(not)Alone

      За окном гудит февраль. Хару глубоко вздыхает, и смотрит как порывы холодного воздуха уносят за собой снег. Время около пяти утра, за окном сильный ураган, кажется, если выйти на улицу, ты просто не сможешь дышать от холода.       В окнах соседних квартир и параллельных домах не горел свет. Во всех квартирах до одной было темно. Лишь свет уличных фонарей и мигание фар чьей-то машины напоминали о том, что цивилизация не вымерла, просто ещё спит.       Хару не хотелось спать, ему нравилось смотреть в окно, в котором не происходило ничего, кроме урагана.       Обычно ветер нельзя увидеть, лишь почувствовать и услышать, но Хару видел каждый его порыв, раскачивающий ветви спящих деревев и хаотично направляющий армию снежинок, заставляя их падать на землю и взлетать вновь.       Он был похож на вечный поток мыслей Хару. Их было столько же, сколько снежинок за окном, а может даже больше. Сотни, тысячи, миллионы, он не успевал обдумать и понять одну, как тут же проносилась другая. Точно так же он не мог рассмотреть снежинки и их узоры. Он видел лишь застилающую глаза пелену. В голове была точно такая же холодная белая пелена, от которой болела голова и появлялось сильное чувство усталости, от неё хотелось закрыться, убежать и спрятаться. А ещё жутко захотелось уснуть, чтобы забыться, и почувствовать что-то, кроме ледянящего холода в груди, вызываемого одиночеством. Холодно.       Вокруг талии плавно, чтобы не напугать, обвились чужие руки, а в спину, недалеко от шеи, мягко вжался Дайске. Хару не слышал, как он подошёл, но даже если бы услышал, то скорее всего остался бы там, где стоит и продолжил смотреть на ночной холод.       В душу закралось чувство облегчения, от которого на лице появляется улыбка и немного расслабляется тело, и Хару только сейчас начинает понимать, что был напряжён всё это время, а в сердце загорелся маленький тёплый огонёк синего цвета. — Почему ты тут стоишь? — поинтересовался Дайске, когда Хару положил руку поверх его. — Мне одиноко, — признался Хару, — поэтому я решил посмотреть на ветер. Говорят, он способен унести почти всё плохое. "Или принести его вместе со снегом".       Дайске задумчиво хмыкнул. — И кто же так говорит?       Хару неопределенно пожал плечами, глядя в окно. — Например я.       В ответ он услышал понимающий хмык, а в следующую секунду перед глазами оказалась тёплая темнота. — Что ты делаешь? — без какого-либо сопротивления спросил Хару, убирая руку с подоконника на ладонь Дайске, закрывшую ему глаза. — Укрываю тебя от ветра, — так же спокойно отвечает Дайске, прижимая Хару ближе к себе. — Но я всё ещё могу его слышать, — тихо, почти заигрывающе сказал Хару, пытаясь вслепую переплести пальцы с пальцами Дайске, дыхание которого оказалось слишком близко к уху, от чего у Хару на мгновение замерло сердце. — Тогда почему тебе не послушать меня? — почти шёпотом спросил Дайске, послушно переплетая пальцы, — Ты слишком много думаешь, дорогой, мне это не нравится.       Голос близкого человека над ухом заставил Хару вздрогнуть всем телом, забывая о ветре и холоде, и Дайске, о этот наглый засранец, Хару прекрасно знал, что ему это чертовски нравится, он всем своим существом и кожей чувствовал любимую ухмылку. — Так заставь меня перестать думать, — Хару ненавидел то, как дрогнул его голос, но ему не хотелось, чтобы Дайске наслаждался ситуацией один. — Хару, в кровать, — мягко прошептал Дайске, переместив руку на лоб, пропуская чёлку через пальцы. — Конечно, папочка. — Звучишь неубедительно. — Правда? Что тогда будет убедительно?       Хару запомнил рывок. Видимо, мозг решил стереть из памяти, что было во времени между рывком и его падением на кровать, но это было не так важно, как нависший над ним Дайске. Растерёпаный, в широкой домашней одежде и полутьме он выглядел слишком хорошо, а когда руки оказались схвачены и зафиксированы над головой, Хару был готов поклясться, что его глаза горели синим огнём, подобно тому, что теплился в сердце Хару, и который Дайске беспощадно превращал в настоящий пожар. Он был уверен, что наклоняясь к нему ближе, он знал и чувствовал каждую клеточку его души, до единой и знал, чего он хотел.       Дайске целовал медленно, мокро и глубоко, недостаточно глубоко, чтобы им обоим сорвало голову, но достаточно, чтобы Хару под ним начал расслабляться от осторожных ласк и прикосновений. Хару тихо промычал и согнул ногу, когда по бедру осторожными поглаживаниями и медленными круговыми движениями прошлась ладонь Дайске.       Заходить дальше они не собирались, это была часть своеобразной релаксации Хару.       Когда Дайске наконец отстранился, Хару слышал, как он дышит так же часто как и он сам. В голове было пусто, в теле накатилась усталость, а губы онемели от долгого поцелуя, возможно, они установили новый личный рекорд. — Теперь ты звучишь убедительно, — на его лице не было ухмылки, но Хару мог слышать её нотки в его шепоте. — Что? — Я сказал, что ты хороший мальчик, Хару. — Просто замолчи, — вяло фыркнул Хару, так же лениво высвобождая руки. — Хару, ты не один, — вдруг сказал Дайске со всей своей серьезностью.       Хару закрыл глаза, его лицо почти болело от улыбки. — Я знаю, — шёпотом отозвался он, вслепую находя волосы партнёра. Или это он сам подставился ему, Хару не знал. — Ты никогда не будешь один. — Я знаю, — вновь ответил Хару, погладив голову.       Дайске снова наклонился над ухом. — Я люблю тебя, — голос Дайске звучал словно у стен были уши.       С губ Хару сорвался выдох. Ветра больше не было. Был Дайске и его голос, который доносился до него быстрее самого северного ветра и оставался глубоко в сердце Хару, согревая его и ту холодную пелену в голове. — Я тоже люблю тебя, Дайске.       Большего им было не нужно. Во всяком случае, не сейчас, когда за окном бушует ветер, а они были друг у друга, зажигая в сердцах разноцветный пожар.