Хулиган по соседству и попугай в придачу

Из машины мы выбираемся, уже целуясь. Володины руки скользят по моей пояснице и животу, пока я нащупываю в кармане ключи. Он прижимает меня к двери, а я, не глядя, стараюсь попасть в замочную скважину. Володя выше меня почти на голову и шире в плечах, так что я уже предвкушаю, какими интересными вещами мы сможем заняться в постели. На улице темно, только небольшой островок света от уличного фонаря желтеет неподалеку. Я затягиваю Володю внутрь квартиры, расстегивая пуговицы на его джемпере, прислушиваюсь и облегченно вздыхаю: тишина. Может, хоть в этот раз все получится. Зарываюсь пальцами в короткие волосы на володином затылке, а он в ответ толкает меня к стене и прижимается всем телом. Я одобрительно и громко стону, надеясь, что мой мерзкий сосед-дегенерат услышит и поймет, что у меня хороший вечер. Пускай завидует. С Володей мы познакомились в Тиндере почти два месяца назад: я открыл рот от восхищения, увидев спортивного темноволосого красавца, а он, наверное, любит невысоких русых парней в очках. Мы переписывались почти каждый день, даже обменивались фото, иногда не самыми приличными, но встретились только сегодня, потому что у меня горели сроки сдачи проекта и из офиса я уходил не раньше десяти вечера. С таким графиком не до свиданий и уж точно не до секса. Выпив кофе и погуляв по набережной, мы с Володей перешли к разговорам «к тебе или ко мне». Мой дом оказался ближе. И вот мы поднимаемся, спотыкаясь на каждой ступеньке, на второй этаж мезонета, который я арендую, пока живу в Лимассоле. Кровать приятно и громко скрипит, когда я падаю на нее спиной, утягивая за собой Володю (слышишь, сосед? выкуси!). Большие широкие ладони скользят по моим бокам, касаются пояса джинсов и тянутся к ширинке. Я вскидываю бедра, чувствуя прикосновение к члену сквозь белье. — Володя, ты… — я вздыхаю, и тут раздается механический голос птицы Говоруна: — Володя, вынь руки из-под одеяла. Володя замирает и оглядывается, конечно, никого постороннего в спальне не замечая. Вот же… мерзкое создание. Это я не о Володе, конечно. — Не обращай внимания, — я беру его лицо в руки и тяну в поцелуй. — Хочу тебя. Ловко переворачиваю нас, оказываясь сверху. — Хочу тебе отсосать. Может, удастся его отвлечь. Расстегиваю его джинсы, не переставая целовать шею, с удовольствием глажу твердые мышцы живота и груди. Чувствую запах одеколона, сползаю ниже. — Отсоси у Марса! — раздается жизнерадостная команда, и Володя вскакивает, отталкивая меня. — Это что было? Я точно слышал! — Он бешено оглядывается, и я вздыхаю. Встаю, застегиваю джинсы и иду к открытой балконной двери. Втаскиваю внутрь клетку — это нелегко, потому что сидящая внутри птица, крупный серый жако с красными перьями в хвосте, тут же начинает бить крыльями и возмущенно стрекотать. — Вот, — неловко говорю я, ставя клетку на стол. — Это Сильва. Володя подходит ближе и заинтересованно наклоняется к клетке. Сильва тут же кидается на него, заставляя отпрянуть, и стрекот переходит в угрожающий рык. — Сильва из российского шапито, — рассказываю я. — Там плохо обращались с животными, так что цирк закрыли, зоозащитники постарались. Я увидел объявление в Интернете, ну и решил, — я неловко пожимаю плечами, — забрать Сильву. Чтобы его не отправили в зоопарк. Ну почему, почему я не взял медведя? Или льва? Слона, в конце концов! Жизнь могла бы быть такой простой! — Ого! — Володя снова приближается к клетке, на этот раз аккуратнее. — Красивый. А почему он до этого разговаривал, сейчас молчит? — Из вредности, — пожимаю плечами я. — По правде говоря, он вообще на контакт не идет, да и в цирке тоже не шел. Потому ему там и доставалось больше всех. На сцене Сильва не выступал, оказался необучаемым — и это мягко сказано. Девушка, которая искала для попугая добрые руки, предупреждала, что птица из-за жизни в плохих условиях травмирована, может быть агрессивной и неуправляемой. Пожалуй, она слегка приуменьшила проблему: за полгода попугай даже не дал к себе приблизиться и ни разу не вышел из клетки, пока я дома. «Зато Сильва отлично разговаривает! — заявила мне девушка, отводя глаза. — Знает почти двадцать слов. Такой талантливый». То, что Сильва знает намного больше слов, я убедился очень быстро. Правда, словарный запас его состоит сплошь из мата, похабных песен и частушек, а еще из цитат, тостов и просто бранных словечек. Все-таки «цирковое училище» не прошло для Сильвы даром. На сцену к детям его с таким лексиконом, понятное дело, не выпускали, зато срывать зло не стеснялись: к себе я Сильву взял тощим, ощипанным и перепуганным. По володиному лицу я понимаю, что сегодня у нас ничего уже не будет, и досадливо закусываю губу. Собственно, Сильва — причина того, почему мои руки так рекордно быстро оказались у Володи в штанах, обычно я не большой любитель секса на первом свидании. Но с тех пор, как появился Сильва, с личной жизнью все стало совсем плохо: мои партнеры просто сбегали, на ходу застегивая штаны, стоило Сильве открыть клюв и начать ругаться. И я даже винить их в этом не могу. Мало кто может получить удовольствие, если в самый интимный, самый нежный момент раздается громогласное «Вот это поворот!» или «Берите билеты, свиньи, в первый ряд! Сейчас как ебанем искусством, обосретесь!» Конечно, уединиться можно было бы и в другой квартире, но секс ради секса мне не слишком интересен, а оттягивать неизбежное я не хочу: все равно рано или поздно мой партнер встретиться с Сильвой и, как Володя сейчас, сбежит, сверкая пятками. Лучше уж сразу. Провожая Володю до двери, я напоследок любуюсь широкими плечами, а потом поднимаюсь в спальню, закрываю балкон на щеколду и, упав на кровать, засыпаю. Чтобы проснуться рано утром от битов, которые заставляют стены вибрировать. Вот же… нехороший человек. Я заползаю под подушку, надеясь еще поспать до того момента, как Сильва проснется и начнет голосить, но бесполезно: биты ввинчиваются в мозг и не дают расслабиться. Это все мой сосед по мезонету — жуткий козел. Используя лексикон Сильвы, я назвал бы его по-другому, но не буду, я же воспитанный человек, в отличие от некоторых. Больше всего мой сосед, парень с мерзким именем Артем, который постоянно ходит в классическом костюме «адик три полоски», похож на гопника. Я все ищу глазами баночку «Балтики» у него в руках, когда мы случайно пересекаемся, и жду вопроса: «Закурить есть?» Ума не приложу, как он умудрился сделать карьеру программиста и переехать в Лимассол. Может, угрожал кому-то? Нет, я не сноб, конечно. Разве что немного. Может, мы и могли бы мирно сосуществовать, если бы не музыка, которую Артем слушает без перерыва в те часы, когда это не запрещено законом. И никакой управы на него нет! — Как хочу, так и слушаю, — заявил Артем, когда я пришел к нему в первый раз. К его ногам тут же шмыгнула маленькая серая кошка с большими ушками и с интересом уставилась на мои кеды. — Давай, заставь меня перестать, — нахально заявил он, подхватывая кошку на руки. Она тут же потерлась носом о его щеку и утробно заурчала. И как у такого придурка может жить такое милое животное?.. Мой первый визит к Артему, как и все последующие, оказался бесполезным, с несносным поведением соседа пришлось смириться. Слов песен и мелодий благодаря толстым стенам и хорошим окнам слышно не было, но вот вибрация, гул и басы… Ну хватит! Раздражение от раннего подъема, вредного попугая и долгого воздержания заставляет меня вскочить. Я мчусь на первый этаж, распахиваю входную дверь и тут же начинаю колотить в соседскую, которая расположена к моей почти вплотную. — Открой! Открывай, мать твою, Артем! Восемь утра, чтоб тебя черти драли! Дверь открывается неожиданно, так что я чуть не валюсь вперед, на Артема. Чтобы заглянуть ему в лицо, приходится задрать голову — иногда я ненавижу свой низкий рост. Голова Артема обрита почти налысо, остался лишь короткий ежик волос. Наверное, из-за этого ресницы, которые обрамляют большие карие глаза, кажутся бесконечно длинными. Широкие плечи Артема как нарочно выставлены напоказ белой майкой-алкоголичкой, которая заправлена в неизменные штаны «Адидас». — Заткни свою чертову шарманку! — кричу я, стараясь не думать о том, что Артем, раскачанный как шкаф, но с трогательно открытым сейчас сонным взглядом, кажется донельзя привлекательным. — Заткни своего попугая, — парирует он. Его глаза тут же сужаются, а на губы возвращается ухмылка. — Когда он в три утра на балконе орет, я же не жалуюсь. — У него моральная травма, — возмущаюсь я. — Он животное, как я могу его контролировать? А ты свою музыку — можешь. — С животными надо заниматься, — рявкает Артем. — А не выставлять на весь день на балкон! Еще бы у него травмы не было! — Тебе-то откуда знать, как надо? Да что такой как ты вообще может понимать, ты же… — Кто? — Артем прищуривается сильнее. — Договаривай. — Да быдло ты неотесанное! — с готовностью заканчиваю я. — Кто еще так музыку будет слушать? — Вот значит как. Ладно. Спорим, я приручу твоего попугая? И ты возьмешь свои слова обратно? — Спорим, — азартно заявляю я. Ничего у него не выйдет, раз уж даже циркачи не справились. — Только никакого насилия, — тут же спохватываюсь я, вспомнив о них. — Ты меня за кого принимаешь, за живодера из цирка? — Артем хмыкает и выходит из квартиры, аккуратно притворяя дверь. Я успеваю увидеть только спешащую к нам уже знакомую кошку. — Веди давай. — Уже? — А что тянуть? Давай, струсил что ли? — Вот еще. Я веду Артема наверх, откуда уже слышится шуршание, как если бы Сильва скакал по клетке, и про себя ухмыляюсь. Конечно, быть владельцем неуравновешенного попугая не слишком удобно, зато дает возможность обломать таких вот самоуверенных идиотов, как этот Артем. — Это Сильва, — гордо представляю я питомца, когда мы заходим в комнату, и огорченно восклицаю: — Сильва, ты опять? На дне клетки валяется серое маховое перо. — Сколько раз я тебе говорил, нельзя выдергивать у себя перья, — строго говорю я, подходя к клетке. Сильва тут же растопыривает крылья и пятится, возмущенно клекоча. На вопрос он, разумеется, не отвечает, но хоть не матерится. Выдергивание перьев — дурная привычка, от которой я надеялся отучить Сильву, но ничего, конечно же, не вышло, как и с остальными моими планами относительно этого попугая. Ветеринар сказал, что птицы, которые пережили стресс, часто вредят себе, но такими темпами Сильва через пару месяцев останется лысым. — Да ты просто Макаренко, — заявляет Артем. Да что он знает вообще! — Ах да, это же твоя роль, — издевательски тяну я. — Ну, прошу, — я отвешиваю поклон и отхожу, но Артем не двигается с места. — А это что? — он кивает на толстую перчатку, которая лежит рядом с клеткой. — А сам как думаешь? Мне же нужно как-то из клетки Сильву доставать, чтобы ее почистить. А без перчатки он мне кожу до кости процарапает. — А сам из клетки не выходит? — Нет. Ну, только если меня дома нет. Сильва из цирка, так что я его стараюсь не трогать лишний раз. Взгляд Артема после этих слов немного смягчается. — А Сильва при тебе ест? — Чего? — я моргаю. — Ест, конечно. — Значит, все не так плохо. — Артем машет рукой, привлекая внимание попугая, и улыбается. — Сильва, Сильвушка. Какой ты красавец. Я к тебе подойду, хорошо? Голос его звучит как мягкое воркование, таким матери иногда говорят с совсем маленькими детьми. Сильва затихает и наклоняет голову, разглядывая Артема. Тот делает аккуратный шаг вперед, замирает, и снова начинает сюсюкать так, что я краснею, а в голову лезут совсем уж неуместные мысли. Соберись, это все еще твой сосед, быдловатый меломан. — Сильвушка хороший, красивый попугай, — тем временем щебечет Артем. — Ты же меня не боишься, да? Я только ненадолго подойду, хорошо? Но стоит ему приблизиться, как Сильва тут же встряхивается, подпрыгивает на жердочке, расправляет крылья и вытягивает шею. Из горла его вырывается хриплый крик, который чем-то напоминает рев динозавра из «Парка Юрского периода». — Все-все, понял, стою, — Артем поднимает руки и улыбается. — А ты с характером парень, да? Не доверяешь нам? Достался тебе хозяин-сухарь? — Доверили козлу капусту, — ехидно скрипит Сильва, и я открываю рот от удивления. — Он говорит с тобой! — А с тобой разве нет? Я краснею, вспоминая, что и когда чаще всего говорит при мне Сильва. — Лучше бы нет. — Понятно, — Артем смеется, легко и довольно. Его лицо в этот момент становится удивительно красивым, с этими выступающими скулами, резкой линией подбородка и мягким взглядом карих глаз. Артем прищуривается, глядя на меня. — Тогда вопрос. Скажи, какое у Сильвы лакомство любимое? — Не знаю, — растерянно тяну я. — Я же говорил, даже подойти к нему не могу, какое тут из рук кормить. — Да это понятно, — отмахивается Артем. — А что он первым делом из кормушки подъедает? — А. — Такое мне и в голову не пришло. Подумав немного, я отвечаю: — Инжир. — А ты что любишь? — тут же спрашивает Артем. — Белый шоколад. — Я трясу головой. — Стоп. А тебе зачем? — Да так, — он пожимает плечами. — Ну, до завтра. — Что? В смысле? Уже? Ты же хвастался, что сможешь его приручить? — А ты думаешь, это дело одного дня? С него на сегодня хватит, Сильва увидел новое лицо, перепугался, поговорил, пускай отдохнет. Ты вообще что-нибудь о попугаях знаешь? — Ими измеряют удавов, — бурчу я. — Им нужно общение! — рявкает Артем, внезапно растеряв все благодушие. — Жако живут или огромными стаями, или семьями. Каждый день летают, ищут еду, общаются! А у тебя он в клетке целый день один на балконе. — Артем машет рукой за окно, и Сильва, предатель, одобрительно крякает. — Я много работаю, сам дома не бываю. А на балконе воздух свежий. И почему я оправдываюсь?! — Так не пойдет, — Артем скрещивает руки. — Если у тебя нет на него времени, лучше отдай кому-нибудь, не мучай. Неудивительно, что он перья на себе рвет и орет по ночам со скуки, я бы тоже орал. Ему нужно общаться, учиться, развлекаться. Жить, в конце концов. И это я еще про инстинкт размножения молчу! — Может, я ему подружку заведу? — с надеждой спрашиваю я и тут же спохватываюсь: — И откуда ты вообще столько знаешь о попугаях? У тебя же кошка. — Даже такое быдло, — Артем ехидно выделяет последнее слово, и к моим щекам приливает краска, — как я, может догадаться, что сидеть целый день в одиночестве и взаперти — плохо для активного молодого животного. А подружку ему не надо пока заводить, только хуже станет. Так что придумай что-то со своим рабочим графиком или ищи для Сильвы новых владельцев. Желательно — без детей. Мало ли. — Ладно, — я морщусь. Все равно давно собирался поговорить с лидом и составить себе нормальное расписание, чтобы после работы хватало времени хоть на что-то, кроме сна. А Сильву я не брошу, он и так от жизни натерпелся. Проводив Артема, я первым делом беру в руки телефон и с удивлением обнаруживаю кучу сообщений от Володи. Улыбаюсь. Володя. Широкие плечи, теплые руки, большой твердый х… Характер, конечно же. Володя извинялся за то, что сбежал вчера, и предлагал встретиться еще раз, у него, чтобы «никто нам не помешал». Промотав несколько сообщений вниз, я досадливо морщусь. Володя тут же отменял встречу и писал, что его отправляют в командировку в Россию: договариваться с заказчиками из госструктур. «Это на месяц минимум, может, и дольше. Заодно к родителям хочу съездить», — гласит одно из сообщений. «Обязательно напиши, как вернешься», — печатаю я, снабжая ответ пиктограммой баклажана, капелек и довольно щурящегося смайлика. Весь день я провожу в одной комнате с Сильвой, пытаюсь говорить с ним ласково, рассказываю всякую ерунду, но близко к клетке не подхожу, чтобы не напугать. Ночью мне снится почему-то Артем, а утром я просыпаюсь от громогласного: — Подъем, салаги! Все на борт, вашу Машу! И только в тот момент понимаю, что всю ночь спал спокойно, а Сильва даже не чирикнул. *** Вечером Артем появляется на пороге моего дома с пакетиком инжира. — Забыл сказать, — говорит он, протискиваясь мимо меня в дом. — Когда Сильве корм насыпаешь, доставай оттуда инжир. Теперь инжир — только за особые заслуги и только от тебя. Он поднимается по лестнице, и я ворчу, плетясь следом: — Да, конечно, проходи, располагайся. Чувствуй себя как дома. — Спасибо, — невозмутимо отвечает Артем, а затем достает что-то из кармана и бросает мне. — Это тебе для настроения. Я изумленно таращусь на зажатую в руке упаковку белого шоколада, а Артем тем временем заходит в комнату и с порога начинает ворковать: — Сильва, Сильвушка, как твои дела? Хороший, хороший попугай. А смотри, что у меня есть. — Артем открывает пакет — в комнате тут же начинает пахнуть сладостью сухофруктов — и достает крохотный кусочек инжира. Сильва, который, судя по напряженной позе, уже приготовился кричать, замирает. Двигает головой вверх-вниз, будто примеряется. — Ага, твой любимый инжир, — удовлетворенно произносит Артем, а затем сует инжир мне в руку. — Давай, подходи к клетке и попробуй дать ему через прутья. Дверцу только не открывай. — А почему я? Это же ты собирался приучать Сильву. — Ты хозяин или кто? — упирает руки в бока Артем. — Тебе нужен попугай, который ко мне привык? Давай, вы должны подружиться. — Артем подталкивает меня вперед. Руки у него твердые, теплые. Хорошие такие руки. — Сильва, Сильвушка, — копирую я интонации Артема и замолкаю, почему-то застеснявшись. — Хочешь, угощу тебя инжиром? Я подношу кусочек сухофрукта к прутьям. Пахнет он так одуряющее сладко, медово, что у меня самого начинают течь слюнки. Сильва перемещается к противоположному краю клетки и смотрит на меня настороженно, но хоть не орет. Я оглядываюсь на Артема. — Подожди немного, — говорит он, скрестив руки. — Дай Сильве подумать, насколько ты опасен. Ты же его из клетки вытаскивал? Силой? — Ну… да. Надо же ее чистить как-то. — Ну вот, схватил пару раз за крыло или за бок — и все, теперь придется доверие восстанавливать. Попугаев нельзя хватать, пока они не ручные. Да и потом тоже нельзя, если сами в руки не идут. Пока мы разговариваем, Сильва, переваливаясь с ноги на ногу, как недовольный дедок, отворачивается и начинает демонстративно чистить перья. Как мне кажется — исключительно чтобы продемонстрировать мне свое пренебрежение. — Си-и-ильвушка, — сладким голосом зову я. Попугай издает низкий клокочущий звук, который можно было бы истолковать как невинно-удивленное «Что?» — Ладно, хватит. Нет так нет, позже попробуем. Да куда, инжир с собой возьми! — восклицает Артем, когда я уже собираюсь положить лакомство в кормушку. — Вкусное — только от тебя. Сильву нужно приучить к тому, что ты хороший и безопасный. Для диких животных есть при ком-то или брать от кого-то еду — то еще испытание. Как говорится, кушаю себе еду, а потом другая еда как начнет шмалять… — Чего? — я подозрительно кошусь на Артема. — Ты не курил ничего, точно? — Да ладно, — глаза Артема становятся похожи на два блюдца, на его лице появляется такое пораженное недоверие, как будто я заявил, что верю в инопланетян. — Да ты шутишь. «Робоцып». Нет? — Рот Артема принимает форму буквы «О», когда я качаю головой. — Серьезно? А вот это: «Трех новых друзей, пожалуйста?» Нет? А «Повелитель-Штурмовик?» Ты не смотрел?! Как?! А как же «Вот это поворот?» — О, а вот это я знаю! — радуюсь я. — «Вконтакте» видел картинку. — Картинку?! — Артем театрально возводит руки к небу, и я неожиданно для самого себя смеюсь. — Он видел картинку, Сильва, ты слышал? — Бажбан [1], — уверенно откликается Сильва, не оборачиваясь. Чего-о-о? — Пошли, — Артем берет меня под руку и тянет вниз. — Я должен показать тебе «Робоцыпа», потому что мой долг — нести добро и просвещение в массы. — И просмотр «Робоцыпа» к этому относится? — я против воли улыбаюсь. — Да! В результате мы устраиваемся на первом этаже перед плазмой. Артем, едва ли не пританцовывая, выбирает ролик и падает на диван рядом со мной. Слишком близко. От его бедра, которое находится всего в паре сантиметров от моего, идет ровное тепло, и я вздыхаю, стараясь сидеть спокойно. Первые несколько видео кажутся мне полной ерундой — ну как, как можно смеяться над двумя парнями в белых халатах, которые хохочут у доски, не говоря ни слова? Но потом начинается видеопародия на «Звездные войны», и я сгибаюсь пополам оттого, как Палпатин пытается поприветствовать всех штурмовиков на эскалаторе. — Ладно-ладно, хватит, — стону я через несколько десятков роликов подряд. — Ты был прав, а у меня передоз «Робоцыпа». Артем улыбается. — Тогда давай еще раз проведаем Сильву. Попугай по-прежнему отказывается брать инжир из моих рук, но уже не убегает в другой конец клетки. — Попробуй завтра еще несколько раз, — распоряжается Артем. — Уже поздно… Он смотрит в окно, и я тут же оборачиваюсь, скрестив руки. — Ты что, хочешь слинять?! Не выйдет. — В каком смысле? — лицо Артема удивленно вытягивается. — Ты мучил меня «Робоцыпом», стыдил за то, что я плохо обращаюсь с Сильвой — и хочешь уйти теперь? Не выйдет. Моя очередь нести в массы свет и выбирать кино. — Повелитель, — почтенно, на манер штурмовика, поднимает правую руку Артем. — Штурмовик, — тут же реагирует Сильва, и у Артема отвисает челюсть. — Ты знаешь, у тебя действительно очень умный попугай, — выдает он. — Я знаю, — самодовольно откликаюсь я. Почему-то я выбираю фильм «Модильяни», хотя всегда думал, что в любви к нему не признаюсь даже под пытками. Тем более малознакомому человеку. Тем более Артему. Кино про художников и писателей, биографии, пусть и с толикой вымысла, — моя слабость. «Фрида», «Толкин», «Ван Гог. На пороге вечности» засмотрены до дыр. Я могу вечно любоваться тем, как бытовые кадры из фильма «Фрида» превращаются в сюрреалистические картины, как долго, изнурительно долго длятся сцены, где показана природа Арля, в фильме о Ван Гоге, как экранный Толкин по крупицам собирает мир, который в будущем подарит свет миллионам людей. Но даже среди таких картин «Модильяни» для меня особенный. Моя тайная слабость, и это почти не имеет отношения к невероятно сексуальному Энди Гарсия в главной роли. Наверное, стоило все-таки включить что-то другое и не портить вечер. Я настраиваюсь на ехидные комментарии и шуточки про зануд, которые непременно последуют от любителя «Робоцыпа» и гремящей на две квартиры музыки, но Артем спокойно и внимательно смотрит на экран. На удивление, он молчит и когда в кадре появляется заплаканная Жанна Эбютерн и говорит о любви так искренне, что это не может не вызвать неловкий смех у того, кто обожает этот фильм чуть меньше меня. Я скашиваю глаза: Артем по-прежнему невозмутим. Одна сцена сменяет другую, и я незаметно для себя расслабляюсь, в очередной раз погружаясь в атмосферу богемного Парижа. В конце, когда по экрану бегут титры, Артем потягивается и говорит, проводя рукой по затекшей шее: — Они были лучше. Я слежу за длиннопалой ладонью, которая скользит по покрытой щетиной коже, за тем, как от произносимых слов дергается кадык, за мягким движением губ, смотрю на короткие темные волоски на затылке, которые выделяются в свете лампы. — Кто? — Кокто. Сутин. Пикассо, — пожимает плечами Артем. — Они в этом фильме показаны невежественными дураками, но это неправда. Хоть их и признавали, и любили уже тогда. Пикассо Модильяни никогда не рисовал, да и конкурса такого не было. Но мне понравилось, — смягчается Артем, увидев выражение моего лица. — Я имею в виду. Атмосфера. Чувственность. Сам Модильяни, Жанна. Они вдвоем. — А ты откуда это все знаешь? — моргаю я, стараясь скрыть удивление. — Курсовую про него когда-то писал. У меня же второе образование — культурологическое, — сообщает Артем безразличным тоном, будто говорит о чем-то неважном. Не успеваю я задать новый вопрос, как он встает. — Пойду. В следующий раз дам тебе послушать «НОМ», чтобы перебить высокоинтеллектуальную атмосферу, которая тут повисла. — Да, конечно, — растерянно откликаюсь я. Захлопнув за Артемом дверь, я понимаю, что жутко хотел бы, чтобы он остался. Программист-культуролог? Бывает же. Артем приходит каждый вечер. Мы вдвоем пытаемся договориться с Сильвой («Замуровали, демоны!», звучит в ответ на наши попытки), но в конце концов попугай начинает осторожно выхватывать у меня из рук еду и даже дружелюбно, с какой-то особенной любовью, материть в процессе. Вырванных перьев на полу клетки становится все меньше, а Сильва начинает выглядеть все более спокойным. Артем довольно улыбается, а я стараюсь не слишком часто им любоваться. Он оказывается совсем не таким, как я думал. Артем смешливый, какой-то на удивление мирный, деликатный, и это совсем не вяжется с его любовью к оглушительно громкой музыке, которая до недавнего времени не давала мне спокойно жить. А еще в его голове мирно уживаются цитаты из «Кентерберийских рассказов» и ужасных нецензурных песен, которые, как я думал, слушают только пьяные или глухие. О том, какую именно музыку любит Артем, я узнаю случайно и первое время не знаю, плакать мне, смеяться или переезжать. В один из дней, когда мы пытаемся выманить Сильву из клетки кусочком инжира — следующий этап приучения — Сильва медлит, топчется на пороге, и я не выдерживаю: — Артем, это бесполезно! Он упрямый, как… как жако! Артем открывает рот, и тут Сильва выскрипывает, медленно, как заевший механизм: — Тихо. Бабка. Не. Ори. — Каждое слово сопровождается движением лапы, взгляд птицы прикован к инжиру, лежащему на столе. — Лучше слюни подотри, — хохочет Артем. — Сильва, я тебя обожаю, ты в курсе? Сильва квохчет, раскрывая крылья, а я хмурюсь. Артем закатывает глаза: — «Сектор газа», боже, ну ты и неуч. Мы в шутку препираемся, что уже давно стало привычным, потом слушаем «НОМ», «Сектор газа» и «Красную плесень» (последнее мне хочется забыть, как страшный сон). Когда Артем уходит, в доме снова становится слишком пусто. Перед следующим визитом Артема я выставляю клетку с Сильвой на балкон. Молюсь всем богам, чтобы попугай, чей характер стал намного лучше за последнее время, дал нам спокойно провести время друг с другом, без ехидных комментариев, отпущенных в самый неподходящий момент. Я принимаю душ, надеваю бирюзовую футболку. Удачную, которая, я знаю, делает мои глаза выразительными, а плечи — чуть более широкими. Футболку для свиданий, в общем. Для особых свиданий. Трахательную футболку я надеваю, ладно. Ладони у меня почему-то потеют, когда я открываю Артему дверь. Он по-прежнему возвышается надо мной и по-прежнему одет в любимый спортивный костюм, но его улыбка такая мягкая и дружелюбная, а взгляд такой внимательный и спокойный, что мне плевать на стиль одежды. — Проходи. Ты знаешь, а Сильва уснул, — развожу руками я, идя на кухню. — Да ладно? — Артем скрещивает руки и обеспокоенно хмурится. — Заболел что ли? Может, я его осмотрю? — Думаю, не стоит, — осторожно отвечаю я. Открываю холодильник и достаю бутылку вина. Сглатываю, глядя Артему в глаза. В выражении его лица что-то меняется. Артем окидывает взглядом меня, кухню, вино, а я понимаю, что почти перестал дышать. Потому что вот он — этот момент, когда у Артема не остается ни капли сомнений в том, к чему я клоню, и он должен решить: принять мое неявное предложение, или сделать вид, что ничего не было. — Наверное, просто утомился, — ухмыляется Артем. Я зеркалю ухмылку и планирую унести информацию о том, какая дрожь облегчения, предвкушения и нервозности пробежала в этот момент по моему телу, в могилу. Достаю штопор, прикладываю его к горлышку бутылки и начинаю аккуратно вкручивать витую иглу в пробку. Артем в этот момент с кошачьей мягкой улыбкой потягивается, так что олимпийка задирается, обнажая полоску кожи на животе. Я сглатываю, отводя глаза. — Бокалов у меня нет, так что придется пить из кружек, — вру я, чтобы хоть немного взять себя в руки и разрядить атмосферу, которая превращает меня в смущающегося первокурсника. — Из кружек так из кружек, — пожимает плечами Артем. — Давай помогу. Он забирает у меня штопор, касаясь кончиками пальцев. Я иду к буфету и как будто случайно, оборачиваясь, натыкаюсь на Артема. Спотыкаюсь. — Ой! — Кружки все еще у меня в руках, ладонь Артема, которой он удерживал меня от падения, лежит на моем плече. Секунда — и мы расходимся к разным концам стола. Я разливаю вино. — Ты так и не рассказал, где так научился обращаться с попугаями. — В колхозе, — отвечает Артем, и я давлюсь вином. Кашляю, задыхаюсь, забрызгиваю любимую футболку, сгибаюсь пополам. Артем подлетает ближе, стучит по спине, нарочито заботливо поддерживая под локоть. — Ч-чего? — А я не говорил? Я сразу после универа в колхозе работал. А там куры, коровы, быки-осеменители опять же, — дружелюбно поясняет Артем. — Свиньи. У попугаев свои особенности, конечно, но после быков уже ничего не страшно и не сложно. — Т-ты… Что? — Я же сельскохозяйственную академию после школы закончил, учился на ветеринара. Диплом писал по зоопсихологии. Потом несколько лет работал в колхозе. — Зачем?! — Ну как зачем, — удивляется Артем. — Деревенская жизнь, романтика. Жилье давали бесплатно на время работы. Да и интересно было. По лицу Артема я понимаю, что он говорит серьезно. И чему я удивляюсь? Этот человек вообще — мешок с сюрпризами. Еще и культуролог. — А потом? — А потом я в ветклинику устроился и вернулся в Москву. — Подожди, — трясу я головой. — А программистом ты как стал? — А кто тебе сказал, что я программист? — поднимает брови Артем. — Ну как же… — я обвожу рукой пространство вокруг. — А кто еще-то? — Я HR-менеджер. Случайно как-то получилось, устроился на стажировку, так и остался работать. Понравилось. А что? Что-то не так? — Ничего, — качаю головой я. — Все так. И как я сам не догадался. Действительно, чем еще может заниматься двухметровый лысый мужик в «Адидасе», как ни мотивацией персонала, организацией собеседований и придумыванием развлечений для корпоративов. Впрочем, теперь, глядя на Артема, я не могу его представить ни в какой другой должности. — Ясно. — Я роняю голову на грудь и тру ладонью глаза. Затем смотрю на свою футболку, оттягиваю в сторону покрытую мокрыми пятнами ткань. — Ты все испортил, — сообщаю я. — Я-то собирался… А ты… — Я снова трясу футболкой, а затем досадливо машу рукой. — Ай. И ведь в этот раз даже Сильву не обвинить в провале свидания. — Разве? — Артем берет мое лицо в руки и заставляет поднять глаза. Воздух между нами тут же сгущается, и я сглатываю. Шутливое настроение уходит, уступая место чему-то жаркому и нетерпеливому, что сворачивается под кожей внизу живота. — Мне кажется, тебе стоит переодеться. Намек прозрачнее сложно придумать, и в груди вдруг становится тесно. — Да… Да, точно. — Я киваю, весь окутанный странным тягучим теплом, которое исходит от тела Артема. — Пойдем. Я тяну его наверх, в спальню, где темноту разгоняет только свет уличного фонаря. Когда мы оба оказываемся в комнате, я останавливаюсь и почему-то краснею, не зная, что делать дальше, как себя вести и что сказать. Даже глаза поднять на Артема не могу, самому смешно. Неловко, но хорошо так, как давно ни с кем не было. Я чувствую теплые руки Артема у себя на плечах, его дыхание на лбу, а затем, спустя несколько долгих секунд, губ касается осторожный поцелуй. Из груди вырывается выдох, я весь как натянутая струна сейчас, меня вот-вот начнет трясти от волнения, и я отчаянно нуждаюсь… да. Именно в этом. Артем крепче прижимает меня к себе, аккуратно гладит плечи и спину, заставляя расслабиться, совершенно забыться ощущениями тепла и гуляющих под кожей токов. От Артема пахнет чистотой и мылом, его тело на ощупь твердое, горячее. Я обвиваю его шею руками, дергаю на себя, даже привстаю на носочки, чтобы прижаться ближе. Артем смеется в поцелуй и подталкивает меня спиной к кровати, опускает на нее, продолжая аккуратно и бережно обнимать. Я расстегиваю его олимпийку, касаюсь груди, запускаю руку под майку, с удовольствием ощущаю ладонью жесткие волоски. Моя футболка спустя несколько секунд летит прочь, а вслед за ней и джинсы. Я стараюсь не отставать, так что штаны Артема тоже приспущены, и я, прижимаясь ближе, глажу его бедра, задницу, дразнясь, задеваю член. Мы целуемся, ощупываем тела друг друга, пока не до конца освобожденные от одежды, но никуда не спешим, как будто у нас впереди все время мира. Я игриво прикусываю губу Артема, а взамен получаю щипок за бедро. Раздвигаю ноги, чтобы прижаться ближе, и мы тремся друг о друга, как подростки. Я переворачиваю нас так, чтобы оказаться сверху и, задрав майку Артема до подбородка, принимаюсь укусами и поцелуями изучать его грудь, живот и бока, пока ладони Артема скользят по моей спине. Я стону, ласкаюсь к широким ладоням, чувствую, как Артем всем телом откликается на каждое мое движение. — Стой. — Я высвобождаюсь из его рук, чтобы дотянуться до выключателя на стене. — Хочу тебя видеть. Артем моргает и закрывает предплечьем глаза, когда в комнате вспыхивает свет. Я смотрю на него, и внутри что-то вздрагивает от нежности, жара и желания. Он такой красивый сейчас. Я снова седлаю его бедра. Веду ладонями по торсу, по ключицам, по рукам и по шее, по щекам, скулам. Не могу налюбоваться. Артем выглядит как греческая статуя. Сейчас, когда его не уродует спортивная одежда, это особенно заметно. Красивые рельефные мышцы, длинная шея, идеальные черты лица, крупные твердые ладони. Я отвожу в сторону руку Артема, чтобы встретиться взглядами… Он не сопротивляется, не торопит. Смотрит так открыто, ласково, будто пьет глазами. И этот взгляд, пожалуй, самая сексуальная вещь, с которой я имел дело за всю жизнь. Не могу вспомнить, чтобы хотел быть рядом с кем-то другим так сильно. Не могу вспомнить, чтобы настолько хотел сделать кому-то хорошо. — Ты… — в горле пересыхает, и я понятия не имею, что хочу сказать. Вместо этого целую, обнимая шею Артема ладонями, и тут же чувствую, как хватка на боках становится сильнее, на самой грани жесткости. Объятия Артема, его запах, уверенные ласки делают со мной что-то странное, и я сам не замечаю, как начинаю стонать, все сильнее, все отчаяннее и бесстыднее выгибая спину, без слов прося о большем. Рука Артема проникает под белье, оглаживает член, а затем скользит ко входу, лишь обозначая прикосновение. На несколько секунд мы замираем, я — раздумывая, Артем — ожидая ответа, а затем я прогибаюсь в спине сильнее, стону, и это ощущается как начало апокалипсиса. Потому что Артем мигом теряет расслабленную податливость, с которой позволял мне изучать себя. Стискивает до боли и одним слитным движением прижимает животом к матрасу, позволяя ощутить силу, почувствовать себя в его руках маленьким, хрупким. Я зарываюсь лицом в подушку и вскидываю бедра. Смущение от собственной эмоциональности снова поднимает голову, но вскоре переплавляется в чистое возбуждение под градом мягких ласк, касаний рук, губ и языка к коже спины и ягодиц. В руках у Артема так хорошо и надежно, хотя какая-то часть меня отмечает, что он мог бы всерьез навредить мне без особого труда, настолько он сильный. — У тебя есть? Я киваю в сторону тумбочки, не отвлекаясь от прикосновений ногтя к соску, ставшему вдруг невероятно чувствительным. Я не помню, как оказался на четвереньках, но сейчас могу только уткнуться лицом в сгиб локтя, чувствуя аккуратное прикосновение сзади, подаваясь навстречу пальцам и понимая, что сейчас заведен настолько, что дал бы отыметь себя даже без смазки и подготовки. И, пожалуй, даже получил бы удовольствие в процессе. Толкаясь внутрь членом в первый раз, Артем хрипло стонет, я вторю ему, на миг растворяясь в том, как соединяются наши тела, и тут раздается скрипучее: — В. Задницу. В. Задницу. В. Задницу. — Сильва-а-а… Вот еще бы несколько минут ты продержался и помолчал! Артем за моей спиной замирает, и я уже жду, что все закончится, когда понимаю, что Артема мелко трясет, кажется, от едва сдерживаемого смеха. — Ты чего? Может, это у него реакция на стресс такая? — Я тебе потом расскажу. Стихотворение, — фыркает Артем. Легкие поцелуи касаются лопаток, шеи, так нежно, бережно, что у меня в горле встает комок. Артем подхватывает меня под живот, заставляя подняться на колени, прижимая к своей груди спиной, целует в щеку. Шепчет «Постарайся тише», начинает двигаться, медленно, жестко, уверенно, и я расплавляюсь в его руках окончательно. Совершенно теряюсь в нем, и не заметил бы даже, вздумай Сильва прогарцевать мимо или спеть Марсельезу. Я ощущаю только глубокие толчки внутри, уверенное прикосновение ладони к члену, руку, которая обхватывает меня поперек груди, и губы, которые целуют сгиб шеи. А потом все взрывается, меня скручивает, выжимает, рассыпает на атомы удовольствием, сквозь которое я чувствую последние лихорадочные движения Артема и то, как он вцепляется в меня. Спустя несколько секунд мы падаем на кровать, тяжело дыша и продолжая обнимать друг друга. Я устраиваюсь на груди Артема и чувствую поцелуй в макушку. Сильная рука обнимает меня за плечи, и я едва не мурлычу оттого, как это приятно. Хотел бы я сказать, что искал именно этого, когда знакомился с парнями в Тиндере, но нет. Это намного лучше, это… как сбывшаяся мечта. — Расскажи мне. — Что? — Стихотворение. Задыхаясь, Артем шепчет мне его прямо в ухо, и я совершенно неприлично ржу, сложившись пополам, на последней строчке, потому что Есенин такого написать не мог, просто не мог, и именно поэтому это и написал. Артем гладит меня по голове и по щеке, убирает со лба волосы. Я в очередной раз хочу пошутить над его вкусами, как вдруг мне в голову закрадывается подозрение. Я приподнимаюсь на локте и, прищурившись, смотрю на Артема. Вспоминаю, как он лихо закончил за Сильвой цитату из «Сектор газа». Вспоминаю, что он дал мне послушать «НОМ» и обожает «Робоцыпа». Быть не может. Хотя… Словарный запас Сильвы порой казался мне весьма странным даже для птицы, которая жила в бродячем цирке. Если одни фразы еще можно логически объяснить, то вот другие, особенно те, которые, как я понял благодаря Артему, являются строчками из панковских песен… — Артемушка, — медовым голосом зову я, и тот моментально перестает улыбаться и настораживается. — А ты музыку какую слушаешь в основном? Ну та, которая днем гремит. — А что? Я торжествующе ухмыляюсь. — Ты покраснел. — Вовсе нет! — восклицает Артем, заливаясь краской еще горше. Он отстраняется и скрещивает руки, продолжая лежать. — Вовсе да! Кончики ушей Артема становятся розовыми, как и щеки, и я целую их, чтобы убедиться, что они горячие от прилившей крови. — Вот это да, — выдыхаю я пораженно. — Я на циркачей грешил, а они, оказывается, дети по сравнению с выпускниками культурологического факультета. Или это сельхозакадемия? — Да у Сильвы пара фраз всего из моих песен! — защищается Артем, выглядя при этом очаровательно смущенным. — А нечего было клетку на балкон выставлять, — переходит в атаку он. — А нечего было экономить. — На чем? — Глаза Артема расширяются. — На слуховом аппарате, — невозмутимо поясняю я. — Иначе ты бы музыку свою слышал и без того, чтобы включать ее на всю улицу. — Надо же было тебя позлить… Артем захлопывает рот, но я уже смеюсь, довольный случайным откровением, и наклоняюсь, чтобы продолжить сцеловывать румянец с его щек. В конце концов, я рад тому, как все вышло. Пару часов спустя мы, мокрые после душа, лежим на кровати и лениво целуемся. Я чувствую себя так, будто вернулся во времена учебы в университете и заполучил первого красавчика курса. Все-таки в костюмах «Адидас» есть своя прелесть: навевают ностальгию. Внутри пенится и бурлит счастье, а к лицу наверняка приросло до неприличия довольное выражение, Артем выглядит не менее радостным. Сильва в своей клетке, которую мы притащили обратно в комнату, тихо шуршит, устраиваясь на ночь. Под моей ладонью пакет инжира: мы пытались еще раз выманить попугая наружу, раз уж не спим, но ничего не вышло. А потом я кормил Артема инжиром с рук, предлагая ему кусочек за кусочком, наслаждаясь тем, как пальцев касаются обветренные губы и мягкий язык. А потом Артем уложил меня на матрас, и мы начали целоваться. А сейчас, кажется, все снова идет к сексу, потому что рука Артема вовсю гуляет у меня в трусах. Впрочем, я только «за». С Артемом мне хочется всего, но не с жадным нетерпением одноразового любовника, а с внимательной и бережной нежностью, которую дарят тем, с кем хотят остаться надолго. Я хочу себе Артема надолго, в идеале — навсегда, и думаю, как сделать так, чтобы ему не хотелось уходить. Увлекшись солнечными планами и яркими чувственными ощущениями, я пропускаю момент, когда моей ладони касается что-то странное, похожее на… клюв? и перья? Отрываюсь от Артема и замираю, взглядом показывая на Сильву. Острые коготки сдвигают мои пальцы в сторону, и я краем глаза вижу, как Сильва вытаскивает кусочек инжира из пакета. — Я тебя обожаю. Ты. В. Курсе, — выдает Сильва и добавляет в своей фирменной манере: — Жопа с ушами. Артем утыкается мне в плечо, беззвучно смеясь, и я думаю, что двух существ, одержимых нецензурной лексикой, я вполне смогу выдержать. Володе, который пишет спустя неделю, я предлагаю остаться друзьями. *** К вопросу переезда Артем подходит со всей серьезностью. Перерывает Интернет, в том числе англоязычный, связывается с кем-то из знакомых, пишет опытным владельцам жако, заводит новые темы на форумах и в группах в соцсетях. Осуждающе смотрит на меня, когда я предлагаю относиться к этому проще. — Ты что, шутишь? — возмущенно восклицает он, и мне тут же становится стыдно. — Сам говорил, что Сильву на сцену из-за дурного характера не выпускали, и он агрессивным был. А как он к другим животным отнесется, это же неизвестно. Да он больше Грушеньки! Она малышка совсем, ласковая, даже от мух и тараканов убегает! Мало ли что может случиться? Ну уж нет, я должен все предусмотреть. Грушенька, или Грушечка, как ехидно зову ее я, — это кошка Артема. Та самая, которую я видел, когда пришел к нему ругаться из-за громкой музыки. Именно в Грушеньке, а точнее, в опасениях Артема, что своенравный Сильва ее обидит или поранит, и кроется проблема. Иначе мы бы давно жили вместе, и я с уверенностью говорил бы, что жизнь удалась. — Ладно-ладно, делай, как считаешь нужным, — примирительно говорю я и обнимаю Артема, который мгновенно теряет весь боевой пыл, за талию. Интересно, когда это я стал таким покладистым? За те полгода, что мы вместе? Наверное. Мой сосед умеет находить подход не только к попугаям, кошкам, но и к одному отдельно взятому программисту. Впрочем, жаловаться мне не на что: я давно не чувствовал себя таким счастливым и любимым. — Вот всегда бы так, — фыркает Артем, целуя меня в висок. В час Икс, когда Артем, наконец, решается познакомить наших питомцев, я нарезаю салат на кухне. Сильва сидит у меня на плече, выпрашивая угощение: этот наглец давно решил, что из моих рук еда вкуснее, так что поесть без его настойчивых попыток отжать кусочек теперь почти невозможно. Ругаться Сильва не перестал и хулиганистого, даже доминантного, характера не утратил, но стал, пожалуй, каким-то более домашним, мирным. По крайней мере, перестал выдергивать на себя перья, пугаться резких движений и шума. Артем говорит, что это большое достижение, и я с ним согласен. — Еще, — скрипит Сильва, которому я только что скормил кусочек огурца. — Треснешь, — бурчу я. — Еще, — тон Сильвы становится угрожающим. — А я говорю — треснешь. — Мы идем, — кричит Артем от двери, и я выпрямляюсь. В комнату Артем заходит с переноской в руках, откуда настороженно выглядывает Грушенька. Он поднимает переноску повыше, давая Сильве и Грушеньке посмотреть друг на друга. — Знакомьтесь и дружите, — наставляет он. — Груша — это Сильва, Сильва — это Груша. Будьте вежливыми и не воюйте. Сильва, разбойник, это я к тебе обращаюсь в первую очередь. Артем кончиком указательного пальца чешет голову и спинку Сильве, который от прикосновения начинает довольно курлыкать. Затем ставит переноску на стол. Открывает дверцу и достает оттуда Грушеньку, которая тут же прижимается к Артему, всем своим видом показывая, что слезать с его рук и с кем-то там знакомиться в ближайшее время не собирается. — Ну ты чего испугалась, — Артем гладит кошку, успокаивающе чешет за ухом, — давай, попробуйте познакомиться. Не бойся, что ты. Я же тут. Он аккуратно отцепляет от себя Грушеньку и сажает ее на стол. Сильва топчется у меня на плече, а затем слетает вниз, наклоняет голову и прыгает к сжавшейся в комок кошке. Замирает, разглядывая ее, тихо и утробно курлыкает. Таким заинтересованным я его уже давно не видел, Грушенька ему явно нравится. А вот ей Сильва… — Артем, а она не?.. Кошка все-таки. — Я ей когти подстриг, — напряженно отвечает он. — Ты лучше за попугаем следи. Сильва наклоняет голову, пару раз подпрыгивает, трясет шеей. Распушает перья, становясь похожим на мягкого ежа, и, когда я уже думаю, что со знакомством надо заканчивать, тянет: — Гру… Гру-у-ушечка. — Ого, — выдает Артем. — Гру-у-ушечка. Грушечка. — Сильва, пригибаясь, подпрыгивает пару раз, издает странный звук, что-то среднее между кудахтаньем и смехом. Легко тычется кошке в шею клювом, будто целует — и тут же получает лапой по голове. — Грушечка! — обиженно восклицает Сильва, отскакивая. — Ты почему меня укусила? — Ого. — А это снова Артем. — Ты повторяешься, — ехидно отвечаю я, наблюдая, как Сильва, который снова попробовал приблизиться, получает от Грушеньки от ворот поворот. Слава богу, что когти Артем своей любимице остриг. — Сильва, где кошечка? Подойти поцелуй кошечку. — Ты чего? — испуганно поворачивается ко мне Сильва. Он топчется на месте, а затем снова подбирается вперед, аккуратно, бочком, но Грушенька опять замахивается на него лапой, шлепает по голове раз, второй, третий. Сильва отскакивает и отворачивается. — Ну почему? — вопрошает он у стола расстроено. — Почему? Сейчас Сильва выглядит как отвергнутый поклонник, оскорбленный в лучших чувствах, и я изо всех сил стараюсь не засмеяться. Грушенька тем временем невозмутимо начинает умываться, время от времени поглядывая на Сильву, будто приглашая попытать счастья еще раз. — Говоришь, даже от мух и тараканов убегает? Артем смотрит на свою кошку так, будто видит ее в первый раз и ждет, пока та превратится как минимум в гепарда. — Гру-у-ушечка. — Ну, Сильва. — Артем ловит попугая в руки и чмокает в макушку. — Любовь зла, ничего не поделаешь. Попробуешь в следующий раз. Грушенька тут же перестает умываться и ревниво смотрит на своего человека. Предупреждающе шипит, и Артем замирает, переставая гладить Сильву. Я разглядываю этот любовный треугольник, страсти в котором достойны пера Шекспира, и с энтузиазмом предлагаю: — А давай еще и собаку заведем?