СЫН НАМЕСТНИКА
Когда Боромиру исполнилось одиннадцать, отец отвел его в королевскую усыпальницу, и сказал: "Однажды я буду лежать здесь". Оглядываясь назад, Боромир думает, что это странная вещь, чтобы сказать своему одиннадцатилетнему сыну, и что если даже когда-нибудь у него будет сын, что само по себе маловероятно, он такого делать не будет. Потому что это само по себе странно привести мальчика в место, переполненное останками, и сказать: "Я умру и буду лежать прямо вот тут". Но тогда, много лет назад, он только пожал плечами и сказал отцу в ответ: "Но это же королевская усыпальница. А ты не король". Это был первый раз, когда он видел своего отца настолько злым, но, конечно, не последний. Отец ударил его так, что разбил ему губу, и прошипел так, как умел шипеть только он: "Гондору не нужен король". Это стало для Боромира мантрой, которую он слышал каждый день, словно Денетор дал себе обещание свести своего сына с ума. Гондору не нужен король. Но вот он, пожалуйста, король. В грязных рваных одеждах, испачканных в долгой и тяжелой дороге, с недельной щетиной на подбородке, словно он не мог решить, отращивать бороду или оставить кожу гладкой. Совсем не похожий на короля. Если быть честным, думает Боромир, рассматривая рейнджера издалека (ему проще называть этого человека рейнджером, чем королем или еще кем), то именно такой король Гондору и подходит. Какое государство, такой и король - грязное, испуганное собственной силы. Его отец не обрадуется. Скажет: "Я просил тебя принести оружие врага, а ты приволок мне это? Даже Фарамир справился бы лучше тебя", - и даже здесь будет использовать имя его брата как ругательство. Но гнев отца - ничто, по сравнению с его собственным гневом. С момента, как он увидел рейнджера, в его голове словно поселилась буря, и это так чертовски отвлекает его от привычных спокойных блужданий в собственных мыслях. Он не знает, как к этому человеку относится. Это наследник Исильдура? Ну, Исильдур мог бы постараться и получше. Это король людей? Король, который ни разу не пытался взять свою корону, король, бросивший своих людей на произвол судьбы, но с таким рьяным отчаянием согласившийся идти уничтожать Кольцо в Мордор. Где был этот король, когда люди Боромира гибли в бессмысленных боях один за другим? Разве это король, если он так ненавидит собственный народ, ненавидит собственную страну - мы пойдем как угодно, но только не через Гондор. Так что проще думать о нем, как о рейнджере, безымянном и не нарушающем спокойствие его мыслей. - Тоже не можешь уснуть? - Гимли, устроившийся у костра, ловит его блуждающий взгляд и понимающе кивает. Они, на удивление, хорошо общаются - гном ворчливый, как и положено быть гному, но не лишенный достаточно жесткого чувства юмора и любящий долгие разговоры о приземленных вещах. Он рассказывает Боромиру про своих бородатых женщин, чего тому не понять, сколько бы не пытался, а Боромир в ответ рассказывает про Осгилиат и Итилиэн. Потому что у Гимли - женщины, пусть и бородатые, а у Боромира - война. Впрочем, скоро война будет у них у всех. И все же - бородатые женщины?.. Боромир неправильный мужчина, он знает это, ему приятнее общество мужчин, чем женщин, хотя он никогда и не говорил никому об этом. Но это было в нем всегда - это странное отталкивающее чувство, которое ему не удалось задавить в себе даже спустя столько лет. Но бородатые женщины? Может, он что-то не понимает в этом мире, но разве есть смысл в бородатых женщинах? Он, конечно, свои мысли не озвучивает. Гимли в своей любви к вышеописанным женщинам звучит очень и очень убедительно. - Слишком много мыслей в голове, - отвечает он, когда гном, кажется, уже не ждет ответа. - И я ненавижу спать на камнях. - Когда мы строим шахты, мы спим на голых камнях. Радуйся, что ты лежишь на чем-то поверх. - Я не гном, - он зевает, измотанный долгим днем, - думаю, мне позволено немного жаловаться. Гимли выглядит так, словно собирается сказать еще что-то, но в последний момент передумывает и закрывает рот. Наверное, ему не так интересно препираться с человеком - или он уже выплеснул все раздражение на эльфа во время их бесконечных перепалок. Камни под телом Боромира мягче не становятся, сколько бы раз он не пытался притвориться, что это мягкая перина. Даже если он сдвигается вбок, пытаясь отодвинуться от того, самого острого, впившегося ему куда-то под лопатку, он все равно оказывается на каком-нибудь другом, еще более неудобном. Так что вскоре он отказывается от попыток заснуть и двигается ближе к костру, садясь на свернутые мешки и занимая себя разглядыванием танцующих языков пламени на остатках дров. Пламя похоже на золото. Он думает о Кольце на шее Фродо, о том, сколько ужасающей силы оно таит в себе, и о золотых глазах высокого орка, стоящего на причале, пока остальные убегают. Гимли выглядит не сильно раздраженным его присутствием, так что Боромир все же спрашивает: - Ты когда-нибудь видел орка, который отказывался бы от того, чтобы спасти свою жизнь? Наверное, вопрос сам по себе смешон, но Боромир не любитель пошутить, так что Гимли воспринимает его серьезно: - Нет. Орки всегда казались мне трусливыми тварями. Из тех, что я видел, никто не оставался, чтобы драться, когда их оставалось слишком мало, чтобы победить. А ты? - Он остался стоять, когда все остальные сбегали. Гимли пожимает плечами: - Мы живём в странные времена. Странные времена, странные орки. Странные короли, про себя добавляет Боромир, сдерживаясь, чтобы не бросить взгляд на спящего рейнджера, но гном словно чувствует его желание: - Чертов человек спит на камнях так, словно это его постель в эльфийском городе. На мгновение Боромиру хочется растолкать рейнджера и заставить его лечь на то место, где лежал он сам, просто из любопытства, будет ли он так хорошо спать на том ужасном камне, норовящем воткнуться куда-нибудь в район лопатки. Но ему слишком лень заниматься детскими глупостями, так что он остается на месте, пока дым от костра не заставляет глаза слезиться. Но даже сквозь слезы он видит золотые глаза. В золотых глазах отражается золото Кольца, переливающееся и манящее. Отец сказал ему: "Это великая сила. Оно нужно Гондору, Боромир. Ты же видел, когда враг нападет, мы будем первой его целью. Ты видел наших людей, Боромир. Нам нужно кольцо, нам нужна надежда". Это забавно, потому что Гондору нужно Кольцо так, как Гондору не нужен король. Но вот они - и Кольцо, и король прямо перед Боромиром. Король, который не хочет возвращаться в Гондор, и Кольцо, которое этот самый король собирается уничтожить. Может быть, у Гондора больше нет надежды.***
Он засыпает только к самому утру, так что когда его будят, все его тело умоляет о пощаде (во-первых, он спал всего пару часов, во-вторых, гребанные камни впились буквально во все места, куда только можно). Радости не приносит и тот факт, что будит его Арагорн, выспавшийся, отдохнувший и, кажется, игнорирующий растущую по отношению к нему неприязнь самого Боромира. Рейнджер хлопает его по плечу, привлекая внимание, и тычет пальцем куда-то себе за спину: - Сэм пожарил сосиски. Думаю, мне удалось уговорить его оставить тебе немного. Нам предстоит долгий путь, тебе лучше подкрепиться. У Боромира много вопросов и мало ответов. Откуда у Сэма сосиски? Они вышли из Ривенделла неделю назад и это все, что они ели. И каждый раз маленькому хоббиту удавалось сделать из обычных сосисок блюдо, которое достойно того, чтобы выставляться в залах Минас-Тирита во время пиров. Но это вопрос, который занимает его меньше всего, потому что больше всего, как и с момента прибытия в Ривенделл, его волнует вопрос, что не так с этим человеком с голубыми яркими глазами и абсолютно не королевской одеждой. То есть, с какой-то стороны, прямо сейчас это связано и с Сэмом, и с сосисками. Буквально вчера он тоже заснул на рассвете и проспал момент, когда все завтракали, и в тот раз ему ничего не досталось, кроме хлеба, который Сэм отдал ему с извиняющимся выражением лица. Восемь голодных ртов и один спящий, тут нечего удивляться, если не остается еды. Но вот он, Арагорн, доблестно сражающийся с хоббитом за пару сосисок для голодного и уставшего соратника. Он хороший следопыт, думает Боромир, пытаясь соскрести собственное тело с опостылевших камней, но все еще дерьмовый король. Но прямо сейчас хороший следопыт им нужен больше, и Боромир вполне может с этим смириться. Когда он всё-таки добирается до Сэма, гремящего привязанной к заплечному мешку сковородкой, сосиски уже холодные, но все еще неплохие на вкус. Когда он говорит об этом Сэму, тот делает такое странное лицо, словно Боромир только что оскорбил все, что ему дорого: - Неплохие?! Я готовлю лучше всех в Шире! - Я думал, ты садовник, - беспечно отвечает Боромир, но Сэм так отчаянно сжимает ладонью ручку сковородки, что остальные слова исчезают с языка сами по себе. На месте орков он бы боялся этого маленького хоббита. Если он так реагирует на оскорбление еды, как он отреагирует, когда кто-то будет пытаться проткнуть его клинком? Хоббиты в целом странные создания. Он не может их понять, хотя внешне они совсем не отличаются от людей, если не считать роста. Они храбрые - но совсем другой, безрассудной храбростью, граничащей с абсолютной глупостью. Фарамир, конечно, тут бы усмехнулся своей всезнающей подначивающей улыбкой, что, мол, тоже самое можно сказать и про него самого. Боги, он скучает по брату. Но возвращаясь к хоббитам, они кажутся ему такими переполненными жизнью, даже Фродо, спящий хуже него самого. Словно из всех людей Гондора вытянули жизнь и влили ее в этих четырех парней. Это, на самом деле, прекрасно объяснило бы упадок его собственного города и ту пустоту, что он видел последние десять лет в чужих лицах. - Мы уходим через полчаса, - голос Гэндальф вытягивает его из тоскливых мыслей. - Будем идти быстро. - Как будто мы до этого шли медленно, - бурчит себе в бороду Гимли, вертя в руках свою секиру, но бурчит настолько тихо, что даже если это кто-нибудь, кроме Боромира, и слышит, то ничем это не выдает. В конце концов, никому не хочется иметь дело с утренним Гэндальфом. Для существа, прожившего тысячи лет, он слишком раздраженный, как только проснется, и адекватно общается только с Фродо и Арагорном. Боромиру от него достаются лишь подозрительные взгляды. Он не жалуется. Загадочных речей за несколько дней в Ривенделле ему хватит на следующие десятки лет жизни. Если, конечно, он проживет так долго. Когда они выдвигаются, он идет в конце, замыкая группу, и к нему присоединяется Гимли, ворчащий о том, что устал слушать бредни остроухого идиота и что лучше пойдет с человеком. На вопрос почему именно с этим человеком, а не с тем, что как всегда идет впереди, гном лукаво ухмыляется и заговорщицки шепчет, что тот конкретный человек слишком много времени провел с эльфами, чтобы считать его нормальным человеком. - Ты мне нравишься, - заканчивает Гимли свою тираду, и Боромир пожимает плечами (даже малейшее движение причиняет ему боль, спасибо идее идти через Рохан и каменистым степям). - Ты похож на нормального. - Не думаю, что хоть кого-то здесь можно назвать нормальным, - не соглашается он. - Мы идем в Мордор. Одно это делает нас самыми сумасшедшими в мире. - Какие времена, такие и мы. Гимли нравится привязывать все к временам, в которые они живут, но, наверное, он не так уж и неправ в этом.***
Боги определенно обделяют его своей милостью, потому что в очередную ночь, обещающую превратиться в нескончаемые муки его и без того ноющей спины, первую смену берет на себя рейнджер. Боромир узнает об этом ровно в тот момент, когда привычно выползает из-под плаща, насквозь провонявшего дымом, и бредет к костру, собираясь провести следующие пару часов в молчаливом присутствии Гимли. Его затуманенный от нехватки сна мозг не сразу обрабатывает тот факт, что Гимли определенно не может стоять в дозоре прямо сейчас - по крайней мере, если кто-то из хоббитов не научился так же громко храпеть. Потому что заливистые рулады, раздающиеся с другой стороны их небольшого лагеря, могут принадлежать только гному. Еще мгновение он пытается решить, насколько глупо будет сейчас разворачиваться и плестись обратно к ненавистным камням, но, в конце концов, сдается и падает на землю рядом с Арагорном. Может, боги будут милостивы, и неразговорчивый до этого рейнджер останется таким же безмолвным. Он чувствует взгляд Арагорна на своем лице, когда наклоняется чуть ближе к костру, но голову не поворачивает. Почему-то сама идея встретиться с этим человеком взглядом, вселяет в него что-то вроде неуверенности. Это глупое чувство, но Боромир никак не может от него избавиться - чертов воспитанник Элронда заставляет его голову идти кругом. Он все еще не может понять, как к нему относиться. - Ты плохо спишь. Что ж, видимо, боги не считают Боромира своим любимцем. - Камни, - неопределенно отвечает он, не собираясь говорить о том, что дело в лицах, приходящих к нему во сне, в горящем белом дереве и золотых глазах. Может, ему стоило позволить лучникам расстрелять того орка на причале, может, ему стоило заткнуть уши, как только тот открыл рот. - Впереди долгий путь. Ты нужен мне отдохнувшим. Боромир молчит, рассматривая собственные руки. Тонкие, едва заметные шрамы, оставшиеся от первых его уроков владения мечом, шрам покрупнее, пересекающий ладонь пополам - в тот день один из орков едва не снес Фарамиру голову, и Боромир подставил под удар свою руку, не успевая вытащить меч. От потери руки его спасла лишь толстая перчатка и тот факт, что орк и сам по себе был полудохлый. У Боромира некрасивые руки. Он не знает, почему вообще об этом думает. Просто разглядывать то, что у него прямо перед глазами, кажется ему предпочтительнее того, чтобы посмотреть на человека, который должен стать его королем. Я воин, напоминает он себе, и я не боюсь ни этого человека, ни того, что он несет в себе. - Тебе не нужен я, раз тебе не нужен Гондор. Он думает, что встретиться с Арагорном взглядом - все равно что скрестить клинки, но когда это действительно происходит, в голубых глазах рейнджера нет ни гнева, ни ярости, ни раздражения. Взгляд Арагорна на удивление мягок и он смотрит на Боромира с уважением и чем-то еще, чему Боромир не может дать названия. Это взгляд не соперника. Ты похож на Кольцо, Арагорн, сын Араторна. Стоит мне взглянуть на тебя, я не могу оторвать взгляда. - Я никогда не говорил этого, - они говорят тихо, чтобы не разбудить тех, кому посчастливилось заснуть. - Ты презираешь мой народ, - ему кажется, словно вся борьба исчезла из его тела, оставив лишь тоску и усталость. Он чувствует себя постаревшим на добрый десяток лет. - Тебе необязательно говорить это вслух. Я не слепой. Он впервые видит Арагорна так близко, на самом деле. Большую часть времени он старался избегать рейнджера, так что это первый раз, когда между ними нет нескольких шагов, нет притворства и нет никого, кто мог бы прервать их. Так что он смотрит - может быть, кто-то назовет это неприличным, так пялиться на другого человека, но Боромир ничего не может с собой поделать. Он рассматривает чужое лицо, не зная, что пытается найти (может, что-то эльфийское, чтобы доказать лишний раз, что рейнджер презирает людей, потому что сам не человек; может, что-то от Исильдура, что-то, что сказало бы наверняка: это твой король). Но все, что он видит, - лицо обычного мужчины, пусть и красивого и уставшего одновременно. У Арагорна острое лицо, с правильными точеными скулами и широкой челюстью, такие лица хорошо отражаются в камне, когда люди возводят памятники своим героям. Такие мужчины привлекают взгляд. Он знает, он видел, как женщины смотрят на его товарищей - скуластых и красивых, когда они въезжают в Минас-Тирит после очередной победы. Женщины мечтают о таких мужчинах, другие мужчины завидуют таким, как Арагорн. Мужчины, вроде Боромира... Он трясет головой, пытаясь избавиться от глупых мыслей, но не находит в себе силы отвернуться. - Ты всегда знал, что будешь Наместником? - это похоже на попытку протянуть белый флаг, и Боромир хватается за нее с радостью. К тому же, Арагорн звучит так, будто ему действительно интересно. - Да. Я старший сын. Кем еще я мог быть? Это не значит, что не было времен, когда он ненавидел свое происхождение. Он никогда не говорил об этом ни отцу, ни брату - первому, потому что боялся разочаровать, второму, потому что не хотел сваливать свои проблемы. Но это не значит, что он не чувствовал этого. Было время, когда он не мог взглянуть в зеркало без отвращения к себе, когда он ненавидел собственную слабость. Ему хочется спросить, всегда ли Арагорн знал, что он наследник Исильдура, но это разрушит его собственное обманчивое спокойствие, так что Боромир отказывается от этой идеи. - Я не презираю твой народ, Боромир, - теперь голос Арагорна так тих, что больше похож на шепот, и в глазах его дрожит что-то яркое, невысказанное. - Как я могу, когда ты... Я бы не смог. Я не презираю людей. - Просто не хочешь идти через Гондор, - заканчивает за него Боромир. - Через земли, покрытые гондорской кровью. Через земли, которые заплатили страшную цену, чтобы весь остальной мир жил, не зная ужасов войны. - Боромир, я... - Не надо. Я не хочу спорить и ссориться, - на этот раз это чистая правда. Он не будет винить Арагорна за то, что тот не хочет быть королем, кому как не ему понимать - что это за тяжесть. Он не сможет понять, почему тот так боится собственного народа, но винить... Нет, не будет. Не Арагорн виноват, что люди гибнут, Арагорн не должен отвечать за деяния своего предка. Он мог обвинять рейнджера в своей голове, но правда в том, что это было лишь воображение. Рейнджер в его голове не имеет ничего общего с тем, кто сидит напротив. - Я просто хотел, чтобы ты знал. Люди стоят того, чтобы за них умереть. Люди стоят того, чтобы за них сражаться. На этот раз молчание длится дольше - они отворачиваются друг от друга, и хотя Боромир еще чувствует, как Арагорн смотрит на него, он больше не позволяет себе посмотреть в ответ. - Я рад, что мы поговорили, - признается рейнджер, когда огонь затухает, оставляя их в темноте. Боромир кивает. Потом вспоминает, что они больше не смотрят друг на друга, и добавляет протяжное "ага", чтобы дать знать, что слова были услышаны. - Ты ведь избегал меня, верно? - сбоку слышится тихий смешок, и он неглядя пихает рейнджера в бок. Судя по еще более тихому гулу, попадает если не в цель, то близко: - Я был так плох? - Нет. Он повторяет движение локтем, и Арагорн шипит сквозь зубы, отодвигаясь подальше. - ...Ты был ужасен. Было смешно смотреть, как ты сразу же отходишь назад, когда я подхожу, - он начинает эту фразу со смехом в голосе, но заканчивает едва слышно: - Смешно и печально. Арагорн - вежливый человек, что неудивительно для того, кто вырос в эльфийских чертогах, но в отличие от тех, кто его вырастил, в нет ни капли высокомерия. Он чем-то напоминает Боромиру его брата - мягким взглядом, любовью к лиричным песням на эльфийском языке и грустью, спрятанной так глубоко, чтобы никто не видел. - Иди спать, - обессиленно выдыхает он. - Я останусь на страже. Мне все равно не заснуть этой ночью. Тот не спорит. Встает со своего места, замирая ненадолго, будто в нерешительности, неожиданно для Боромира сжимает его плечо - и уходит, пару раз врезаясь в корни деревьев и тихо шипя им оскорбления на эльфийском. Странный человек. Странные времена, странные люди, напоминает себе Боромир, устраиваясь поудобнее.***
Итак, вы когда-нибудь видели облако, идущее против ветра? Боромир видел. Много раз. Но это никогда не имело отношения к естественным вещам, так что нет ничего удивительного в том, что он моментально связывает это с темными силами. Облака, идущие против ветра, чтобы накрыть Минас-Тирит тьмой, тоже не были созданы чем-то светлым. Так что когда Леголас наконец подтверждает его мысли - и они все падают на землю, откатываясь в укромные места между камнями и в кусты, скрывающие их от кребайн, ворон Сарумана, он всматривается в серое небо над головой и думает, как же сильно от всего этого устал. От облаков, идущих против ветра, от постоянной спешки, от погони, идущей за ним по пятам. Ты знаешь, что делать, Боромир. Голос в его голове пока еще тих и едва слышен, но он звучит как голос его отца. Ты знаешь, что делать, Боромир, ты всегда знал. Только одно может спасти Гондор, только одна маленькая вещь, которую эти идиоты собираются уничтожить. Конечно, какое им есть дело до тебя и твоего города? Гномы спрячутся в своих горах, эльфы уплывут, а человек, которого все называют наследником Исильдура, плевать хотел на то, сколько людей ты похоронил в этой бессмысленной войне. Когда враг ударит, кто примет его первый удар? Ты знаешь, что делать, Боромир. Его тошнит. Он обвиняет в этом приевшиеся уже сосиски. Кребайн улетают, забирая с собой саму идею о теплой постели где-нибудь в маленькой роханской деревушке, и Гэндальф, ставший еще более раздраженным, решает вести их через Карадрас. Боромир много времени провел в горах, будучи маленьким, и он знает, что холод и снег убьют их еще на середине пути. Начало осени - не лучшее время, чтобы идти через снежные вершины и без того обезумевшей горы (о Карадрасе ходит много легенд, но все они о погибших в восхождении на вершину людях). - Почему не через Гондор? - пытается он ещё раз, но старик смотрит на него так, что будь у Боромира немного больше уважения, он бы заткнулся. Но прямо сейчас у Боромира нет ни толики уважения к тому, кто собирается погубить их всех из-за нежелания идти через Гондор. - Идти через Карадрас осенью - это самоубийство. Согласиться на путь через Рохан – это одно. Рохан – это тебе не горная цепь в самый разгар перемен погоды, там всегда можно найти место, где остановиться, а шастающих по степям орков вырезают раз за разом патрули рохирримов. Там хотя бы можно увидеть знакомые лица – Эомер, которого в последний раз он видел месяцев шесть назад, Теодред… Король Теоден, в конце концов, как бы тот плохо ни относился к отцу Боромира, с самим Боромиром проблем у вождя Рохана вроде как не возникало. - Кольцо не подойдёт к Гондору ни на шаг, пока я жив, - огрызается в своей извечной манере Гэндальф, и Боромиру очень хочется съязвить, потому что да, после Карадраса, вряд ли вообще хоть кто-то из них будет жив. - Я был в снежных бурях на горе, - он едва сдерживается, чтобы не повысить голос. - Там узкие тропинки, идущие по краю пропасти, конца которой не видно. Стоит Карадрасу ожить - нас всех снесет лавиной. Гэндальф смотрит на него очень долго и очень внимательно, прежде чем повторить свое решение: - Мы идем через Карадрас. Видимо, о постели можно забыть на ближайшие несколько месяцев. Теперь он будет спать на камнях вечность - может, ему стоило родиться гномом. - Я бы хотел пойти через Морию, - задумчиво говорит ему Гимли, когда они привычно оказываются в арьегарде, замыкая их небольшую цепочку. - Нам бы оказали там королевский прием. Можно было бы вдоволь наесться чем-то, кроме сосисок, - тут он понижает голос, будто бы боясь, что Сэм услышит его слова. - Можно было бы наконец выспаться. Боромир не сдерживает смешка: - На камнях? Гимли смеется, не принимая его слова всерьез: - Ты мне нравишься все больше и больше, парень. Из всех нас ты единственный, кому хватает смелости спорить с волшебником. Я уважаю это. Это не то чтобы смелость. Боромир назвал бы это дуростью.***
Ему не доверяют. Это странное непривычное чувство, растущее в его сердце каждый раз, когда он ловит очередной только-попробуй-ляпни взгляд Гэндальфа или когда Фродо, безмятежно смеющийся в компании Арагорна, замолкает, стоит ему приблизиться. Ему не доверяют – и это нормально, не доверять малознакомым людям, Боромир не ребенок, чтобы обижаться на такие мелочи. Но проблема не в отсутствии доверия, а в том, что не доверяют только ему. Хоббиты смотрят на Арагорна так, словно он их бог, а не обычный человек, король без короны. Это не злит, просто …расстраивает. Он не может не сравнивать себя с рейнджером (по крайней мере, они двое – единственные представители людской расы) – и как любой честный воин не может не признать поражения. Это не значит, что это не больно. Ладно, боль – громкое слово, опять же, он не тот мальчишка, который так жаждал народной любви, мечтавший о лучах славы и внимании. Недоверие нескольких его спутников не то чтобы угрожает пошатнуть его уверенность в себе или что-то такое – Боромир добился многого в своей жизни и знает это. Он не позволяет себе опустить голову, не позволяет задеть себя. Военачальник Гондора не собирается страдать из-за того, что кто-то не видит в нем человека, которому можно доверять. Но разве это справедливо, Боромир? Разве это справедливо, что все они так легко поддались на чары этого следопыта и не могут довериться тебе? Разве это не ты носишь на себе шрамы орочьих клинков, полученные в попытке защитить твоих братьев? Разве это справедливо, что они не видят твоей силы и ищут в тебе лишь слабость? Задумайся, Боромир. Из мыслей, как ни странно, его вытягивает Арагорн, усердно делая вид, что пытается поправить лук так, чтобы тот лежал на спине удобнее. Это забавно – Боромир издалека может видеть, что тот и так лежит идеально, так, чтобы можно было достать в любой момент, но при этом чтобы оружие не мешало двигать руками при ходьбе. Из плюсов – Арагорн не смотрит на него так, словно ожидает, что он в любой момент воткнет кому-то нож в спину, выхватит Кольцо и с победным криком умчится куда-нибудь к воротам Мордора. Идея заставляет его рассмеяться в голос. - Рад видеть, что ты смеешься чаще, - теперь они идут наравне. Арагорн заканчивает притворяться, что с луком что-то не так, и теперь, похоже, притворяется, что что-то не так с Боромиром. – Честно говоря, первое время я не был уверен, что ты вообще способен на это. - Ты тоже не самый большой любитель посмеяться, - парирует Боромир, не чувствуя, впрочем, былой неприязни. Может, это и правда хорошо, что они поговорили. – Тебя не учили этому в Ривенделле? Или это правда, что эльфы не понимают шуток и не умеют смеяться? - У эльфов свои шутки, - пожимает плечами Арагорн. Лук забавно подергивается при этом движении, и Боромиру приходится отодвинуть его ладонью от своего лица, прежде чем острый верх проедется по его лбу. – За восемьдесят лет, что я живу, я так не научился их понимать. Ого, восемьдесят лет. Боромир не сдерживает удивленного смешка. Видимо, нуменорская кровь знает свое дело, раз этот человек идет рядом с ним и выглядит его ровесником. - И сколько еще секретов ты хранишь, а? – он едва не добавляет свое привычное «рейнджер», но вовремя останавливается. Это не время и не место, чтобы бередить то, что они так усердно спрятали в самые глубины своих мыслей. Арагорн усмехается ему до удивления величественно и загадочно одновременно. - У нас впереди долгий путь. Думаю, рано или поздно мне придется раскрыть тебе парочку.***
Когда Боромиру исполнилось семнадцать, он провел полгода в дозорной башне Осгилиата - это было то время, когда оба берега реки были свободными от орков и в Осгилиате оставляли небольшой отряд, а не целую армию. Это были самые скучные полгода в жизни Боромира на тот момент - дни казались ему одинаковыми, он вставал ближе к ночи, привычно переругивался с другими стражниками, а потом всю ночь стоял в дозоре, чтобы потом проспать весь день. Он стоял на узком каменном выступе, упираясь руками в то, что осталось от парапета, и мог всматриваться в небо часами. Когда ему исполнилось восемнадцать, его повысили до рейнджера - они скитались небольшим отрядом в лесах Мордора, отстреливая неудачно решивших прогуляться орков. Там, когда все таились в засаде, ему было проще всего - он откатывался чуть в сторону, так чтобы кустарник над его головой не закрывал небо, и продолжал следить за облаками, за тем, как они то ускорялись, подгоняемые ветром, то двигались едва заметно. Ему нравился запах вереска, которым были наполнены степи, и то, как мягко ветер касался его лица - словно Боромир был его давним любовником. Их путь кажется ему таким же бесконечным, как путь от Минас-Тирита до Имладриса, так что он возвращается к почти забытому умению убивать время, рассматривая небо над своей головой. Он смотрит поверх голов бредущих впереди хоббитов - так, чтобы все еще видеть, куда ступает, но при этом имея небольшой кусочек неба на глазах. Здесь не пахнет вереском или гарью, а небо непривычно чистое, словно ещё не познавшее тьмы, идущей на него с юга. Это успокаивает. Небо всегда успокаивает его. Оно кажется Боромиру бездонным - словно огромный океан, только расположившийся над их головой. Оно такое же своевольное и свободное, такое же смертоносное - он находит в этом особую красоту. Ты всегда ищешь красоту в смерти, брат, улыбается Фарамир в его голове. И я так сильно боюсь, что однажды ты встретишь свою в этих в поисках. Боромир не уточняет у Фарамира из воспоминаний, что именно должен встретить: красоту или смерть. В случае Боромира - это всегда одно и то же. Боромир из тех мужчин, которых осуждают за их желания, поэтому он не позволяет никому узнать об этом - не считая своего первого и единственного любовника. Для Боромира любовь и красота подобны смерти, потому что стоит хоть кому-то узнать, слухи поплывут по Белому Городу. Минас-Тирит огромен, но языки сплетников длинные, они охватывают все его ярусы. Он думает о том, когда в последний раз видел Теодреда. У сына короля Рохана темные волосы и горячий взгляд, обжигающий кожу Боромира словно пламя, но его руки - удивительно нежные для воина - никогда не причиняли ему боли. Им редко удавалось заниматься любовью - в конце концов, Боромир почти никогда не путешествовал один, а целовать Теодреда, когда в соседних залах пируют десятки его знакомых, казалось плохой идеей. Наверное, поэтому Теодред остается в его памяти прекрасной яркой вспышкой. У людей Рохана другие нравы. Привыкшие к свободе, они не судят мужчин, предпочитающих общество других мужчин, поэтому даже Эомер, знавший о них с Теодредом все, никогда не высказывал ему ничего, кроме слов уважения. Но как человек, не скованный необходимостью скрывать свою сущность, принц Рохана никогда не дожидался его. Боромир знает. Всегда знал. Знал, когда въезжал в ворота Вестфолда и очередной белокурый юноша нервно оглядывался на своего принца, прежде чем склонить голову перед сыном Наместника. Это должно было закончиться именно так, как и произошло: они проговорили с Теодредом всю ночь, и черноволосый принц целовал его руки, покрывая его нежностью, чтобы на утро попрощаться навсегда. Они больше не были любовниками - но остались друзьями. Это было больше десяти лет назад, думает Боромир, глядя, как медленно плывут кудрявые облака по бескрайнему пространству неба. Теодред любил дразнить его: "Великий военачальник Гондора сдается перед своим принцем, не так ли?" Боромир соглашался. Потому что это было правдой, как он мог не сдаться, когда в Теодреде было столько силы и столько невысказанной нежности. Но Теодред не был его принцем, Теодред принадлежал стране степей и коней, а Боромиру приходилось возвращаться в страну стали и страха, пряча свои желания. Однажды, когда он был ещё маленьким, он сказал отцу: "Я думаю, мне хочется поцеловать того мальчика, который играет со мной в саду". Отец высек его так, что Боромир несколько дней не мог встать с кровати, а кровавые полосы, сросшиеся нескоро, остались на его спине белыми тонкими нитями. Это был последний раз, когда Боромир не был его идеальным сыном. Время тянется медленно. Они идут через поросшие низкой травой степи, потом - через поля, покрытые золотой пшеницей, потом - через реку, то и дело оскальзываясь на промокших от брызг камнях моста. Он все еще смотрит только вперед, чуть выше вихрастой макушки Мэри. Когда они останавливаются ненадолго, чтобы дать хоббитам передохнуть, а Гэндальфу в полголоса пожаловаться о старых костях, он ложится прямо в густую траву, не подстилая под голову плащ, и всматривается в небо.***
Старая рана от секиры златоглазого орка наконец покрывается темной коркой и отвратительно чешется - будь она в любом другом месте, давно бы уже зажила, но Боромир слишком часто поднимает брови и слишком часто хмурится. Он потирает лоб, надеясь облегчить зуд, но лучше не становится - ему хочется содрать корку ногтями, но он сдерживается. С тихим смешком он думает, что это идеальное описание его отношения к Арагорну. Простое и понятное - как тонкая корочка на зарастающей ране, которая зудит где-то у него на сердце и которую так хочется сорвать. Чтобы не волновало больше, чтобы не приносило это странное чувство разлада с самим собой. "Ну вот ты и твои солдатские метафоры. Романтика не может быть мертва, пока ты жив", - на этот раз Фарамир в его голове укоризненно качает головой. "Вместо слов о раздоре, о хаосе ты выбираешь это". "Разлад - это почти тоже самое", - мысленно защищается Боромир, но что в голове, что в жизни всегда проигрывает своему брату. Он старается не думать о том, как там Фарамир, захвачен ли Осгилиат вновь и хранит ли его брат остатки надежды. Фарамир - хороший командир, он справится не хуже самого Боромира. Он не волнуется за брата не потому, что не любит его (боги, он любит своего брата больше всего на свете и ужасно скучает по нему), но потому, что не может не верить, что у Фарамира все под контролем. В конце концов, из них двоих Боромир всегда был беспорядком. - Хреново выглядишь, - замечает Гимли, приземляясь на валун, когда-то бывший дорожным камнем. Но теперь здесь нет ни следа дороги - она заросла сорняками, когда люди начали бояться передвигаться под открытым небом. Прежде чем он успевает сказать что-нибудь острое в ответ, гном добавляет: - Хреновее, чем обычно. Ну, он определенно прав, если Боромир выглядит хотя бы в половину так плохо, как он себя ощущает. Это сложно объяснить словами, но это похоже на тяжесть в его груди и на его плечах, никакого отношения к заплечному мешку не имеющую. Он не помнит, когда спал в последний раз и спал ли вообще - все сливается в один бесконечный круговорот дней и ночей. - Это чертовски важная информация, Гимли, - он поднимает палец вверх, как привык делать, когда кто-то из его людей находит его после битвы и спрашивает, все ли в порядке. Он всегда поднимает палец вверх. Даже когда он в отвратительном беспорядке. - Я серьёзно говорю, парень. Тебе стоит поспать. - Я подумаю над твоим советом, - лжет ему Боромир. Он хочет спать так сильно, что его глаза готовы закрыться в любой момент, но он боится закрывать их. Он боится того, что он может увидеть в темноте, принесенной сном. Он думает, что когда вернется домой, выбросит все золотые вещи из своих покоев. Если он вернется домой. И если он вдруг вернется домой не один, если вдруг рейнджер решит все же взять то, что по праву его, будут ли его покои все еще его покоями? Будет ли его город все еще его городом, а его люди - его людьми? Боромир не может представить себе жизнь без Гондора. *** В одну из ночей на равнине, когда они все тихо шепчутся, еще не в силах заснуть, Арагорн уходит от них подальше, садится на голую землю и поет. Его голос настолько тих, что Боромиру приходится отодвинуться подальше от перешептывания хоббитов на соседних лежаках, чтобы услышать хоть что-нибудь. Песня звучит очень грустно и незнакомо - не то чтобы Боромир знал хоть одну песню на эльфийском. Он думает, связано ли это с хрупким украшением, которое Арагорн сжимает в ладони, когда задумывается, и с той красивой эльфийкой, провожавшей их на выходе из Ривенделла. Еще он думает, что голос Арагорна не подходит рейнджеру, но вполне подходит королю. Эта мысль заставляет тошноту подкатить к его горлу, он прокручивает ее в своей голове, чувствуя странное удовлетворение от боли, которую она вызывает. Если король без короны все же решит заявиться в Гондор, ему стоит выучить парочку песен на языке людей, решает он в итоге и возвращается к мыслям о том, кем он будет, если король вернется в Гондор. Ответ прост и очевиден. Он будет никем. У него не будет дома. И хотя это чертовски больно, он не ненавидит Арагорна даже за возможность того, что тот примет корону. Сложно ненавидеть человека из-за того, что, возможно, он достойнее его самого. Он все еще простой рейнджер, отказавшийся править твоим народом, шепчет тихий настойчивый голос в его голове. Помнишь? Когда ты умирал в Итилиэне, пронзенный клинками орков, где был этот король? Он предпочел прятаться. Помнишь, Боромир, ту битву? Помнишь, как ты отчаянно желал, чтобы хоть кто-нибудь занял место твоего отца, когда тот обезумел от гнева и послал тебя на смерть? Этот человек прятался всю свою жизнь, пока ты умирал за свой народ. Этот человек не может быть твоим королем. Он сосредотачивается на песне - и голос в голове утихает, хотя Боромир знает, что тот еще вернётся. Шрамы Итилиэна болят даже спустя пятнадцать лет. Он сжимает бедро, сведенное судорогой, медленно считает до двадцати и не вспоминает, как весь его отряд гибнет от рук захватчиков Итилиэна. Черный клинок прошел на два дюйма выше сердца - но грудь Боромира болит всегда, так что он не обращает внимания, когда просыпается старая рана. "Я думал, что ты умер", - сказал ему Фарамир, когда он очнулся в лазарете через десять дней после битвы. "Я видел тебя там - ты был мертв. Это был худший день в моей жизни". Фарамир говорил это ему со слезами на глазах, так никогда и не пролившимися, и говорил о том, как он был рад, когда смог отнести Боромира домой. Дом. Будет ли Фарамир рад, что ты приведешь человека, который хочет у вас этот дом отнять? Ты выдержишь это испытание, но твой брат... Он не поймет, не так ли? Он так долго мечтал о доме, даже когда находился там, а ты приведешь с собой человека, который отнимет у него саму идею о доме. Голос Арагорна вдруг кажется ему раздражающим, так что он отползает назад, к уже разносящемуся вдоль равнины храпу Гимли, наверняка всполошившего всех орков на от Изенгарда до Мордора. Боромир не смотрит на рейнджера, когда тот возвращается. *** - Ты бы хотел, чтобы меня здесь не было, - не выдерживает он напряженного молчания, когда они с Гэндальфом каким-то образом оказываются впереди вместе. Ему надоедают эти предостерегающие взгляды, боги, он давно не мальчик, он вел в бой тысячи воинов. Он может справиться с тем, как Митрандир оскорбляет его отца и не доверяет ему самому. Старик выглядит опечаленным, но согласно кивает: - Я бы хотел, чтобы здесь был другой сын Наместника. Что ж, по крайней мере, это честно. И даже немного забавно - Боромир провел столько времени, слушая истории, как его собственный отец говорил то же самое его брату. И вот он, замерший посреди леса с тем, кто учил их, когда они были совсем маленькими, слушает ровно те же слова. Это не удивительно: Митрандиру Фарамир всегда нравился больше. Уроки с Боромиром наверняка были для волшебника пыткой. - Я не вор, - зачем-то говорит он, хотя в разговоре больше нет смысла. - Я не собираюсь красть Кольцо у Фродо. Митрандир - или Гэндальф - кивает снова, на этот раз еще более печально: - Я знаю. Я никогда не видел в тебе вора или недостойного человека. Просто у тебя должен был быть другой путь, Боромир. Твой отец знал это. Но мне жаль, что я обошелся с тобой так резко. Извинение звучит сухо и слабо похоже на искреннее, думает Боромир, прорубая мечом ветки, на уровне живота, чтобы хоббитам, идущим следом, не пришлось пригибать голову. Он останавливается, когда последняя ветка падает на землю, прижимаемая его сапогом, и ждет, когда Гэндальф остановится тоже. - Я не тот мальчик, которого ты когда-то знал, Митрандир. Мне не десять лет. - Знаю, - тихо повторяет волшебник, выглядя чертовски нелепо в своей остроконечной шляпе, которую ему приходится прижимать рукой, чтобы ту не снесло какой-нибудь слишком низкой веткой. Его голос похож на тот, что старик использует, когда говорит с Фродо. Это напоминает Боромиру детство. - Тот мальчик умер. Волшебник уходит дальше, рассекая своим мечом оставшиеся преграды и оставляя Боромира стоять позади с терпкой горечью на языке и желанием, чтобы этого разговора никогда не было. Но да, тот мальчик умер. Мальчик видел слишком много крови в своей жизни и говорил слишком много о том, что действительно думал. У мальчика не было ни одного шанса выжить.***
Ему удается отстоять за собой право на первую смену в дозоре, но как только Леголас сменяет его и он ложится на что-то, впервые ничем не напоминающее камни, его глаза закрываются. Он видит сон – но сон больше похож на воспоминания, потому что это мешанина всего, что с Боромиром было и могло случиться одновременно. Он видит Карадрас, огромный и величественный, видит зубастую цепь горных вершин, скованную узкой тропой, покрытой льдом и снегом. Он видит белые, мертвые лица, выступающие из-под снега, стоит ветру усилиться, и он эти лица знает. Но еще он видит Итилиэн – видит, как один из его людей, обезумев от страха, прыгает с высокой башни, крича от боли и ужаса, видит, как изломанное тело падает к его ногам. Он проводит по лицу совсем молодого парня ладонью, сняв перчатку, надавливая пальцами на застывшие, затвердевшие веки. Ему приходится сделать это дважды – с первого раза мышцы не поддаются, скованные холодом смерти. Он видит Фарамира, кричащего ему: «Боромир, нам нужно отступать!». Крик его брата звенит у него в ушах, но когда он оборачивается – отступать некуда, и люди, жмущиеся друг к другу за его спиной, стоят с закрытыми глазами. Это хорошо, думает он, если они умрут с закрытыми глазами, мне не придется делать это самому. Он видит себя со стороны – в окружении орков, визжащих так громко, что кровь стынет в жилах. А потом он видит Белое Дерево Гондора, полыхающее в огне, и орка с золотыми глазами и двухсторонней секирой, срубающего дерево под корень. Он кричит.НАСЛЕДНИК ИСИЛЬДУРА
Иногда Арагорн не может не думать о том, каково бы это было, вырасти в Гондоре. Не наследником престола, а обычным человеком. Он пытается представить себе Минас-Тирит, хотя видел его так давно, что мало что может вспомнить, пытается представить стройные ряды конницы, закованной в тяжелые доспехи, идущей строем на орочье море. Он представляет себе, каково это, быть сыном Гондора и идти в бой за своим командиром; представляет себе, каково это, сражаться с Боромиром рука об руку, а потом кричать его имя после очередной победы. На самом деле, это легко представить. Он думает, что не может доверить этому человеку Кольцо, но доверит ему свою жизнь - это странное умозаключение, но оно лучше всего описывает Боромира. Этот человек храбрый и сильный, Арагорн не сомневается в этом, но его жажда защитить свой город и своих людей может привести его на неверный путь. Он ковыряет землю носком ботинка, отстранённо рассматривая следы на песке: лиса, что-то крупное, может быть, косуля или другое копытное. Никаких следов людей, орков или огромных волков - никаких неприятностей. Впрочем, Саруман вряд ли будет оставлять следы на песке, но Саруман точно наблюдает за ними с того самого момента, как они вышли из-под крон Имладриса. У старика зоркие глаза. Жаль, что он выбрал другую сторону. До Карадраса остается меньше дня пути - здесь, у подножия уже чувствуется ледяное дыхание, спускающееся с самой вершины. Когда он поднимает голову, пытаясь мысленно проложить путь, он не может увидеть вершины - та так высоко, что скрыта от его глаз облаками. Говорят, что тела тех, кто погибает в горах, остаются лежать в снегу вечно, служа напоминанием и предупреждением для всех, кто хочет испытать удачу. Если Боромир прав, скоро Карадрас приобретет себе целых девять новых напоминаний. - Гора спокойна, - Леголас останавливается рядом с ним, запрокинув голову и вглядываясь туда, где по предположениям Арагорна, должна находиться вершина. - Спит. - Я вырос в горах и склонен согласиться с Боромиром, - Гимли, даже если бы и был согласен с идеей идти через снежные вершины, вряд ли остановился бы перед тем, чтобы лишний раз поспорить с эльфом. - Горы спят, но они всегда просыпаются в самый неподходящий момент. Леголас не удостаивает его и взглядом: - Я не вижу никаких признаков непогоды. Ветер относит все облака в сторону, так что путь безопасен. - Да, как будто мы не видели облаков, идущих против ветра, - огрызается гном. - Это были вороны... Дальше Арагорн не слушает, пропуская вечных спорщиков вперед, и присоединяясь к непривычно хмурому Боромиру, идущему прямо за хоббитами. Не то чтобы он часто видел Боромира в каком-то другом настроении, но сегодня тот выглядит мрачно даже по своим мрачным гондорским меркам. - Решил не мешать нашим друзьям, - объясняет он свое появление в хвосте цепочки, и Боромир понимающе кивает, продолжая рассматривать спину идущего впереди Фродо. Арагорн задается вопросом, спал ли сын Наместника хотя бы немного этой ночью. Если так посудить, то он вообще не может вспомнить момента, чтобы Боромир проспал всю ночь - или хотя бы большую ее часть. Обычно он первый, кто вызывается стоять на страже, но даже если очередь достается другому - когда Арагорн заступает на свою смену, другой мужчина еще не спит. Так что нет ничего удивительного в том, что тот выглядит измученным. - Ты плохо спишь. - Где-то я это уже слышал, - Боромир отмахивается от него рукой, не пытаясь даже поддержать разговор, и Арагорн больше не навязывается, хотя странная тревога сжимает его сердце. Дело не в том, что он сомневается в способности Боромира сражаться при таком недостатке отдыха, просто... Он не может объяснить, что именно тревожит его в углубившихся тенях под чужими глазами. Он думает о том, какую лживую песню Кольцо поет Боромиру, потому что оно поет - он знает это. Оно поет и ему самому, мягким медовым голосом, похожим на голоса эльфов, вырастивших его. Оно обращается к Арагорну по имени, которое он никогда не считал своим. Оно шепчет ему: "Все кончено, Элессар. Мир людей падет - ты видишь это. Отплывай на другой берег, Элронд пустит тебя на корабль". Оно превращает его сны в непрерывную череду кошмаров - о смерти всех тех, кого он знал, о пылающих в огне лесах Имладриса, об Арвен, прекрасной, но холодной, угасающей от растущей злобы в этом мире. Он думает о том, поет ли Кольцо Боромиру о Гондоре. Показывает ли ему лживые картинки, заставляя обезуметь от ужаса за свой народ. - Впереди долгий и тяжёлый путь, - возвещает откуда-то спереди Гэндальф, раздраженный сегодня больше обычного, и Боромир шепчет себе под нос: - И это я тоже где-то уже слышал. Они останавливаются на последний привал перед попыткой взобраться на Карадрас, и Боромир буквально валится на землю, стоит ему дождаться, пока Гэндальф даст отмашку. Он сгребает свой плащ, сворачивая его так, чтобы походил на подушку, и закрывает глаза, невнятно пробормотав напоследок: "Я вздремну". Арагорн усаживается рядом, сохраняя небольшую дистанцию, но продолжая наблюдать за чужим лицом - за тем, как моментально оно расслабляется во сне, а потом так же привычно хмурится. Это неглубокий сон, он не принесет Боромиру ничего, кроме ощущения разбитого тела и еще большей усталости, но Арагорн все равно позволяет тому заснуть. В конце концов, он не собирается мучить другого еще больше - им обоим нужна передышка. Так что он молчит - и пару раз шикает на Мэри и Пипина, когда те начинают смеяться в голос. Спи, сын Гондора, спи, пока есть возможность. Но какие бы сны не снились Боромиру, их вряд ли можно назвать хорошими - Арагорн может видеть, как суматошно мечутся из стороны в сторону зрачки под закрытыми веками и с какой силой мужчина сжимает ладонь в кулак, словно обхватывая рукоять невидимого меча. Проходит меньше часа, когда Боромир распахивает глаза, подрываясь с земли, и тут же встречается взглядом с Арагорном. Арагорн знает эти глаза. Он видел этот взгляд слишком много раз - озверевший от крови и жара битвы взгляд человека, собирающегося отдать свою жизнь. Но в следующий момент, Боромир приходит в себя - и едва заметная краска покрывает его шею, словно тот смущен моментом. Арагорн хочет сказать ему, что тут нечего стыдиться, что им всем снятся такие сны, что это Кольцо пытается найти путь к его сердцу. Но сказать это вслух - привлечь к разговору взгляды остальных, и Боромир не выглядит так, словно готов быть в центре внимания прямо сейчас. Лицо его после сна непривычно открыто и почти беззащитно, волосы, взъерошенные ветром, отброшены назад. Он кажется моложе своих лет сейчас. Арагорн не может не думать о том, все ли мужчины Гондора похожи на своего командира (что же тогда это за страна?). Он видел много красивых мужчин, в конце концов, он вырос среди эльфов - все знают, что они самые прекрасные существа из всех живущих. Но Боромир красив иначе - Арагорн не может объяснить это словами. В нем нет эльфийской утонченности, но его черты явно говорят о высоком происхождении. Эльфы учат Арагорна искать красоту во всем. Иногда он за это их проклинает. - Как долго я спал? - низким, охрипшим от сна голосом интересуется Боромир. - Недостаточно долго, чтобы отдохнуть. - Я в порядке, - он смотрит на Арагорна исподлобья, словно пытаясь доказать что-то самому себе, но Арагорн лишь разводит руками. Он не собирается сражаться на словах, хотя нет, Боромир совершенно точно не в порядке. Никто из них не в порядке, если быть честным. Но сын Наместника - военачальник, привыкший скрывать любые признаки слабости, Арагорн уважает это. Так что он просто кивает: - Хорошо. Значит, я могу на тебя положиться. Ты бывал здесь раньше? - Карадрас - проклятое место, - качает тот головой, - но я бывал в местах, похожих на это. Горы за Минас-Тиритом не такие снежные, но в бурю... Думаю, все горы похожи в бурю. Они, не сговариваясь, одновременно поднимают взгляд вверх, куда-то, где за темнеющими облаками скрывается острая вершина. По идее Гэндальфа, они должны пройти прямо под ней, чтобы добраться до места, где склон будет более благосклонным к спуску. - Нам стоит правильно расставить очередь, - Боромир выдыхает, возвращаясь к тому, чтобы собирать вещи. - Думаю, стоит распределиться так, чтобы все... Все, у кого длинные ноги, шли на равном расстоянии друг от друга. Кто-то в начале, кто-то в середине, кто-то в конце. Чтобы мы могли подстраховать маленьких и Гимли. Это забавно: то, как он никогда не называет хоббитовхоббитами - или того хуже, полуросликами. Он всегда называет их маленькими, но без какого-либо высокомерия, и уважает их так, как уважает других. Даже если ни один из них - не боец, и двое из них ввязались во всю эту авантюру из-за ветра в голове. Это говорит о Боромире больше, чем любые его действия. - Леголас может ходить по снегу, - замечает Арагорн и улыбается сам себе, когда глаза Боромира округляются в удивлении. - Сколько этот эльф весит? Грамм? Его точно не сдует ветром? На этот раз Арагорн смеется в голос - и Боромир присоединяется к нему через секунду, приковывая к ним двоим любопытные взгляды компании хоббитов. Он может видеть, как Сэм будет шептать Фродо: "Они умеют смеяться, мистер Фродо! Разве это не чудеса?" И как Фродо будет отвечать ему: "Это большее чудо, чем все, что мы видели до этого, Сэм". - Эй, что я могу поделать, - задыхаясь от неудержимого смеха, произносит Боромир, - не хотелось бы смотреть, как нашего лучшего лучника уносит ветром. Картина, возникающая в голове Арагорна, нелепа настолько, что ему приходится согнуться вдвое, чтобы отдышаться после очередного взрыва хохота. Он представляет себе, как стоит в снегу, удерживая Леголаса за пятку, пока тот парит в воздухе, нелепо помахивая руками. Сам Леголас, обладающий идеальным острым слухом, смотрит на них с неодобрением, но не вмешивается. Арагорн решает, что это приятно - видеть, как мрачный гондорец смеется, опуская ненадолго свои стены. У него красивая улыбка - из тех, что заставляют смеяться от того, насколько это заразительно. И, в конце концов, они все застряли в такой ситуации, где либо смеяться, либо плакать - на большее никто из них не способен. Так что да, смех куда приятнее слез. Но потом встает Гэндальф и говорит, что пора отправляться в путь, и улыбка слетает с лица Боромира так быстро, что Арагорн не уверен, что она вообще когда-то там была.***
Итак, они идут по снегу, плотному, холодному и мерцающему в солнечных лучах, и Фродо падает, съезжая прямо Арагорну под ноги. И следующее, что Арагорн знает - Кольцо в руках Боромира. Он держит его на весу, все ещё не решаясь коснуться пальцами, словно то может обжечь его даже через перчатку. Но он смотрит на него так, как смотрел на лицо Исильдура, так, как смотрел на него в зале Совета. С восхищением и немым вопросом. И это не то, как должен был пройти их день. Он видит борьбу на чужом лице, слышит тоску в его словах, но не может услышать, о чем тот говорит на самом деле. И в момент, когда абсолютно все взгляды направлены на Кольцо, блестящее на свету, взгляд Арагорна прикован к лицу Боромира. И ему не нравится то, что он там видит, потому что на лице Боромира отражается лишь поражение - будто он так долго боролся с чем-то, но все равно собирается встать на колени и склонить голову. И в этот момент он знает. Знает, что Кольцо шепчет сыну Наместника, нет, сыну Гондора. Он знает, потому что единственное, что может заставить такого человека, как Боромир сдаться, это то, что он любит больше жизни. То, что занимает все его сердце, тревожит его, то, что заставляет его продолжать бороться. И тогда Арагорн повышает голос, потому что все вокруг будто замерли, будто им плевать, что будет дальше. Молчит даже Гэндальф, хотя старику всегда есть что сказать, молчат вечно говорливые хоббиты, даже вечная ссора гнома и эльфа застыла в этот момент. И поэтому говорит Арагорн - они смотрят на Боромира так, будто он уже потерян, хотя как они могут не видеть, что он все еще борется сам с собой? Как они могут не видеть, сколько боли спрятано в его глазах прямо сейчас? Они не видят, потому что Кольцо отводит их взгляды. Он говорит одно единственное слово. Он произносит его имя и надеется, что в голосе его нет осуждения, потому что это последнее, что Арагорн сейчас чувствует. Боромир вздрагивает так, словно его ударили. Болезненно, но не смертельно - и оттого еще хуже, потому что смерть скрывает позор, а боль приносит лишь унижение. Это заставляет Арагорна хотеть вернуться назад - к подножию горы, к моменту, когда они смеялись вдвоем над глупыми идеями о Леголасе и ветре. Потому что меньше всего он хочет, чтобы этот человек чувствовал себя униженным на глазах всех остальных, когда никто из них не попытался протянуть ему руку. Боромир возвращает Кольцо Фродо, но взгляд его, задержавшийся на лице Арагорна долю мгновения, причиняет еще большую боль. Это похоже на то, словно Боромир горит изнутри от унижения и не может поверить в собственные действия - и в то, что Арагорну пришлось осадить его, как маленького ребенка. Он военачальник Гондора, привыкший подчиняться лишь своему отцу, привыкший, что никто не сомневается в его храбрости и силе. Арагорн не может понять, как остальные могут этого не видеть. Он надеется лишь на то, что Боромир знает, что тот окрик был не для того, чтобы унизить, а для того, чтобы помочь, протянуть руку. Они идут дальше и не обсуждают это. Все словно возвращается на свои места, хотя ничто не на своем месте: голоса Пипина и Мэри непривычно тихие, взгляды, которые Гэндальф бросает на Боромира, еще более подозрительные, чем обычно, а сам Боромир идет так тяжело, словно щит и меч тянут его к земле. Он вспоминает слова Гэндальфа про то, что в этом сильном человеке слишком много боли, к которой Кольцо будет тянуться изо всех сил. Арагорн думает, что враг может пожрать чью угодно душу, но только не эту. Он проследит за этим, чего бы это ему ни стоило, просто потому что нельзя закрывать глаза на чужую борьбу и нельзя притворяться, что это нормально - жить в мире, где зло пытается отобрать силу у тех, кто боролся так долго. Он обещает это себе, как обещал Фродо, что будет защищать его до самого конца. Арагорн человек чести. Он всегда держит слово, даже если дает его самому себе. Леголас, передвигающийся по снегу без особых проблем в виде периодического проваливания в очередную яму, тормозит рядом с ним, склоняя голову так, чтобы его шепота не услышал никто: - Ты действительно ему доверяешь? Ты видел, что хотел сделать этот человек. Он заберет Кольцо, отнимет его, приставит меч к твоему горлу и бросит вас всех на погибель. Ты же чувствуешь это в нем, Элессар. Ты не настолько слеп. Этот человек ненавидит тебя, он ненавидит кровь, текущую в твоих жилах, боится, что ты отберешь у него то, что принадлежит тебе по праву. Так доверяешь ли ты ему, Элессар. Кольцо нашептывает ему отвратительные вещи. Арагорн мысленно советует Кольцу заткнуться. - Да, - говорит он уверенно. – Я не верю, что он сделает что-то, что подставит нас под удар. Леголас кивает: - Хорошо. Я знаю тебя. Я не буду в нем сомневаться. Тебе стоило сделать это раньше, мой друг, с тоской думает он, наблюдая, как эльф возвращается в начало колонны. Иногда люди заслуживают того, чтобы в них верили, когда они сами не могут.СЫН НАМЕСТНИКА
- Я понимаю, - вдруг говорит Гимли. - Про Кольцо. Когда я увидел, что оно лежит там на снегу... Скажем так, были бы у меня ноги подлиннее, Арагорну пришлось бы кричать мое имя. Но я застрял в сугробе. Он говорит об этом без жалости или сочувствия, просто констатируя факт, но это не особо помогает. Не имеет значения, какой длины у каждого из них ноги, значение имеет только то, у кого Кольцо оказалось в итоге. Впрочем, Боромир ценит неловкую попытку его развеселить словами о сугробе (он думает, что гном вряд ли сказал бы такое своему заклятому другу или кем они там с Леголасом друг другу приходятся). - Оно ведь и мне поет песни, парень. Забирается в голову, находит самые важные воспоминания и использует их. - И поет тебе песни про бородатых женщин, - невесело усмехается Боромир. - Если бы оно догадалось спеть мне про бородатых женщин, не имело бы значения, насколько коротки мои ноги, я бы успел к Кольцу первым. - Если бы выбрался из сугроба, - уточняет Боромир на всякий случай, и Гимли фыркает себе в бороду, видимо, считая шутку уже не смешной. Они перестают говорить о Кольце и о теоретических сугробах (о, если бы только хоть один попался Боромиру в тот роковой момент, чтобы они все могли посмеяться над тем, как нелепо он выглядит, а не пронзать его сейчас подозрительными взглядами). Вот за что он уважает Гимли, тот никогда не заставляет говорить о том, о чем говорить не хочется. Когда хруст снега под их ботинками в абсолютной тишине становится совсем невыносимым, они заводят разговор о битвах, в которых бывали. Боромир мало что может назвать кроме Осгилиата и Итилиэна, но его спутник тоже не сыплет названиями (вот эта битва в Мглистых Горах, и эта битва в Мглистых Горах, а в другой битве в горах, да-да, именно в Мглистых). В итоге, сойдясь на том, что оба уже запутались в том, какую по счету битву описывают, они просто пускаются в пространные воспоминания, не пытаясь больше передать порядок событий. - Когда мне было двадцать, мы с Теодредом охотились на отряд орков. Шустрые твари, - он улыбается, вспоминая, как молоды они тогда были. Как Теодред смеялся, как он держал в руках меч, когда они стояли бок о бок, как они смотрели друг на друга, сидя по разные стороны стола. - Я тогда еще не был военачальником, просто мальчишкой. Нам пришлось гоняться за ним по горам - это было такое себе приключение. Гимли либо не замечает небольшую паузу, которую Боромир делает перед именем принца Рохана, либо умело делает вид, что не замечает: - Я не слишком люблю вершины. Меня больше манит то, что таится внутри горы. - Например, драконы и горные тролли, - беззлобно подначивает его Боромир, и Гимли точно так же беззлобно ухмыляется, покачивая секирой. Последнее, конечно, выглядит не очень беззлобно. Проход, по которому они идут, сужается - на первый взгляд ничего не меняется, но Боромир прочерчивает снег слева от себя мечом - тот погружается ниже. Значит, им придется идти один за одним, так что он останавливается, сойдя с тропы немного вбок, и терпеливо ждет, когда все выстроятся в нужном порядке. Гэндальф, как самый высокий и единственный, знающий дорогу, становится первым - Боромир мысленно желает ему удачи. Когда снег достигнет уровня человеческого роста, большая часть работы по разгребанию пути ляжет именно на того, кто будет идти первым. Ему хочется предложить себя на эту роль, чтобы не видеть больше чужих настороженных взглядов, направленных на него, но он, к сожалению, не знает дороги. За Гэндальфом становится Гимли, ворчащий что-то о налипшем на секиру снеге и о том, что это оружие воина, а не лопата. Потом идут Мэри и Пипин, единственные, не считая Гимли, кто игнорирует все, что произошло сегодня утром (он думает, что, может быть, Арагорн тоже не судит его за это, но потом вспоминает). Ну, компанию Мэри и Пипина он предпочитает любому другому варианту. Он не оборачивается назад. Не хочет видеть, как ладонь Арагорна сжимается на плече Фродо в защитном жесте, как будто Боромир собирается причинить маленькому хоббиту боль. Это задевает даже больше, чем унижение, чем сам факт того, что он поддался собственной слабости. Он всю жизнь был защитником для всех своих людей, он был готов броситься грудью на орочьи копья, если бы это спасло его народ. Боромир никогда не причинил бы боли кому-то, кто не сделал ему ничего плохого, он не такой человек. Что ж, может быть, он сам уже не знает, каким человеком стал на этом пути от Осгилиата до Мордора. - Здесь красиво, - Мэри оглядывается на него, чуть приподняв бровь. - Горы в твоем городе такие же? - Не совсем, - он бросает взгляд на огромную степь под их ногами, простирающуюся от гор до горизонта. Отсюда уже не видны кроны лесов Имладриса, но зато здесь видна вся красота переплетённых сетью маленьких рек, вливающихся в небольшие озера. Это действительно красиво. Фарамир мог бы написать об этом парочку песен - Боромир даже не стал подначивать его по этому поводу. - Наши горы такие же высокие, но с вершины открывается вид на расползающуюся гниль Мордора. Это не совсем правда, на самом деле. Боромиру нравится смотреть на огонь, полыхающий во тьме. Ему всегда нравилось. С того самого момента, когда маленьким он сбегал из своей комнаты ночью, чтобы найти мало кому известную тропу за королевской усыпальницей, ведущую в глубь гор. Он садился на утес, свешивая ноги над бездонной пропастью, и долго смотрел на цепь черных гор напротив – белое против черного. Он думал о городе, скрытом по ту сторону, Минас-Моргуле, когда-то принадлежавшем Гондору, а теперь ставшим вотчиной назгулов. Но даже когда он вырос, он продолжал возвращаться на тот утес. С него не было видно ни Осгилиата, ни Итилиэна – единственное место во всем верхнем Минас-Тирите, где он не видел эти два города. Он никогда не говорил об этом брату, а тот никогда не спрашивал, куда Боромир уходит по ночам. То, что он называет сейчас «расползающейся гнилью Мордора», по-своему прекрасно.***
Когда Карадрас сходит с ума – в один момент погода меняется, принося с собой ледяной ветер и снег, ему хочется крикнуть куда-то вперед (желательно, в направлении Гэндальфа), что он предупреждал. Чертова гора бесится, пытается скинуть их с себя – при каждом порыве ветра Боромиру приходится вцепляться в плечи Мэри и Пипина с такой силой, что его ладони горят от напряжения. Он использует каждый мускул в своем теле, чтобы не потерять равновесие и молится, чтобы щит, вроде бы прочно закрепленный за спиной, неожиданно не сместился в сторону. Он не сможет удержать одного из хоббитов, если не сможет нормально двигать рукой. Они еле двигаются. Это вообще сложно назвать хоть каким-нибудь движением. Боромиру кажется, что они делают шаг вперед только для того, чтобы гора тут же отбросила их на два назад. - Это безумие! - кричит он, когда им удается выбраться из-под снега. - Это будет смертью для хоббитов! Он кричит так громко, как может, перекрикивая грохочущий эхом голос Сарумана, и думает, что вот он, бесславный конец военачальника Гондора. Быть погребенным под огромной снежной лавиной из-за слишком упрямой седой головы одного волшебника, настолько просветленного в своей мудрости, что, видимо, даже не предположившего, что враг может устроить что-то подобное. Боромир предпочитает игнорировать мысли о смерти большую часть времени, потому что, ну, он воин, он никогда не знает, сколько ему отмерено, но в те моменты, когда мысли все же приходят - они мало похожи на действительность. Боромир не собирается умирать прямо здесь с хоббитами в руках вместо меча и щита, воюя с тем, что он даже не видит. Гэндальф медлит, позволяя Фродо выбрать их дальнейший путь, и если бы Боромир не был таким уставшим, он бы возмутился (в конце концов, что это за выбор, если хоббита просто завалили чередой непонятных названий). Но Боромир может думать только о том, как бы удержать Мэри и Пипина на весу, при этом не свалившись в пропасть. Его руки горят - на этот раз это действительно невыносимая боль, несмотря на маленький рост, хоббиты чертовски много весят. Он держит их, обхватывая за плечи и приподняв над землёй, чтобы снег не касался из щиколоток - он видел, что случается, когда в горах слишком долго держать ноги в снегу. Фродо решает. Мория. Почему-то одно это слово звучит зловеще. Гимли, обрадованный новостями, расчищает им обратный путь своей секирой, забыв о том, что это не лопата, и кажется обретает второе дыхание. Но пока все радуются, мечтая убраться с горы куда подальше только для того, чтобы сунуться в другую гору, Боромир думает о том, что все было зря: путь к Ущелью, путь к Карадрасу, то, что произошло на Карадрасе, когда он поднял Кольцо. Они ходят кругами, зная цель, но не видя ни единого средства, и это лишь дает врагу время пробраться в самые дальние уголки их сердец. Я высплюсь, обещает он себе, высплюсь и не буду больше об этом всем думать. Враг не получит меня, как бы ему ни хотелось. Черт возьми, кем я буду, если сдамся? Он знает, что это Кольцо заставляет его прокручивать одни и те же болезненные воспоминания, это Кольцо заставляет его сомневаться - но никогда не может отделить шепот врага от своего собственного. Очередной порыв ветра бросает им в лицо охапку снега, засыпая барахтающегося Гимли с головой и превращая протоптанный путь назад в такой же непроходимый, как и вперед. Боги, если они выживут, он лично выскажет Гэндальфу все, что думает о его великой мудрости и гениальных идеях. - Арагорн! - кричит он, и темноволосая макушка следопыта, маячащая позади, приподнимается над снегом. - Возьми Мэри и Пипина! Я встану вместо Гимли! Карадрас стонет, и эхо уносит ответ Арагорна в небо, но судя по тому, как тот ускоряется, он с предложением Боромира согласен. Так что он позволяет хоббитам встать на ноги, сам бросаясь вперёд и снимая со спины щит - он уже делал так однажды, когда его товарищей накрыло лавиной. Боромир достигает Гимли в два больших шага - теперь, когда ему не нужно тащить на себе маленьких, он кажется себе чуть ли не всесильным. Дальше все идет легче - он вонзает щит в снег перед собой и сталкивает его вбок, освобождая проход, Гимли, устроившийся прямо за ним, расчищает все остальное. Они продвигаются медленно, но упорно - и хотя так близко к вершине трудно дышать, а воздух холоден настолько, что словно режет легкие кусочками льда, Боромиру жарко. Он работает так усердно, что идет вперед будто бы по инерции - сгрести снег вбок, поднять щит, переставить ногу. Гэндальф завел их в смертельную ловушку, что ж, Боромир собирается их из нее вытащить.НАСЛЕДНИК ИСИЛЬДУРА
Когда они выбираются из снежных лап Карадраса, Боромир валится на землю без сил и руки его дрожат от усталости - Арагорн успевает подхватить его щит, прежде чем тот влетит гондорцу прямо в лоб, и осторожно кладет рядом. Он сам еле стоит, но светловолосый мужчина, хватающий ртом воздух в бесплодных попытках вдохнуть, вряд ли сможет двигаться в ближайшие несколько часов. Ему досталось больше всего - сначала хоббиты, которых Боромиру пришлось тащить буквально на себе, а потом весь путь обратно, прорываясь сквозь снежную пелену. Сэм в спешке разводит костер, подталкивая всех сесть поближе и согреться, и Арагорн накрывает тело Боромира плащом, скрывая его неконтролируемую дрожь плотной тканью. Лицо мужчины белое от холода, и оттого алая краска на его щеках, последний след его тяжёлой работы, чтобы вернуть их всех в целости и безопасности, выглядит странно. Его волосы, спутанные и взъерошенные ветром, облепляют высокий лоб, до сих пор покрытые снегом и, кажется, немного обледеневшие. Это плохо, с отчаянием думает Арагорн, когда дыхание Боромира так и не приходит в норму, это чертовски плохо - это обморожение или еще что похуже. Он садится рядом на корточки, касаясь ладонью чужой щеки, и Боромир вздрагивает, на мгновение приходя в себя, - его зеленые глаза смотрят на Арагорна с непониманием, омраченные подступающей лихорадкой. - Мы вышли? - его зубы стучат так сильно, что разобрать слова практически невозможно. - Я не помню и половины пути. - Да, ты нас вывел, - Арагорн похлопывает его по плечу, игнорируя так и не прекратившуюся дрожь. Боромир издает глухой смешок, но тут же сбивается на страшный кашель: - Твою мать, если я выживу, я лично засуну Гэндальфу его посох в задницу. Вот, вот он, военачальник, усмехается Арагорн про себя. Отбросивший так не шедшие ему попытки говорить на языке политиков, сдерживавший себя, чтобы не сказать ничего лишнего. Такой Боромир нравится ему гораздо больше - честный и делающий так как нужно, а не так как велено. Без него они вряд ли выбрались с Карадраса. - Не думаю, что у тебя это получится. - Выжить или про Гэндальфа? - уточняет Боромир, и, что ж, видимо, все не так плохо, как Арагорну казалось, раз тот вполне в состоянии шутить. Более того, несмотря на прежнюю усталость и тяжелое состояние после спуска, Боромир выглядит куда более здоровым, что само по себе невозможно. Это читается в его насмешливой улыбке, первой, которую Арагорн может счесть действительно искренней. Боромир впервые улыбается так - он растягивает губы в зубастой ухмылке, прикусывая язык, и выглядит так молодо, что на миг Арагорну кажется, что перед ним лежит юноша, а не взрослый мужчина. - Тебе нужно отдохнуть, - он оглядывается на остальных, но, похоже, что Гэндальф собирается дать им немного передохнуть перед очередной попыткой найти путь. Волшебник бросает в сторону Карадраса проклинающие гневные взгляды и, судя по едва заметному шевелению губ, посылает Саруману пожелания долгой и мучительной смерти. Но он, по крайней мере, и сам выглядит довольным возможностью отогреться у костра. Слава богам, что в их попытке взобраться на гору не пострадало ничего, кроме гордости Гэндальфа. Когда Арагорн возвращает взгляд на сына Гондора, тот явно борется с закрывающимися без его позволения веками: - Я готов проспать следующие часов двадцать. Даже если под ухом будет храпеть Гимли или ты опять затянешь свои эльфийские мотивы. - Я так плох? - усмехается Арагорн, и Боромир, с удивительно серьезным и уверенным для засыпающего человека взглядом, качает головой: - У тебя красивый голос. Я не понимаю ни слова, но это все равно красиво. Хотя ты и поешь грустные песни. - Я знаю пару песен, подходящих для битв и храбрых воинов, - зачем-то говорит Арагорн, хотя, судя по равномерному дыханию, второй мужчина засыпает сразу же, как только закрывает глаза. - Я спою их тебе, сын Гондора. Он остается сидеть рядом, хотя усталость гложет его тело, заставляя стонать при одной лишь мысли о том, как все его мышцы будут болеть завтра. Но он остается на месте, не позволяя себе расслабиться, и смотрит на удивительно молодое лицо Боромира, освещенное отблесками пламени. Арагорн видел много достойных людей. На самом деле, сложно прожить восемьдесят лет, скитаясь по странам и городам, и не встретить хотя бы парочку. Он не знает, как объяснить, что чувствует, глядя на мужчину, о котором привык думать, как о мрачном и суровом воине. Потому что это одно - он был уверен, что знает, каким Боромир может быть, но сегодня все было иначе. Он видел, с какими яркими глазами и с какой наглой улыбкой тот будет сражаться со смертью, с каким отчаянным упорством он будет бороться с преградами на своем пути. Люди Гондора - счастливчики, если этот человек на их стороне. Подчиняясь какому-то внутреннему порыву, он проводит ладонью по чужому лбу, отбрасывая светлые волосы назад. Лицо Боромира кажется горячим, хотя и не настолько, чтобы начинать волноваться - но Арагорн все же оставляет свою ладонь покоиться на влажной от пота коже. Он просидит здесь всю ночь, если потребуется, и проследит, чтобы состояние гондорца не ухудшилось. Он устраивается поудобнее, опираясь спиной о камень и позволяя телу расслабиться, и задумчиво рассматривает собравшихся у костра остальных. Это забавно - то, как самоубийственная задача сближает их всех, даже если они и продолжают общаться, разбившись на привычные маленькие группы. Забавно, потому что где еще можно увидеть, чтобы эльф, взбираясь на вершину Карадраса, оглядывался в поисках гнома, проверяя, чтобы того не засыпало снегом. Вышеупомянутый эльф останавливается в паре шагов от него, собираясь отойти за пределы лагеря, чтобы встать на стражу, и бросает взгляд, который можно назвать обеспокоенным по меркам эльфов. - Он в порядке? - У него небольшой жар, но ничего, что не исправил бы хороший сон, - склоняет голову Арагорн, и Леголас, удовлетворённый ответом, уходит.***
Они добираются до Мории куда быстрее, чем планировалось: спуск с горы всегда проходит легче, чем подъем. Усталость, ставшая для каждого из них, уже привычным чувством, без которого невозможно было начать день, никуда не исчезает, но отходит словно на второй план, когда стена из сплошной горной породы встает перед ними. Вход в Морию находится в каменной чаше, так Арагорн называет места, подобно этому, окруженные отвесными скалами с озером в центре. Вода черная и пахнет странно - то ли гнилью, то ли цветением, так что он решает держаться от странного озера подальше, устраиваясь рядом со своими притихшими спутниками. Гэндальф вполголоса бормочет то ли очередные проклятья, то ли перебирает все приходящие на ум пароли, так что к старику рискует подсесть только Фродо. Когда проходит час (Арагорн за это время успевает утихиморить Мэри и Пипина, помочь Сэму с его мешками и переброситься парой отстраненных предложений с Леголасом, больше напоминающим каменную статую, чем живое существо), Боромир, до этого точивший о камни меч, не выдерживает. Сегодня он выглядит гораздо лучше - по крайней мере, за весь день Арагорн удостаивается пяти-шести этих новоприобретенных зубастых улыбок. На этот раз его раздражение направлено не на Гэндальфа, что само по себе удивительно: - Гимли, - шипит он так, чтобы не отвлекать впавшего в медитацию волшебника, - как вы вообще друг другу в гости ходите? - Гномы не ходят в гости, - таким же тихим шипением отвечает ему Гимли, угрожающим жестом поглаживая секиру. - А если и есть такая нужда, то сообщаем заранее. - А если бы луну скрыло облаками, Гимли, каким бы гребанным способом ты бы пробирался через эту стену? - судя по голосу, Боромир в такой секретности и чрезмерной защищенности гномов видит столько же смысла, сколько и Арагорн. - Зачем столько проблем? Кто ваш мифрил красть будет? - Вот для того и такая защита, чтобы нам, в отличие от некоторых, не пришлось по сто раз отвоевывать города! В этот момент челюсть Боромира сжимается, он играет желваками, наклонив вперед голову, и волосы его закрывают лицо. Видимо, стычка становится слишком личной - и Арагорн уже начинает продумывать варианты, как бы ненароком дать Гимли знать, что не стоит переступать границы; но Боромир вдруг запрокидывает голову и беззвучно смеется. Его широкие плечи все еще подергиваются, когда он переводит взгляд на своего собеседника и облизывает языком губы: - Ты прав, Гимли, абсолютно прав. Ну что ж, думает про себя Арагорн, кризис на этом фланге откладывается. Он отходит подальше, взбираясь на небольшой холм, через который они шли сюда, и всматривается в чернеющий горизонт - но никаких признаков, указывающих на то, что кто-то следует за ними, так и не находит. Хорошо. Если Гимли прав - и Балин действительно такой добродушный гном, то им удастся передохнуть перед очередным марш-броском до самого Лориэна. Он слышит шаги и чуть двигается в сторону, позволяя Боромиру встать рядом. - Мне не нравится это место, - шепчет гондорец, склоняясь к его уху. Горячее дыхание обжигает кожу, и Арагорн едва сдерживается от того, чтобы не отодвинуться. - Оно кажется мне слишком мертвым. Это знакомое ощущение. И да, здесь действительно все кажется мертвым - но это обычная ситуация для таких гор, где сложно выживать даже зверью. Хотя такая мертвая тишина давит на уши с непривычки - после пути, наполненного звуками жизни, это кажется слишком неестественным и оттого пугающим. Он повторяет свои размышления вслух, но Боромир лишь качает головой: - Здесь что-то не так, я тебе говорю. Здесь ничего не растет, абсолютно все мертвое. Я видел много гор, Арагорн, но таких мертвых - никогда. Боромир - первый, кто заметил, что облако, оказавшееся кребайн, идет против ветра, первый, кто заметил, что Карадрас вот-вот взбесится. Арагорн доверяет его предчувствию, потому что это чувство, взращенное долгими кровопролитными боями и вечной опасностью, никогда не подводит хорошего воина. Но у них нет выбора. - Я знаю, - видимо, он все же сказал вслух и это тоже. - Я смирился с тем, что мы не можем пойти через Гондор. - Я буду настороже, - обещает ему Арагорн, сочувственно сжимая чужое крепкое плечо. - Но сначала нам надо дождаться, пока Гэндальф все-таки догадается, как открыть эту дверь.***
Первое, что замечает Арагорн, стоит им переступить порог Мории и оказаться в темном зале, освещенном лишь лунным светом за их спинами, - запах. Затхлый и сладкий, похожий на запах гнили, запах, стоящий в спертом воздухе, заставляет его отшатнуться назад, прикрывая нос ладонью. Судя по приглушенному кашлю и тихим проклятьям, ни Боромир, ни Леголас, стоящие впереди него, не рады такому сюрпризу. Запах похож на тот, что витает в воздухе над стоянками орков - когда их вонь настаивается и становится совсем уж невыносимой. Единственный, кто не обращает внимания на запах, - Гимли, слишком обрадованный скорой встречей со своим кузеном. Арагорн отстраненно думает, что вряд ли его кузен будет в состоянии эту встречу устроить - орочья вонь никогда не появляется просто так. Когда Гэндальф зажигает слабый свет на набалдашнике посоха, с каждым моментом разгорающемся все ярче, лестница прямо перед ними становится различимой. Как и кости, на ней лежащие. - Это склеп, - голос Боромира разносится эхом под высокими потолками, и они оборачиваются в спешке, замечая все новые и новые признаки того, что гномов здесь больше нет. По крайней мере, живых. Скелеты в истонченных временем одеждах, сжимающие в своих костлявых пальцах топоры, разложены настолько странно, словно кто-то огромный разметал их по небольшому залу. У того, что лежит у Арагорна прямо под ногами, грудина раздроблена - мелкие кости, осыпавшиеся на землю, скрипят под ботинками. Но лица всех мертвецов обращены туда, на вершину лестницы, разрушенной чьим-то сильным ударом - хотя камни, из которых горные мастера вырезают свои творения, способны выдержать даже удар молота огромного горного тролля. Леголас опускается на одно колено, обхватывая пальцами древко стрелы, вонзившейся в стальной нагрудник с такой силой, что пробившей его насквозь. Его лицо мрачнеет, и Арагорну не нужно слышать вердикт, чтобы понять, что напало на гномов - он видел такие стрелы раньше. Лучшие лучники орков используют такие - их короткое древко и тяжёлый наконечник делают невозможным их использование на длинных дистанциях, но на близком расстоянии такая стрела пробивает доспехи не хуже арбалетного болта. - Уходим! - кричит он, отступая спиной к проходу и удерживая перед собой меч. Провал, темнеющий над лестницей, кажется ему зловещим - что видели те умирающие бойцы, какая тварь разбросала их по всему залу, какое существо могло наносить удары с такой силой? Они отступают, не в силах отвернуться от картины битвы, и даже Гимли, трясущийся в гневе, шаг за шагом отходит назад. Он не сразу замечает неладное. Слишком привлеченные провалом над лестницей и таинственной тварью, обитающей в этих пещерах, он забывает о темной воде встревоженного озера. Сначала это просто странное ощущение, сжимающее его сердце в тревоге, когда беглая тень на миг закрывает им свет, потом - стучащая в ушах кровь, когда он слышит крик Сэма: - Рейнджер! Он бросается назад, напрочь забыв о темнеющем проеме над лестницей, чтобы встретиться лицом к ...ну, не лицу, но морде самой странной твари, которую ему доводилось видеть. Огромные щупальца, бьющие по воде так ожесточенно, что вода встает стеной, невероятно длинные, а морда твари, открывшей зубастую пасть, похожа на морду то ли пса, то ли волка. И пасть эта слишком близка к Фродо, болтающемуся в воздухе прямо над ней. Боромир, тенью проскользнувший мимо него, одним мощным ударом разрубает ближайшее к нему щупальце - но то слишком толстое, чтобы меч мог пройти сквозь него с одного раза. Чудовище дергается от боли - и Арагорн подхватывает идею, заходя в воду по пояс и вонзая свой меч в щупальце поменьше. Леголас, выскочивший наружу, действует быстрее всех: его стрела вонзается в ту конечность, что удерживает Фродо, в тот миг, когда она отходит от пасти, и щупальце разжимается от неожиданности. Хоббит падает вниз, в кипящую от битвы воду, и руки Боромира подхватывают его у самой воды. - Назад! - кричит он Арагорну, сплевывая попавшую в рот воду. - У нас нет выбора! Они отступают. Бежать в воде сложно - каждый шаг кажется слишком медленным, но они успевают забежать в пещеру к тому моменту, когда озерная тварь выползает на сушу, цепляясь щупальцами за камни и обрушивая их вниз. Последнее, что Арагорн видит перед тем, как вход окажется завален полностью, отрезав их от света, - измученное лицо Боромира, покрытое влагой. Когда свет загорается вновь, они двигаются дальше. Гэндальф ведёт их вдоль каменных залов, переполненных истлевшими телами, по узким тропинкам над шахтами, блестящими ярким светом мифрила, по тонким мостам без перил. Они почти не разговаривают, все еще переживая сражение в своих мыслях, но на этот раз это гнетущее молчание. Им удалось убраться от твари из озера, но кто знает, что ждет их в темных шахтах Мории? - Как думаешь, - шепчет идущий впереди него Боромир, - это была гномья сторожевая собака? Арагорн не сдерживает безрадостного смешка: - Меня больше интересует, что эта собака ест, когда здесь не ходят девять идиотов. - Ужасная смерть, - продолжает свою мысль сын Гондора, осторожно перешагивая через разваленные на мосту камни и стараясь не смотреть вниз. - Я бы не хотел быть гномом. Вот решил ты проветриться, вышел наружу, а тут сразу два неприятных сюрприза: пароль, который невозможно угадать, и очень злая голодная собачка. - В Гондоре таких проблем нет? - улыбается ему в спину Арагорн, точно так же танцуя на носках между грудами камней, надеясь не свалиться вниз. Это будет бесславный конец его путешествия - последний из рода Исильдура умер в шахте, споткнувшись о камень. Звучит не слишком поэтично. Боромир оглядывается на него, когда они наконец оказываются на другой стороне моста: - Я видел, как пьяный солдат решил отлить, стоя на каменном парапете, когда прямо перед ним поднялся король назгулов. Забавно, но он выжил - от страха завалился назад, намочил штаны и сломал обе руки, падая, но выжил. Назгулы. Жуткие создания Тьмы, когда-то бывшие людьми, а теперь обретшие страшную силу, они приходят к Арагорну во снах. На своих мертвых лошадях они несутся через степи в погоне за Арвен, и каждый раз в каждом сне догоняют. Он не боится их - потому что Арагорн не боится смерти, но одна мысль о Тьме, уродующей тех, кто ему дорог, приводит его в ужас. - Я слышал, что ты сражался с ними, - задумчиво говорит Боромир, когда они поднимаются вверх по очередной лестнице. Ступени слишком высокие даже для человека - как и зачем гномы строили свои лестницы? - так что им приходится помогать подниматься вверх тем, кто ниже ростом. - Однажды мне пришлось встретиться с одним лицом к лицу. Хотя у твари и нет лица. Было жутко. - Но ты выжил, - указывает на очевидное Арагорн, и его спутник невесело смеется: - Это был мой первый день в роли военачальника. Моя гордость не позволила мне сбежать. Думаю, я был испуган настолько, что не соображал, что делаю. Просто бросился к тяжелому арбалету на стене и выстрелил. Виверна кричала так громко, когда я прострелил ей крыло, что следующие две недели у меня из ушей шла кровь. На самом деле, я бы предпочел каждый день сражаться с гномьими озерными собачками, чем еще хоть раз встретиться с назгулом так близко, но тут от меня ничего не зависит. Знаешь, Арагорн, в тебе течет великая кровь, и ты можешь отказываться от этого, но не кровь делает людей героями. А я никогда раньше не видел человека, который смог бы встретиться с несколькими назгулами сразу - и выжить. Да еще и обратить их в бегство. Последние его слова повисают в воздухе, и Арагорн позволяет разговору свестись на нет, но что-то в голосе Боромира не дает ему покоя. Человек, так усердно презирающий его в начале пути, сейчас говорит о нем с глубоким уважением - и он ценит это, но кроме уважения есть еще что-то. Арагорн не может понять, что именно, а спросить не решается - да и как о таком спрашивать? Они останавливаются на лестнице, когда Гэндальф застывает, словно статуя, перед тремя одинаковыми на вид каменными арками. Его лицо кривится в недовольстве, и Арагорн мысленно прикидывает, потратят ли они на новую загадку столько же времени, сколько и на предыдущую, и вылезет ли из пустоты за их спинами ещё какая-нибудь тварь. - Волшебники могут страдать от потери памяти? - интересуется у него Гимли, присаживаясь рядом и переводя дух. Высокие лестницы заставили его перенапрячься, и теперь гном выглядит так, словно может заснуть прямо на холодных камнях. Удивительно, но отвечает ему Леголас в своей привычной немного надменной манере: - У серого волшебника слишком много всего в голове. Неудивительно, что иногда он может забывать такие глупые вещи, как бесполезная гномья архитектура и ваши глупые загадки. Арагорну хочется застонать вслух, когда он понимает, к чему идет дело, и оказаться где-нибудь снаружи, воюя с озерными собаками и назгулами, лишь бы не оказываться между гномом и эльфом в момент очередного спора. С одной стороны, он задается тем же вопросом, что и Гимли (Гэндальф после своего поражения на Карадрасе выглядит слишком потерянно даже для тысячелетнего старца), с другой стороны он не может не согласиться с Леголасом по поводу абсолютно непонятной логики гномов в их попытках превратить пещеры в непроходимый лабиринт. Так что, решив, что в этом конкретном случае, позорное бегство будет не таким уж и позорным, он проскальзывает мимо спорщиками и удаляется на безопасное расстояние. Мэри и Пипин, донимающие Сэма, потерянно оглядывающегося на своего друга, усевшегося рядом с Гэндальфом, смотрят на Арагорна слишком уж подозрительно. Он сворачивает в последний момент, решив, что сбежал от гнома и эльфа не для того, чтобы пасть жертвой в лапах двух чересчур энергичных хоббитов, и оказывается у небольшого узкого парапета рядом со скучающим Боромиром. Это забавно - как они старались избегать друг друга в самом начале и как подсознательно ищут компании друг друга теперь. Боромир хороший собеседник. Его слова совсем не высокопарные, но жёсткие, и шутит он тоже жестко, но, несмотря на кажущуюся простоту, он умен. Умнее, чем говорил о нем Элронд, и гораздо умнее, чем сам пытается казаться. К тому же, они чем-то похожи - титулом, который им не нужен, вечными битвами в сердце, желанием спасти остальных даже ценой своей жизни. - Ненавижу горы, - Боромир чуть поворачивает голову, словно проверяя, кто стоит рядом с ним. - Они давят. И здесь не видно неба. - Гномам не нужно небо, они отделены от всего мира, - кивает Арагорн, вглядываясь в едва заметные в слабом свете тонкие лесенки, расположенные в хаотичном порядке. Они кажутся хлипкими на первый взгляд, но могут выдержать вес идущих непрерывным строем шахтеров с заполненными тележками. - Мне кажется, они отличаются от нас даже больше, чем эльфы. - Гимли кажется вполне себе похожим на человека, - не соглашается Боромир, и Арагорн пожимает плечами: - Гимли из тех гномов, что предпочитают исследовать мир, а не отсиживаться в своих горах. Думаю, его народ считает его сумасшедшим. Боромир не выглядит убежденным, но больше ничего не говорит, возвращаясь к своему привычному мрачному состоянию, но Арагорн остается стоять рядом. Присутствие этого человека успокаивает – Боромир кажется ему незыблемой скалой, готовой выдержать любые испытания. Это не совсем правда, но ему нравится сила в этом человеке, нравится безоговорочная преданность своим людям и то, как он выражает ее, не произнося ни слова. Арагорн плохо помнит, что говорят о сыновьях Наместника в маленьких трактирах, в которых он привык проводить ночи, но думает, что если бы имя Боромиру давал он сам, он бы назвал его Щитом Средиземья.***
Длинные коридоры приводят их к тронному залу и к небольшой комнате рядом с ним, ставшей гробницей для Балина, короля Мории. Смотреть, как Гимли падает на колени рядом с каменным постаментом, на котором покоится тело его кузена, больно, и Арагорн отводит взгляд, оглядываясь по сторонам. Здесь все покрыто пылью и паутиной, а тела истлели до костей – когда бы гномы ни приняли свой последний бой, это произошло очень давно. Прошли годы – а никто даже не узнал о том, что они погибли, никто не узнал, что Балин из Мории мертв, а все его воины вырезаны под корень. Но больше всего Арагорна волнует та тьма, смотрящая на них из глубин гномьих коридоров, тьма, следящая за каждым их движением своими вечно открытыми глазами. На гномов напали неожиданно, но как орки вообще смогли прорваться через защищенные паролем стены, не повредив их? И не могли гномы, гордые и непримиримые, вот так отступать, если бы встретили орочье войско. Все в Мории выдает лишь смертельный ужас – и это не орки тому причиной. Что-то страшное, что-то гораздо более древнее встретило гномов здесь. Арагорн не имеет ни малейшего желания узнавать, что именно. В один момент Пипин роняет в колодец скелет, а в следующий – грохот, раздающийся в шахтах, отзывается огнями факелов в коридорах напротив. Когда крики гоблинов раздаются совсем близко, а коридор вспыхивает отблесками огня на их факелах, Боромир бросается вперед, к дверям, выглядывая наружу. Первая из множества стрел впивается в хлипкую древесину прямо перед его лицом, и гондорец отскакивает назад, захлопывая двери и начиная подпирать их валяющимся на земле оружием. Арагорн следует за ним - остальные уже заняли свои места вокруг каменного гроба; подхватывая тяжелый топор и перебрасывая его протянувшему руки Боромиру. Была бы у них крепкая дубовая дверь, отделявшая их от орков, это спасло бы им куда больше времени, но что есть то есть - дерево, из которого сделана эта дверь, настолько тонкое, что сломается при первом же ударе. Он наваливается плечом на перекрещенные топоры, всунутые вместо засова, чтобы вогнать их поглубже, и Боромир повторяет его движения. - С ними пещерный тролль. Его голос спокоен, а на лице нет ни следа волнения, лишь сосредоточенность, и Арагорн не может не порадоваться тому, что в этом бою этот человек будет на его стороне. Они отбегают назад: Боромир занимает свое место впереди Гэндальфа, сменившего мрачный вид на воинственный, и выставляет перед собой щит. Тот закрывает его от бедра до шеи - хороший, крепкий щит, способный выдержать сильный удар. Арагорн достает из-за спины лук, быстрым движением натягивая болтающуюся тетиву. В колчане всего десяток стрел (он оглядывается на замершего слева Леголаса, тот показывает ему сжатый кулак дважды - двадцать), значит, эльфу придется использовать орочьи стрелы. Первые орки уже достигают двери - они бьют по дереву своими изогнутыми клинками, выламывая куски, и Леголас отправляет пару стрел в только что выломанные дыры. Их слишком много, и Арагорн успевает снять еще парочку особо медлительных, прежде чем дверь падает с отвратительным грохотом, когда огромный молот пещерного тролля выносит ее с одного удара. Он бросает лук на землю, выхватывая меч, и бьет ближайшего орка плашмя, заставляя того издать странный сдавленный звук, когда его нос ломается. В следующий момент с тихим свистом в его переносицу вонзается стрела, и орк рушится на землю, как подкошенный. Арагорн отталкивает падающее тело ногой, чтобы пробраться чуть дальше, и проскальзывает под клинком другой твари. Сражение захватывает его с головой – он скользит между падающими телами, уворачивается от летающего из стороны в сторону молота, режет, рубит, колет. Вряд ли он сможет вспомнить, что именно происходило, но то, что он точно запомнит: ужас, сковавший его сердце, когда очередное падение молота отправляет Боромира на каменный пол. И тот лежит, не двигаясь, и кровь, испачкавшая уголок его губ, льется с его подбородка. Он бросает свой кинжал в орка, поднявшего меч над головой гондорского воина, и лезвие разрезает чужую шею – и Боромир, словно очнувшись ото сна, трясет головой, с благодарностью глядя Арагорну в глаза. У них нет на это времени. Следующее, что он знает – Фродо умирает.СЫН НАМЕСТНИКА
Фродо – удивительно живой и невредимый для того, в кого только что вонзилось огромное двухметровое копье, но Боромир не задает вопросов и не интересуется, откуда у маленького хоббита мифриловая кольчуга. Он не задает вопросов и тогда, когда тронный зал окрашивается красным от всполохов пламени и рокот катится по нему, заставляя орочью орду исчезнуть, словно ее и не было. Он не задает вопросов даже, когда Гэндальф поднимает голову – и все, что Боромир видит на его лице, можно облечь во слово «обреченность». Боромир воин. Ему не положено задавать лишних вопросов, так что он снова забрасывает щит за спину, стараясь не упасть от боли, разрывающей ее ребра (если они сломаны, он не продержится долго), и бежит вперед. Пламя за их спинами разрастается. Он может чувствовать жар, заставляющий его кожу гореть. Они выбегают из зала только для того, чтобы столкнуться с препятствием в виде полуразрушенных лестниц, с одной из которых он чуть не падает. Его спасает только рука Леголаса, обхватившего его со спины и толкнувшего назад. Каменная крошка, поднятая их сапогами, осыпается в бездонную пропасть – и это еще хуже высоты Карадраса. Ему так сильно больно, что он не думает, что может сделать еще хотя бы один шаг, но огонь, следующий за ними по пятам, подгоняет его. Каждый шаг наполнен болью, она пульсирующим цветком распускается у него под ребрами, отдаваясь в ушибленном плече, и Боромир смотрит только вперед – только на тонкий мост где-то под их ногами. Они добираются до него чудом – в какой-то момент Боромиру кажется, что Арагорн и Фродо отправятся в пропасть и в затуманенном болью рассудке проносится лишь одна мысль: «Сойдет ли это пламя за пламя Роковой Горы?» Его тело горит, и его тошнит так сильно, что ему приходится сжимать зубы, чтобы не выплеснуть содержимое своего желудка в эту самую пропасть. И тогда пламя обретает черты. Это действительно балрог. Огромный пещерный демон, чье тело состоит лишь из огня и камня, демон, пожирающий все на своем пути, и хотя Боромир должен испытывать страх, он не чувствует ничего, кроме странного онемения. Так выглядит смерть, думается ему, когда он замирает на другой стороне моста, и маленькая фигурка такого высокого обычно волшебника остается единственным, что отделяет исчадие ада от них. Он должен что-то сделать. Он должен броситься вперед, встать перед Гэндальфом и сделать что-нибудь, но его ноги кажутся слишком тяжелыми, чтобы сделать хоть шаг. Ему хочется закричать, но голос не слушается его.