минус на минус

Лежу на полу и истекаю кровью. Руки саднит, но почему-то не так неприятно, как сидеть отмерзшей жопой на кафеле. Забавная все-таки вещь, человеческое восприятие. Мир вокруг бутылочно-зеленый и немного размытый, но это скорее украшает крысиный туалет. Крысиный туалет вещь такая— его улучшает все, что ухудшает зрение. Голая тетка со слишком большой грудью даже для художника в пубертате вгоняла меня в тоску и в лучшем расположении духа. Дверь в нашем la coiffeuse отсутствует к сожалению или к счастью, но если бы она была, Мертвец непременно выбил бы её ногой. Он зеленый, но по его перекошенной роже угадываю, что на самом деле серый. Расстраиваюсь. Нельзя ему нервничать. Мертвец хватает меня за плечи и начинает трясти с таким энтузиазмом, будто от трёх ударов моей башки о кафель я начну срать бабочкам и радоваться каждому прожитому дню. Орет мне в лицо и я мысленно соглашаюсь с каждой фразой, от той, что я скотина эгоистичная, до той, что сведу его в могилу. Ага, и ручкой вслед помашу. Я не берусь с ним пререкаться потому что до ужаса сложно передвигать губами, а ещё потому что по сбившемуся дыханию Мертвеца понятно, что он скоро кончится, и любые возражения с моей стороны отправят его в Могильник. Придется тащить его на себе, объясняться, давать обещание не сводить глаз с больного, а я сейчас не в форме для такого. Он давится воздухом и падает на колени, оказываясь со мной на одном уровне. Подпираю его голову плечом и напряженно вслушиваюсь. Дышит. Аккуратно, чтобы не тревожить болячки кладу руки на Мертвецову спину и чувствую, как он обмякает, утомленный своей мотивационной речью. —Интересно, кто кого сейчас спасает. — Голос несколько приглушен моим животом, поэтому чтобы разобрать, что он бурчит, мне приходится напрячься. — Это взаимный процесс. — Радуюсь, что до него дошёл комизм ситуации. — Круговорот спасений. — Мы калеки. У нас некрасивые, сгнившие и изрезанные души. — Голос у Мертвеца такой равнодушный, будто он повторяет выученный текст. Устал он или пытается не сорваться на лишние эмоции, я не знаю. —Минус на минус. — Пожимаю плечами я. Не люблю, когда его утягивает в философию. — Давай руки. — Послушно закатываю рукава, стараясь не смотреть на то, во что превратилась моя кожа, и отстраненно наблюдаю, как он извлекает из нагрудного кармана застиранный бинт и заматывает мне лапки. Все это до ужаса приятно, и кажется, что у меня есть снова есть мать, которая не пьет и не бьет. Правда, у матери длинное заебанное лицо, три отсутствующих зуба, синие дреды и перегар, но плохо ли это, вопрос другой. — Готово. — Сообщает он, закончив терзать мои руки. —И сними свои стекляшки ебаные, задрал, честное слово. Слушаюсь и стаскиваю очки в благодарность за заботу. Туалет сразу делается хуже, а Мертвец лучше. Родной серый идет ему больше, чем мой зеленый. Он пропадает, зачарованный чем-то, что разглядел у меня в глазах. Мне до ужаса интересно, что он там видит, но я мужественно сдерживаюсь. — Тебя. — вдруг говорит он. Вспоминаю, что забыл скорчить лицо, не выдающее моих мыслей и смущаюсь, как слизняк, которого вытащили из раковины. Целую его, чтобы он не понял еще чего-нибудь лишнего. Губы у Мертвеца сухие, как наждачка и горькие на вкус. Он не вырывается, но и не отвечает, обескураженный таким отвлекающим маневром. Думаю, если бы я сейчас начал горланить Рамштайн, он удивился бы меньше. Отстраняюсь. Мертвец кривит рожу в ухмылке на пол лица. Грустное или радостное это зрелище, я для себя еще не решил поэтому закрываю её ладонью, заодно затыкая ему рот. — Тсс. Это искусственное дыхание. Мертвец давится смешком мне в ладонь.