Март, 1858
Стефан Мне не хватило решимости. Когда я увидел её впервые там, в переулке, мне подумалось, что жизнь вновь обрела смысл. И если бы мне кто-нибудь тогда сказал, что эта прелестная женщина является женой моего злейшего врага, я бы, вероятнее всего, рассмеялся с такой нелепой шутки. Так ведь не бывает, слишком явное совпадение. Будто все звёзды вселенной в тот день стали в ряд, образуя своеобразный парад в честь воссоединения двух несчастных душ. Я смеюсь и по сей день, только улыбка на губах играет отнюдь не весёлыми красками, рисуя непомерную печаль на моём лице. Карету то и дело покачивало со стороны в сторону, казалось, будто кучер нарочно решил продемонстрировать им с Ольгой все недостатки киевских дорог того времени: к дому госпожи Родзевич оставалось рукой подать, но терпение было на пределе. — Эй, там! — Ольга громко постучала длинной рукояткой своего зонта по стене, обращаясь к кучеру. — Аккуратнее никак нельзя доехать? Мы ведь не скот какой-нибудь… — Мы — люди, — произнёс я настолько тихо, что с уст не сорвался еле уловимый шепот. Мы ведь все человеческие существа, мы похожи друг на друга, тогда почему мы приносим несчастья себе подобным? Катерина пропала и нигде, даже в доме Андрея, нет её следов. Она ведь не призрачная муза, не ясноокий ангел во плоти, не плод моих фантазий и сновидений, чтобы так бесследно исчезнуть. Действовать необходимо прямо сейчас, ведь никто не знает, что ощущает она в данный момент и неизвестно насколько долго хватит сил продержаться в плену у настоящего монстра, который схватил мою Катеньку. Увлеченный своими мыслями я не сразу заметил, как мы въехали во двор Родзевич. Карета остановилась недалеко от главного входа в дом, что, вероятно, привело бы в ступор настоящего любителя порядка, попросту говоря, заядлого перфекциониста, но, к счастью, нам с Олей сейчас было не до того, чтобы выяснять отношения с моложавым кучером, который лишь недавно научился управлять лошадьми. Ольга выскочила из кареты первая: поправив руками юбку дорожного платья, девушка живо обернулась ко мне и одним лишь жестом показала последовать за ней в дом. Просить дважды не пришлось, уже через пару минут я стоял в прихожей поместья, снимая свой чёрный цилиндр, который бы стоило заменить — ему осталось уже недолго. Не сегодня-завтра разлезется в разные стороны. Оле не терпелось повидаться с Червинским, чтобы рассказать ему о нашей поездке в дом Андрея. Хотя по правде говоря, там и рассказывать было нечего. Наверное, это лишь очередное её непреодолимое желание увидеться с любимым человеком. Что ж, я вполне понимал её, ведь сам был безгранично влюблён и отдал бы всё, чтобы увидеть прекрасный лик Катерины. На голос хозяйки с гостиной прибежала запыханная худенькая горничная. Услышав от Оли вопрос про местонахождение Григория, девушка удивлённо пожав плечами, произнесла: — Паночка Ольга, но видите ли, господин не появлялся более сегодня в доме. После того как вы все уехали, никто более не тревожил нас своим визитом. Лицо Оли приобрело слегка бледный оттенок и маска удивления медленно появлялась на её лице. Тогда отпустив служанку, я спокойно, как только мог, обратился к госпоже Родзевич: — Давай пошлём мальчишку, пусть сбегает в мою квартиру. Может он поехал туда. Вероятно, Григорий не услышал твоих последних слов или принципиально решил сделать по-своему. У вас всё нормально? Он был сегодня не очень то приветливым с тобой, — осторожно проговаривая каждую свою фразу, я мог лишь догадываться какой ураган эмоций бушует в душе этой женщины. Но Оля спокойно кивнула и, сняв верхнюю одежду, прошла в гостиную. Где-то через полчаса мальчонка, лет десяти, с живыми блестящими глазами сообщил мне, что Дмитрий Латынин в квартире по улице Малокирилловской за эти сутки не появился ни разу. Эта весть меня озадачила — куда мог деться Григорий, особенно сейчас, когда им нужна помощь в поисках Катерины да и Андрей неизвестно куда исчез. — Он явно как-то связан с пропажей Кати, — мой кулак звучно столкнувшись с твёрдой поверхностью, покраснел в мгновение ока. — Ты ведь слышала, что сказал управляющий его поместья? Они и сами там не ведают, где он. За что он только платит интересно или, быть может, держит при себе, угрожая. Ольга криво улыбнувшись, отошла от окна и повернулась ко мне лицом. Её внешний вид расстроил меня, ибо вот только сейчас я мог без угрызений совести проникнуться каждой клеточкой её бледной кожи. При Грише нагло рассматривать женщину казалось довольно грубым, а быть может вульгарным занятием — воспитание по совсем иным обычаям всю жизнь напоминало о себе. Почему среди особей женского пола возникло непоколебимое утверждение, что мужчины никогда ничего не замечают если дело касается девушки. Новые туалеты, смелые, противоречащие всем правилам жизни в обществе, поступки, горящие от любви и страсти глаза — я всегда восхищался всем этим наполнением в женщине. Будто загадочные мавки, они сначала поражают красотой и сдержанностью, а затем, попав в сети к одной из таких красавиц, человек замечает всё то, что ждало своего часа показаться из недр души. Ольга была иной. Всю нежность и красоту своей души девушка показывала лишь одному человеку, в которого была безнадёжно влюблена. Мне только оставалось радоваться за своих друзей и с упованием наблюдать на то, с какой трепетной любовью Григорий и Ольга относятся друг к другу. Однако я стал замечать какие-то изменения в поведении женщины: она довольно часто ходила будто сама не своя и её грустные глаза всё больше начинали задевать меня. Полностью погруженный в собственные раздумья, я просидел так с получаса и, вероятно, задремал. Только по истечении этого времени я обратил внимание на то, что Ольги рядом уже не было. Придвинувшись к краю кресла, мой ноги уперлись о мягкий кремовый ковер и я будто почувствовал, что именно сейчас стоит опустить голову вниз — даже без тщательного осмотра, я сразу же увидел на тонких светлых ворсинках капельки алой крови. Отодвинув кресло, передо мной открылась крайне неприятная картина — весь участок, защищаемый мебелью от человеческих глаз, был замазан каплями крови. Сказать каково было моё удивление когда я обнаружил всё это — не сказать ничего. В моей голове возникла целая куча вопросов: от самых нелепых и неприличных, до вполне адекватных и уместных. Как только я вышел в коридор, дабы обратиться к Оле о своей пугающей находке, то увидел её спускающуюся по ступенькам навстречу ко мне. Выражение её лица изменилось, приняв мрачный облик, а в глазах блестели злобные огоньки, ярко выделяющиеся при свете ламп. Подойдя ко мне, она твёрдым голосом, будто боясь выдать свои истинные эмоции, сказала: — Я знаю, где может быть Катя, только сперва нужно заехать к одному моему знакомому, — женщина, взмахнув своими рыжими волосами поспешила к выходу. Я неспешно двинулся за ней, удивленно глядя ей в след. — Ты идешь или как? Нам стоит поспешить, если мы хотим увидеть Катерину живой, да и не только её… — серьёзно проговорила госпожа Родзевич. Моё недоумение портило всю атмосферу решительности, пока мы ехали в карете в неизвестном направлении. — Куда мы направляемся? — напряжение во мне возрастало и я был озадачен молчаливостью Оли. Неужели нельзя сразу всё объяснить? Родзевич прочитала недовольные нотки на моём лице и коротко ответила, заставив нервничать ещё больше: — К Татыщеву. — Наверное в тот момент мои глаза чуть было не вылезли из орбит, ибо я знал этого человека, знал к кому мы едем, но не понимал смысла в этом. — Я позже всё объясню. Мы уже подъезжаем, — задумчиво проговорила Оля, — Хоть бы он был дома, тогда не придется терять время и искать его по Киеву. Спустя несколько минут мы с Ольгой уже стояли у дверей небольшого особняка, ожидая приглашения внутрь. Нам открыла худенькая миловидная девушка и провела в гостиную. На диване, развалившись, полулежал мужчина, читая какую-то газету. Мне доводилось видеть его ранее, да и он, как видно сразу меня узнал, поскольку тот час же вскочил на ноги и быстро подошёл к Ольге, хотя взгляд его был прикован к моему лицу. «Сейчас будет весело» — я усмехнулся своим мыслям. Оля видимо думала о том же, а потому протянула руку Татыщеву, лучезарно улыбаясь, будто перед ней находился лучший друг, которого она давно не видела. Мужчина нехотя поцеловал женскую руку, едва дотронувшись губами до бледной кожи, затем перевел глаза на рыжеволосую пани и натянуто улыбнулся в ответ. — Ольга Платоновна, добрый день. Не могу сказать, что рад вас видеть. Вы уж извините, но общество этого молодого человека, — Татыщев указал пальцем на меня, нахмурившись, — мне неприятно и я вынужден выставить его за дверь, вы же, дорогая Оля, можете оставаться, сколько захотите. Я так понимаю, вы не просто так почтили меня своим визитом, ведь так? Оля снова обнажив свои белоснежные зубы в улыбке, деловито произнесла: — От чего же вы так строги к господину Яблоневскому? Ваш проигрыш в карты был несправедлив и вы до сих пор считаете, что пан Стефан вас обыграл нечестным путем? Разве не вы мне однажды сказали: «Что было то прошло. Это жизнь, дорогая» — мягко проговорила Родзевич. — Я отлично помню ту фразу после ваших неуместных пошлых намёков в мой адрес. Но на данный момент я не держу на вас зла. Что мешает вам отпустить какие-то нелепые обиды на господина Яблоневского? Я знаю его лучше вас и он очень хороший человек! — в голосе Оли послышались нотки гордости и я невольно улыбнулся — эта женщина всегда знает, как замылить другому глаза и её обознанность в различных делах и даже слухах в обществе меня всегда удивляла. По лицу хозяина дома пробежала волна недовольства, местами даже проглядывалось колебание. Но интерес к своим гостям победил. Его явно волновало с каким же вопросом мы пришли к нему. Поэтому Татыщев снова кинул на меня сердитый взгляд, а затем махнул нам, приглашая сесть на диван посреди гостиной. Как только заговорила Ольга, я сразу напряг все свои извилины мозга и принялся внимательно слушать, ведь для меня тоже всё то, что дальше будет проговорено было новостью. — Господин Татыщев, знаете ли вы человека по фамилии Васильев? — начала было Оля, но мужчина её перебил. — Что же вы, пани, приходите ко мне только для того, чтобы выспрашивать. Я ведь не в жандармерии работаю. От нагловатой улыбки Татыщева мутило, но Родзевич продолжила дальше, поскольку вряд ли кто-то из её знакомых владел нужной ей информацией: — Мне очень нужна ваша помощь, я уверена, что вам известно об этом человеке очень многое. Васильев Николай Маркович — что это за человек и как его можно найти? Татыщев вновь усмехнулся, но было заметно, как у него пролегла складка между бровями, а на лбу появилось ещё больше морщин — мужчина раздумывал над ответом. После непродолжительного молчания, он промолвил: — Мне никогда не доводилось видеть его, слышал только, что он в Одессе обосновался после смерти своего отца и матери, но я знал его брата — устрашающая личность. Была у него своя деревушка, крепостных загонял до смерти, так те ему такой бунт устроили… Ой, что там творилось, даже вспоминать страшно. Так братцу его, Николаю, она досталась по-наследству. Насколько я знаю, в Киев он приезжает исключительно по важным делам, которые связаны с его хозяйством в родном городе, а там такие богатства! — ахнул Татыщев, закатывая глаза. Я выпрямился на диване, нервно теребя край жилета. — Так значит Катерина может быть там! — вырвалось у меня и тут же одернувшись, я взволнованно уставился на Ольгу, которая хищником смотря прямо в мои глаза. Понятно, что не стоило этого говорить, никто не должен был знать настоящую цель нашего посещения. Оля резко встала, улыбаясь Татыщеву. — Спасибо вам, господин. Вы нам очень помогли. Вы знаете, нас с паном Яблоневским ждут ещё кое-какие дела и мы бы рады погостевать у вас подольше, но, увы, время — деньги, как говорится. Татыщев снова улыбнулся в ответ, но глаза вновь выражали недоверие и холодность по отношению к нам. Прощаясь, он, уже на пороге, окликнул нас: — Вы ведь не спросили главное! — крикнул вслед мужчина. Мы с Ольгой обернулись, одновременно подняв брови. — Деревня, которую вы ищете — Подолье, находится примерно в часе езды отсюда. Поспешите, если хотите найти живыми тех, кого вы так усердно ищете. Дверь дома захлопнулась, а мы удивленно продолжали смотреть туда, где только что стоял Татыщев. Оля перевела взгляд на меня и твердо проговорила, заставив отказаться от пришедших в голову мыслей: — Он никогда не врёт. Может умолчать, недосказать. Но соврать — никогда. Давай быстрее в наше городское полицейское управление! — крикнула ожидавшему их кучеру Ольга, который всё это время стоял, облокотившись об столб, без дела. Полчаса спустя я, вместе с десятью жандармами, разрешением на поимку преступника, коим несомненно был Васильев, и Ольгой, ехали по неровной дороге в сторону Подолья. Ещё скоро и я увижу её, мою самую дорогую и прекрасную женщину на свете и она будет жива и здорова. По крайней мере я молю Христа об этом.***
Катерина Мне не хватило сил. Когда белый цвет уже въелся в меня за этот месяц, ведь всё, что я видела вокруг носило этот цвет — уже отвратительный, я вдруг поняла эту истину. Мне не хотелось более продолжать эту борьбу. Целый месяц мне пришлось провести в больнице, совершенно одной в палате, но тем не менее окружённой вниманием со стороны друзей. Стефан и вовсе не отходил от меня ни на шаг, а Ольга постоянно старалась навестить хотя бы вечером, пусть и напрасны были её попытки, ведь разговор меж тем никак не мог сложится воедино. Однако я была от всей души благодарна ей за всю заботу и внимание, но не могла больше относиться с тем трепетом, как ранее. Ольга, вероятно, чувствовала это, но не донимала вопросами или извинениями, вверяя нашу дружбу судьбе — та, кудесница, сама всё разведёт по местам. Несмотря на все это, чувствовала я себя разбитой и далее, не в силах более собраться самостоятельно. Вновь пришлось стать вдовой во второй раз, но теперь мне даже не было известно где же находилась могила Андрея. Может быть после, когда раны затянутся я попрошу Яблоневского показать ее, но сейчас все мысли были точно забиты только заботами о ребенке и, пусть менее, о себе тоже. Я вынуждена была смотреть днями как за окном меняется погода: как медленно уходит зима, а весна своей рукой устанавливает порядки. Как просыпается вокруг всё живое и, пусть мельчайшими шагами, но приближалось тепло и от этого становилось легче. Порой, небо было затянуто свинцовыми тучами и тогда я теряла весь свой оптимизм, сравнивая себя с тем цветком, который тянется лишь к солнцу, а в иную погоду лишь угасая столь быстро, как поднялся до этого. Стефан всегда отвлекал от всех темных мыслей, в тот момент, когда он медленно и тихо заглядывал в палату, с неизменно большом букетом свежих цветов невесть откуда взявшихся в такую пору. Он обнимал меня и я чувствовала, как всё складывалось на свои места. Всё было правильно. — Как долго я ещё должна находиться здесь? — всегда умолительно спрашивала я, сжимая руки Стефана. — Столько, сколько доктор посчитает нужно. Это все ради твоего блага, — он целовал мои руки, каждый пальчик, заставляя умолкнуть и понять всю правильность его слов. Так я мирилась целый месяц, глядя на небо да изредка пытаясь читать книги, перед сном лишь прося, чтобы поскорее отправиться домой. Вот только…где этот дом? До рождения ребёнка было ещё чуть больше двух месяцев и я решительно обещала себе, что позабочусь об этом как только выйду отсюда. Однако в середине марта, когда до родов оставалось ещё много времени, посреди ночи мне внезапно почувствовалось, как по всему телу проходят мелкие импульсы, а следом за этим следовала боль, которая сковывала все её движения. Я пыталась схватить воздух глубокими рывками, но не могла понять, что и происходит, если бы не влага между ног и мокрые простыни вокруг. Рукой я схватила колокольчик с тумбы, вызывая на помощь сестру и та через несколько минут прибежала, однако не понимая настигло и её: отчего же госпожа так истошно кричит посреди ночи и чего ей вздумалось рожать заранее срока? — Как же больно, — прошептала я, не обращая внимания на то, что в моей палате появилось несколько новых лекарей. Каждую новую схватку я принимала с новым криком — мне никогда не представлялось, насколько сильна может эта боль. — Рано же ещё. С ребенком не так что-то? Но лекарь оставил меня без ответа и на несколько часов стало спокойнее — казалось, что всё прошло и это был лишь страшный сон посреди ночи. Но к утру боль вернулась и я едва ли успевала дышать в перерывах между криками, которыми безуспешно пыталась облегчить свои муки. — Ты дыши главное, девочка, — шептала сестра, вытирая лицо тряпкой и между зубов кладя ещё одну чистую, дабы сжимать зубами. — Все через это проходят. И ты выдержишь. Раз дитё захотело выйти раньше — судьба значит такая, дай Бог всё будет хорошо. Ещё несколько часов для меня прошли, как в безумном тумане, но когда солнце заглянула сквозь тюль в палату, когда оно ажурными лучами прошлось по лицу, тихий детский плач озарил моё сердце, помогая забыть в тот же момент о всей боли, которую она пережила. — Пани, девочка это. Дочка, — мне лишь на несколько минут положили ребенка на грудь, чтобы я одним глазком смогла лишь внять её чертам лица, хоть оно и было похоже скорее на печеное яблочко, как доктор вновь забрал её, оставляя меня в немом недоумении. Я протянула руки следом за дочкой, но никто не отдал ее опять, а лекарь и тот было сразу же ушёл с младенцем. — Пусть осмотрят её. Родилась раньше положенного, маленькая же совсем. А после вернут и до конца жизни не расстанешься ты с ней, — сестра помогала мне прийти в себя, но все мысли были заняты моим ребенком. Мама. Мне столько пришлось пережить, пролить слёз и крови, чтобы теперь, этой весной, почувствовать счастье от того, что в моей жизни теперь есть маленькая девочка, чьё появление было для меня знаменателем начала новой и счастливой жизни. И пусть вся боль останется за стеной, которую я выстроила из всего своего горя. Ребенка мне, однако, принесли лишь к вечеру. Девочка и правда была несколько слаба, меньше положенного, но главное — здоровая, что и радовало больше всего. Ребенка я обязательно выхожу, выкормлю и девочка не будет нуждаться ни в чем, во чтобы то это не стало мне. Только взяв её на руки, прилив нежности я почувствовала всем своим телом. Со всеми этими событиями я не имела возможности твёрдо представить себя матерью, лишь с детства имела воспоминание, как носилась с маленькой куклой с белыми кудрями, представляя будто та моя дочка. Это забавляло крестную и я всегда твердила, что такие у меня будут и дети. Девочка была ещё слишком мала, чтобы понять ясно, на кого же она была похоже больше, но я уже видела как маленькое круглое личико напоминало мне её собственное. Неужто, может оказаться, что девочка взяла всё лишь от меня, а не отца? Я поцеловала малышку, помогая той найти грудь и поесть, и не было более ничего, что могло бы испортить мой собственный мир.***
Ольга Мне не хватило мужества. Мое утро не задалось с самого начала по нескольким причинам: мне не пришелся по нраву новый отчет от доверенного с фабрики, а после и родной отец решил наведаться ко мне, особенно обозленный из-за сплетен, которые так или иначе крутились вокруг его единственной дочери уже который месяц. Я не ожидала увидеть его на пороге своего дома, но была рада хотя бы потому, что Григория не было рядом: он успел отправиться куда-то с самого утра, не дав и понять, куда же его понесло. — Проходите, папенька, — я указала ему на софу и чай, который уже стоял и ожидал его. — Вы бы хоть оповестили о своём приезде. Иначе это было неожиданно для меня. И где же матушка? — Не заговаривай мне зубы, — выплюнул буквально он, тяжёлым шагом заходя в гостиную и не принимая приглашения присесть. Я также вынуждена была встать, не желая казаться меньше и слабее отца, уже понимая, что он никак не намерен провести со мной спокойный и размеренный завтрак. — О твоём романе гудит весь Киев. А я ничего не знаю. Кто он? — Какой ещё роман, отец. Вы бы поменьше слушали сетования бездельниц, так бы и поняли, что никакого романа и нет, — пожала плечами я, следя за отцом. Он уже покраснел от злости, рука сжимала с остервенением трость, а рот только и открывался, покуда правильных слов он подобрать сейчас не мог. Я же напротив продолжила разговор. — Или вы думаете, что я нашла время, чтобы выйти замуж в перерывах между насущными делами фабрики? — Перестань со мной говорить так, будто я мальчишка, а не твой отец. Отвечай! Кто этот паршивец, с кем ты решила жить до свадьбы? Ты бы хоть о матери подумала, она совсем плоха от таких новостей. — Отец! — повысила голос я, уже порядком устав от этого. — Я не обязана докладывать вам о своей личной жизни, да это и не ваше дело. В свою жизнь пускать вас не намерена. Я обеспечиваю себя сама и вы более не владеете мною. Я и не хотела этого говорить, но контроль отца мне уже надоел и был противен, а его желание вновь найти мне мужчину против воли — раздражало. — Оля, будь же ты благоразумна! Я нашёл тебе отменную партию. Он молод, как ты и хотела, и уже имеет в своих владениях несколько сел под Киевом. — Нет, папа. Мне не нужна такая жизнь. Я выйду замуж за человека, которого выберу я сама, и который выберет меня, а ваш навязанный выбор мне не интересен. Простите меня, — Я отвернулась, слушая как молчит отец и смотря на то, как за окном медленно просыпается природа и всё готовится к весне. — Ответь хотя бы на письмо и приглашение погостить. Пусть и отрицательно, но это будет честно, — я услышала, как что-то опустилось на её столик. Вероятно, отец положил адрес и конверты для обратного письма. Обернувшись, дабы убедиться в своих словах я кивнула, соглашаясь на это. — Будь так. Но более, прошу, оставьте меня с этим. Отец мне ничего не сказал, только недовольно глянул на меня, собираясь уже уходить. — Что за дочь-то такая. Ни внуков, ни чёрта не дождаться. Он быстро развернулся и пошёл прочь из комнаты и я рада была, что вновь осталась в одиночестве. По крайней мере, мне так не хватало его сейчас. Я с полной решительностью села отвечать на письмо того господина, который решил, будто когда-то я ударилась головой и теперь мне захотелось выйти за него замуж. Меня это смешило и забавляло, потому и воспринимала это как всего лишь нелепую глупую шутку, при чем не самую удачную, но ответить всё же решила. Я начала и закончила всё дежурными фразами, а сухость строк можно было сравнивать разве что с жарой в самое знойное лето. Однако я вежливо объяснила все, после чего сложила письмо в конверт и поставила свою печать, желая как можно скорее забыть об этом всем. Вот только открылась дверь в гостиную и на пороге появился Григорий. Где он был и что делал мне было неизвестно, но вид любимого мужчины порадовал, заставляя на лице появится мягкой спокойной улыбке. — Дорогой, — я протянула ему руку для приветствия, поднимаясь на ноги. — С самого утра уже в заботах? Ты видел отца при входе? — Ну не всё же мне дома сидеть. Видел, он весь покраснел от злости. Очередная ссора? — Григорий усмехнулся, целуя меня в щеку и посматривая на письмо в руках. — От кого? — Дежурные письма, — равнодушно ответила я, отводя взгляд. Однако теперь Григорию стало ещё любопытные: обычно, в домашней обстановке мне редко приходилось отвечать на письма — все эти дела я поручала только своему управляющему, если это касалось работы. Значит, это точно нечто личное. — И всё же мне любопытно, — он протянул руку к письму, но я и не думала отдавать его. Уж больно ценила свою независимость и право вести переписку один на один, чтобы вот так легко отдавать личное письмо, даже любимому мужчине. И там вовсе не было ничего провокационного — совсем нет, но личное на то и личное, чтобы никто не смел смотреть на это. — Лучше расскажи мне, где ты нашел работу, — я обошла его стороной, останавливаясь около пианино, пряча письмо в кармане платья. — В том письме есть то, что ты можешь скрывать от меня? — насторожился Григорий, не желая отступать от своей темы. — Или я ещё не достаточно вхожу в круг твоего доверия, Оля? — Есть личное. Здесь нет ничего такого, но оно мое и только. Мне ведь до твоих писем дела нет, ведь я уважаю твою свободу. — Просто потому что мне никто не пишет, — с раздражением ответил он. — Пусть эти письма и греют тебе душу, раз они столь важны для тебя. Однако он выхватил из рук моё письмо, глазами бегая быстро по строкам. Я не успела и слова возразить, когда он откинул его в сторону, всё с той же злостью глядя на меня. — Что ты себе позволяешь? — Это ты меня спрашиваешь, Оля? — он фыркнул, продолжая разговор: — Почему бы тебе не написать, что у тебя есть отношения и в замужестве ты не нуждаешься? — Отношения? С человеком, который не уважает и не доверяет мне? Или с человеком, который решил, будто имеет право на то, чтобы читать мои письма? — в отчаянии прокричала я, не успокаиваясь ни на миг. — Или с человеком, который даже именем своим не может представиться? Какой ответ тебя устроит? — Вот какого ты мнения обо мне… — прошипел Григорий. — Пригласишь на свадьбу, я надеюсь. Он вышел из комнаты, хлопнув напоследок дверью и я услышала, как он скрылся в соседней комнате, оставляя меня одну со своими мыслями и раздражением от этой ситуации. Никто не смел посягать на мою независимость. Я не давала причин усомниться в своей верности, но видимо для Григория это было не столь важно. Все слова, сказанные мной были правдой. Горькой, обидной, о той, о которой я вскоре пожалею, но от этого не меньше правдой. Все последующие наши диалоги можно было описать дежурными фразами или вежливыми ответами на вопросы. Живя в одном доме, мы практически не видели друг друга, а если Григорий и находился подле, то он показательно игнорировал меня. О том, что его беспокоили боли в голове или то, что оказывается у него регулярно шла из носу кровь я узнала тогда, когда он загремел в больничную палату. Меня известили в письме, но я не кинулась сразу же к нему, обдумывая как верно поступить. Однако моё желание помочь ему и облегчить боль было выше, нежели обида и унижение от его недоверия. Проведав в больнице Катю с новорожденной девочкой и приняв её предложение стать крестной матерью, которое к тому же очень растрогало меня до слёз, я пошла тотчас же к Григорию, который лежал в соседнем крыле. В его палате он был не один, однако по лицу нельзя было сказать, что соседство с ещё одним бедолагой радовало его. Лицо было серым, белки глаз красными, а на голове лежала повязка — вот и сказалось на нём все то, что он пережил за это время. — Гриша, — сказала я, усаживаясь рядом и беря его горячую руку в свою, слегка сжимая. — Доктор говорит, что ты обязательно поправишься. Он кивнул, не говоря мне ни слова и я поднесла его руку к своим губам, оставляя короткий поцелуй. Пусть горят все обиды и те сказанные слова, я была готова сделать первый шаг на пути к примирению. — Прости меня. За всё сказанное тогда, — я провела рукой по его лицу, спускаясь кончиками пальцев вниз, очерчивая линию губ и щёк, которые были покрыты лёгкой щетиной. — Не нужно мне ничего больше, кроме как твое присутствие рядом. Но и ты меня должен тоже понять, как себя чувствую после той сцены. Гриша кивнул. Может он был ещё слишком слаб, чтобы говорить, а, может, так отзывалась его совесть, но как бы там ни было, он смотрел прямо на меня, но в глазах я видела туман. — Гриш... Червинский поднял свою руку, отвечая на мои слова своим поцелуем тыльной стороны моей ладони, вызывая улыбку у меня. А потом — потом всё рухнуло. — Катя. Меня будто кто-то невидимый окатил холодной водой и я могла наблюдать, как мы сидим вдвоём со стороны. Я резко убрала руку, поднимаясь на дрожащие ноги, не в силах поверить в то, что он только что произнес. В момент, в такой тяжёлый и решающий для наших отношений, ему виделась не я, а другая женщина. Когда я вновь смогла дышать, я буквально выбежала из палаты, едва ли не сбив с ног сестру милосердия. Услышав её возмущенный вскрик, я успела только извиниться и вновь натолкнуться на человека. — Ольга Платоновна, постойте, — услышала я знакомый голос Стефана. Он схватил меня под руку, чтобы остановить и я повернулась к нему, молча ожидая что ему нужно. — Мне бы хотелось поговорить с тобой о неких планах на будущее. Замотав головой, у меня взялись силы на ответ: — Не сейчас. Мне не до этого, пожалуйста, прости. Я быстро ушла, зная, что от точного и блестящего ума Яблоневского не скроется моя печаль и пустота, а когда он увидит Григория, то точно сможет сложить такую лёгкую головоломку, что мы вновь с ним что-то выясняли. Какой бы не была эта весна, для меня она останется рубцом на сердце. Я не навещала его неделю и, как бы не старалась, всё равно возвращалась мыслями к Грише. Я переживала, но более не могла навещать его, видеть его, слышать голос. Всё, что было родным — после одной фразы стало чужим, холодным, не способным разбудить во мне былые чувства. Фабрика помогала мне забыться и избавиться от дурных мыслей, но бежать от самой себя было бесполезным занятием, более того, оно было ещё и отравляющим. Решение прийти к нему в больницу с утра было спонтанным, но я осуществила это, когда явилась после обеда, держа в руках некие бумаги. Неделя не прошла даром и для меня. Пусть я чувствую себя отвратительно по отношению к своей гордости и совести, но я знаю всю правду. За одной ложью всегда кроется другая. — Оля, ну наконец-то, — сказал Червинский, на ватных ногах подходя ко мне, пытаясь взять за руку. — Как я скучал. — По мне ли? — холодно ответила я, отходя в сторону. — Мне нужно поговорить и в конце концов решить всё с тобой. Мне всё известно. До последней капли. О твоей лжи, о твоих махинациях, о том, что ты знал похитителя Кати, каким он был человеком, но это не спугнуло тебя от того, чтобы вести с ним какие-то переписки и дела. — Это мои письма? — Гриша кивнул на стопку в моих руках и я кивнула, кидая это всё ему на больничную койку. — Я уподобилась тебе и прочитала всё. Можешь меня за это судить, но жить с тобой я более не намерена. Ты не поменялся, Гриша. Совершенно. Мне все говорили об этом, убеждали, что люди не меняются. Я же верила только тебе, я, быть честна, до сих пор верю, только вот разуму своему, а не сердцу. Почему тебе важны какие-то передряги, а не твои обещания мне? Я пыталась оправдать все твои поступки, даже эти письма, которые доказывают твоё отношение не только ко мне, но и к Стефану. За спиной общаться с врагом, докладывать на Андрея. И ради какой цели? Спасти Катерину самолично? Может ты думал, что после всего она броситься к тебе на шею, рыцарь благородный, а? Глаза Гриши блеснули и он схватил меня за руку, в попытках притянуть к себе и успокоить. Но всё было напрасно. Ему было важно забыть нашу ссору, а для меня — решить всё то, что так давно нас терзало. — Я жалею, что мы не прекратили наши отношения ещё на стадии их зарождения. Ты клялся мне, ты говорил, что стал другим, а я оттолкнула всех от себя, и подобно маленькому ребёнку, затыкала пальцами уши, лишь бы не сойти из намеченного пути. Я идеализировала действительность, думала всё будет иначе. А сколько раз в мою душу пробирались сомнения насчёт правдивости слов Кати. Не сосчитать! — я умолкла лишь на миг. — А она была права. Ты не изменишься. Его рука с болью сжала мою, но он, видимо сразу помыслив, что сделает мне этим больно — отпустил её, только вздыхая. — Оля, ты неверно растолковала мои намерения. Я люблю только тебя. — Ты любишь себя больше чем меня. Я ушла. В тот момент, когда у него было ещё сотни слов, а у меня — ни одного, я решительно оставила всё за своей спиной.***
Катерина — Уснула, — тихо прошептала я, поправляя одеяльце дочери и отходя от её колыбели, устало потирая переносицу. За окном уже была глубокая ночь, но уснуть маленькой дочке удалось лишь сейчас, после нескольких спетых тихих песен ласковым голосом и нежных поцелуев в круглые румяные щеки. — Я тогда не буду вам мешать, пойду уже тоже спать, — Стефан поднялся на ноги, смотря мое уставшее лицо с тем же блеском в глазах. Я жила с ним всё это время, после того как меня выписали из больницы. Поначалу, я не желала и слышать о том, чтобы жить с мужчиной под одной крышей, но Яблоневский был убедителен в своих словах и к девочке он относился с невероятной отцовской нежностью, потому я и сдалась — пусть говорят что хотят, судачат, но не им судить меня. Может только сейчас я стала счастливой, после всех трудностей. Хоть я и сама пожелала, чтобы Стефан назвал мою дочь; так, маленькая девчушка с зелёными глазами получила имя — Ельжбета. — И в документах, что самое главное, у неё есть отец. Пришлось заплатить не мало, чтобы убедить власть в нашем браке, но цель оправдывает средства, — он протянул одним вечером мне лист, где было вписано мое и его имя. Тогда я была убеждена вновь в верности своего выбора — он любит меня. И это были не только слова, но и действия. А я, наконец, убедилась в правильности своей любви — и смогла ответить взаимностью. — Не уходи. Будь тут, — я протянула ему руку. Пусть и жили мы вместе, но Яблоневский так и спал в соседней комнате, не смея сказать мне о большем. Думал и знал, что мне ведь как-никак требовалось много сил для восстановления и уходом за маленькой дочкой. Я села на край кровати и Стефан присел подле меня, целуя тёплую руку и поглаживая её, смотря в мои искрящиеся глаза. — Ты даже не представляешь, как сильно я люблю тебя, — медленно говорил он, рукой поднимаясь выше и начиная гладить мягкие ореховые локоны. — Не сегодня-завтра мне вернутся все документы на владения в Кракове. Хотелось бы тебе когда-то побывать там? — Конечно! — я закивала головой, улыбаясь. — Вероятно, это красивейший город. Архитектура, культура, люди — другие… — И если я верну документы и деньги себе, то мы сможем вернуться туда, в мой дом, Катя. И более ты не будешь вспоминать о всех ужасах, ходя здесь. Да и для Эльжбеты, признаться, там больше условий. Я замолчала, сложив руки перед собой, неотрывно смотря на Стефана. Мне может и хотелось увидеть мир, я даже верила, что всё это ждёт меня в будущем, но не сейчас, когда всё становилось стабильным, а жизнь только-только обретала краски. Не сейчас, когда маленькая Эльжбета набиралась сил и крепла. И Киев, который не принимал и отталкивал меня раньше, сейчас стал уже совсем родным. Здесь были все — и Оля, и Павлуся, и ещё один человек, который мне стал небезразличен, как бы странно это ни было. Бросать родное сердцу стало бы вновь для меня пыткой. И Стефан видел всё это в моём взгляде — скользящем и хрупком. — Это всё пыль, — он поднялся на ноги, поднимая Катю за руку и прижимая к себе, целуя в лоб. — Нужны мне эти титулы и деньги, если рядом не будет тебя и Эли? — Это поспешное решение, Стефан, — я вздохнула. Но он видел тоску и любовь в моих глазах, которые смешивались. Радостно сердцу было хотя бы от того, что больше не было слёз. Тех, которые обжигали и душу, и сердце. — Ничуть нет. Я заберу столько, сколько нам нужно будет для жизни здесь. И если придёт время, мы всегда сможем уехать туда. — Чужая страна не примет меня, как и чужая вера. Пусть будет так, как положено быть. Только бы ты был всегда рядом, — я улыбнулась ему и поцеловала, прикрывая глаза. И лишь тихий робкий шепот прервал тишину: — Если ты позволишь мне стать твоим мужем.***
Григорий Мне не хватило бесстрашия. После ссоры с Ольгой меня выписали спустя несколько дней. Не сказать, что мне было легче, но не паршиво и уже хорошо. Идя к её дому, на всю улицу мне хотелось кричать о той несправедливости, которая шла за мной по пятам. Не может быть так, что все беды мира сваливаются на одного человека в одну секунду. Но сейчас я был свидетелем того, как мой собственный мир рушился и, вот же хохма, из-за моих же действий. Я любил эту женщину. Любил как никого и никогда, но видимо не мог вновь показать ей всю силу моей любви. Дорога к её дому была как никогда длинной, каждый шаг давался мне с необычайной болью и желанием сорваться на бег. Пройдя через уже такие родные ворота на территорию, я слышал как хрустит под ногами свежая трава и как поют птицы. Не может быть, чтобы в такой прекрасный день все разрушилось. Постучав в высокую дубовую дверь, мне тотчас же открыл прыткий лакей. — Пан Латынин, доброго здравия вам, — кивнул он, кланяясь мне. — Доброго и вам. Госпожа дома? — Уехали по срочным делам, куда не велено знать мне. Я кивнул, пытаясь ступить шаг, но лакей не дал мне этого сделать, а взамен, спустя несколько секунд, выставил передо мной настоящие торбы. Лишь спустя момент я узнал в них свои вещи. — Пани сказали мне, что вы здесь более не живёте и просила передать ваши вещи, — протараторил лакей и, не дожидаясь ответа, скрылся за дверью, хлопнув перед моим самым носом. Я выдохнул, поднимая глаза вверх, к окну, за которыми находилась наша с ней спальня, но оно было плотно закрыты шторами. Вновь она решила все сама, даже не выслушав. Что ж, понять её чувства ведь тоже можно. Со сторон все эти письма да и в целом даже вся ситуация походила на именно то, что Ольга сейчас думает. Поэтому, вполне справдливы все эти обиды и нежелание видеть меня. Ударив раз по двери, я развернулся и пошёл прочь, по той самой тропе, на которую единожды ступил — я уходил из этого дома навсегда. Мне не было более места нигде в этом городе. У Яблоневского была новая жизнь, счастливая, с женщиной, которая должна была когда-то быть моей. А Ольга закрыла не только двери своего дома передо мной, но и вход к своему сердцу. И вновь оставалась лишь Червинка. Тяжелые капли дождя били о стекла, превращаясь в длинные мокрые дорожки. В камине догорали последние угольки и комната всё быстрее наполнялась холодом с оконных щелей. В этом году сентябрь был особенно прохладным, поэтому приходилось регулярно растапливать камин, дабы согреться. Во всей Червинке я остался один, не считая старенькой кухарки Мирославы и лакея Игната, который раз в несколько дней обходил владения Червинских, проверяя местность на наличие порядка. Всеми этими местами теперь владел я, по праву рождения. Мой брат, Лев Петрович, был ещё слишком мал, чтобы я мог посвятить его во все дела нашего прелестного рода и то, что от него осталось. А его мать, Лариса, самолично переписала на меня имение со всеми прилегающими к нему территориями. — Мы уезжаем, Григорий Петрович. Я не могу находится здесь, в месте, которое нагоняет на меня ужас и страх. Я уже написала своим родственникам в Харьков и они с радостью примут меня с Львом там. Возможно, когда сын вырастет, — она опустила грустные глаза на малыша, — тогда он сам захочет познакомиться со своими корнями. А пока, Григорий — этот дом ваш. Я подписала все документы о передаче имущества. Мне ничего не нужно. Но всё же я бы хотела, чтобы несмотря ни на что, как бы не сложились наши судьбы, и у него был дом. Как он у вас. Прощайте, Григорий Петрович. Да убережёт вас Господь! Я слушал молча, временами переводя вес своего тела на правую ногу — по старой привычке. Эта женщина меня восхищала и я с большим уважением буду относиться к ней всегда, даже если наши пути когда-нибудь снова пересекутся. Тогда она просто по-матерински обняла меня одной рукой, на пару секунд остановила свой взгляд на моем лице и затем развернулась к выходу. Какой удивительной бывает судьба: вчера ты будешь ненавидеть, сегодня можешь уважать, а завтра ты уже влюблён всем сердцем в женщину одну. Последнее касалось исключительно Ольги. Я не видел её уже больше пяти месяцев. С последней нашей встречи между нами возвёлся невидимый барьер, который я один не в силах был разрушить. Желание увидеть любимую становилось всё нестерпимее и я готов был тот час же бросить всё, оставить то, что есть и отправиться к Оле. Думал ли я однажды, что чувства к женщинам будут выкручивать мне сердце железными щипцами, доставая по кусочку из груди? Нет. Однажды я уже сделал огромную ошибку, которая стояла многих жизней — словно собачонка таскался по всей стране, окрылённый единственной мыслью заполучить своё. И даже в мыслях не было, сколько проблем я доставлю и, уже тогда доставил, своим родным и близким, которым я был важен. Их то можно было пересчитать по пальцам одной руки, но я и их погубил. Как же жаль, что всё так вышло… Искренне жаль. Сейчас я даже не верю сам себе, что смею так думать, ведь сколько бы я не просил прощения, сколько бы не убивался — прошлое не вернуть. В последнее время я всё чаще думаю о своём прошлом. О людях, которые в нём были… Родная и любимая маменька, спокойствие которой было для меня всем; суровый отец, всегда считавший меня бездарем и дураком, вероятно, так никогда и не изменил бы своё мнение; прекрасная Натали… Ведь она меня любила так искренне и так долго надеялась на полную взаимность; Данила — друг, брат и товарищ, который после моего отправления в ссылку, решил меня забыть навсегда и даже маленькой записки я от него с тех пор не получал… Семейство Косачей, души которых лишились гнева после неправдивого известия о моей смерти. Алексей, который умер, защищая меня там, в ссылке… Стефан — человек, которого подарила мне судьба и мы стали настоящими друзьями. И наконец Китти. Мои мысли по поводу нее крайне неоднозначны. Но скажу наверняка — я у неё очень многому научился и жаль, что я не смог остановиться вовремя. Ничего бы этого тогда не было. Как не было бы и Ольги в моей жизни. Поздно ночью я вышел подышать на улицу, так как меня вновь замучила бессонница. Сильная травма головы еще под Тобольском напоминала о себе, как когда-то пуля в бедре. В глазах слегка двоилось, но кое-как натянув на себя халат и выйдя на задний двор, я смог наполнить свои легкие свежим воздухом. Стало легче. Скрестив руки перед собой, я медленно пошёл в сторону пристани — сегодня река особенно красиво переливалась серебристым цветом под светом луны. Простояв так минут десять, я настолько погрузился в собственные раздумья, что даже не услышал громкое шарканье шагов позади меня. Только когда на плече я почувствовал чью-то тяжелую руку, резко обернувшись, я увидел женщину. Это была Мирослава. Она беспокойно оглядела меня с ног до головы и улыбнувшись, спросила: — Григорий Петрович, что это вы на ночь глядя тут делаете? Ай, можете не отвечать, я то и так всё вижу. Терзает вас что-то, но знать бы что, — женщина взяла мои руки в свои и нежно погладила их пальцами. Мирослава служила в Червинке уже который месяц, хотя до этого была обыкновенной крепостной-старухой. После освобождения Жаданом, крепостной народ разбрелся кто куда. И постепенно деревня и вовсе почти опустела, как бы странно это не звучало. Мирослава, в каком-то смысле заменила мне Павлину, которую я также не ценил в своё время, а ведь она была мне словно мать. Я высвободил свои руки и снова скрестил их на груди, занимая оборонительную позицию. Мне не хотелось сейчас говорить. Я предпочел мы молча рассматривать блики луны на воде и думать о своём. Но Мирослава спокойно отошла от меня, прислонившись к белоснежным колоннам пристани, и едва слышно заговорила: — Григорий Петрович, я знаю сколько вы пережили и знаю, что впереди у вас ещё не мало трудностей постигнет. Но вы бросайте это дело. Бездействие ещё никого к успеху не приводило. Вместо того, чтобы разобраться со своими проблемами раз и навсегда, вы всё больше загоняете себя в тоску. Поймите, пане, вы сами творите свою судьбу и сами должны выполнить и пережить всё, что вам уготовано. Женщина оглянулась на меня и я увидел как пальцам она вытягивает что-то из небольшого кармашка в переднике. При ярком свете луны я увидел слегка скомканный конверт. Она протянула его мне: — Полчаса назад передали, а я вас пошла искать. Думала вы у себя, как обычно, но ошиблась. Это от вашего друга Стефана, — странно блеснув глазами, женщина прошла мимо меня, но я не смог дать ей уйти не поблагодарив её. — Григорий Петрович, пообещайте мне, что вы завтра же начнете жить, а не существовать, как все эти четыре месяца. Я желаю вам лишь добра. Пообещайте мне! — сурово сказала Мирослава. Таким тоном она могла говорить лишь в крайних случаях. И почему это всегда действовало? Я посмотрел ей в лицо и медленно, но чётко вымолвил: — Обещаю! Завтра же! — мои глаза не отрывались от её чёрт и только когда она с видимой улыбкой, пожелав спокойной ночи, пошла к дому, я оставшись наедине, принялся аккуратно рвать бумагу пальцами — никаких приспособлений при мне, увы, не было. Несколько минут спустя я уже читал письмо, написанное Стефаном. Оно было отнюдь не длинным и я управился довольно быстро:***
Ольга Осенний лист упал мне под ноги, вызывая лёгкое шуршание, а зонт в руках укрывал от тяжёлых каплей дождя. Грозовое небо висело над городом уже несколько часов, но дождь позволил пойти лишь сейчас, как раз в час, когда все гости собрались в главном зале. Я была хозяйкой этого вечера сегодня, в момент когда вздохнула свежий воздух, кинув последний взгляд на свинцовое небо и, шурша полами белого платья, скрылась за дверью. Я отдала зонт лакею, поправляя перед зеркалом высокую прическу, глядя в отражение, где отчётливо было видно всю тяжесть, которую испытывала в столь святой день. Вздохнула, поморщившись от боли в висках и зашла в зал, где все взгляды присутствующих тут же обратились на меня. Я видела довольную улыбку отца, слёзы на глазах матери и где-то отсутствующий взгляд Катерины, которая стояла вдали от всех, прижимаясь к плечу Яблоневского. Катя и слова не проронила про мой брак. Ей было не всё равно на мою судьбу, но и невдомёк, почему же я так поступила и дала согласие на то, чтобы закинуть удавку на свою шею собственноручно. Всегда свободолюбивая и независимая, я сейчас казалась лишь тенью той девушки, которая была некогда. Беспокойно смотря на всех, я крутила в руках помолвочное кольцо. Второй раз за свою жизнь, мне выдался шанс побыть на таком мероприятии в качестве невесты и сейчас у меня было твердое чувство, что жених уж никак не упустит момента стать моим мужем, к огромному сожалению. Но до его появления ещё было время и я быстро, ловко проходя мимо гостей, дошла до угла, где находились Катерина и Стефан. Мужчина приветливо поцеловал мою руку, подавая бокал шампанского, видя как тяжело мне было находиться здесь, как узкий корсет белого платья сжимал меня в своих тисках. — Я рада, что вы приняли приглашение, — улыбнулась я, поворачиваясь к Катерине. — Надеюсь, маленькая Эльжбета в добром настроении и не мучает маму. — Павлина с радостью присматривает за ней. Души не чает, — ответила Катерина, кидая взгляд на мужа. Стефан кивнул ей и, поцеловав руку, оставил нас наедине. Вербицкая, а если быть точнее, по мужу, Яблоневская, с заботой взяла меня под руку, пытаясь успокоить и привести в чувство. — Только ты в ответе за свой выбор, Оля. И если ты не уверена, ещё не поздно все прекратить. Пусть говорят, что хотят, но главное, что будешь счастлива ты! — Я уже пыталась пойти против всех и к чему это привело? Я буду счастлива в своём ремесле, а брак — лишь очередная выгода, Катя. — Я понимаю, что Григорий Петрович человек ужасный и я бы не очень хотела, чтобы он был здесь сейчас, но, по крайней мере, ты светилась от счастья, — Катерина сокрушенно покачала головой, но я более не ответила. Знала бы, что она была права во всём и что одной из причин расставания, была тоже — она. Но к чему ей это? После, за вечер, мы не заговорили друг с другом и Катерина оставила затею убедить меня в том, что эта затея не принесет счастья никому. В конце концов, я всегда знала, что делала и, возможно, это все к лучшему. Но правда была в том, что в момент, когда прибыл мой суженый и когда наши отцы объявили о том, что две знатные семьи решили объединиться, я отчаянно понимала, какую ошибку допускала. Но у меня не было сил бороться с самой собой и бежать, бежать прочь, к человеку, который любил не меня, но который мог подарить счастье, пусть мнимое, жутко фальшивое, но столь желанное. — Позвольте мне отлучиться, — тихо сказала я, освобождаясь от компании будущего мужа, с нескрываемым раздражением направляясь к выходу. Мне вновь стало тошно и душно, хотелось поскорее на улицу, подставить себя чистым каплям дождя, чтобы смыть все чувства, навсегда стать твердым камнем. Но только я приблизилась к выходу, как взгляд зацепился за высокого мужчину, который всё это время следил за мной темным взором и с лёгкой усмешкой. — Что вы здесь забыли, Григорий Петрович? — ядовито прошипела я, отходя в его сторону. — Это не таверна, где можно выпить и погулять, а мероприятие, на которое вас никто не приглашал. — Я пришел вас поздравить, — легко поклонился мне Григорий, целуя руку. — Белый вам к лицу. — Пойдите прочь или вас выгонят отсюда! Да и в конце концов, не позорьтесь, все узнают вас. — Любительница ты меня прогонять, но в этот раз нет, — твёрдо произнес Григорий, с восхищением и раздражением глядя на меня. Он всегда смотрел вот так, с блеском и лисьим прищуром, хоть и каждый раз раздражался от того, когда я смела вести себя так, словно была неизменной хозяйкой положения. — Пока ты не скажешь мне, почему решила всё погубить. Себя, Ольга! — Я выхожу замуж и это всё, что стоит Вам знать. За честного человека, который будет уважать меня. И, пусть Бог вам будет судья, вы тоже сможете найти того, кого полюбите сильнее, чем…— я осеклась, однако голос мой сочился спокойствием, отпуская всю ситуацию так, как должно быть быть. Мы одновременно взглянули на Катерину, которая стояла неподалеку, но была занята разговором с мужем. И лишь ей, наконец, не было дела ни до кого и меньше всего ей хотелось быть замешанной вновь в чужих интригах. — Мне известно о твоей любви к Катерине. Надо же, значит твоё сердце всё же знает, что это такое, раз после всего, ты шёл тогда к Николаю только чтобы спасти её. Не из чувства долга, а любви. Последние слова я договорила буквально шепотом. Мне не было сил больше смотреть на него и я отвернулась. А в толпе уже слышались шепки: «Червинский живой!» — Это не так. И мы с Катей давным-давно обсудили всё это. Странно, что она не сказала тебе, — он поднял руку, указывая лакею подойти к нему и, когда молодой человек был рядом, продолжил: — Позови к нам пани Яблоневскую. Когда Катерина подошла к нам, она лишь с удивлением смотрела на Григория, не понимая, что он здесь делает и к тому же, что ему понадобилось от неё. — Добрый вечер, Григорий Петрович. — Расскажи Ольге, о чём мы говорили в тот вечер, ведь она почти совершила самую огромную ошибку в жизни. Катя было открыла рот, чтобы ответить, как вдруг, перед глазами все поплыло и она свалилась, как пёрышко, вниз, чувствуя лишь руки мужа, которые хватали её, но не могли поймать. И она падала, падала, падала, как тот осенний лист, который ознаменовал начало огромной бури.***
Резкий крик ребенка пробудил Катю, а затем и свист кнута, который смешался с бабьим воем. Она спохватилась на месте, босыми ногами вставая на холодный деревянный пол. Тонкая рубашка, нарисованная в ранних солнечных, облегала ее стройное, немного по-детски сложенное тело. Бросившись к окну, она с ужасом увидела столб, вокруг которого, как коршун, ходил управляющий Яков. Мальчик лет семи был привязан к столбу, истошно крича, пока Яшка, довольствуясь его наказанием, раз за разом нанося кнутом удары. — Меня бей! А его брось, ирод — кинулась в ноги к нему мать мальчишки, однако Яков отбросил её, как нечто противное. С каждым ударом рубашка его все больше и больше становилось алой, а маленькое и слабое тельце и вовсе обмякло. Катя с ужасом оглядывала свою родную комнату, в которой выросла. Она онемела. Всё, что она видела — это сон. Ужасный, прекрасный, быстрый, мучительный, но всего лишь сон. И она не в Киеве, не рядом со своим нежно любимым мужем, а здесь, в Червинке. Ей всего восемнадцать, а впереди вся жизнь: извилистая, порой с резкими поворотами, но оттого и такая волшебная. Она взглянула на свои руки, которыми ещё вчера обнимала свою маленькую дочку— а теперь она накрыла ими свой абсолютно плоский живот, покрытый шелковой сорочкой. А крики за окном только усиливались. Теперь досталось и несчастной матери, которая всего лишь желала спасти своего сына от тяжёлой участи. Яков охаживал и её кнутом, заставляя скрипеть от ужаса всех обывателей дома Червинских. Тот, словно заметив на себе взгляд, резко поднял голову вверх, натыкаясь на взгляд Катерины. Ненависть в его глазах вернула Катю на землю, вновь подтверждая, что все, что с ней было — лишь сон. Но это не изображение её фантазии, а действительно то, что может случиться. У неё есть шанс быть счастливой, она уже прочувствовала каково это, жить в любви и свободе. Она видела свое будущее, четко и ярко, со всеми взлетами и падениями, потерями и радостями. И коль она знает свой путь, она не вправе его менять — чтобы оказаться там, в теплых объятиях мужа снова. И вдалеке она слышит голос крёстной, который звонко зовёт её прочитать книгу, дабы спастись от тоски по сыну.