Фантастические зануды и где они обитают

Антон приходит в себя уже в травмпункте: сюда их отвезла скорая, так как место ближайшее, а терять время было нельзя. Он поехал с Арсением, потому что больше никто не вызвался — вообще никто из его коллег. Феи просто выразили «искреннее сочувствие», которое выглядело абсолютно неискренним, и пошли обратно в зал. Если бы Антона увозили на скорой, его коллеги бы точно не бросили бы его в одиночестве. Яд саламандр не критически опасен, это не какая-то разъедающая всё живое кислота, однако при попадании в глаза он довольно токсичен. Прежде подобных ситуаций удавалось избегать, но теперь Антон принимает решение зашить чертовы железы к чертовой матери, даже если он из-за этого начнет шлепаться в обморок. Он ходит из стороны в сторону перед кабинетом в обнимку с белым пальто Арсения — когда они уезжали, было не до одеваний, но Антон как-то на автомате захватил его с вешалки. Кроме шагов и гудения ламп под потолком, очень тихо — не слышно, что происходит за дверью. Антон в ужасе от мысли, что Арсений может потерять зрение, это будет пиздец, после такого только сразу в петлю. В кармане жужжит телефон, и он вытаскивает его дрожащей рукой, видит на экране: «Ни у кого нет контактов семьи Арсения. Вы там как?». Он не знает, что ответить Серёже, и просто сует телефон обратно в карман. Что это, блядь, за компания такая, где никто ни с кем не общается — у Антона половина коллег знакомы с его матерью и отчимом. С той стороны двери раздаются шаги — сначала тихие, потом всё громче, и Антон замирает и весь напрягается. Из кабинета выходит врач, высокий пухловатый фей с азиатским разрезом глаз, взгляд которых мгновенно находит Антона. Смотрит он как будто бы с легким удивлением, хотя на Антона в этом городе почти все так смотрят — а те, кто не смотрят, видимо, просто умеют сдерживаться. — Вы не переживайте, — говорит врач сразу же, когда Антон еще рот не успевает открыть, — всё хорошо. Глаза промыли, перевязали, ожог слизистой несерьезный, заживет. У фей регенерация быстрая. Антон испытывает такое острое облегчение, словно последние полчаса на нем стоял каток — а теперь тот наконец уехал. — Он в порядке? — всё же уточняет он. — Как его зрение? — Пока никак, — виновато улыбается врач. — Я наложил повязку, сейчас лучше лишний раз не напрягать глаза, через пару дней всё должно пройти. Выдам вам направление к офтальмологу для замены повязок, он сам выпишет вам капли и мази, если какие нужно. — Но он поправится? — Да, полностью. Но нужен присмотр, сами понимаете, он пока без зрения. Если нет возможности обеспечить полноценный уход, вы можете определить его в стационар больницы, к которой он прикреплен. Это девятая городская. Он произносит это так спокойно, будто это нормально — а Антону становится дурно от одной мысли, что его самого в таком случае сдали бы в больницу. Может, у фей это действительно в порядке вещей. — Я думаю, что о нем позаботится семья, — неуверенно произносит Антон. — Сейчас ему можно ехать домой? А какие-то лекарства, что-то еще? — Пока действует местное обезболивающее. Затем особой боли быть не должно, но на всякий случай я дам таблетки. Всё остальное уже у офтальмолога, запишитесь на завтрашнее утро. И, собственно, можете его забирать, и постарайтесь больше не прыскать ядом в глаза другим людям. Он так выделяет «другим», словно желает Антону самому почувствовать собственный яд в глазах — Антон бы и рад быть на месте Арсения: лучше бы это был он, а не невинный человек. Так что на колкость он не реагирует, а просто молча заходит в кабинет. Арсений сидит на кушетке в дальнем углу, голова на уровне глаз замотана плотным бинтом. Услышав шаги, он поднимает голову — сложно понять, растерян он, устал или злится. — Антон? — окликает он и, будто почувствовав немой вопрос, отвечает на него: — Вы шаркаете ногами, легко узнать. — Вы как? — Антон решает не злить его переходом на «ты». — Прекрасно, — улыбается Арсений своей классической вежливой улыбкой и спрыгивает с кушетки, но тормозит. — Однако у меня некоторые проблемы с ориентацией. — В смысле? — тупит Антон, не понимая, почему разговор об ориентации Арсений решил начать прямо здесь, в кабинете врача, пока сам врач где-то недалеко. Тогда это многое объясняет: если Арсению раньше не нравились парни, а теперь вдруг понравился… — С ориентацией в пространстве. А. — Я идиот. — Даже не буду спорить с этим утверждением. Арсений протягивает руку, причем совсем не в его направлении — а значит он и правда ничего не видит. Антон подходит ближе и, перевесив пальто на другой локоть, бережно берет Арсения за руку — от прикосновения кожа того начинает светиться. Они дожидаются врача, забирают таблетки и направление к офтальмологу, прощаются с врачом и выходят из кабинета. Антону хочется столько всего сказать, что мысли мечутся по голове стадом, орут одна громче другой и никак не могут решить, какая должна быть озвучена первой — поэтому он молчит. — Я вынужден попросить вас помочь мне добраться до дома, — говорит Арсений первым. — Боюсь, сам я не справлюсь. — Да, конечно! — пылко соглашается Антон. — Арсений, я даже не могу выразить, как мне жаль. Правда, простите, это произошло случайно, и если я чем-то могу помочь… Чем угодно, если нужны деньги… — Не нужны мне ваши деньги, — вздыхает Арсений и трет предплечье свободной рукой, будто мерзнет — в коридоре действительно прохладно, Антон и не снимал пуховик. — Просто помогите добраться до дома. — Конечно, — Антон отпускает его руку, но только чтобы расправить пальто, — вы живете не один? Антон не осуждает жизнь с родителями в зрелом возрасте — ему самому нравилось жить с мамой и отчимом, но потом он съехался с Ниной. Вот жить с родителями и девушкой — уже кринж, а когда один, то норм. — Нет, — отвечает Арсений, мотая головой, и снова протягивает руку: — Вы думаете, я дальше сам дойду? — Блин, да я с пальто вашим стою, — он берет запястье Арсения и подносит его к рукаву, — вот так, надевайте. — Вы взяли мое пальто? — Второй рукав Арсений нащупывает самостоятельно. — Спасибо. — Так с кем вы живете? — Это ужасно бестактный вопрос. — Я же должен знать, кто о вас позаботится. Если что, снимать квартиру вместе с другом не стыдно. — Антон так-то не уверен, что у Арсения вообще есть друзья — что у фей в принципе они бывают, с таким-то менталитетом. — С соседом тоже. Арсений поджимает губы. Несколько прядей его челки зажаты повязкой, и Антону очень хочется их поправить — но он не совсем безмозглый и понимает, что нельзя нарушать личное пространство человека, когда тот в таком уязвимом состоянии. К тому же Арсению всё равно, как там лежит его челка, он ее не видит и не увидит в ближайшее время. — Я живу один, — всё-таки признается Арсений. — Но я сам прекрасно о себе позабочусь, я всё в своей квартире знаю. — Вы ку-ку, что ли? — не сдержавшись, брякает Антон. — Арсений, вы сейчас слепой. Простите, бога ради, но вы лоб о косяк разобьете и мимо унитаза нассыте. Половина лица Арсения скрыта — но по второй половине понятно, что он морщится. — Я вытяну руки, чтобы не наткнуться на косяк, — язвит он, — и с туалетом как-нибудь разберусь, благодарю вас за беспокойство. — Давайте я отвезу вас к маме, — предлагает Антон прежде, чем ему в голову приходит мысль, что мама Арсения может жить не в Омске или что ее в принципе может не быть. — Или к кому-нибудь еще. — Я не хочу никого беспокоить, — объясняет Арсений таким тоном, будто разговаривает с полным придурком, хотя почему будто, когда так и есть. Дверь открывается, пуская в коридор холод, а следом через нее заходит хромающий фей — Антону приходится аккуратно потянуть Арсения за локоть поближе к стене. Тот сначала противится, но потом повинуется — ему явно тяжело реагировать на чужие касания. — Арсений, беспокоить близких в такой момент — это нормально. Ненормально — это не суметь вызвать помощь, если что-то случится. — У меня на телефоне есть голосовой набор. — Это несерьезно, я сейчас отберу у вас телефон и буду методично обзванивать всю телефонную книгу. — А это серьезно? — цокает Арсений. — Вы не понимаете, у нас так не принято. — Не принято заботиться о близких? — Не принято вынуждать заботиться о близких. Забота должна исходить от сердца, потому что человек сам так хочет, а не потому что это необходимо. — Ну так забота нужна в какой-то конкретный, блин, момент, иначе в ней нет смысла. А ваши близкие не смогут о вас позаботиться, если даже не узнают, что вам это нужно. — Я не просил лекций и советов, я просил довести меня до дома. Вы мне ничем не обязаны и можете отказаться. Вызовите, пожалуйста, такси. Антону так и хочется съязвить «У вас же есть на телефоне голосовой набор», но не ему что-то вякать в этой ситуации, тем более что он сам в этой ситуации и виноват. Так что он лишь вздыхает, достает телефон и уточняет адрес. *** Антон мучается двумя чувствами. Во-первых, разумеется, он разрывается на части от стыда, потому что именно по его вине Арсений в таком положении. Во-вторых, когда он смотрит на такого уязвимого, растерянного, всё еще храбрящегося Арсения, он хочет зацеловать его до онемевших губ. По какой-то неизвестной ему самому причине Арсений позволяет ему войти в квартиру, причем без уговоров, хотя у Антона есть подозрение, что тот просто боится. Страшно представить, каково находиться в полной темноте, да еще и одному. Всю дорогу в такси они перепирались на тему «Позвоните кому-нибудь», пока Арсений не зашипел, что еще одно слово об этом — и он выпрыгнет из машины на полном ходу. Водитель тогда обернулся к ним с таким лицом, словно действительно допускает такую возможность, и Антону стало неловко спорить дальше. Арсений самостоятельно расстегивает пальто и разувается, делает шаг по направлению к шкафу в прихожей, но замирает и не решается пойти дальше. Антон, сбросив кроссовки, в один шаг подходит к нему и осторожно вытаскивает пальто у него из рук: — Я сам повешу. — Вы не обязаны. — Это меньшее, что я могу сделать. В шкафу висят куртки, пальто и шарфы исключительно черно-белой гаммы, и Антон задумывается, а не дальтоники ли феи, как собаки. И тут же сам себе отвечает: скорее всего, будь Арсений дальтоником, он бы как раз покупал цветные вещи — ведь он бы и не знал, что они цветные. — Большое спасибо за помощь, — устало говорит тот. — Вы можете идти. — Я не оставлю вас одного, даже если вы попросите. Скажу на вашем языке, — он прочищает горло и продолжает уже занудным, немного в нос, тоном: — это по меньшей мере безрассудно и просто рискованно. — Жизнь — это вообще риск, знаете ли. Вам что, заняться больше нечем? — вздыхает Арсений. — Возвращайтесь в отель, посмотрите какой-нибудь фильм, поиграйте в игру, почитайте книгу, предайтесь плотским утехам с самим собой. — Один день я как-нибудь обойдусь без утех, — брякает Антон, поздно понимая: он только что признался, что дрочит каждый день. — К тому же с вами интереснее. — Вы предпочитаете меня самоудовлетворению? Таких комплиментов я еще не получал. — Еще бы, у вас ведь не принято говорить комплименты, — парирует Антон. — Арсений, пожалуйста. Клянусь, я не буду приставать, не буду докучать, не буду лезть не в свое дело. Арсений закусывает губу, видимо, раздумывая, и после долгой паузы всё-таки соглашается: — Оставайтесь, — и не прибегая к помощи Антона, он медленно, по стеночке, проходит вглубь квартиры. Антон плетется за ним, готовый хватать, если тот начнет падать, хотя с его ловкостью скорее упадет вместе с ним. Даже когда он ищет выключатель, то запинается о ножку тумбы и чуть не валится, в итоге вписывается локтем в стену и ойкает — Арсений обеспокоенно спрашивает, в порядке ли он. Квартира до того обычная, что если бы ее вдруг похитили, и Антону пришлось описывать ее для фоторобота, он бы не смог. По крайней мере, гостиная точно безликая: нейтральные бежевые стены, совершенно стандартный диван, до зубовного скрежета банальный журнальный столик, стеллаж с книгами в углу тоже ничем не выделяется. Антон щурится и, присмотревшись, читает на корешках названия — всё это словари, учебники, научные журналы, никакой художественной литературы. Тут не за что зацепиться взглядом, нет личных вещей, которые что-то говорили бы о хозяине, еще и порядок такой, словно уборщица ушла отсюда минут двадцать назад. В отельном номере Антона и то больше жизни, чем в этом месте — и как только Арсений здесь живет? — А где елка? — спрашивает Антон, поняв, чего на самом деле ему тут не хватает. У него даже в номере елочка есть, хоть и крохотная настольная, сантиметров тридцать в высоту. — В спальне, — отвечает Арсений как будто бы нехотя и, нащупав диван, аккуратненько садится. — Но я прошу вас не заходить туда, это личное пространство. — Понял, — мгновенно соглашается Антон, хотя ему очень хочется посмотреть на елку — и вообще на спальню Арсения, вдруг там реально есть жизнь, как на Марсе. — Закажем какой-нибудь еды? Вы на ужине почти ничего не съели. Стоит Антону сказать о еде, как его живот начинает призывно урчать — он же и сам не ел. — У меня в холодильнике есть еда. Вряд ли вы такое едите, конечно. Он на автомате обнимает себя руками, словно ему холодно, хотя в квартире тепло. Антон подходит ближе и, взяв с подлокотника дивана плед, аккуратно накрывает им Арсения — тот вздрагивает и шепчет усталое «Спасибо». Он вообще кажется вымотанным настолько, что у него не осталось сил даже встать, и это, в общем-то, понятно. В холодильнике обнаруживаются пластиковые контейнеры, в каких обычно привозят готовую еду на день или два. Еще и еда самая безвкусная: какие-то гречка, рис, овощи на пару — это же невозможно есть. Теперь ясно, почему Арсений такой худой и почему такой несчастный. Удивительно, что он не питается исключительно дождевой водой и энергией солнца, так что и на том спасибо. — Арсений, — громко зовет Антон с кухни — между ней и гостиной нет никакой двери, только арка, — вы как это едите? — А вы как живете без чувства такта? — Арсений говорит негромко, но расслышать несложно — расстояние небольшое. — Хреново, если честно, постоянно попадаю в такие вот ситуации. Давайте закажем какой-нибудь классной еды? Пиццу, например? — Спасибо за предложение, но я не хочу есть. — Антон уже раскрывает рот, чтобы начать сыпать аргументами в пользу еды, но Арсений продолжает: — И не уговаривайте, пожалуйста, это бестактно. Я не маленький ребенок и сам могу решить, когда мне есть. Если хотите, можете себе что-то заказать, мне не нужно. Антон, наученный горьким опытом, лишь кивает, а затем добавляет и вслух: — Ладно. Арсений скидывает с себя плед и медленно поднимается с дивана, а Антон сует контейнеры обратно в холодильник и с «Э-э-э, вы куда» бежит к нему, но по дороге цепляет носком ковер и едва не летит носом в пол — в итоге падает не носом, а на руки, но тут же встает. — Вы в порядке? — Арсений оборачивается на шум, хотя направление выбирает не совсем верно — ориентируется он реально плохо. — Я иду в ванную. С вашего позволения, я хотел бы помыться и лечь спать. Судя по настенным часам, время детское, нет даже десяти вечера, но у Арсения был сложный день: сначала поцеловали, потом покалечили, такое расписание никому не пожелаешь. Лечь спать будет самым лучшим вариантом, пока Антон еще чего-нибудь не отчебучил. — А как вы собираетесь мыться без глаз, в смысле без зрения? — хмурится Антон, уже представляя страшные картинки, как Арсений поскальзывается в душе и разбивает голову о кафель. — Я за вами присмотрю. — С ума сошли? — Да не буду я пялиться! — закатывает Антон глаза, хочет добавить «зачем оно мне надо», но тупо отрицать, что ему надо. — И вообще, нет ничего такого в голых людях. Если хотите, я тоже разденусь, чтобы вам неловко не было. Арсений в повязке и не может смотреть на Антона, как на придурка, но каким-то образом всё его существо именно это и выражает. — И как мне это поможет? — сухо уточняет он. И правда, вряд ли это уравняет их позиции. В лучшем случае сделает всё похожим на странную сексуальную игру с сенсорной депривацией. — Вы правы, никак. Но в душ я вас не пущу, это опасно. К тому же у вас бинты, их нельзя мочить. — Я приму ванну. Ванна кажется менее опасным вариантом, в конце концов, это просто большой таз. С другой стороны, Арсений уставший, он может в ванне уснуть и утонуть — Антон принимает решение стучаться в дверь каждую минуту. — Тогда я пойду наберу вам ванну, а вы сидите, — командует он, как ему кажется, не терпящим пререканий тоном и проходит к неприметной двери мимо Арсения. По пути он еле сдерживается, чтобы не обнять его крепко-крепко и не чмокнуть в висок, в щеку или еще куда-нибудь. Определенно, не остается никаких сомнений, что он втрескался в Арсения, влетел в него с ускорением, как на мотоцикле — в стену. Антон плох в рефлексиях, но он знает себя достаточно хорошо, чтобы быть в этом уверенным. Ванная комната маленькая, и в ней нет ничего лишнего: два полотенца разного размера на крючках, зубная щетка вместе с пастой в стаканчике на раковине, рядом стоит электрическая бритва. На полочке над ванной — мочалка, шампунь и гель для душа с ароматом клубники. В принципе у Антона всё то же самое, только у него на такую полку втиснуты резиновые утки, которых Эд подарил по приколу. Раз в год, когда Антон решает принять ванну, он устраивает им массовое купание. Он затыкает пробкой слив, включает воду погорячее и возвращается в гостиную, но обнаруживает, что ничего не обнаруживает — вернее, никого. Вряд ли Арсений понял, какую глобальную ошибку совершил, пустив Антона к себе домой, и от этого осознания выпрыгнул в окно. И всё же удивительно, что не было слышно шума опрокинутых вещей: вслепую тихо ходить по квартире — задача непростая. — Арсений? — на пробу зовет Антон. — Я в спальне, — раздается приглушенный голос из-за двери. — Мне всё-таки потребуется ваша помощь. Пожалуйста, сдержите ваши комментарии. — Комментарии насчет чего? Антон уже в красках представляет себе, что в спальне его ждет какой-нибудь алтарь, распятие во всю стену и огромная Библия на резной деревянной подставке, а в качестве кровати — простыня в углу или торчащие из доски гвозди. Будь это эротическая фантазия, Антона бы ждал голый Арсений в лепестках роз, но это не фантазия, это реальная жизнь. Он нажимает на ручку двери так осторожно, словно она может взорваться, и заглядывает в комнату — там темно, как в жопе. В тусклом свете фонаря, пробивающемся через плотные шторы, даже Антон с его зрением разбирает лишь силуэт Арсения — красивый кстати. Антон видел порно, которое начиналось точно так же, и это не метафора: он действительно видел порно, которое начиналось точно так же. Хотя актер в том порно и в подметки не годится Арсению. — Помогите мне найти постельное белье для вас. Я не понимаю, где простыня, а где пододеяльник, и из одного ли они комплекта. Антону абсолютно насрать, на чем спать и чем укрываться — и уж тем более насрать, из одного ли комплекта постельное белье. Он никогда этого не понимал, дома у него простыня синяя, наволочки оранжевые в цветочек, а пододеяльник с машинками — и всё это на диване, который он никогда не заправляет. Но он нащупывает выключатель, жмет кнопку и заходит в комнату — и охуевает. Гостиная со спальней — даже не родственники, они как будто вообще с разных уголков планеты. Нереально сопоставить, что эти две комнаты находятся в одной квартире, которая принадлежит одному человеку. Если гостиная — это пример холодного консерватизма, то спальня — это цирк с конями и даже с волками, которые не моют попу. Всё здесь явно имеет какую-то историю, от фиолетового постельного белья на незаправленной кровати до елочных игрушек самых разных форм и размеров, среди которых есть как безобидный колокольчик, так и круглая сиська. Над кроватью — постеры в рамках, и совсем не невинные, прославляющие чистоту и мораль: здесь «Убить Билла», «Криминальное чтиво», «Бесславные ублюдки», «Фарго», «Четыре комнаты». Между постерами протянута гирлянда с лампочками в виде перчиков, которая сейчас не горит. На прикроватной тумбе, рядом с ночником-шаром со звездочками, лежит томик Есенина, на нем — «Унесенные ветром» и «Бойцовский клуб», все с торчащими цветастыми закладками. И такой выбор литературы говорит о хозяине куда больше, чем учебники и научные журналы. — Антон? — окликает его Арсений. Он стоит у шкафа с раздвинутыми дверцами, держит в одной руке что-то бледно-голубое, в другой — что-то в бело-розовую полоску. — Прости, — ошеломленно выдыхает Антон, крутя головой и стараясь запомнить как можно больше деталей — но их слишком много, чтобы отметить все. На письменном столе в углу комнаты выстроена небольшая игрушечная железная дорога, она огибает лежащий в центре ноутбук. — Как же у тебя тут круто… В смысле у вас круто. — Я ведь попросил без комментариев. — А почему эта комната такая, а та другая? — Антон мысленно дает себе за формулировки пять баллов. Пять баллов из ста. — Потому что если приходят гости, их логичнее вести в зал. Это одновременно подчеркивает скрытность Арсения и то, что в спальню он гостей не водит — хотя и то, и другое было очевидно и до этого. Хотя Арсений оказывается таким неожиданным человеком, что каждые выходные может участвовать в оргиях, где все в костюмах голубей, так что тут не угадаешь. — Вы боитесь показать людям, какой вы есть на самом деле? — Это не страх, просто им это не нужно. И когда кто-то заходит ко мне по делу или в знак вежливости, я не хочу его смущать, — он взмахивает рукой с голубой тканью, чуть не заезжая подошедшему Антону по носу, — этим. — А как же люди, которые хотят узнать вас лучше? — Вы обещали, что не будете лезть не в свое дело, — говорит Арсений скорее устало, чем раздраженно, и протягивает Антону ткань. — Что это? Антон берет сложенную во много слоев ткань, нащупывает края — прошито швом, значит, это простынь, о чем он и сообщает Арсению. Вместе они находят пододеяльник и наволочку из комплекта, Антон с верхней полки достает одеяло с подушкой. Несмотря на то, что Арсений ниже его от силы сантиметров на десять, не покидает ощущение, что тот вот такусенький — такого только усаживать себе на колени, бесконечно тискать и целовать. — К сожалению, у меня нет гостевых пижам. Можете выбрать себе что-то из моей одежды, если для вас это не слишком интимно, — предлагает тот так осторожно, будто Антон в самом деле может отказаться. Антону так-то не западло и в трусах поспать, но глупо отказываться от возможности пошариться в одежде Арсения. Он отодвигает другую дверцу шкафа и охуевает еще сильнее, чем от вида комнаты. Одна половина вешалок занята унылыми рубашками всех оттенков серого, но зато вторая — какой-то бразильский карнавал. Яркие футболки, толстовки кислотных цветов, штаны в полоску, а внизу на полке стоят голубые кеды, лакированные красные ботинки, оранжевые замшевые кроссовки — всё то, что Арсений на работу не носит. — Скажите, что вы всё это носите в свободное от работы время. — Не ношу, — признается тот спустя паузу, в процессе которой наверняка разрывался: ответить честно или послать Антона на хер. — Я покупаю это не для носки, а для личного удовлетворения. Мне просто нравится иметь эти вещи. — Какой смысл иметь и не носить? — Какой смысл задавать вопросы, на которые вы всё равно не получите ответа? — ворчит Арсений, соскальзывая со своего холодного тона. — Выберите себе что-нибудь. Антон — мастер спорта по доебам, но доебывает в меру, так что переключается на футболки, любовно развешанные по вешалкам. Он перебирает их, тихо хихикает с футболки «pen is art» с узором из членов и думает выбрать ее, но потом замечает белую футболку с нарисованным на ней батоном — причем нарисовано красками от руки, не напечатано. — А можно спросить, откуда футболка с батоном? — не сдерживает Антон любопытства, таки вытаскивая футболку — на ней ушастый батон читает стендап, а голуби около него клюют крошки. — Как же мы с вами по-разному понимаем фразу «не лезть не в свое дело», — вздыхает Арсений, но объясняет: — У меня была белая футболка, краски и скука, и вот что из этого вышло. Мне это показалось забавным. — Вы сами это нарисовали? Офигеть, вам надо этим заниматься! Если бы я увидел такое в магазине, точно бы купил. — Не говорите глупости. — Я говорю абсолютную правду. А есть еще футболки, которые вы сами расписывали? По тому, как Арсений мнется и покусывает губу, становится ясно: есть, но он то ли стесняется, то ли просто не хочет их показывать. — Да, там есть одна, с черепом, — всё-таки сдается он. Антон активно роется в вешалках и наконец находит искомую футболку — черную, на ней в монохроме нарисован череп с волосами, в котором отчетливо угадывается сам Арсений, это по прическе понятно. — Почему? — только и спрашивает Антон, но по виду Арсения понимает, что тот всё равно не расскажет — это что-то слишком личное. — Ладно, не говорите. — Какой же вы приставучий, — сдается тот. — Это символизирует бренность человеческого тела и бессмертие души. — Ого. — Ага, — пародирует Арсений похожим тоном. — Вы выбрали себе футболку? — А можно взять с батоном или она не для этого? — Это же одежда, логично, что ее можно носить, если хотите. И полотенце себе возьмите. — Кстати, а мыться вместе полезно для экологии. — Я не настолько уважаю природу, чтобы экономить воду таким способом. Пожалуйста, найдите на этой полке, — Арсений хлопает ладонью по стопке вещей на полке, — мою пижаму. Она синяя, в золотых звездах. — Впервые общаюсь с человеком, который спит в пижаме. — В обычное время я не сплю в пижаме, но я же не буду ходить перед вами в нижнем белье. — Жаль. — Антон аккуратно вытягивает из стопки что-то из синего шелка — это оказываются длинные штаны и рубашка, и они действительно украшены узором из золотых звезд, как костюм какого-нибудь звездочета. — Пижама красивая, но уверен, что без одежды вы лучше. — Вы отвратительный пошляк. — Не вижу ничего пошлого в том, чтобы… — Антон замолкает: нельзя сказать «чтобы хотеть видеть голым того, кто тебе нравится», потому что только признаний Арсению сегодня не хватало. — Не вижу в этом ничего пошлого. Вы ведь сами сказали, что тело — это всего лишь оболочка. — Туше. — К тому же у вас на елке сиська висит, не притворяйтесь скромником. — Остановитесь, мой двухпалубник уже утонул, — фыркает Арсений и забирает пижаму, а затем медленно и маленькими шажочками, вытянув вперед руку, идет к двери. Антон хочет предложить свою помощь, но в итоге просто семенит следом до ванной комнаты, пока перед его лицом не захлопывается дверь. *** Пока Арсений моется, Антон заказывает пиццу и застилает себе диван, а параллельно мучается чувством вины, потому что любит совмещать приятное с полезным. Серёжа, позвонивший спросить насчет Арсения, убеждает, что это случайность и никто не виноват, но это туфта. Когда кого-то ослепило твоим ядом, очевидно, что виноват ты. Как незнание не освобождает от ответственности, так и отсутствие злого умысла не освобождает от вины. Периодически в ванной что-то гремит и падает, и Антон каждый раз подбегает к двери и уточняет, всё ли в порядке. Арсений неизменно уверяет, что всё в порядке, хотя и всё с большим раздражением. Наверняка он так устал, что держится из последних сил, так что Антон разогревает ему еду и делает чай — силы же должны откуда-то появиться. Упаковка чая полностью на китайском, и он очень сильно надеется, что это не какой-нибудь травяной чай от запора: однажды Нина купила такой домой, а Антон по дури выпил целый чайник и потом срал двое суток. Выходные прошли бурно, как течение горного ручья. Арсений выходит из ванной неожиданно, как обстрел среди ночи и без предупреждения. Кончики волос мокрые, разгоряченная и еще влажная кожа выглядит розовой, а шелковая пижама прилипла к телу — и с этими звездами на ней он прямо как какое-то созвездие. Ничего удивительного, что от взгляда на него пальцы Антона ослабевают, чашка кренится, и чай тонкой струйкой льется на ковер. — Блядь! — восклицает Антон и, поставив чашку на журнальный столик, бежит на кухню в поисках какой-нибудь тряпки. — Что такое? — напряженно уточняет Арсений. — Со мной что-то не так, я надел пижаму наизнанку? — Нет, просто я чай разлил! — кричит Антон уже из кухни. — Простите, пожалуйста! Он находит бумажные полотенца, отрывает приличный кусок и бежит вытирать лужу. Повезло, что чай зеленый, а не черный, иначе последствия были бы хуже — хотя Антон зарабатывает достаточно, чтобы позволить себе купить новый ковер, так что никакой катастрофы всё равно бы не было. Нет смысла волноваться о том, что можно исправить, тем более что сейчас есть поводы для волнения посерьезнее. — Вы уникальный человек, — говорит Арсений, так и стоя у двери, — поражаюсь вашей фантастической ловкости. Не сочтите за грубость, но советую вам приобрести чашки-непроливайки, из которых пьют маленькие дети. Антон тоже хочет что-нибудь съязвить в ответ, но начинает смеяться — просто потому что дома у него такая чашка есть, только большая и для взрослых. Ее на день рождения подарил Серёга после того, как Антон залил чаем рабочий ноутбук. — С вашего позволения, я иду спать, — произносит Арсений таким тоном, словно не договаривает «а то вы всё равно сошли с ума». — Если будете смотреть телевизор, пожалуйста, не включайте громко. И учтите, что у нас нет большей части федеральных каналов. — Стойте, вам всё-таки надо поесть. — Антон бросает вытирать ковер, потому что он и так сделал всё возможное для этого несчастного, и поднимается на ноги. Лишь сейчас он замечает, что у Арсения неправильно застегнута рубашка — одна пуговица вдета не в свою петельку. — И вы одну пуговицу на рубашке пропустили. — Где? — Арсений растерянно водит пальцами по груди, касается пуговиц, но не может найти мятежницу. — Это оказалось несколько сложнее, чем я думал. — Помочь? — голос срывается, хотя Антон предлагает помощь совершенно искренне, без коварного умысла. В голове абсолютно точно не появляются картинки, как он расстегивает все пуговицы, как снимает с Арсения эту рубашку и как синий с золотом шелк плавно соскальзывает с плеч. Арсений замирает, хотя уже нащупал нужную пуговицу и держится за нее пальцами. Он тормозит несколько мгновений, но всё-таки опускает руку и дрогнувшим голосом просит: — Помогите, пожалуйста. Всё неуловимо меняется: та же комната, и они вдвоем стоят на тех же местах, лужа на ковре такая же мокрая — но атмосфера уже другая. Воздух словно нагревается, а свет становится еще более мягким и приглушенным, сердце начинает биться редко и гулко, будто в ожидании. Антон медленно подходит к Арсению почти вплотную, аккуратно цепляет первую пуговицу, вторую, третью. Арсений не шевелится, вроде бы даже не дышит, и от него пахнет концентрированной клубникой и мятной зубной пастой. После ванны на его коже до сих пор остались капли воды, и Антона так и тянет собрать эти капли губами, но он боится сделать лишнее движение. Когда он доходит до нужной пуговицы, самой нижней, края рубашки немного распахиваются — кожа на груди бледная, темные волоски редкие, и по ним тоже хочется провести губами. На самом деле Антон хотел бы перецеловать всего Арсения с ног до головы, покрыть поцелуями каждый миллиметр кожи — даже, как говорят в рекламе, в труднодоступных местах. — Вы знаете, что такое койнойокан? — спрашивает Арсений отчего-то хриплым голосом. — Нет, — отвечает Антон, и голос у него не дрожит — даже руки не дрожат, только потеют так сильно, что пальцы соскальзывают с пуговиц. — Это что-то японское? — Да, мне об этом слове рассказал один японец, лис. — Арсений поднимает голову, как если бы смотрел Антону в глаза — закрытые бинтом веки поцеловать хочется тоже. — Оно означает «предчувствие любви». Это когда общаешься с человеком и понимаешь, что влюбишься в него. У Антона пересыхает в горле мгновенно, в одну секунду, словно огонь в его теле работает против него. — Как любовь с первого взгляда, но не с первого? — Нет, это чувство испытываешь, когда еще не влюблен, но понимаешь, что это неизбежно произойдет. Само осознание неотвратимости. Антона переполняет нежность, он чувствует себя так, словно его накачали наркотиками и бросили в бассейн с щенками — Арсений вызывает в нем такую бурю чувств, что хочется пищать на ультразвуке миллион часов. Тот же только признался ему в симпатии, пусть и не прямо, а окольными путями, но признался. Из последних сил, едва сдерживая рвущиеся наружу чувства, Антон застегивает последнюю пуговицу и хрипло уточняет: — Если я тебя поцелую, какова вероятность получить по морде? — Вероятность сто процентов — если не научитесь не перескакивать на «ты», — поясняет Арсений с легкой, немного насмешливой, улыбкой. — Хотя я против насилия, это метод решения проблем людей с низким интеллектом. — А какова вероятность получить по морде, если я поцелую вас? — Антон наклоняет голову, и наверняка Арсений ощущает его близость, но по-прежнему не двигается. — Восемьдесят процентов, — опаляет тот губы дыханием. — Я рискну, — выдыхает Антон и целует. Он прижимается к нему губами осторожно, готовый в любой момент отстраниться, но Арсений несмело, неумело прихватывает его нижнюю губу своими — кажется, будто он не очень уверен в том, что делает. Антон улыбается в поцелуй и лижет его губы кончиком языка, пока Арсений сам не приоткрывает рот. Они не касаются друг друга пальцами, не обнимаются — оба стоят, опустив руки и соприкасаясь лишь губами и языками. Арсений целуется неуверенно, словно пытается делать всё интуитивно, но боится и излишне старается — днем, за всем этим напором, это было непонятно. Антон отвечает ему тягуче и плавно, мягко лаская его рот языком, как бы показывая: в поцелуях всем плевать на профессионализм, тут важны чувства. Ему безумно хочется запустить руки под рубашку, провести пальцами по горячей после долгого лежания в ванне коже, огладить ладонями поясницу, чтобы потом скользнуть под пояс пижамных брюк. Но он позволяет себе лишь нащупать руку Арсения и сжать ее, поглаживая большим пальцем костяшки. Арсений отстраняется первым — мягко уходит от прикосновений, забирает свою руку и прижимает ее к груди, будто покалеченную. Она переливается светом несколько секунд, за которые Антон старается прийти в себя и успокоить бушующие эмоции в груди, и гаснет — а губы так и остаются сиять. — У меня нет сил, но давайте представим, что я прочел вам пылкую лекцию, в которой обязательно было «За кого вы меня принимаете» и «Что вы себе позволяете», — шепчет Арсений, утыкаясь лбом Антону в плечо. Если Антон чуть повернет голову, он сможет прижаться губами к острому покрасневшему уху, которое наверняка очень горячее, но он этого не делает. — Давайте представим, что я сказал: «Какой же я нахал» и «Боже, как мне жаль», хотя на самом деле мне не жаль, — посмеивается Антон. — Мне очень нравится с вами целоваться, глупо о таком жалеть. — Бессмысленно надеяться на ваше благоразумие. Если бы Антон не был благоразумным, он бы уже тащил Арсения в спальню, по пути раздевая. Но он понимает, что сегодня был сложный день, они устали, а он не хочет подтолкнуть Арсения к тому, о чем тот будет жалеть — так что он более чем благоразумен. Но вместо этого своего умозаключения он спрашивает: — Мы можем перейти на «ты»? — Нет, мне хотелось бы соблюдать определенную дистанцию. — Арсений выпрямляется, сначала отходит, а затем направляется к двери в спальню, явно стараясь обойти Антона по максимально дальней дуге и при этом ни на что не наткнуться. — Поймите меня правильно, но у нас не принято «тыкать», — на ходу добавляет он. — Настя перешла со мной на «ты» сразу. — Анастасия Вячеславовна? — Арсений оборачивается. — Не хотелось бы распускать сплетни, но у нас к ней относятся весьма пренебрежительно. И к Егору Николаевичу тоже, так как его супруга влияет на репутацию. — И вы боитесь, что и к вам будут плохо относиться? Из-за меня? — Вы меня не слышите. — Арсений качает головой. — Я говорю о неприемлемом поведении, до уровня которого мне не хотелось бы падать, и только. Какое отношение это имеет к нашей ситуации? — Если мы будем встречаться, — вопросительная интонация проклевывается сама, он и не знает: просто уточняет или действительно предлагает отношения. — Из-за меня на вас могут коситься, сплетничать за спиной. А я еще и саламандра к тому же. — О боже, — Арсений сжимает пальцами виски, словно у него болит голова, — что вы несете, какое еще «встречаться». Что это вообще такое? — Вам объяснить, что значит «встречаться»? — Антон делает к нему несколько шагов, но Арсений, услышав или почувствовав, тоже отходит — натыкается бедром на подлокотник дивана и морщится. — Встречаться — это быть вместе, Арсений. Я знаю, что мы в разных городах сейчас, но это же не… Мы можем приезжать друг к другу. — Приезжать друг к другу — это вы предлагаете? — Вы можете переехать ко мне, — находится Антон, хотя его пугает одна мысль о том, что он вот так сходу влетает в серьезные отношения. — Вам же тут самому не нравится, весь этот официоз, и выканье, и рамки, и вы даже одежду свою не можете носить! А там вас никто не будет осуждать. Там можно читать и смотреть что угодно, и никто косо на вас не посмотрит. — Что вы там себе навыдумывали? — вздыхает Арсений. — Я согласен, что духовные скрепы тут несколько крепче, чем стоило бы, однако я от этого не страдаю. Рамки, о которых вы говорите, это в том числе защита. — Защита от чего? — От таких, как вы. — Каких? — Людей, которые врываются в чужую жизнь и думают, что всё охуеть как просто, — рявкает вдруг Арсений. — Людей, которые не слышат «нет», которые лезут, куда их не просят — и самое худшее, что они не знают, зачем лезут. Чего вы от меня хотите? Чтобы я приезжал раз в месяц в ваши тропики, занимался с вами сексом, а потом уезжал — и всё остальное время вы могли бы жить своей прекрасной жизнью? — Э-э-э, — охуевает Антон, — я же сказал, что вы можете переехать насовсем. — И жить с вами? — хмыкает Арсений, хотя стоит он так, будто разговаривает скорее с диваном, чем с ним. — Не сразу же. Потом — да. — Вот именно, для вас всё очень удобно. Никаких серьезных намерений, получится — прекрасно, — нет — не страшно. Вы ничем не рискуете, а я должен рисковать всем ради вас. — Почему нельзя решать проблемы по мере их поступления? Между нами еще ничего нет, а вы уже нашли, из-за чего устроить панику. — Ничего нет? — Арсений то ли оскорблен до глубины души, то ли тоже охуевает — чертова повязка, из-за которой не получается разобрать эмоции. — Это вы называете «ничего нет»? — Нет, я не это имел в виду, в смысле… — Антон даже не знает, как сформулировать разность их менталитетов. Конечно, для Антона много значат их поцелуи, но для него это всего лишь начало чего-то большего. А для Арсения это уже само по себе что-то весомое и значимое — да у них, наверно, после такого сразу женятся. — Спокойной ночи, — холодно бросает тот, на ощупь передвигаясь к двери спальни, — и постарайтесь не устроить в квартире пожар. — А как же поесть? — растерянно брякает Антон совсем не то, что хочет сказать на самом деле. — Вам надо поесть. Вы сегодня вообще что-нибудь ели? — Благодарю за беспокойство, но я не голоден, — и захлопывает дверь. Антон хочет броситься за ним и всё объяснить, вывести на разговор, но не вовремя раздается дверной звонок — это привезли пиццу.