваю кажется, что всё вокруг затихло мгновенно. Он сосредоточен только на прикосновениях Эрвина и на его ритме сердца. Мешать ему совершенно не хочется. Эрвин будто заново изучает то, что пять лет назад ежедневно осыпал поцелуями. Вместо слёз теперь хочется засмеяться, но всё с тем же отчаянием, потому что вряд ли в ближайшее время получится по-другому. Эрвин бережно прижимает губы к виску, чувствуя, как венки пульсируют. Выдыхает спокойно и зарывается пальцами правой руки в тёмные волосы, пытаясь окончательно успокоить Ривая. И у него получается. Не спешит с каждым действием, аккуратно отстраняется, чтобы вновь посмотреть в глаза и увидеть там то, что хочет — абсолютную уверенность в том, что всё происходящее — настоящее. Снова с облегчением выдыхает и теперь прижимается губами к кончику носа, непроизвольно вспоминая, что сделал это в последний их проведённый вечер вместе, в ответ получая недовольное « перестань ». Тогда Эрвин сделал это ещё десять раз, и ни в один из них Ривай не отстранился самостоятельно. Потому что Ривай только с ним может быть настолько нежным. — Ты ошибался, понимаешь? — шепчет Эрвин, находясь в миллиметре от губ Ривая. Ему не нужно слышать в ответ ничего, чтобы понять, что Леви хочет спросить, насчёт чего именно. Поэтому Смит улыбается, сосредоточившись на том, как капли по его лицу стекают вниз, попадая прямо на губы Ривая. — Ты ошибался каждый раз, когда видел меня во сне. Ошибался и даже не знал, что ты снишься мне в десятки раз чаще. У Леви перехватывает дыхание, потому что он чувствует, как его губы накрывают чужие, вовлекая в требовательный, жадный и такой желанный поцелуй. Раньше каждый поцелуй у них был чувствительным и медленным, но сейчас этим жестом хотелось сказать всё, на что физически не осталось сил. Эрвин сплетает их языки, прижимая Ривая ближе к себе, из-за чего его одежда намокает ещё сильнее. Вплетает пальцы в волосы, чуть оттягивая их у корнях и целует снова и снова — слегка кусается, улыбаясь широко в поцелуй, когда они отстраняются буквально на секунду, чтобы вдохнуть, и сминая его губы с характерным звуком, который уже кажется громче, чем дождь, который постепенно прекращается. Эрвин не может насытиться этими ощущениями. Губы уже болезненно покалывают, но он не останавливается: оттягивает нижнюю, сминая её своими, и проводит кончиком языка по верхней, снова углубляя поцелуй. Ривай вцепился в его плечи, как за спасательный круг, боясь, что если отпустит, то точно утонет. Костяшки белые из-за такого напряжения, пальцы сжимают ткань одежды, не давая возможность отстраниться, а сам Леви полностью растворяется в этих бесконечных поцелуях. В какой-то момент физически становится невозможно дышать, они разрывают поцелуй резко и шумно дышат друг другу в губы, соприкасаясь лбами при этом. Эрвин улыбается так, что в этой улыбке можно увидеть всё то время, которое они упустили не по собственной вине. — Нам нужно зайти в дом, у тебя вся одежда мокрая, — его голос звучит немного хриплым из-за того, как сильно он плакал и кричал всё это время. Поэтому улыбка Эрвина становится отчасти грустной, когда он замечает это. Смит снова бережно проводит большим пальцем по его щекам и слабо кивает, соглашаясь с Леви. — Любовь моя, — снова тихий шёпот, из-за которого у Ривая дрожат кончики пальцев на руках. Он не сдерживает улыбку, поднимая вверх уголки губ и позволяет Эрвину прикасаться к нему так долго, как он только захочет. Эрвин снова шепчет: — Моя драгоценная любовь. Прямо сейчас кажется, что они оба провели бы ночи напролёт, просто рассматривая друг друга, прикасаясь друг к другу аккуратно, чтобы убедиться, что, на самом деле, они никогда не теряли друг друга. Никто из них не потерял то, ради чего пять лет назад пообещал жить дальше. Первым на ноги поднимается Эрвин, потянув Леви за собой, даже не заботясь о том, куда ветром могло унести тот зонт. Дверь наконец-то закрывается изнутри, а Ривай даже не успевает понять, в какой момент оказывается прижатым к этой самой двери. Всё прямо, как пять лет назад. Ривай снова чувствует, как сильные руки приподнимают его вверх, заставляя обхватить ногами его бёдра, и после этого сжимают талию, а губы снова накрывают жадным поцелуем. Нельзя передать те ощущения, которые приходится испытать, когда впервые, спустя столько времени, целуешь того, кто когда-то подарил тебе веру в лучшее, подарил настоящую сказку. Это почти животное желание слиться с этим человеком в один организм, стать одним телом, вжаться в него каждой клеточкой и почувствовать, что даже кровь в ваших венах сливается воедино. Широкие ладони Эрвина проникают под его толстовку, заставляя почувствовать мурашки на спине из-за контраста горячей кожи и холодных пальцев. Смит сжимает Леви в своих руках так сильно, чтобы увидеть потом слегка красноватые полосы от пальцев. Казалось, что он до сих пор не верит в его реальность. Но Леви прямо здесь — откинув голову назад, прогибается в спине и приоткрывает рот в немом стоне, когда губы Эрвина опускаются чуть ниже к шее, а языком проводит по пульсирующей венке, заставляя нетерпеливо сжимать пальцами его пальто, которое он до сих пор не снял, поэтому Ривай справляется с этой ненужной сейчас грубой тканью. Ногами прижимает Эрвина ближе за бёдра, а руками быстро стаскивает пальто с плеч, после чего оно само легко падает на пол. Теперь пальцы Ривая пробираются под ворот белой рубашки, сразу же срывая самую верхнюю пуговицу, потому что Эрвин всегда застёгивал её, даже спустя лет ничего не изменилось. Ривай почти физически чувствует, как распадается на мелкие атомы, когда соприкасается подушечками пальцев о голую кожу ниже шее, проводит пальцами по лопаткам, ощущая, как они напряжены из-за того, что Эрвин держит его на весу. Губы Смита терзают его шею, не желая оставлять без внимания ни один сантиметр. Эрвин шепчет что-то о том, что даже не подозревал насколько сильно соскучился, а Леви непроизвольно думает, что Ханджи сегодня словно почувствовала, что нужно уйти, пока он спит. Эти мысли заставляют его непроизвольно засмеяться, из-за чего Эрвин отвлекается от расцеловывания его шеи, и смотрит в глаза, обаятельно улыбаясь. Боже, Леви точно совершенно сильно влюблён в этого мужчину. Их губы снова встречаются в страстном поцелуе, а Эрвин наконец-то опускает Леви на пол, из-за чего приходится чуть наклониться к нему из-за разницы в росте, которая всегда особенно сильно нравилась Смиту. Они преодолевают расстояние от коридора к гостиной меньше, чем за тридцать секунд. Идти куда-то дальше не хватит терпения, поэтому ещё через каких-то пару секунд Эрвин усаживает Ривая на спинку дивана, а сам удобно устраивается между его разведённых ног, тут же плотно вжимаясь в чужие бёдра своими и тем самым срывая с губ Леви судорожной, но всё ещё тихий, стон. Пальцы Ривая расправляются с остальными пуговицами на рубашке Эрвина, и когда доходят до последней, он с каким-то особенным удовольствием распахивает рубашку и проводит руками по чужому телу, вспоминая эти приятные ощущения под подушками пальцев, когда проводишь по рельефным мышцам. Риваю хочется провести по ним языком, что он и делает в следующий момент, при этом не разрывая зрительный контакт с Эрвином. Смыкает губы на сосках, наслаждаясь тем, как Эрвин шумно выдыхает и сжимает губы, не давая себе возможности застонать. Но он не даёт Леви действовать дальше, потому что почти сразу оттягивает его за волосы назад, чтобы снова жадно впиться в его губы поцелуем, совсем не ожидая от Ривая таких действий. Он чувствует, как пальцы Леви уже легко справляются с ремнём на его брюках, и это заставляет ухмыльнуться в поцелуй, окончательно разрывая его. Они меняются местами, и теперь уже Эрвин, оперевшись бёдрами по спинку дивана, наблюдает за тем, как Ривай медленно опускается на колени, оставляя на его теле мокрые поцелуи, явно наслаждаясь тем, как чувствуется кожа под мягкими губами. Ремень почти сразу отлетает куда-то в сторону на пол, Ривай медленно расстегивает ширинку и так же неспеша стягивает брюки на пол. Последний раз Леви настолько откровенно стоял напротив своего возлюбленного так давно, что сейчас это ощущается, словно первый раз, потому что за всё это время он не осмелился найти себе кого-то другого. Чувство вины и ужасно сильной преданности не позволяло даже посмотреть на кого-то ещё. Следом за тканью брюк Леви стягивает и нижнее бельё, сглатывая вязкую слюну. Он словно снова боится сделать что-то неправильно, боится причинить дискомфорт. Но Эрвин опускает ладонь на его затылок, одобряюще поглаживая пальцами по волосам, зарываясь в них в своей привычной манере, и Ривай смотрит на него снизу вверх, понимая, что всё делает правильно. Он проводит языком по головке, медленно заглатывая всё больше, и закрывает глаза от удовольствия, потому что, когда ты знаешь, что твоему человеку приятно, не можешь не получать удовольствие в не меньшей мере. Постепенно двигая головой всё быстрее, Ривай чувствует, как хватка на его волосах становится сильнее, и это придаёт ещё большей уверенности. Он знает, что Эрвин никогда не позволит себе лишнего движения без согласия Леви на это, поэтому даже не придерживает его за бёдра так сильно, как это обычно делал раньше, когда они только начали свои отношения. Ривай полностью доверяет ему. В какой-то момент Леви прикасается кончиком носа к лобку, и слышит, как Эрвин всё же сдерживается, гортанно простонав и даже немного обмяк в его губах из-за доставленного удовольствия. Но Ривай отстраняется слишком быстро, потому что чувствует, как в уголках глаз начинают собираться слёзы из-за непривычки. Эрвин сразу же это замечает и больше ничего не требует от Леви, поднимает его за руку и целует, не брезгуя. В этот раз поцелуй получается мягким, чувственным и сладким. Ривай не может сдержать слабую улыбку в ответ, потому что это лучшая похвала, которую он мог получить. От последних элементов одежды на себе они избавляются быстро, всё оказывается на полу в одной куче, и Эрвин наконец-то рассматривает Ривая полностью с головы до ног. Обнажённый, красивый, самый драгоценный и соблазнительный. Нет никого лучше, чем его Ривай, и он готов повторять это бесконечное количество раз, чтобы Леви запомнил это раз и навсегда. Они обходят диван, не отрываясь от губ друг друга, Эрвин садится первым, а Леви сразу же забирается на его колени, прижимаясь близко всем телом. Руки Эрвина обвивают его талию и проводят широкими ладонями по спине снизу вверх и опускаясь снова к пояснице, надавливая пальцами на ямочку внизу, из-за чего Ривай непроизвольно прогибает спину и шумно выдыхает, удовлетворенно улыбаясь. Леви исследует поцелуями его шею, ключицы, проводит языком по кадыку прямо к подбородку и довольствуется тем, как Эрвин блаженно прикрывает глаза, всё также бережно поглаживая ладонями его бёдра. Ривай берёт его за подбородок двумя пальцами, чуть сжимая, чтобы заставить посмотреть прямо на себя, и через мгновение шепчет: — Я так скучал по тебе, — его почти не слышно, потому что Леви знает, что нельзя вложить в эти пять слов все те чувства, которые действительно смогли бы передать его чувства. Нельзя просто сказать эти пять слов и быть уверенным, что Эрвин поймёт, насколько сильно он скучал по нему — морально, физически, во всех возможных смыслах этого слова. Поэтому Леви совсем немного приподнимает бёдра и сплёвывает на ладонь, чтобы провести ею по члену Эрвина, направляя его прямо между своих ягодиц. Никто из них не был готов к тому, что сегодня вечером они окажутся в объятиях друг друга, но Ривай готов потерпеть эту физическую боль, которая продлится всего несколько минут, потому что это всё равно не сравнится с теми моральными тортурами, которые он пережил за пять лет. Один короткий вдох, судорожный выдох, и Ривай зажмуривает глаза так сильно, что боль снова отдаёт где в висках. Он приоткрывает рот в немом стоне, который срывается с его губ только через долгие пару секунд. Стон, который отражает его удовольствие и боль одновременно. Леви постепенно, особенно аккуратно, опускается вниз, насаживаясь до самого основания, и шумно дышит, вжимаясь всем телом в Эрвина, который пытается его отвлечь. Руками поглаживает поясницу, а губами снова зацеловывает ключицы и грудь, заставляя Леви всё же чуть отпрянуть назад. Одну руку Ривай вплетает в короткие белые волосы, испортив всю укладку, а второй упирается назад, придерживаясь за ногу Эрвина. Когда чувствует, что готов двигаться, вновь приподнимает бёдра и снова опускается вниз. Любое движение всё ещё отдаёт болью, но это, всё же, не первый его раз, поэтому Леви терпит, двигается медленно снова и снова, полностью сосредотачиваясь на горячих губах и языке, которые целуют его грудь, играясь с сосками. И через ещё пару плавных движений бёдрами он наконец-то привыкает к ощущению заполненности, позволяя откинуться ещё немного назад, теперь уже обеими руками упираясь в колени Эрвина, который обхватывает его руками за талию и самостоятельно входит в него, пока Ривай держит бёдра приподнятыми. С его губ то и дело срываются всё новые и новые стоны, которые с каждым разом только громче и красивее. Эрвин довольствуется каждому звуку, который издаёт Леви, потому что это самая лучшая музыка для его ушей. Он любит слышать то, насколько Риваю приятно, и любит осознавать, что Ривай чувствует удовольствие из-за него. Быстрые, глубокие, желанные толчки, из-за которых Леви настолько хорошо, что в уголках глаз снова собираются слёзы. Он улыбается едва заметно, кусает губы от того, как сильно хочется кончить, но держится, прижимается снова к груди Эрвина, крепко обнимая его за шею, и проводит языком по раковине уха, посасывая мочку, но снова срывается на громкий стон, сразу же кусая нижнюю губу, потому что думает, что он слишком громкий сегодня. — Не смей сдерживаться, слышишь? — хриплым голосом шепчет Эрвин, тоже находясь на грани. — Я не слышал тебя пять чёртовых лет, Ривай. Не сдерживайся. И Риваю не нужно повторять дважды, чтобы с его губ сорвался громкий протяжный стон, а сам он подался бёдрами вниз, желая почувствовать полную заполненность, плавно выводя ими восьмёрки и закатывая глаза от удовольствия. Эрвин шепчет ему что-то о том, что он самый красивый во всём мире, а Риваю впервые за эти пять лет хочется заплакать от того, насколько он счастлив сейчас. Эйфория накрывает его с головой, впивается в тело, заставляя чувствовать нехватку воздуха от переизбытка эмоций. Он стонет снова, позволяет толкаться в себя так быстро, насколько это возможно в их положении. И в одну секунду они снова соприкасаются лбами, тяжело дыша друг в другу губу, сразу же срываясь на последний, но такой желанный стон. Ривай прижат к чужим бёдрам, а пальцы так сильно впиваются в кожу, что не дают возможности даже пошевелиться. Грудь вздымается быстро, дыхание тяжёлое и кажется, что его невозможно восстановить. Эрвин закрывает глаза, упираясь лбом и чужое плечо и лениво целует его, ощущая, как даже кончики пальцев на ногах покалывают от этой волны удовольствия, накрывшей их одновременно. Ривай опускает взгляд чуть вниз, замечая, что он испачкал Эрвина, и тихо извиняется, чем заставляет Смита засмеяться — так тихо и любовно, вновь обхватывая лицо Аккермана своими руками, чтобы в этот раз поцеловать чувственно, даже не углубляя поцелуй. Это поцелуй, полон благодарности и нежности, полон любви и трепета. Эрвин без ума от него и от мысли, что он снова рядом, так близко-близко. Они снова одно целое. Леви приподнимается снова, на подрагивающих коленях перемещается рядом на диван, положив голову на плечо Эрвина, и чувствует эту тягучую слабость во всём теле, тихо посмеиваясь себе под нос. Эйфория постепенно отступает, а на замену ей приходит осознание, что прошло целых пять лет, на протяжении которых он мог бы каждый день с таким же рвением отдаваться Эрвину, каждый раз повторяя, что хочет принадлежать только ему. Но они это время упустили. А Эрвин словно читает его мысли, оставляя короткий поцелуй на макушке. — Ты ни в чём не виноват, понимаешь? — спрашивает Эрвин, обнимая его за плечо и заправляя взмокшую от пота чёлку чуть назад, чтобы волосы не падали на глаза. Замечает, как Леви слабо кивает, точно обманывая его. — Мы оба потеряли это время, а не только по твоей вине, ты понимаешь это? — снова шёпотом, слегка охрипшим голосом. Леви поднимает голову, чтобы посмотреть Эрвину в глаза, но вместо ответа на вопрос, снова целует. Просто прижимается своими губами к чужим, даже не двигая ими. И отстраняется с характерным звуком, который заполняет всю комнату всего лишь на долю секунды. Хочется ещё так много сказать, так много раз признаться в любви, поцеловать каждый сантиметр тела и пообещать быть вместе до конца жизни, ведь по-другому жить просто не получается. Но Леви просто целует, думая, что в этом простом прикосновении Эрвин почувствует все эти миллион желаний, потому что он точно знает, что желают они одного и того же. — Мне так много хочется узнать, — честно признаётся Ривай и жмётся ближе, из-за чего Эрвин обнимает его за талию снова. Леви кладёт свои ноги на его колени, не смущаясь обнажённости, и проводит ладонью по щеке, держа при этом глаза закрытыми. Хочет ощущать его физически, как можно дольше. — Единственное, что тебе нужно знать, это то, что все эти пять лет я просто бредил мыслями найти тебя, — Эрвин улыбается. — Это просто случайность? Сегодня. Эрвин не спешит с ответом, серьёзно задумываясь над этим вопросом, но в итоге жмёт плечами лениво, не зная, случайность это или им наконец-то выпала возможность почувствовать что-то ещё, кроме разочарования и тоски друг по другу. — Будем считать, что это судьба, — в конце концов отвечает Эрвин, оставляя мягкий поцелуй на кончике носа Ривая. Они смотрят друг на друга ещё долгое время, не произнося при этом ни слова. Теперь в этих голубых глазах Леви видит не море, в котором хочется утонуть без возможности вдохнуть кислород. Он видит в них то светлое и бескрайнее небо, на которое они точно ещё не раз будут смотреть, лёжа где-нибудь на траве, проводя время вместе. На миллион признаний в любви у них ещё будет время, теперь уж точно. Никакие больше пять лет не пройдут зря, ни одна секунда больше ни за что не будет упущена.