Наивность
Что это? Глупость и неведение? Состояние перманентного покоя посреди бушующего хаоса? Мудрость, дарованная всему живому? Он давным-давно утратил этот благостный дар. Тот просочился песком сквозь пальцы, каплями воды из треснутого сосуда. Виной ли тому чрево матери, или исчезнувшие руки отца, или холод от утраты близких — не важно. Под мнимо спокойной гладью воды чадил серой и минералами гейзер, вокруг которого, питаясь насыщенными водами, клубились все человеческие страхи и пороки. Неуемные, злые, алчущие крови. — Эй, хватит кромсать эту капусту! У нас салат, а не поле битвы! Знал бы, заставил бы резать гуакамоле. Там все в пасту перетереть, специи добавить, и будет нам счастье. Отдай нож! Покажу, как профессионалы занимаются фигурной вырезкой! Разлом чихнул последний раз, муть осела на дно, обнажая кристальную толщу памяти, в которой бликами солнца роятся мысли. Они больше не визжат от ярости, не прячутся между камнями, чтобы напасть исподтишка. Их золотые шкурки блестят в свете алого заката. Кто-то смеется. Надо мной? Нет… — Я, клянусь, готов был каждую пиццу упрятать под стекло, если б она не портилась и не воняла! Памятник курьерской настойчивости и наивности! Поднимем же бокалы за то, чтобы твои уши достигли критической массы, и ты смог на них летать! Эй, где ты?Жертва
Крик рвался из горла, острым песком раздирая глотку, будто бы его застиг самум, но в воде не было слышно панических воплей. Он – младенец, застрявший в родовых каналах матери, сжатый силой равной многотонной плите, почти раздавленный и агонизирующий. Боль не прекращалась ни на минуту. От нее нельзя было сбежать, нельзя было даже раствориться в блеклых водах небытия, повинуясь пульсации вселенной. Рай отторгал его. Рай отторгал их. — Ну что ты так смотришь? Крашусь, и что с того? Это меньшее из моих грехов. Хотя… Иди сюда! Тебе подойдет подводка! Хотелось зацепиться, удержать ускользающее чувство единения, родства и радости. Хотелось удержать исчезающие воспоминания. Но вот стенки зоны комфорта сжались в последнем спазме.Борьба
Мир рождался ярчайшей вспышкой. — Как красиво. Кто-то рассказывал, что сингулярности, известные науки, были представлены в двух видах: точка отсчета Большого Взрыва и сингулярности внутри сверхмассивных черных дыр. Может взрыв и отскок – два названия одного и того же явления? Отторжения частиц попавших внутрь четырехмерной Черной дыры и «обросшей» трехмерной оболочкой вселенной? — Представь, если жизнь и смерть, хаос и порядок — любовники… и в страсти своей перетекают из одного состояния в другое… Как красиво… Кто ты? Кто говорил со мной? Где ты? Позволь вспомнить как ты выглядел, как говорил, смеялся, дышал… В агонии человек становится честным. Во мне больше нет наносного! Подожди! Я виноват. Ты виноват. Мы оба виновны и приговорены к смертной казни, позволь же разделить эту участь с тобой!Свобода
Кто-то растворился во вспышке света, в пламени золота. Так должно быть правильно, но почему так хочется плакать? Почему? Дело ведь не столько в физической боли. Что-то было утрачено. Что-то было… — Вперед, пока я не передумал! Было разорвано… Золотые нити связей разрывались, кромсая тело, отходили пластами сваренной кожи, скребли стружкой по оголенным нервам. Он тянул руки, чтобы поймать ускользающие воспоминания, которые натянутыми струнами врезались в плоть, выскальзывая из окровавленных рук. Тело проходило судорогами, будто сама вселенная не могла исторгнуть его из своего чрева. — Дэдмен! Срочно! У нас вылетает давление! Неси блокаторы…Свобода?
Сэм приходил в себя постепенно. Сначала были голоса. Он не мог понять, что же эти голоса пытались ему сказать, однако постоянный гул разномастных интонаций не раздражал. Наоборот. Казалось, что ему необходимо что-то им ответить, хотя язык отказывался шевелиться, равно как и все тело. Следом был зуд в затекших конечностях и тянущая боль в мышцах. Порой думалось, что проще было бы отрубить мешающиеся члены, лишь бы только неприятные ощущения уменьшились. Все равно ноги и руки лежали мертвым грузом. Да и вообще, чем больше рецепторов задействовалось, тем выше было раздражение, которое склизким червем ворочалось в глотке. Хотелось выдернуть из глотки дыхательные трубки, стряхнуть катетеры и почесать нос, который зудел так, будто задался целью свести с ума своего хозяина. Именно этот зуд и заставил Сэма открыть глаза, щурясь от яркого света.***
— Еще пара секунд… — Док, вы уже повторяете это раз шестой за последний час. — Нам нужно удостовериться, что ты в порядке, Сэм, — Хартмэн устало потер переносицу. Он недавно вернулся с Берега, а потому у него немного кружилась голова. — Три месяца комы, столько же реабилитации — это не шутки. Мужчина надавил пальцами на глаза до появления разноцветных кругов. Последние полгода были крайне тяжелыми. По его настоянию и рекомендации Дэдмена разговоры о том, где был Сэм, и что произошло после его возвращения — откладывались на неопределенный срок. Да и о каких разговорах могла быть речь, когда даже после выхода курьера из комы, никто не мог бы с точность сказать – выживет ли он? Прошло три месяца, а Сэм до сих пор не восстановился. Он был бледен, неестественно худ, под глазами залегли глубокие тени. Но то, что бросалось в глаза сильнее всего — волосы. Отросшие корни у мужчины были абсолютно седыми. В молодости Кевин до упаду спорил с женой о синдроме «Марии Антуанетты», всеми силами доказывая смеющейся женщине, что меланины крайне устойчивы к разрушению, а для полного поседения в волосе должно быть уничтожено семьдесят процентов пигмента. И за час такое не происходит! Единственное, что может случиться – повреждение луковицы волоса и меланоцитов. Кто же знал, что спустя столько лет он вдруг увидит то, чего не доводилось видеть воочию почти никому? И почему-то его совершенно не радовал факт регистрации столь редкого явления. — Кевин, — Сэм повел плечами, — ты же понимаешь, что мне необходимо знать, что произошло? Судя по тому, что мир не рухнул в тартарары, все получилось. — Сэм, — Хартмэн глубоко вздохнул и оторвал взгляд от экрана монитора, — у тебя все получилось. Получилось даже лучше, чем мы могли себе представить. Уровень хиралия упал до предельной нормы, твари исчезают, не без помощи Дайхардмэна и его отрядов, которые зачищают остатки опасных зон. Мир приходит в норму. — Хм… А по поводу Хиггса, — курьер замялся, не понимая, зачем он решил поднять эту тему. По сути, ему стоило бы жить да радоваться: Лу была в безопасности, до розовых соплей умиляя Фредж и Дэдмена своими шалостями, мир перехотел умирать, и даже его тело постепенно возвращало себе основные функции. Но пустота в груди, что разрасталась с каждым днем, не давала спокойно вздохнуть. Вернувшись в мир живых, у Сэма почти не осталось воспоминаний о том Береге, на котором они с Хиггсом провели немалое количество времени. Мозг будто вычищал подчистую все, что касалось чужого мира в целом и Монагана в частности. И вроде бы стоило, как и всегда, запихать в закрома души гнетущее чувство вины, да отбросить все произошедшее как страшный сон. Проблема была только в том, что сон-то был вовсе не страшным. Ночные бдения дарили осколки воспоминаний, пропитанных солнцем и счастьем. Никогда еще, после смерти жены, Бриджес не чувствовал себя таким спокойным, таким полноценным. Словно конченый мазохист он упорно тянулся к утраченным знаниям, будто пытаясь наказать себя за то, что сделал. Хиггс в его памяти улыбался широкой и почти блаженной улыбкой. Сам доверчиво тянулся ближе, будоража нечто потаенное, скрытое глубоко в недрах сердечной мышцы. Словно прекрасная сирена, зовущая за собой обезумевших от страсти моряков, Монаган тащил за собой и Сэма. И, кажется, все естество курьера давно уже разбилось о скалы запретного знания: Хиггс любил его. Щепа от этой катастрофы пронзила оголенные нервы, которые болтались разорванными проводами. Связь оборвалась. Он обрек Хиггса на вечные страдания, взвалив на себя всю вину за блядскую Америку и еже с ней. А хуже всего, что он не помнил о том, что произошло. Что случилось? Он не мог силой заставить Монагана пойти на плаху… Тогда как? — Что касается Хиггса, — Хартмэн мялся. Что-то в глазах ученого настораживало, — то тебе стоит кое-что увидеть, а потом поговорить с Фреджайл.***
Эксперимент 1. Запись 1.
«— Что происходит! — девушка с ужасом наблюдала, как тело лежащего в капсуле курьера начало покрываться хиралием. — Не имею не малейшего понятия, — Дэдмен не отрывался от прибора, регистрируя аномальные показатели. — Так остановите это! Вдруг он погибнет! — Если оборвем связь, то, судя по показателям, нас тут всех сметет Выплеском, — Хартмэн подошел ближе, осматривая через стекло необычный феномен. — Пока что все его жизненные показатели в норме. Нужно будет подождать и понаблюдать.»Эксперимент 1. Запись 4.
«— Это продолжается уже сутки! Разве вы не говорили, что Сэма вы разбудите через час? — Мы являемся свидетелями уникального явления, Фреджайл, — Дэдмен запустил пальцы в волосы. На лице ученого застыло устало-озабоченное выражение. — Никто тебе не сможет дать точных прогнозов, когда Сэм придет в себя. Нам ничего не остается. Только ждать.»Эксперимент 1. Запись 2.2.
«— Если посмотреть сюда, то можно видеть, что активность передней поясной извилины, средней префронтальной, орбитофронтальной, островковой и затылочно-височной коры головного мозга, миндалины и верхняя часть полосатого тела увеличилась за последние сутки. — Да и гормональный фон повышен! — на лице у Дэдмена появилась крайне хитрое выражение лица. — Столь необычная реакция… По всей видимости, совокупность факторов, может означать возможность… оу… Может аппаратура сбоит? — на щеках Хартмэна вспыхнул румянец. — Да что такое? — Фреджайл отложила журнал, недовольно уставившись на собеседников. — Сэм в порядке? — Да. Думаю, что он испытывает приятные эмоции…»Эксперимент 1. Запись 6.
«— Гипоталамус и окситоцин. — Гипоталамус и окситоцин. — И что теперь? Думаешь, мы обречены? — Ну, думаю, что Сэму предстоит нелегкий выбор. — Знаешь, люди совершали безумства и по меньшим причинам.»Эксперимент 2. Запись 3.1.1. Обработано от помех.
«Вой сирены разнесся по комнате, заставляя Фреджайл и Хартмэна подскочить на месте. Приборы мигали экранами, будто сошли с ума, а в воздухе, прямо на глазах заискрилась взвесь хиралия. Тело Сэма, заключенное в капсулу, засветилось: яркий луч пробивался из-под корки золотистого металла, расписывая его сеткой трещин. Позолота хлопьями слезала, заполняя все пространство капсулы. — Его нужно открыть вручную! — Хартмэн дернулся вперед, хватаясь за защелки. — Поняла! — Фреджайл с силой надавила на клепки с другой стороны. Дрогнув, крышка криокамеры отскочила вверх, а присутствующих окатило ледяной водой. Хотя, внезапный контрастный душ явно волновал их в последнюю очередь. Тело Сэма парило в воздухе, пока хиралий покидал кожу курьера, кружась в воздухе, превращая все в завораживающее светопреставление. С каждой минутой вихри становились все сильнее, открывая невооруженному взгляду паутину нитей, тянущуюся от Сэма к полупрозрачной фигуре, все сильнее проявляющейся из потоков уникального металла. — Не может быть! — Фреджайл сделала шаг вперед, будто бы хотела коснуться фантома, который все быстрее набирал телесность. — Хиггс? — Уровень хиралия ненормален! — Хартмэн с трудом держался на ногах, чувствуя, как барахлит прибор на груди. — Ты слышишь шум волн? Если так дальше пойдет, то он прорвет ткань Берега! Звук прибрежной зоны, холод и запахи становились все ощутимее. Казалось, будто весь дом Сэма окутан туманом смерти, который, подобно болотной тине, выливался из комнаты Хиггса Монагана. Под ногами хрустели панцирями дохлые крабы. — Что делать? — губы Фреджайл дрожали то ли от непролитых слез, то ли от напряжения. — Я не знаю! — в голосе Кевина звучала настоящая паника. — Я не знаю! Обрежь нити! — Но если я прерву процесс… — Если его не прервать, возможно, нас всех утянет на Берег! Влага все-таки сорвалась с ресниц, но Фреджайл лишь упрямо сжала губы, раскрывая наручники в клинок. Одним слитым движением она оказалась рядом с Сэмом, раскраивая нити-связи. Пространство вздрогнуло, энергетическая волна снесла со стола бумаги и мелкие вещи. Весь хиралий, словно по волшебству, втянуло в Береговое пространство. Сэм плюхнулся в остатки охлаждающей жидкости, а на пол, будто марионетка у которой срезали ниточки, рухнуло безжизненное тело Хиггса Монагана.»***
— Сэм, я… Голос Фреджайл не вырвал Сэма из задумчивости. Скорее, он прошел по касательной. Мозг зафиксировал ее появление. «Понял-принял», как говорится. Да и слишком хорошо Бриджес знал, что она хочет сказать: ей жаль, она не хотела, так было нужно, все наладится — бессмысленное сотрясание воздуха. Обрыв связей с Хиггсом привел к неожиданным последствиям. То были провалы в памяти, редкие галлюцинации, в основном слухового или обонятельного характера, и страшное чувство неполноценности. Вероятно, если бы Сэм не был заперт в четырех стенах на реабилитации, то он годами бы смог себя обманывать, утверждая, что все хорошо, что все по-старому. Однако одиночество форсировало события, сублимировало эмоции, ждало, когда гнойник из самообмана просто лопнет и забрызгает омерзительной правдой всех вокруг. Пальцы бездумно скользили по гладкой поверхности капсулы. Внутри нее лежало тело Хиггса Монагана. Забавно, с каким удивлением Хартмен сообщил, что тело бывшего террориста не разлагается. ДУМ седьмого уровня, прорыв ткани Берега, существование на чужом Берегу — видали и страннее, но вот пропитанные хиралием клетки — это уже перебор. Перебор… Сэм был уверен — Хиггс бы истек сарказмом и шутками на тему Белоснежки и семи гномов. Только вместо черных волос – пшеничная рябь, вместо алых щек – мертвенная бледность, вместо кротости и доброты – хитрый оскал и вязь менди на ладонях и груди. Одно из немногих доказательств, что тот Берег существовал. И все же, ответ на вопрос: «Кто на свете всех милее?» — очевиден. Правда, если быть честным, то такая Белоснежка могла бы выпотрошить мачеху, да а гномов было только четыре. — Зато тебе бы подошло имя Ворчун! — Я знаю… — Что прости? — Фреджайл коснулась плеча Сэма, но тот дёрнулся, скидывая ладонь. — Ничего, я просто задумался. — Сэм, ты изводишь себя, — девушка встала рядом, пытаясь заглянуть собеседнику в глаза. — Мы все беспокоимся. Тебе нужно отдыхать, а ты все время проводишь тут, — она немного затравлено посмотрело на бездыханное тело бывшего напарника. — Тебя Хартмен послал? — Сэм, он просто рассказал о том, что ты задумал! Этот риск не оправдан и ты сам это знаешь! У тебя есть Лу, есть мы! — Ты права… У меня есть Лу и вы… А у него нет никого, — глаза Фреджайл удивленно распахнулись. Что-то в голосе Сэма ее безумно пугало: то ли дело было в ровном, безэмоциональном тоне, то ли в той уверенности, с которой Сэм говорил о совершеннейшем самоубийстве. — Случись что, Луиза не пропадет. Ну, если только Локни не вызовет Дэдмена на испытание поединком за право воспитывать моего ангела. — Сэм… послушай… — Нет, Фредж, это ты послушай, — курьер поднял голову, с каким-то внутренним удовлетворением наблюдая, как девушка шарахается в сторону, — что-то со мной не так. Еще более не так, чем было раньше. Я не знаю, получится ли мне совершить задуманное, или меня расщепит на атомы, но в том состоянии в котором я нахожусь сейчас, я не то что хорошим отцом для Луизы не смогу стать, но и… А, не важно. В любом случае, я не оставлю Хиггса в одиночестве на Берегу. Не вытащу, так избавлю от страданий. В отличие от тебя. Развернувшись на пятках, он вышел прочь, оставляя Фреджайл наедине с собственными мыслями. Сэму было плевать на то, что поразило ее больше: боль в его глазах, или размазанные следы подводки под ними.