Фантастические зануды и где они обитают

Как правило, на работе Антон делает беспечное ничего с перерывом на паническое ничего, когда он трясется от страха быть замеченным за бездельем. Не то чтобы он сам по себе ужасный работник — вовсе нет, он выполняет все задачи в срок, лажает всего в трех случаях из десяти (а это семьдесят процентов успеха!) и никогда не греет рыбу в офисной микроволновке. В профессиональной сфере он лев, победитель, король, тигр — словом, мечта, а не сотрудник. То есть, разумеется, он огненная саламандра и к кошачьим имеет весьма сомнительное отношение, но метафора — это метафора. — Антон, ты слышишь меня? — раздается откуда-то сверху, и Антон грациозным движением пьяного тореадора возвращает свое кресло в вертикальное положение. — Да, Павел Алексеевич? — бодро отзывается он, глядя на начальника снизу вверх невинными, как ему кажется, глазами. Если Паша решил доебаться до презентации, которую надо было закончить два дня назад, то это плохо. Жопа Антона не успеет сгореть от дедлайна — ее вместе со всеми остальными частями тела спалит любимый начальник. Фигурально, потому что по-настоящему Антон сгореть не может. Со стыда — да, и он на всякий случай начинает усиленно краснеть еще до того, как Паша прокашливается и с некоторым смятением говорит: — Ты знаешь, что Матвиенко слег с простудой? Антон кивает, он в курсе: тот писал в общем чате. Очковые саламандры, к которым относится Серёжа, не могут похвастаться сильным иммунитетом и вечно болеют. Антон очень сочувствует коллеге, но не отказывает себе в удовольствии хотя бы раз в неделю похехекать в стиле «А почему ты без очков?», «Как поживает твое очко?» и классическое «Очкуешь?». Шутки уровня пятиклассника — это сильная и слабая сторона Антона одновременно. — Кто-то должен поехать со мной. И раз Матвиенко на больничном, Позов не может из-за ребенка, а Выграновскому я такое не доверю, то остаешься ты. От испуга висковые железы Антона раскрываются и резко выстреливают струйками яда. Паша, на пиджак которого и пришлась эта ядовитая эякуляция, смотрит на него с легким осуждением. — Черт, простите! — приходит в себя Антон, хватает со стола бумажки для заметок и пытается всё вытереть, но лишь сильнее размазывает мутно-белый яд по дорогой итальянской ткани. — Извините, пожалуйста, я случайно. — Всё в порядке, Антон, — вздыхает Паша, делая шаг назад и вытаскивая из нагрудного кармана платок, который обычно выполняет исключительно эстетическую функцию. — В твоем возрасте это неожиданно, но случается. Вот теперь Антон горит со стыда уже без усилий: щеки сами собой вспыхивают, и он так и замирает с измазанной ядом бумажкой в руках. Выброс яда — это естественная реакция на страх, злость или удивление, но обычно в подростковом возрасте как-то учишься сдерживаться, а вот Антон не научился. Он бы удалил их к чертям, да только это опасно — сильно близко к мозгу. А Паше вообще стыдно должно быть: он ящерица, у него никаких желез нет, ему не понять этой боли. — Простите, — виновато бубнит Антон, наблюдая за тем, как Паша платком вытирает пиджак. Слава богу, что в кабинете они одни, и никто не увидел его позора: Серёжа на больничном, а Дима с Окс ушли на обед. В итоге Паша пламенем с руки высушивает яд до корки и плавным движением стряхивает эту труху на пол — следов почти и не остается. — Могло быть хуже, — со смешком замечает он. И да, могло: в свой первый день в офисе Антон уронил с подоконника фикус, поскользнулся на рассыпанной земле, ебнулся лбом о стол Серёжи и в качестве грандиозного финала вписался рукой в его же резак. Рабочий день пришлось заканчивать в травмпункте. — Павел Алексеевич, вы серьезно насчет командировки? — А я похож на комика? — поднимает тот бровь. — Нет, но… С вами же едет Сергей Вячеславович. — Лазарев едет как аналитик, а мне нужен ассистент, мало ли что. Шастун, это отличная возможность. Поработаешь в поле, так сказать, заодно отдохнешь, работы немного будет. Сибирь посмотришь, там красиво — загляденье, — спокойно перечисляет Паша и вдруг добавляет хмуро: — Что с лицом? Антон осознаёт, что уже как минуту хмурится, и его лицо похоже на смятый пакет из пакета с пакетами. Он натягивает тупую лыбу, которая всегда спасает его в неоднозначных ситуациях, и предлагает: — Может, вы Оксану возьмете? — Змею? — фыркает Паша. Он щурится, и его вертикальные зрачки на секунду кажутся будто бы круглыми, как у собак или больших кошек. — Гадюку? Антон прикусывает язык: и правда. Феи плохо ладят даже с ящерицами и саламандрами, а уж змей вообще на дух не переносят. Естественно, сейчас не Средневековье, и никаких открытых стычек не будет, но напряженная атмосфера на всю командировку в случае присутствия Оксаны обеспечена. — А Эдик точно нет? — делает Антон последнюю попытку увильнуть и по одному ответному взгляду Паши понимает, что Эдик точно нет. Они все любят Эда, он добрый и позитивный чел, но ему несколько не достает интеллекта. Житейской мудрости у него хоть жопой жри, а вот нажать на принтере кнопку «вкл» мозгов не всегда хватает. — В чем дело, Шастун? Тебе предлагают в путешествие съездить за счет компании, а ты отказываешься. И денег заплатят, и строчку в резюме получишь, еще и природой налюбуешься. Ты снег-то хоть раз видел? В Воронеже снега нет. То есть он идет, конечно, но направленные вверх огромные теплопушки превращают его в воду далеко от земли, плюсом к искусственным дождям из распылителей. В отличие от своих животных собратьев, земноводные люди и люди-рептилии — теплокровные, и это создает большие проблемы с адаптацией к климату. Спасибо техническому прогрессу, что даже не самую подходящую местность можно превратить во вполне пригодную для жизни. — Не хочу в мороз. — Антон по-детски выпячивает губу. — Снег — это класс, но я лучше в кино посмотрю. — Не неси чушь. У них дома́ ничем от наших не отличаются, там тоже тепло, окоченеть не успеешь. Позорно жить в огромной стране и из родного города не выезжать. — Я в Москве был, — бубнит Антон. Москва — настоящий зверинец. Куча районов, тропики стыкуются с пустыней, до леса сорок минут на электричке, до искусственного моря — пятьдесят на скоростном поезде. Антону там понравилось, и он бы остался, но с поступлением не выгорело. А сейчас, когда уже отучился и несколько лет работает, страшно. Из земноводных так себе путешественники. — Да что эта Москва, — отмахивается Паша — ну да, он-то в Москве живет, а в воронежский филиал приезжает от силы раз в месяц. — Бездушный мегаполис. — И почему же вы живете в бездушном мегаполисе? — А у меня там семья, с семьей где угодно хорошо живется. Антон по-доброму ему завидует, пусть вслух никогда этого и не признает. Паша истинный семьянин, любящий и верный, хотя у рептилий и земноводных моногамия не в ценностях. Трахаться с кем попало, переползая из одной постели в другую — это да, но связать себя навсегда с одним человеком? Увольте. То есть нет, не увольняйте, Антону нужна эта работа. — В общем, зайди к Шеминову, он тебя на самолет зарегистрирует, даст командировочные, и так далее и тому подобное. Завтра в пять утра жду в аэропорту, — сказав это, Паша уходит, а Антон уныло кивает ему вслед. *** Стас в их компании и швец, и жнец, и креативный директор, и бухгалтер, и тамада на корпоративах. Мало кто понимает, что именно на нем тут всё и держится, поэтому благодарностей он получает примерно ноль, зато все шишки летят в него. Чуть что не так — виноват Стас, даже когда Стас вообще не при делах, и поэтому Антону его искренне жаль. — Да уж, неделя в Омске, да еще и зимой, — цокает, скорее даже причмокивает, тот. Его горизонтальные, как и у всех жаб, зрачки направлены на Антона — он при разговоре всегда смотрит человеку в лицо. — Подставил тебя Серёга со своей болезнью. — Скажи же, да? — Антон падает в кресло-мешок — оно оказывается плохо набитым, и он чуть не бьется копчиком о пол, а колени задираются к ушам. Всё в кабинете Стаса кричит о мнимом удобстве, но на самом деле «хотели как лучше, а получилось через жопу». — Зато хоть фей увидишь. Красивые они, зараза. — Как будто я в кино не видел, — бубнит Антон и уже после своей фразы осознает, что реальных фей он практически и не видел. То ли потому что они не относятся к животному миру, как большая часть населения планеты, то ли потому что снобы и зануды, но этот народ живет закрыто и обособленно, почти не взаимодействуя с внешним миром. Редко кто из них становится актером, так что обычно роли фей играют представители других рас, которым с помощью грима заостряют уши. — А кого ты видел? — задумывается Стас. — Эдди, как его там, который из «Фантастических тварей»? А еще? Антон смутно припоминает и других актеров и актрис, но вспомнить имена или их роли не может. Он как-то больше по играм и комиксам, а там же без актеров, просто графика и рисунки — и фей изображают едва ли не божествами. — Они реально такие все неземные? — Да, смотришь — и прям мерзко, но глаз оторвать не можешь. — А мерзко почему? — Потому что строят из себя Иисусов и Дев Марий, такие все правильные, благочестивые. — Он морщится. — Это хорошо, а это плохо, вы все развратники, это стыдно и грешно. Секса у них, видите ли, нет. А появляются они откуда, из капусты? Антон слышал, что феи целомудренны: к чужим не прикасаются, на свиданиях максимум невесомый чмок в щеку, всё остальное — после свадьбы. Одна лишь мысль об этом вызывает у Антона бесконтрольный смешок. — Вот и я о чем, — улыбается Стас, обрадованный тем, что его шутка в кои-то веки кому-то зашла — разубеждать его в этом не хочется. — Почему-то они считают, что раз у них вагины паутиной заросли, то это делает их лучше других. — М-да, — хмыкает Антон. — Вот им весело, наверно, трахаться раз в пять лет под одеялом и только чтобы детей сделать. — Не умеют веселиться. — Стас активно кивает. — А ты сам-то как? Когда последний раз трахался? Антону стыдно признаться, что если не считать ежедневной ебли с проектами на работе, то последний секс у него был два месяца назад — еще во время отношений с Ниной. Он и не против перепихнуться с кем-нибудь, но это ж надо куда-то идти, что-то делать. При всей раскрепощенности земноводных и (в особенности) рептилий нельзя просто присвистнуть и крикнуть: «Хэй, детка, не прыгнешь мне на хуй?», за такое и по морде можно получить. — Да был недавно, — уклончиво отвечает он после паузы. — Пойдем с нами на вечеринку? Дарина захватит какую-нибудь подружку. Если не понравится, поменяешься с кем-нибудь, найдешь себе симпотную. Антон еле удерживается, чтобы не поморщиться. Стас с Дариной обожают всякие свингер-вечеринки, которые для Антона как болото с говном. Секс — это, конечно, хорошо, но не в одном помещении с кучей людей, где хуй пойми кто мацает тебя за этот самый хуй и к шее присасывается. Если уж выбирать между двух зол, то Антон лучше поедет в клуб, где хотя бы в наличии дикий дэнс и жесткий флекс (или наоборот). — Не, — качает он головой, — мне ж с ранья надо быть в аэропорту, надо выспаться. — А-а-а, — тянет Стас, явно расстроенный, — тогда после твоего возвращения. — Ага, обязательно. «Ага, обязательно» — то есть когда рак на горе свистнет, станцует финальный танец из «Шага вперед» и сделает себе харакири. Антон однажды был на подобной вечеринке, и какая-то девушка решила сделать ему такой агрессивный минет, что чуть не всосала его яйцо себе в рот навсегда. Саламандры живородящие, так что вряд ли Антон сможет отложить себе парочку новых яиц — хотелось бы сохранить свои родненькие. Он благодарит Стаса за помощь, забирает командировочные и уходит из кабинета, пока ему не предложили еще какую-нибудь жесть. Его и так ждет куча дел: сообщить родителям, что он уезжает на целую неделю, найти где-то реально теплых вещей и доесть всё скоропортящееся из холодильника, перспектива чего заранее греет ему душу. А если останется время, надо будет почитать побольше про этих фей, а то Антон себя знает: ляпнет какую-нибудь чушь и опозорит весь свой вид и компанию заодно. *** Как и все саламандры, Антон лучше всего чувствует себя вечером и ночью — поэтому утром, стоя около омского аэропорта после двух перелетов, закономерно хочет умереть на месте. Мороз колет щеки, глаза слезятся от количества вокруг белого, щекотные снежинки падают на нос и ресницы, ветер свищет, забираясь не только под пуховик, но и под свитер. А сам свитер еще и жутко колется — Антон зачем-то надел его на голое тело, а саламандровая кожа на плечах слишком нежная для этого китайского синтетического чудовища. В Воронеже тепло и, в зависимости от района, очень сухо или очень влажно — за это отвечают дроны-распылители и расположенные под слоем асфальта обогреватели. Там нет необходимости в по-настоящему теплой одежде, так что Антон с горем пополам вообще нашел, в чем ехать и что взять с собой. Половину купил, обшарив ближайший к дому торговый центр, другую — насильно отобрал у мужа Окс, который любит мотаться на горные курорты. — Что, Антошка, замерз? — бодро спрашивает Паша, поплотнее кутаясь в куртку. Он выглядит запредельно счастливым, хотя по всем законам логики должен выть от холода — для его вида нет ничего лучше жары. Серёжа стоит рядом с ним и белозубо улыбается, крутя головой — он без шапки, и его волосы с черными пушистыми ушками треплет ветер. У Антона ощущение, что он тут единственный мерзнет до ледяных камней в почках, а ведь температура его тела куда выше, чем у этих двоих. Снег — это красиво, но не когда ресницы превращаются в сосульки, из носа течет водопад соплей, а на чемодане растет небольшой сугробик. Антон сдается и, вытащив руки из карманов, создает на кончиках пальцев огонь — так теплее. — Долго нам еще ждать? — мрачно уточняет он. Фильмы про Новый год и Рождество, где все такие радостные валяются в снегу, лепят снеговиков и играют в снежки, кажутся ему всё менее реалистичными. Серёжа подтягивает рукав и смотрит на смарт-часы, щурится, потому что яркости экрана в этом белоснежном царстве не хватает. — Арсений должен подъехать через семь минут. Антон едва не рычит от злости, хотя никто не виноват, что их самолет почему-то прилетел раньше. И даже досмотр прошел быстро, притом что им почти что в задницы с фонариком залезли: посторонних в Омск пускают неохотно. Люди вокруг быстрыми перебежками двигаются от такси к аэропорту или от аэропорта к такси — Антон замечает нескольких фей, хотя рассмотреть не успевает. Но и по беглому взгляду ясно, что Стас не обманул и они действительно фантастически красивы. Нет, не то чтобы прям красивы — но они как будто завораживают, приковывают внимание просто своим существованием. Может, это что-то магическое, и они как вейлы или сирены. Ни тех, ни других Антон лично никогда не встречал. Сопли продолжают течь, и Антону нечем их вытереть — разве что высушить огнем с рук, но сопливая корка под носом — это еще хуже. Так что он так и продолжает стоять, пока к ним не подъезжает симпатичный Аурус, одним своим видом нивелируя все шутки про российский автопром. Когда машина останавливается, из нее выходит самый красивый человек, которого Антон когда-либо видел. То есть, опять же, не то чтобы черты его лица были безупречными, как у 3D-модели в программе дизайна, нет. У него вполне обычное лицо — но взгляда от него оторвать совершенно невозможно. У Антона сам собой открывается рот, и туда вроде бы затекают сопли из носа. Этот фей высокий, стройный и статный, весь какой-то легкий и прыткий, и его молочно-белое пальто кажется неотъемлемой его частью. Кожа по оттенку такая светлая, что почти сливается с этим пальто, а темные волосы — наоборот, контрастируют. Высокие скулы, родинки на щеке, бескровные тонкие губы и нос с кнопкой-сердечком — все остальные люди на планете вдруг кажутся Антону серыми и безликими, как манекены. Ни мешки под глазами, ни прозрачность век, ни еле заметные морщинки — кожа у фей тонкая — совсем его не портят. Фей подходит к ним и улыбается, и Антон почему-то перестает мерзнуть, хотя огонь на пальцах от недостатка концентрации потух. И это еще дежурная улыбка, вежливая — страшно представить, что будет, если этот человек улыбнется по-настоящему, искренне. — Прошу прощения, что не смог приехать раньше, — чеканит он и слегка кланяется, Серёжа и Паша отвечают на его поклон и заверяют, что всё в порядке, а Антон по-прежнему не может отойти от шока. У него в голове бум шака-така-така, бум-сеньорита, рвутся тунгусские метеориты, или как там было в той попсовой песне. — Меня зовут Арсений, — представляется фей, — я помогу вам освоиться в нашем городе. Серёжа и Паша по очереди представляются, снова отвешивая эти короткие поклоны, а Арсений поворачивается к Антону в явном ожидании. Его голубые, отливающие фиолетовым, глаза выразительным взглядом стреляют в Антонову шапку с помпоном, очерчивают пуховик-палатку и останавливаются на лице. Очевидно, что если приложить к этим глазам градусник, то ртуть в нем замерзнет. Он всё с тем же ожиданием смотрит на него, Антон смотрит в ответ и не догадывается, что от него требуется. — Меня зовут Арсений, — повторяет тот, и Антон уже собирается брякнуть «Я слышал», как до него наконец начинает доходить: он хамло и не представился. — Добро пожаловать в Омск, мы очень рады вас видеть. Судя по холодному деловому тону, лично Арсений не очень-то и рад. Антона такая показательная холодность раздражает, но он всё равно растягивает улыбку и заодно протягивает руку для рукопожатия. — Меня зовут Антон, приятно познакомиться. Улыбка Арсения дрогает, и Антон понимает причину, лишь проследив за его взглядом к своей протянутой руке. Во-первых, ни Паша, ни Серёжа руки Арсению не тянули. Во-вторых, пальцы после сотворения огня всегда покрываются тонким угольным слоем, и этот раз — не исключение. Антон уже хочет по-быстрому убрать руку, но Арсений вздыхает, как перед прыжком с обрыва, и коротко жмет ее — кожа у него такая же ледяная, как и глаза. Пожав ему руку, он с видом человека, который только что погладил вытащенного из канализации кота, смотрит на тыльную сторону своей ладони — она вся в черных разводах. Но, кроме этого, она на мгновение вспыхивает бледным светом — проходит быстро, но зрелище впечатляющее. — Что это? — глупо спрашивает Антон. — Очевидно, реакция на прикосновение вашей расы. — Он брезгливо трясет кистью, будто пытается стряхнуть грязь, но тут же берет себя в руки и улыбается шире: — Не переживайте, ничего страшного. Вы, наверное, замерзли, пойдемте скорее к машине. Антону хочется закопаться лицом в сугроб на своем чемодане и орать, как попугай в кружку. Вместо этого он с горящими от стыда щеками берет чемодан и катит его к машине. Паша уходит чуть вперед, поддерживая с Арсением какой-то вежливый диалог, а Серёжа притормаживает. — Феи не любят прикосновения, — негромко говорит он. — У них считается моветоном трогать кого попало, это позволено лишь самым близким друзьям и семье. — Откуда же я знал, — шипит Антон, глядя на спину в белом пальто — и как только этому Арсению не холодно в такой мороз. — Мог бы и не пожимать ее тогда. — Это элементарная вежливость, — поясняет Серёжа мягко, без какого-либо осуждения в голосе. Он такой уютный человек, что Антон нет-нет да и задумывается о нем в интимном смысле, но саламандра и кот — это и смех, и грех. Конечно, сейчас в смешанных парах (в том числе настолько смешанных) нет ничего плохого, но всё равно это как-то нелепо. Антон снова смотрит на Арсения, который помогает Паше засунуть чемодан в багажник. Заметно, что Арсений старается не пользоваться испачканной рукой, и за это стыдно — у Антона даже платка нет, чтобы предложить. Но в то же время такая реакция раздражает: тоже, блин, проблема — руку испачкал. Можно же ее о снег обтереть или о пальто, раз оно всё равно похоже на одну большую салфетку. После укладывания чемоданов в багажник все усаживаются в машину — и, к неудовольствию Антона, он оказывается впереди рядом с Арсением. Паша паникер и всегда садится на самое безопасное сиденье за водителем, а Серёжу спереди укачивает. — Пристегнитесь, пожалуйста, — вежливо просит Арсений, не обращаясь ни к кому конкретно, и достает из бардачка влажные салфетки — как будто бы показательно так, всем своим видом выражая, с каким тяжелым бременем ему пришлось столкнуться. Антон послушно пристегивается, не с первого раза совладав с ремнем безопасности. Ему открывается идеальный вид на ухо с острым кончиком — оно и правда такое, как в фильмах. Очень хочется провести по нему пальцем, а лучше — эту фантазию Антон пытается отогнать, но безуспешно — языком. М-да, приехали. Арсений его точно старше, но даже приблизительный его возраст угадать не получается: определенно не меньше двадцати пяти, но вряд ли больше сорока. С другой стороны, феи и в пятьдесят могут выглядеть на двадцать, если Антон не путает их с вейлами. Пока они отъезжают, он незаметно вытирает вытащенным рукавом рубашки сопли под носом — и в этот же момент оглушительно чихает. Ребята сзади молчат, Арсений тоже делает вид, что ничего не произошло. — Мне кто-нибудь скажет «будь здоров»? — обиженно ворчит Антон, оглядываясь — Серёжа строит страдальческую мину, Паша раздувает ноздри. — У вас так принято? — нарочито воспитанно уточняет Арсений, но Антону в его голосе чудится насмешка. — Тогда будьте здоровы. — Спасибо. А разве у вас не принято? Это же этикет типа. — Если сверяться с этикетом, то человек, как правило, не хочет привлекать излишнее внимание к конфузам. Поэтому вежливее будет его проигнорировать. — Чихнуть — это конфуз? — Вы считаете, нет? Скорее всего, Паша уже мысленно составляет документы на увольнение Антона Андреевича Шастуна, младшего менеджера по рекламе, но Антон просто не может сдержаться. Его всю жизнь бесили эти якобы правильные люди с моноклем в жопе, рядом с которыми ты какой-то вонючий объебос, игриво выглядывающий из помойки. — Я считаю, что пердануть — конфуз, и то можно простить, все мы люди, — фыркает он и добавляет: — Даже если феи. Ему мерещится, что Арсений хмыкает, но если тот что и хотел сказать, то это остается загадкой, потому что его перебивает Паша: — Арсений, а куда вы посоветуете сходить в свободное время? Я слышал, у вас фантастическая природа и даже есть заповедник, это правда? Арсений охотно начинает рассказывать про достопримечательности их города и окрестностей, при этом умудряясь следить за дорогой. Антона так и подбивает сказать, что, между прочим, именно разговоры за рулем являются главной причиной аварий — но он не хочет прослыть совсем хамлом и молчит. *** Во время поездки каждый раз, как Антон пытается разрядить обстановку, он как будто разряжает обойму — и следом за его вроде бы безобидными шутками настает звенящая тишина, словно слушателей этими шутками прям убило. В итоге он совсем отчаивается и решает не открывать рот до самого отеля. Однако в отеле обнаруживается, что брони на Антона нет, как нет и свободных номеров. Арсений распинается в извинениях, хотя лично он ни в чем не виноват, и везет Антона в другой отель. Всю дорогу до него Антон молчит, смотрит в окно и думает, ну, об Арсении. Тот вызывает у него едва контролируемое желание сказать какую-нибудь дурость, дернуть за косичку, ударить по голове портфелем — словом, вывести на эмоции. Антон честно держится из последних сил, но когда у Арсения громко урчит живот, не выдерживает: — Есть хотите? Арсений стреляет в него таким взглядом, что его можно было бы использовать в качестве военного оружия, причем холодного. Видимо, Антон задал какой-то очередной бестактный вопрос, хотя лично он ничего такого в нем не видит. Он так и говорит: — Не вижу ничего такого в этом вопросе. — Я ведь говорил, привлекать внимание к тому, что человек не способен контролировать, невежливо. — Но это ведь просто тело. Нормально, что оно хочет есть, чихает, пукает, какает, и всё такое. Что естественно, то не безобразно. Они встают на перекрестке, светофор для них опасно горит красным — он точно такой же, как и в Воронеже, но всё остальное вокруг отличается. У Антона уже глаза болят от количества белого — зрачки, наверно, так сузились, что стали похожи на палочки. А у Арсения зрачки, кстати, круглые, и от них по радужке будто лучики идут — красиво. — Тело — это всего лишь оболочка, — вздыхает наконец тот таким тоном, словно говорит о чем-то откровенном, хотя неотрывно следит за цифрами на счетчике светофора. — И пока мы не можем от него избавиться, приходится с ним мириться. — Избавляться от тела — это преступление, — глупо шутит Антон, ожидая в ответ недовольное хмыканье — но Арсений неожиданно улыбается. Пусть слабо, пусть уголки его губ едва приподнимаются, но и это наполняет Антона сладким чувством победы. Наверно, то же чувствует Стас каждый раз, как его шутка заходит. — А вы шутник, Антон. — Перейдем на «ты»? — предлагает Антон, обрадованный такой реакцией. Но Арсений морщится так, словно ему полезли не то в душу, не то в трусы, после чего отворачивается к дороге — светофор горит зеленым. — Мне бы этого не хотелось. «Эк важная пизда», — хочется сказать Антону, но вместо этого вслух он произносит лишь: — Жаль. Всю жизнь он прожил с рептилиями и земноводными, а люди этих классов не особо расшаркиваются друг перед другом. Нет у них всяких «Ах, извините» и «Ах, нет, это вы извините» — они в прямом смысле лезут сразу и в трусы, и в душу. Из других представителей фауны Антон близко знает только Серёжу, но тот мягкий и пушистый кот, который никогда не цапнет тебя когтистой лапой по морде — фигурально выражаясь. Город украшен к Новому году, и всё искрится не только снегом, но и гирляндами — однако гирлянды почему-то исключительно желтые, белые или голубые. Воронеж сейчас сияет всеми цветами радуги, как один большой флаг ЛГБТ, а Омск если и похож на флаг, то только на белый. Кому он, блядь, сдается, если никакой войны нет? Когда-то давно феи топили за независимость, в итоге пришли к мировому соглашению, и теперь Омск — ЗАТО, закрытый город. Они сами решают, кого впускать и на каких условиях, и такая система в целом всех устраивает. Ярких цветов на улице вообще ноль: дома либо белые, либо серые, все вывески лаконичные, не кричащие, одежда горожан блеклая — если и не бело-серо-черная, то как будто выцветшая после ста стирок. Даже лысые, припорошенные снегом, деревья выглядят так, словно стараются стоять смирно и не бросаться в глаза. — Тут лето бывает? — Антон начинает жалеть сразу после того, как бездумно ляпает это. Разумеется, в Сибири бывает лето, его знания о географии собственной страны не такие скудные. — Да, и довольно теплое. Антон хочет спросить, какую температуру предпочитает Арсений (хотя у того на виске уже вена пульсирует от очевидного напряжения), но замечает в окне кофейню. Он тут же представляет себе обжигающий язык горячий чай и мягкую, пахнущую ванилью, булку в руках — рот наполняется слюной, и он восклицает: — Стой! — и абсолютно нелепо добавляет: — те. Арсений от шока подскакивает на месте и резко уводит руль вправо, к парковочным местам — повезло, что они были в крайнем ряду и не вписались в кого-нибудь. Остановив машину, тот разворачивается к нему всем корпусом и обеспокоенно спрашивает: — Что такое? Вам плохо? Его взгляд мечется по телу Антона, будто ищет открытую рану или что-то в этом роде, а у Антона из ран только душевные — и те можно заткнуть булкой. Он прекрасно понимает, каким идиотом сейчас себя покажет, но всё равно тыкает пальцем в двери кофейни и предлагает: — Зайдем за кофе? Арсений даже не оборачивается к дверям кофейни, он просто глубоко вздыхает и на несколько мгновений прикрывает глаза, словно повторяя про себя «Убивать людей нельзя, убивать людей нельзя». Вена на его виске колотится в ритме дабстепа, ноздри раздуваются, и без того тонкие губы складываются в ниточку. Но когда он открывает глаза, лицо его вновь выражает лишь холодное спокойствие и гармонию с окружающим миром. — Пожалуйста, больше так не делайте, — просит он. — Мы могли попасть в аварию. Сначала Антон побоялся, что Арсений на него наорет, а теперь начинает злиться, что не наорал. Алло, они могли умереть, а тот ему — «Больше так не делайте». Ну пиздец же, Антон бы влепил себе по щам со свистом летящей из жопы петарды. — И всё? — Он поднимает брови. — И вы можете зайти за кофе, конечно, — безрадостно соглашается Арсений. — А вам что-нибудь взять? — Благодарю, но не стоит. И это говорит человек, у которого совсем недавно желудок ревел, как рожающий кит. Антон не делает на этом акцент, а только кивает и, совладав с неудобной ручкой двери, выходит из машины. На улице по-прежнему дубак, но ветер хотя бы не такой резкий, как около аэропорта. И всё же у Антона замерзает, кажется, каждая клеточка тела, поэтому на входе в теплую кофейню он едва не плачет от радости. Или, может, глаза просто слезятся от мороза — еще и сопли опять текут, но Антон ловко вытирает их тыльной стороной ладони. Кофейня маленькая, заточенная под напитки навынос, но столики имеются, и Антон беззастенчиво рассматривает сидящих за ними фей. Что мужчины, что женщины словно окружены невесомой дымкой волшебства, как сказочные существа, живущие где-нибудь во льдах горных вершин. Бледная кожа, тонкие, почти прозрачные веки с заметной сеткой вен, неизменно светлые глаза — они слишком прекрасны для этого мира. За стойкой посетителей обслуживает молодой парень — тонкий и хрупкий, с немного навыкате глазами, острыми, как пики, ушами и такими белыми волосами, что они кажутся ненастоящими. Он не берет пирожные с витрины руками, а заставляет их парить и прямо в воздухе заворачиваться в крафтовую бумагу — это гипнотизирует. Произошедшие от животных люди, как правило, умеют управлять одной или двумя стихиями — не масштабно, море никто не раздвинет, ураган не устроит, но вот стакан воды налить или там костер зажечь обладатель стихии способен влегкую. Однако парень за стойкой не воздухом управляет, не ветром заставляет пирожные летать — он управляет самими предметами. Дары фей особенные, уникальные, какими больше не обладает ни одна раса — этому еще в школе учат, на биологии, которую Антон чаще прогуливал, чем посещал. Кто-то владеет телекинезом, другие — телепатией, третьи могут менять физические свойства предметов, четвертые становятся невидимыми. Некоторые способности по-настоящему опасны, поэтому феи обязаны регистрировать их в государственном реестре, что, по мнению Антона, ущемление человеческих прав. Он как раз задумывается о том, что же эдакого умеет Арсений, когда подходит его очередь и он оказывается перед беловолосым парнем. — Добрый день, — здоровается тот, улыбка на его лице такая же отстраненно вежливая, как и у Арсения. — Что будете заказывать? Антон так залипал на летающих пирожных, что не прочитал меню, написанное мелом на досках, которые висят на стене. Он задирает голову, хотя с его ростом это не то чтобы необходимость, и пробегается взглядом по списку самых разных чаев, кофе, каких-то булочек… — Мне, пожалуйста, чай с медом и облепихой и круассан… — Их два вида: шоколадные и миндальные, но миндаль напоминает Антону запах собственного яда. — И шоколадный круассан. Парень кивает и жестом одной руки заставляет круассан плыть по воздуху навстречу крафтовым пакетам, а другой рукой берется за бумажный стаканчик. — Это очень круто, — восхищенно лепечет Антон, наблюдая за происходящим с восторгом ребенка. — Как в «Гарри Поттере», только без палочек. Парень кидает на него удивленный взгляд, но затем совершенно искренне улыбается — и всё-таки ничего так не красит человека, как искренняя улыбка. Правда, мелькает она лишь на секунду, потому что парень тут же принимает серьезный вид и бросает: — Ничего необычного, многие так могут. Но мне приятно ваше внимание, спасибо. Ни фига себе — «ничего необычного». Если бы Антон мог заставлять предметы парить, он бы орал это на каждом углу и использовал при каждом удобном и неудобном случае. У него самого — бесполезный огонь, он и курит, наверно, тупо ради того, чтобы использовать его почаще. — Зря вы так о себе. Скажите, а что предпочитают феи? В плане чай, кофе, сладкое, соленое? Этому вопросу парень удивляется еще сильнее, чем предыдущей фразе, но всё равно отвечает: — Если вы подбираете для кого-то конкретного, можно ли уточнить его вид? — Его вид? — глупо переспрашивает Антон, периферическим зрением подмечая, что за ним уже образовалась небольшая очередь. Странно, однако, что он не слышит ни выразительного кашля, ни цоканья, ни бормотания «Побыстрее бы, сколько можно». — Вид, — хлопая белыми ресницами, повторяет парень. — Лесные феи, горные феи, пустынные феи, водяные феи… Есть также подвиды, например, морские и речные феи. Я бы не сказал, что можно с уверенностью назвать предпочтения каждого подвида, но какие-то закономерности имеются. К своему стыду, Антон понятия не имел, что феи делятся на какие-то виды — биологию же прогуливал. Хотя если немного подумать, то всё становится очевидным: потому-то феям и нужны подземные плиты с подогревом, которые производит компания Антона — чтобы приблизить климат каких-то районов к более комфортной среде обитания. — Я, если честно, понятия не имею, — медленно произносит Антон, прикусывая губу. — Ладно, давайте латте с карамелью и улитку с корицей. Антон расплачивается, забирает горячие напитки в подставке и сдобу и, стараясь не опрокинуть всё это по пути, возвращается в машину. Ему требуется подключить всю свою ловкость, чтобы ничего не разлить по салону дорогого авто — в итоге Арсений сам держит покупки, пока Антон шлепается на сиденье. — Не знал, что вы любите, поэтому взял вам латте с карамелью. И булку с корицей. Сперва Арсений изгибает бровь в вопросительном жесте, но быстро расслабляется и снова возвращается к привычному равнодушию. Антона до жара в груди бесит, что тот не позволяет себе спокойно выражать эмоции, словно пытается строить из себя робота. Антон бы пошутил тупую пошлую шутку про робота-пылесоса, только без участия пыли, но сдерживается. — Спасибо большое, — благодарит Арсений, и в его вежливом тоне отчетливо слышится негодование, — но я ведь сказал, что не стоит. — Но я же не могу жрать в одиночестве, пока вы смотрите. — Когда я отказывался, я отдавал себе отчет в том, что вы будете «жрать в одиночестве», — цитирует он почти с пылом, что Антона радует и нервирует одновременно. Радует — потому что Арсений показывает эмоции, нервирует — потому что с какого хуя он вообще злится, Антон же о нем позаботился. — Да вы ведь хотите есть! — распаляется он. — Почему просто не принять булку с кофе, сказать спасибо и расслабиться, зачем нудеть? Арсений несколько мгновений смотрит на него с уже нескрываемым раздражением, но будто бы старается себя остановить — и всё-таки не останавливает: — Простите за внеплановую лекцию, но нельзя принимать решения за других людей, потому что так якобы лучше. А если я сижу на строгой диете? Или у меня аллергия на корицу? И это я еще не говорю о том, что покупать что-то другому человеку и ставить его тем самым в неловкое положение — это неприемлемо. Антон сдувается, как жаба, которую сначала надули через жопу, а потом шлепнули по пузу. То есть реальная жаба, не человеческая — голову сразу же наполняет картинками, как кто-то пробует надуть Стаса через жопу. Хотя Антон бы не удивился, практикуй они с Дариной нечто подобное, и эта мысль веселит и не дает утонуть в чувстве стыда. — Извините, — выдыхает Антон. — У нас не принято уминать булки в одиночестве, пока другой человек сидит рядом. — А у нас не принято… — Арсений отводит взгляд, и его раздражение как рукой снимает, он явно старается подобрать более подходящее слово, — заботиться друг о друге. Нет, разумеется, мы заботимся, но… — Не больше, чем того требует этикет? — подсказывает Антон. — Не больше, чем необходимо? — Да, в основном. Арсений смотрит на тротуар через лобовое стекло, и с такого ракурса Антон может рассмотреть длинные пушистые ресницы, в тени иссиня-черные. По ним очень хочется провести кончиком пальца — проверить, такие ли они мягкие на ощупь, какими кажутся. Но вряд ли Арсений будет рад тому, что какой-то малознакомый чувак тычет пальцем ему в глаза. — Почему бы не быть чуть более открытыми к людям? — негромко спрашивает Антон. Ему кажется, что вот теперь-то ледяная оболочка треснула, и через эту трещину сейчас просочится немного тепла — но Арсений поворачивается к нему и холодно интересуется: — А почему бы вам не перестать лезть со своим уставом в чужой монастырь? — Как-то это грубо. — А вы не понимаете иначе, отчаянные времена требуют отчаянных мер, — мрачно произносит он и вручает Антону подставку со стаканчиками, которая всё это время стояла у него на коленях. — Пейте сами свой кофе. Антону бы заткнуться, но такой он человек: чужая грубость либо раззадоривает его, либо отскакивает, как попрыгунчик от стенки. В тот момент, когда на небесах раздавали чувство такта, он стоял в очереди за талантом доебывать. — Какого вы вида? — интересуется он невпопад, отчего Арсений вновь поднимает бровь — и на этот раз уж, судя по всему, даже не старается вернуть на лицо маску равнодушия. — Я понимаю, что вы фей, но какой конкретно? — Это неуместный вопрос. — Почему? Я вот легко могу сказать, какого я вида. — Я и так знаю, какого вы вида, незачем спрашивать. — Откуда? — хмурится Антон. В нем никто обычно не распознаёт не то что огненную саламандру, но и саламандру в принципе. В отличие от собратьев, у него не полностью черные глаза, а с каре-зеленой радужкой и вертикальным зрачком — это генетический подарок кого-то из дальних родственников. — Просто знаю. — Нет, правда, откуда? — не унимается Антон. — Сказал кто-то из моих коллег? Арсений тяжело вздыхает, словно вопрошая у вселенной, за какие грехи на него всё это упало. Кончики его ушей слегка краснеют, и Антон мимолетно задумывается, действительно ли они настолько чувствительные, как обычно обыгрывается в фильмах. — Откуда? — еще раз спрашивает Антон, прямо-таки задавшись целью доебаться. У него в целом по жизни девиз «Доеби или будь доебанным», а быть доебанным он не хочет — максимум выебанным. Арсений молча подтягивает рукав пальто, расстегивает пуговицу на манжете рубашки и запястьем вверх протягивает руку Антону. У него не тонкая и изящная ручка с длинными пальцами «пианиста», а вполне себе крепкая мужская рука — но всё-таки Антон залипает, хотя и не совсем понимает, чего от него хотят. — Прикоснитесь, — не столько просит, сколько приказывает Арсений. Антон осторожно, кончиком указательного пальца, проводит вдоль голубоватой вены — и за его прикосновением тянется свечение, след которого практически сразу же гаснет. Он хочет повторить этот эксперимент, но Арсений убирает руку и одергивает рукава. — Так на нас действуют только представители вашего вида, — поясняет он. — Знали бы больше о своей природе, у вас не возникали бы вопросы, какого вида я. — Я прогуглю, — обещает Антон. — А даром вы каким владеете, тоже не скажете? — Никакой пользы он в любом случае не приносит. — Мой тоже. У меня огонь, если что. — Вы не поверите, но я догадался. Вы огненная саламандра, разгадка заключается в названии. Было бы странно, если бы огненные саламандры владели водой, как… — небольшая пауза, — обычные саламандры. — Ага, — фыркает Антон, — а очковые кобры обязательно носят очки. А плащеносные броненосцы — плащи. Все ангорские кролики живут в Турции, императорские креветки поголовно императоры, а голубые рыбы-попугаи ебутся в жопу с мужиками. У Арсения от шока распахиваются глаза, лицо стремительно краснеет, он по-рыбьи открывает-закрывает рот — и в целом вид такой, будто его смертельно оскорбили. Кажется, что с тем же успехом Антон мог бы взять щенка, который истерично пытается трахать дерево, и усадить Арсению на голову. — Не могли бы вы при мне избегать таких слов? — выпаливает тот, и Антон запоздало вспоминает, что перед ним не какой-то левый чувак, а клиент. Он только что при клиенте ляпнул про еблю в жопу с мужиками. В приступе стыда Антону хочется побиться головой об оконное стекло, разбить его, вылезти наружу и доползти до ближайшего бара, чтобы выпить там океан и три реки в лучших традициях Меладзе. — Простите, — от души говорит он, — я просто имел в виду, что ведь голубые же рыбы не голубые, в смысле не геи. Он чуть не ляпает вдобавок тупое «А вы гей?», но вовремя прикусывает язык. Лучше бы Паша взял Эдика. Тот хоть и лишен чувства такта, но зато разговаривает на чистом зековском — его сленг не каждый человек разберет. — Я понял, что вы имели в виду. Это неуместная тема, и мне бы не хотелось ее обсуждать. Антон хочет ее обсуждать — ему интересно, какой ориентации его занудный собеседник и есть ли у него ориентация вообще, или тот предпочитает хую и пизде предрассветную росу и нежные лучи солнца. Это обычное любопытство, никаких планов у Антона на фея, разумеется, нет и быть не может — это всё равно что мечтать трахнуться с ангелом. И не с рыбой-ангелом, а тем, что якобы на небесах. — Так вы будете кофе? — меняет Антон тему, протягивая подставку обратно Арсению. Тот качает головой, но Антон сует ему ее ближе, чуть ли не под нос — в этот момент проезжающая мимо машина сигналит, и от неожиданности подставка сама собой выпадает из рук. Оба стаканчика опрокидываются Арсению на колени, крышки слетают, содержимое выливается на его белое пальто и белые же брюки, окрашивая их в оттенки коричневого. Арсений, поднимая оба, даже не вскрикивает, но его лицо искажено гримасой боли — еще бы: хоть и не кипяток, но всё равно горячо. Антон бросается вытирать всё собственным шарфом, но лишь растирает по коленям коричневую жижу и заодно пачкает шарф — Арсений мягко отталкивает его локтем. — Не надо, пожалуйста, — просит он с очевидной угрозой в голосе. — Всё в порядке. — Сильно горячо? — Антон отстраняется и забирает у него почти пустые стаканчики, всё еще теплые. — Может, в травмпункт? — Не нужно, — цедит Арсений сквозь зубы, однако через силу тянет улыбку — но по глазам прямо видно, на какие три буквы он с удовольствием послал бы виновника происходящего. Антон бы и сам с радостью сходил на хуй, причем даже не в метафорическом смысле, но не знает направления. Он наблюдает за тем, как Арсений достает из подлокотника пачку влажных салфеток, вытаскивает сразу несколько штук и методично вытирает капли с этого самого подлокотника. До Антона запоздало доходит, что этот автомобиль наверняка принадлежит компании — обычный сотрудник вряд ли может себе такой позволить. — Я заплачу за мойку салона, — быстро предлагает он. — И за химчистку одежды тоже. — В этом нет необходимости, не переживайте. — Арсений замирает с кучей грязных салфеток и оглядывается в поисках того, куда их кинуть — кидает в подставленный стаканчик. — Благодарю вас. — О! — вспоминает Антон о своем бесполезном даре. — Я же могу высушить! — Эм, нет, — хмуро бормочет Арсений, — поймите меня правильно, но ходить с ожогами мне бы не хотелось. — Я им хорошо владею. — И всё же я не хотел бы рисковать. — Кто не рискует, тот не пьет шампанское. — Я вообще не пью. — Я… — Аргументы у Антона закончились. — Мне реально очень жаль. Но если бы вы просто взяли кофе, этого бы не случилось, — произносит он легко и беспечно, как бы в шутку, просто чтобы снять напряжение — и сразу же жалеет. Арсений опять прикрывает веки, явно отговаривая себя от убийства — и на этот раз, когда открывает, его лицо не спокойное и не умиротворенное. Его брови сведены, глаза — прищурены, а вена на виске бьется в истерическом припадке. — Если бы вы не купили этот кофе, о чем я вас совершенно не просил, а потом не стали бы пихать его мне в лицо, вероятнее всего, он бы не оказался у меня на коленях. — Так я же не специально его пролил! — злится Антон: Арсений со своим белым во всех смыслах пальто уже подзаебал. — Это просто случайность, такое бывает. Мне жаль, но я же не могу вернуть время вспять. — Я, к сожалению, тоже, — горько вздыхает Арсений. — Иначе я бы изначально вызвал вам такси… Простите, — виновато улыбается он, — мне не стоило этого говорить. — Мне правда лучше поехать на такси. А вам, это самое, поехать помыть машину. — С вашего позволения, я бы так сделал. Вы сможете добраться до отеля самостоятельно? — Да, я же не идиот. Возможно, Антону это мерещится, но по лицу Арсения он прямо читает: «Очень сильно сомневаюсь». Однако вслух тот всего лишь почтительно прощается, с этим его неизменным легким поклоном головы.