Добрая фея

      Она ушла.       Ушла, оставив его одного, сломленного, убитого своей любовью и горем. Жизнь оставила много боли в его душе, шрамы на его теле говорили о множестве издевательств и пыток, но все это казалось такой мелочью по сравнению с тем ужасающим чувством, которое рвало его кровоточащее сердце на куски. От такого умирают, но Эрик, вопреки всему, продолжал жить.       Какая досада.       Он даже не мог спокойно умереть. Сил еще было достаточно, по крайней мере, на то, чтобы ближайшую неделю пролежать на холодной земле подвала, безобразно скорчившись в рыданиях. Он не мог решиться на самоубийство — раньше дорожил своими умениями и талантами, жил одной любовью к Кристине, а теперь, когда эти таланты было некому показывать, он просто боялся. Боялся физической боли, боялся смерти, хоть она и была бы единственным для него избавлением.       Эрик снова чувствовал себя ребенком — тем шестилетним мальчиком, который упрашивал мать подарить ему один лишь поцелуй, и которого она в ответ оттолкнула от себя и заперла в Красной комнате, чтобы он думал о своем безобразном поведении. Ему хотелось, чтобы его обняли, погладили, хотя бы сказали ласковое слово.       На негнущихся ногах, сжимая в руках свадебную фату, ту самую, что Кристина вернула ему полчаса назад… А может час? Два? Эрик двинулся в ее спальню, в комнату, которая принадлежала только ей и он никогда не смел туда заходить без ее приглашения. Бабочка душила его, и он с яростью сорвал ее со своей шеи и бросил куда-то в сторону резного туалетного столика, который он сам лично выбирал для комнаты в стиле Луи-Филиппа. Эрик все выбирал для этой комнаты, все, даже хозяйку. И делал для владелицы все, о чем бы она ни попросила, о чем бы не поплакалась ему.       Ее постелька была как всегда аккуратно заправлена, застелена тяжелым персидским покрывалом, которое Эрик предложил ей однажды зимой, когда в подвалах стало слишком холодно.       Теперь здесь было пусто и холодно, не так, как раньше, когда он знал, что Кристина вернется, а по-настоящему. Пусто, тихо и сыро навсегда. И от этого щемящего чувства одиночества, пришел новый поток душераздирающих слез. Эрик повалился на кровать, содрогаясь в рыданиях, и, прижимая к себе фату, ее одеяло и ее подушку — все эти вещи навсегда запечатлели ее прикосновения, ее тепло, и это все, что осталось ему.       Слезы и горечь, нервное потрясение очень скоро сморили Эрика, и он уснул, обнимая одеяло, представляя что оно — это его Кристина, его светлый чистый ангел, и что она осталась с ним. Ему снился ее нежный поцелуй в лоб — его первый поцелуй в жизни, и сердце его заходилось в бешеном ритме даже во сне. Еще ему снился мерзкий виконт, по-собственнически обнимающий его северную фею, целующий ее золотые локоны, и тогда Эрик плакал, не в силах помешать видению.       Под утро Эрику показалось, что где-то вспыхнул какой-то огонек, но он не стал проверять. Если это жандармы, которых направил сюда де Шаньи, то пусть… Пусть они придут и найдут его, жалкого, скорчившегося и изможденного.       Он снова провалился в сон, но на этот раз без сновидений. Только в какой-то миг ему начало чудиться, будто он чувствует теплые прикосновения, как будто что-то трогает его жалкое подобие волос.       Сквозь забытье он услышал ее голос: — Эрик, мой Ангел…       Голос не плакал, не кричал, он был нежен и ласков. Может, настал его смертный час? Может за ним пришел Ангел Смерти? — Эрик, мой дорогой, проснитесь… — повторил голос, и на этот раз Эрик почувствовал на себе руки — ее руки.       С трудом он разлепил заплаканные опухшие глаза, зажженный в комнате газовый свет неприятно резанул. — Эрик! Вы живы, слава Богу! — раздалось сбоку, и прежде, чем мужчина успел обернуться и сфокусировать взгляд, что-то горячее налетело на него и снова опрокинуло на кровать.       Кристина… Мираж или явь? Сон или реальность? Правда или вымысел его воспаленного воображения? Она не могла быть выдумкой, не могла быть порождением измученного сознания, она была настоящей, живой и теплой. И она пришла к нему. — Кристина… — обессилено выдал он, чувствуя, как выжигающие душу слезы, снова застилают глаза. — Это я…- смущенно отозвалась она, и, наконец, ее лицо появилось в поле его зрения.       Ее веки, окруженные синевой — след усталости, — были чисты, как перламутр, их окраска сообщала блеск глазам северной феи. Лоб казался прозрачным, а в светлых голубых глазах, чистых, как у ребенка, угадывались все ее чувства. Светлые длинные волосы, почему-то не убранные в прическу, спускались к тонкой талии, которую можно было охватить двумя пальцами.       Кристина была прекрасна, и это единственное, о чем мог думать Эрик. Его сердце изнывало от боли и тоски, но он не мог зажмуриться и перестать наслаждаться прекрасным видением. Самая страшная пытка.       Белое муслиновое платье, вышитое синими цветами, которое он купил для нее, заостренный мысом корсаж без пояса — все говорило о том, что Кристина не покидала Оперу. Или, по крайней мере, переоделась наверху, в своей грим-уборной, прежде, чем спуститься к нему, в ад. — Кристина… — Эрик жалобно застонал, заслоняя безобразное лицо скрюченными пальцами. — Зачем вы здесь? Вернулись за своими платьями и украшениями? Виконт настолько расчетлив?       Он оттолкнул девушку от себя, и попытался укрыться одеялом, чтобы спрятать свои слезы, а вместе с ними и свое уродливое лицо — лицо самой Смерти. Не нужно Кристине видеть его. — Нет, Эрик, я вернулась к вам, — взволнованно пролепетала Даэ, отгибая край одеяла и тут же быстро запечатлевая поцелуй на виске мужчины.       Эрик густо покраснел, тело его пробила мелкая дрожь, и он резко сел, хватая Кристину за руки. — Зачем?! Кристина… Зачем вы мучаете меня? Уходите! Уходите к своему жениху. Будьте же милосердны к Эрику…       Он разрыдался, упав к ней на колени. В руках он сжимал край ее платья, прикладывал его к тонким бледным губам и шептал слова любви, нежные и горячие, как его сердце. — Эрик…       Кристина хотела отнять его от колен, но он не желал подниматься, поэтому она сама наклонилась к нему и поцеловала в макушку. Ее правая ладонь стала поглаживать мужчину по худой спине, позвонки которой выступали даже через плотную ткань пиджака. — Послушайте, я понимаю… — Кристина неожиданно сама всхлипнула. — Я понимаю, как это выглядит в ваших глазах, мой дорогой Эрик: я ушла, оставив вас здесь совсем одного… Но я не могла поступить иначе.       Ее рука замерла, и Эрик почувствовал, что она и сама дрожит. Несколько горячих слезинок сорвалось с ее ресниц и упало на его ледяную кожу. — Я должна была увести Рауля и того господина отсюда, иначе случилась бы трагедия… Рауль не позволил бы мне остаться, увел бы силой и запер где-нибудь в особняке. Мне пришлось обмануть вас всех, чтобы вернуться сюда сегодня… Простите… меня…       Он ненавидел ее слезы, ее всхлипы и дрожащий голос, это причиняло ему большую боль — его Кристина страдает, а как он может помочь ей? — Зачем вы вернулись? — спросил он голосом Ангела Музыки, не позволяя себе коснуться Кристины и утешить ее. — П-п-потому что… — прорыдала она, — потому что я люблю вас…       Он схватил ее за руки, потянул на себя, желая потребовать объяснений, хоть какого-то ответа, но Кристина опередила его. — Я поднялась с Раулем наверх, он отвел меня домой к Матушке, и мы условились, что он даст мне два дня, чтобы уладить дела, и не будет тревожить меня все это время. Я написала ему записку и оставила ее у Мамы. Когда он придет за мной, чтобы увести меня навсегда из Парижа… Его будет ждать только мое прощальное письмо. О, Эрик, — она подалась вперед и прижалась к его костлявой груди, где так бешено билось сердце, — я умоляю вас, простите меня, простите… Давайте вместе уедем, куда-нибудь очень далеко, где нас никогда не найдут. Я стану вашей женой, если только… Если вы не разлюбили меня и не стали меня ненавидеть.       Ее слезы орошали его шею, стекали за воротник, а Эрик прижимал к себе ее хрупкую фигурку, целовал золотые локончики, и жмурил слезящиеся глаза. — Кристина… — Я люблю вас, — повторила она, вдруг отстраняясь и серьезно заглядывая в его горящие янтарем глаза.       Ее поцелуй, жгучий и трепетный, пришелся прямо в уголок губ — она не была уверена, что Эрик не оттолкнет ее. Но когда этого не произошло, а его руки вдруг сомкнулись вокруг ее талии, холодные губы прижались ко лбу, она поняла — не оттолкнет. — Я люблю вас, моя фея, мой ангел, моя песенка… — прошептал он в ее волосы, совсем рядом с ухом.       Ему было страшно, очень страшно решиться на такой шаг, но он не мог позволить Кристине быть главной в такой ситуации, несмотря ни на что, он считал себя джентльменом, мужчиной. Он приблизил свое лицо к ее и замер, опасливо глядя в ее глаза, как бы спрашивая разрешения, и увидел такую невыразимую любовь, что его сердце снова сжалось, но на сей раз от радости, любви.       Огладив ее раскрасневшуюся щечку, он коснулся ее губ своими, вовлекая в головокружительный поцелуй. Не робкий и неумелый, а в настоящий, страстный, призванный с самых небес, чтобы показать Кристине как сильна его любовь к ней, чтобы навеки запечатлеть единение их душ. — Моя, только моя… — прошептал он, покрывая поцелуями ее щеки и спускаясь к чувствительной шее.       Она плавилась в его сильных руках, но тем не менее ей удалось поймать последние крупицы осознанности, ускользающие в никуда в этом вихре страсти. — Эрик, — она дождалась, когда он обратит на нее внимание, когда услышит, и тогда продолжила. — У меня осталось только полтора дня. И потом… Боюсь, Рауль все равно затеет поиски. Я… — она смущенно порозовела, — давайте прежде окажемся в безопасном месте и обвенчаемся, оставим Париж с его ужасами позади… — Да, — хрипло отозвался Эрик, отстраняясь и беря ее маленькие ручки в свои. — Вы правы, любовь моя. Завтра рано утром мы с вами сядем на поезд и уедем так далеко, насколько это будет возможно. Туда, где нас будет невозможно отыскать. — Швеция? — оживленно предположила Кристина, и ее глаза заблестели, как у ребенка, узнавшего, что мама на десерт припасла шоколад. — Италия? Америка? Россия? — Я обдумаю это, — пообещал мужчина, целуя ее ладошку, на которой по-прежнему блестело его обручальное кольцо. — А пока… Не стоит нам терять времени, вам нужно собрать вещи: какую-то одежду, всякие дамские штучки…       Он произнес «дамские штучки» с таким чванливым выражением лица, что Кристина звонко рассмеялась, тут же поймав на себе его строгий взгляд. Все как и раньше — учитель и ученица. — Пока я пойду за билетами, вы также должны собрать еду и лекарства, которые могут пригодиться в дороге. Потом я вернусь и уберу здесь все так, чтобы это место оставалось в сохранности.  — Поняла, — доверчиво кивнула она, снова прижимаясь к мужчине, как кошка, ищущая ласки. — Кристина, — сказал он, — я думал… Думал, что умру от тоски, как пес. Но теперь, когда вы здесь, когда пообещали мне все это… Я чувствую, что проживу еще очень долго. Я никогда не чувствовал такого желания жить.       Вместо ответа, она снова поцеловала его.