Первая зима

      Зима в Токио бывает очень холодной. Задувает злым ветром под лёгкий чёрный балахон, пробирается в широкие рукава и за воротник, сдавливая, как ледяными сильными пальцами, почти полностью обнажённую шею, и оседает мелкими белыми хлопьями на одежде и длинных красновато-розовых волосах. И Сет недовольно потряхивает головой, зябко обнимая себя за плечи и пытаясь спрятать нос в чёрном шарфе.       Ангел никогда прежде не чувствовал холода. Вообще не знал, что это такое. Теперь пришлось познакомиться в полной мере. И это ощущение — весьма неприятное, как оказалось — постоянно преследует его, заставляя противно дрожать и жаться к руке Холта. Первая их зима за пределами чрева Атума, их белой колыбели. И уже понятно, что ничего хорошего им ждать не следует, как и от этого мира в целом.       А ещё Сет никогда не видел снега. И в первый момент даже испугался, когда, выглянув утром в окно пустого заброшенного дома, в котором они иногда ночуют, увидел, что всё вокруг вдруг побелело, лишившись всяких красок. Мир, без того казавшийся слишком ярким, ослеплявший ангелов, окончательно превратился в одно сплошное огромное светящееся пятно. И оно невыносимо жжёт глаза, болят они, слезятся и воспаляются, хочется постоянно прикрывать их рукой… Сет замечает, как Холт постоянно недовольно щурится, нервно дёргая головой и пряча взгляд за густой чёрной чёлкой. Ему хуже, один глаз до сих пор до конца не восстановился и слишком болезненно реагирует на свет. Почувствовав, как легонько кольнуло что-то в груди, Сет улыбается смущённо, по привычке подносит пальцы к шее возлюбленного, пытается таким образом дать понять, что всё хорошо, что он привыкнет, просто нужно время… Глупо, Сет ведь и сам не привык, куда уж ему убеждать. Всё это слишком сложно. И для Холта, и для него самого.       Кое-какие вещи, впрочем, уже начинают казаться привычными. Холодными тёмными ночами они прячутся то в пустом храме, который обнаружили ещё когда только попали сюда, то в заброшенном доме, а днём бродят, подрагивая от холода, по мрачному тусклому городу, из которого словно исчезли все краски, кроме белой, серой и чёрной. Идущие навстречу люди равнодушно обтекают их, прячутся от снега под зонтами и смотрят себе под ноги, не замечая ничего вокруг. У них свои дела, свои проблемы, слава богу, что никому нет дела до двух непонятных существ в чёрных балахонах — Сет и Холт уже успели понять, что к людям лучше лишний раз не соваться, они очень жестоки и, если что-то не понравится, могут просто-напросто разорвать в клочья. Или сжечь, как уже один раз случилось. Вот только тогда Атум, незримо наблюдавший за страданиями своих мятежных ангелов, сжалился над ними, забрал в последний момент, спас, вернул домой, в их тихую обитель. А теперь его больше нет. И они понимают, что никто их не спасёт, если опять случится нечто подобное. Нельзя больше рисковать, они сейчас так же уязвимы, как обычные смертные.       Снег тихо похрустывает под ногами. Холт упрямо смотрит куда-то в сторону, а Сет с робкой улыбкой ловит колючие крупинки в подрагивающую на весу ладонь.       В такие моменты ему кажется, что в воздухе кружится множество изящных белых цветов. Они такие хрупкие и лёгкие, и ни один из них не похож на другой своим узором. Сет внимательно разглядывает оседающие на чёрной одежде «цветы», перехватывает их в ладонь и дёргает за рукав Холта, чтобы показать, но не успевает — снежинки тают даже на его холодной ладони, оставляя вместо себя лишь капельки воды. И ангел разочарованно опускает уголки рта. До чего же недолговечно почти всё в этом мире… До такой степени, что от этого порой становится просто страшно.       Заметивший это изменение Холт тревожно берёт его руку за запястье и внимательно смотрит в лицо своими непроницаемыми тёмными глазами. Сет улыбается ему, наклоняя набок голову. Протянув робко руку, гладит по щеке кончиками пальцев, задевая чёрные прядки волос и отводя их в сторону. Он в порядке. Только вот руки у него замёрзли, пальцы почти ничего не чувствуют.       Они стоят на мосту. Набережные теряются в густом снежном тумане, хрупкие цветы медленно растворяются в чёрной воде. Вокруг пугающе тихо, холодно. Но так красиво…       Сет слегка кусает губу и опускает взгляд, а Холт бережно смахивает пальцами снежинки с его длинных ресниц. Вздыхает тяжело и качает растрёпанной головой. Если бы они только могли сейчас поговорить, как раньше. Услышать друг друга через кровь. Этого так не хватает им обоим… Но эта способность исчезла, а голосов и слов Атум им так и не дал. Всё, что им остаётся — лишь пытаться выражать любовь этими едва уловимыми прикосновениями, слабыми улыбками и глазами, в которых теперь прочно и надолго поселилась печаль.       А ведь они сами этого хотели. После того, как они побывали здесь, дом уже не мог быть для них прежним; слишком уж много они за эти дни узнали, услышали, увидели и прочувствовали. Потеряли свою чистоту и невинность. И отказ от Атума был единственным выходом. Вот только пробудиться окончательно после такого долгого забвения, очнуться в новом теле и привыкнуть к новому, незнакомому и враждебному миру оказалось невыносимо сложно, да ещё они потеряли возможность разговаривать друг с другом — единственное, что могло помочь им не погрузиться окончательно в бесконечное отчаяние. Они по-прежнему рядом, по-прежнему любят, но оба всё чаще чувствуют себя одинокими. Ведь какой смысл у этой любви, если они не могут даже выразить и высказать её?       Лицо Сета искажает лёгкая гримаска, и он плотнее прижимает к щеке ладонь возлюбленного, касается подрагивающими губами подушечек пальцев, белых и гладких, как мрамор. Смысл. Само по себе это слово, звучащее эхом в голове, навевает тоску. Они так тщательно ищут его во всём уже столько времени и до сих пор не нашли. И не найдут, наверное, если даже Атум отказался давать им такие необходимые ответы. И в конце концов, эта любовь есть, и они могут дарить её друг другу — разве этого недостаточно? Сету кажется, что вполне. А вот Холт так не думает, он полон решимости найти ответы. Хоть сейчас он и выглядит так, будто эта решимость потихоньку сменяется отчаянием, будто он медленно, но верно осознаёт, что же с ними произошло. Что они остались одни в этом мире, наполненном равнодушием и жестокостью. И никто не сможет им помочь.       Парк, ещё более тихий и пустынный, чем улицы в это утро, весь белый, засыпанный снегом. Сугробы по колено, тяжело идти, полы балахона потяжелели и тянут назад. Подтаявшие сосульки, блестя, как маленькие звёздочки, покачиваются на чёрных ветвях деревьев, сталкиваются, издавая мелодичный звон, похожий на чьё-то пение. И ангелы вслушиваются в эти звуки, сидя на маленькой скамейке возле неработающего фонтана.       Они часто бывают здесь. Когда на улице ещё было относительно тепло, Холт окунал болящие, зудящие ладони в воду и прикасался к лицу Сета, чтобы слегка остудить его. Гладил мокрыми пальцами выступающие скулы, дотрагивался до маленького драгоценного камня между его чёрными бровями — потускнел он, потух, как задутая свечка, и больше смахивает на высохшую, покрытую коркой маленькую болячку. Солнце для них не опасно, но кожа у обоих очень тонкая и бледная, не привыкшая к такому яркому свету, она мгновенно покрывалась ожогами. Сет тихо хныкал и пытался спрятаться от этого жара на груди возлюбленного, утыкаясь носом ему в плечо, а Холт гладил его по волосам, пропуская длинные красно-розовые пряди сквозь пальцы. Как же им было плохо тогда. Как же сводил с ума этот свет и шум. И как они жались друг к другу, мечтая лишь об одном — просто вернуться домой… Кто бы только мог подумать тогда, что в итоге это самое возвращение не принесёт абсолютно никакой радости. Впрочем, сейчас лучше не стало. Всё ещё непривычно.       До чего же холодно. Сет дрожит, прижавшись к возлюбленному, пытаясь перехватить от него хоть немного тепла, и Холт гладит его руку. Разглядывает её, перевернув ладонью вверх. У Сета всегда были такие тонкие, нежные белые пальцы, Холт мог целыми днями вот так поглаживать их и подносить к губам. А сейчас даже смотреть жутко — обожжённая, порезанная кожа, чёрные ногти обломаны почти до мяса. Даже кольца пришлось снять, потому что для Сета они превратились в раскалённые железные тиски, сдавливавшие опухшие суставы, и надевать их стало просто невыносимо. Ему больно: это выражает и дрожь в руках, и тихие всхлипы, и помутневшие, вечно заплывшие слезами зеленовато-карие глаза. А Холту остаётся только кусать губы и беситься с собственной беспомощности. И с понимания того, что, как бы там ни получилось в итоге, это ведь он обрёк любимого Сета на такие страдания. И себя тоже. Только вот на себя ему уже плевать, а наблюдать за мучениями Сета становится всё тяжелее день ото дня. Из них двоих Сет всегда был более нежным и трепетным, и сейчас он не изменился, по-прежнему буквально всё пропускает через себя, куда острее чувствует боль. И так нуждается в заботе и защите…       Холт легонько прикасается губами к холодному лбу и сплетает его пальцы со своими — бережно и аккуратно, чтобы не причинить лишней боли. Рукав балахона сползает к локтю; на запястьях у обоих — красно-серые следы от тугих кожаных ремней. И на секунду они сливаются перед глазами в одно сплошное пятно. Их оставили те страшные люди в чёрном. Выследили, поймали, приковали друг к другу. Почему, зачем? Откуда была вся эта ненависть, окутавшая лежащих неподвижно в гробах ангелов удушливой чёрной волной? Непонятно… И они до сих пор время от времени мерещатся в толпе и снятся в жутких кошмарах — стоят среди бушующего огня и смеются. А Атум не залечил эти раны, оставил их, похоже, нарочно, чтобы его творения помнили, что неминуемо ждёт их в этом мире.       Хотя и Сет, и Холт понимают, что на самом деле ничего их не ждёт. Дни и ночи сменяют друг друга, идёт время, а всё остаётся по-прежнему — мрачный холодный город, царящее вокруг равнодушие и полное отсутствие таких необходимых ответов.       Имеет ли вообще всё это смысл? Может, им следовало обратиться в ничто вместе со своим создателем?       Сет тихонько всхлипывает, низко опустив голову. Покрасневшие от холода пальцы сжимают ладонь возлюбленного, дрожат. Прозрачная слезинка, похожая на крохотный кусочек льда, ползёт по бледной щеке. Опять плачет. Холт торопливо смахивает капельку, как ядовитую, поднимает за подбородок его голову, смотрит в глаза.       Не плачь, прошу. Я здесь, с тобой. Я буду защищать тебя, слышишь? Никто не обидит моего Сета. Что бы ни случилось, я никому больше не позволю тронуть тебя, я обещаю, я клянусь…       Он знает, что Сет не слышит его. Как и сам Холт не слышит Сета. Но Холт всё равно продолжает с отчаянием звать его, надеясь, что однажды вновь услышит в голове шёпот и увидит на его лице слабую улыбку. Эти мысли дают ему хоть какое-то утешение.       Надо вставать и идти дальше, оставаться долго на одном месте опасно. Но они оба так замёрзли, что на это нет уже ни сил, ни желания. Почему-то от холода невыносимо клонит в сон. Холт тихонько зевает, прикрыв ладонью рот, а Сет, кажется, и вовсе уже задремал, привалившись головой к его плечу. И совершенно не хочется тревожить его, трясти и будить. И Холт мягко касается его лба заледеневшими губами, стискивает руку, прикрыв глаза. А снежные цветы всё ещё едва ощутимо касаются замёрзших щёк и оседают на пушистых ресницах…