Фальшивое

      Он не любил ее, никогда не обещал ей никакого совместного будущего. А она доверчиво прижималась к нему, как к единственному источнику тепла в этом мире, терлась мягкой щекой о плечо и смыкала руки на его спине крепче.       Она никогда и ничего не просила у него, не спрашивала о чувствах и о будущем, лишь раз сказала, что когда они победят Корифея, то им непременно нужно распить ту дорогущую бутылку — подарок какого-то заискивающего орлейского вельможи.       Нужно, конечно, — эту победу нужно отпраздновать, а потом готовиться к новой, где ее врагом станет он сам.       Солас говорит ей, что пора прекратить их тайные встречи по темным углам. Говорит, что они хорошо провели вместе время, но пора заканчивать — заигрались. Она — Леди Инквизитор, он — эльф-отступник, пора вспомнить об этих ролях, потому что ничего большего между ними не будет.       Эвелин слушает его молча, лишь в удивлении приоткрывает рот, глаза блестят — даже в темноте, лишь при лунном свете он видит это. Он заставляет себя развернуться и уйти, не дав ей никаких надежд, даже никак не попытавшись сгладить эту ситуацию. Но не может удержаться, чтобы не бросить торопливый взгляд через плечо у самых дверей.       Эвелин сидит на сломанной кровати на чердаке таверны, уперев руки в колени, огненно-рыжие волосы рассыпались по обнаженной спине, спутались, а она смотрела невидящим взглядом куда-то перед собой и так и не проронила ни слова.       Солас знает, что так будет лучше. У них нет будущего, не было. Она всегда была всего лишь приятным отвлечением, останется мигом в его долгой жизни. Лучше обрубить это все сейчас — потом будет хуже.

***

      На израненных губах больше нет этой приторной улыбки. Разбитая губа больно саднит, когда она зажимает зубами прутик. Солас садится перед ней на корточки, кладет ее начинающую опухать ступню себе на колени и резко, без прелюдий дергает. Кость хрустит, вставая под нужным углом, а Эвелин сдавленно кричит, до трещин стискивая зубами ветку.       Длинные изящные пальцы легко пробегаются по обнаженной лодыжке, но Эвелин почти не чувствует этого прикосновения — слишком больно. Она отбрасывает уже не нужный прутик куда-то в сторону и кутается в чужую, еще сохранившую запах и тепло владельца накидку, потому что ее собственная одежда была безнадежно испорчена попавшим на нее ядом и порвана когтями вартеррала. Потому что у нее зуб на зуб не попадал: от холода, пережитого страха или боли. Кто его знает, этого эльфа, почему вдруг он изменил своему подчеркнутому высокомерию и решил хоть раз позаботиться о ней. Зачем он вообще примчался сюда за ней с таким видом, будто за ним неслась вся армия Корифея? — Кто просил тебя лезть в этот храм? — устало интересуется Солас. В его голосе нет упрека, злости — только усталость с легким едва ощутимым налетом сожаления.       Чудовище, которое ждало каждого, кто не является эльфом, радостно щелкало жвалами, предвкушая легкий перекус после тысячелетий сна. Нависая над Эвелин, капая ядовитой слюной, вартеррал уже был готов избавить Корифея от его главного врага, когда Солас, наконец нашел Инквизитора. — Ты сам говорил, что здесь какая-то ваша эльфийская реликвия, — хрипло отзывается она. К щекам против воли приливает кровь, кончики растрепанных волос искрятся в свете завесного огня.       Солас тяжело вздыхает и, наконец, поднимает на нее взгляд.       Что бы он не хотел сказать: зачем она пошла сюда одна, почему обязательно посреди ночи, никого не предупредив, никого не взяв с собой, на кой демон ей вообще понадобилась эта реликвия, если, к слову, ничем таким она никогда не интересовалась, но слова вдруг все как-то потерялись, когда их взгляды встретились.       По щеке Эвелин медленно катилась слеза, поблескивая в свете мистического света, она оставляла на грязной щеке мокрый, размазанный след. Бледная, растрепанная, с запекшейся кровью на нижней припухшей губе, она смотрела на него с болью, с невысказанными тысячью вопросами, но ничего не говорила, просто смотрела, а постыдную предательскую слезу, кажется, не заметила вообще. — Больно, — тихо сказала она и виновато улыбнулась, промокнув соленую каплю подушечками пальцев. Все-таки заметила.       Что именно болит, ma elgara: раны на теле или на сердце?       А Солас вдруг подумал, что было бы, будь у Эвелин пара острых ушей и лицо испещряли рабские клейма валаслина. Было бы между ними хоть что-то, осмелился бы он настолько сблизиться с ней? Нет, конечно же нет. Своему Народу он хотел лучшей судьбы, всем сердцем желал исправить последствия своих ошибок. А Эвелин — шемлен, она все равно погибнет, исполнив свое предназначение и исправив очередной его просчет.       Но смотрел ли хоть кто-нибудь на него так, хоть когда-нибудь, как сейчас смотрела на него она? Нет — никто и никогда. В глубине ее глаз, окрашенных сейчас в бирюзу, плескалось что-то, чему Солас боялся дать определение, облечь то, что чувствовал от нее сейчас в слова.       Он сглотнул, низко опуская голову, и все раз за разом проводил пальцами по обнаженной ступне, не зная, что должен сказать и должен ли?       Ее губы коснулись его макушки в невесомом, едва ощутимом поцелуе, пальцы пробежались от кончиков острых ушей до плеч. Чужое дыхание опаляло кожу всего мгновение, когда он вновь посмотрел на нее.       Эвелин улыбалась знакомо — тепло, искренне, в уголках глаз застыли слезы. Она знала, понимала, не требовала ничего. Ждала. Зачем? Что он сломал в этой сильной, прекрасной гордой магессе, какие струны души задел, что сейчас в этих древних руинах, возле тела чудовища, убитого им ради нее, она смотрела на него вот так.       И, что изменила она в нем самом, что, не думая, забыв о Цели, он, презрев опасность, побежал за ней? — Я не люблю тебя, — зачем-то сказал он. — Не могу, понимаешь?       Эвелин опустила взгляд, руки безвольно упали на ступеньку, на которой она сидела, и пальцы судорожно сжали ее край. — Я не спрашивала любишь ли ты меня, — сухо отозвалась Эвелин. Длинные пряди скользнули ей на лицо, и Солас убрал их за ее плоские шемленские уши.       Осознание, что она пришла в этот храм не ради древней реликвии его Народа, а ради него, ударило его куда-то под дых, выбивая из легких на секунду дыхание. В глазах потемнело, а в груди сделалось невыносимо горячо.       Он потянулся руками к воротнику, ловко снимая свой амулет в виде волчьей пасти и надел его на шею Эвелин. Она вдруг напряглась, вскинулась, пальцы машинально коснулись оберега. — Зачем ты…       Солас покачал головой. Он не знал — зачем, но знал почему: потому что она — его, потому что пока у них есть время, пока он не разрушил ее мир до основания он хотел, он постарается, чтобы на лице Эвелин была только эта искренняя солнечная улыбка. Чтобы она до последнего мгновения смотрела на него с бесстыдным восхищением, с чистой, искренней любовью.       Потому что он и так отнял у нее слишком многое.