***
— Осталось ещё немного, — спокойно ответила Ольга на немой вопрос Павлины, когда они приближались к одному из дешевых районов Киева. По правде сказать, Родзевич находилась в дурном расположении духа, ведь ей снова предстояло зайти в тот весьма неприятный дом, который будто держится из последних сил и вот-вот разрушится, стоит только дотронуться то исцарапанных старых стен. Она вовсе не хотела оказаться возле того непонятного мужчины, который так напугал Катерину, но она обещала, что отведёт Павлину к этому человеку, а обещания она всегда сдерживала. Да и это только один раз. Она просто покажет дорогу и ноги её в этом свинарнике не будет, ещё не приведи Господь, заразится чем-либо. Довольно странно, что такой благородный человек, как Стефан жил в таком месте, да ещё и опекался какими-то бродягами. Когда они подошли к дому, то осеннее солнце уже зашло за горизонт — возвращаясь домой, лучше будет подозвать к себе какую-нибудь карету, чтобы поскорее отвезла с этого ужасного места. Таким же старым, как и сам дом, железным ключом Ольга открыла входные двери, которые в темноте угрожающе заскрипели, наводя ещё больше ужаса на женщин. В доме стоял странный неприятный запах, который по мере их продвижения в глубь помещения становился сильнее. Павлина зажгла несколько свечей, стоявших в коридоре на небольшом столике и теперь она могла осмотреть это странное жилище, куда будет приходить по два раза в день. Ольга осторожно приоткрыла дверь, которая вела в ту небольшую комнатку, где находился больной. Кромешная тьма стала преградой — понадобилась по крайней мере одна свеча, чтобы увидеть мужчину и жив ли он вообще. Родзевич смело направила источник света в своей руке, дабы лучше рассмотреть Григория: спутанные тёмные волосы закрывали половину его лица, а отросшие усы и трёхдневная щетина придавали ему довольно дикий вид. Практически ничего не изменилось с момента последнего прихода сюда. Мужчина был крайне жалок, совсем не таким статным молодым человеком, о котором ей рассказывала Катерина. В лице Григория читалось нечто жесткое и суровое, как бы говоря о том, что он явно не из простецов, которые часто ошивались в самых бедных частях города. Но он был красив, даже не смотря на то, что сейчас находился не в самом лучшем состоянии. Почему-то в этот раз он уже не вызывал такого откровенного отвращения к себе. Лишь жалость и ничего более. Громкий возглас Павлины, появившейся из-за спины немного напугал Олю, что та даже отступила шаг назад, оглядываясь. В доме было настолько тихо, что кроме хриплого дыхания мужчины и своих мыслей она не слышала ничего. — Господь помылуй, Григорий Петрович, неужто це вы! — женщина подошла к Червинскому, убрав волосы с лица. Она никак не могла поверить в то, что видела — мужчина, которого она знала с самого его детства, работая в доме у его отца кухаркой, изменился до неузнаваемости. Ольга видела, как у Павлины моментально брызнули слёзы при виде Григория. Да и сама женщина не ожидала от себя такой реакции — Катерину она любила больше и всегда осуждала поступки младшего Червинского. Тут же вспомнились и все те общения покойной Анне Львовне, что она будет заботиться о её сыне до тех пор, пока будет жива. Несмотря на все содеянное, Павлина снова возложила себе на плечи обязанность ухаживать за Гришей. Не просто потому что когда-то обещала, а потому что какое-то чувство привязанности и материнской любви снова появилось в её сердце и ей хотелось помочь этому человеку. Не теряя времени, Павлина сразу пощупала рукой горячий лоб Григория и подобно Кате сразу пошла за тряпками и посудиной, в которую можно набрать холодную воду. Затем, сделав ему укол, принялась за примочки, то и дело раз в пару минут меняя тряпки, ставшие за это время такими же горячими как и тело человека. Ольга же все это время наблюдала со стороны за действиями Павлины, отмечая про себя насколько мастерски она ухаживала за больным человеком. Так прошло около часа. Оля тихонько переговаривалась с Павлусей о Катерине, рассказывая о своих чувствах и мыслях к сложившейся ситуации. За окнами слышался лишь шум поднявшегося морозного ветра, который заставлял женщин ежиться от холода, ведь старый камин разжечь никак не получалось, а других источников тепла не было. Но через пару минут, когда Ольга с Павлиной собирались было уходить — на часах пробило восемь, ведь они вовсе не собирались оставаться в этом ужасном месте. В этом время хриплое дыхание Червинского вдруг участилось и он громко закашлявшись, медленно открыл глаза. Не понимая где он находится, мужчина еле слышно спросил, осматривая людей вокруг себя: — Кто вы, что случилось? Отвечайте! — даже находясь при смерти, требовательный тон никуда не исчез. Но затем он стал внимательнее вглядываться в лицо Павлины и видимо поняв, кто перед ним, мужчина побелел от ужаса. — Неужели я дома? Отвечай мне! Павлина спокойно улыбнулась, понимая весь ужас его ситуации. Ведь если бы домашние прознали, что Григорий жив и находится сейчас не в ссылке, где изначально и должен был, а здесь, в Киеве, то последствия могут быть самими непредсказуемыми. — Успокойтесь, Григорий Петрович, вы не в Червинке. Вы в Киеве, у пана Яблоневского, — и тут же, увидев кучу вопросов на лице мужчины, она продолжила, — Знаю я, что с вами приключилось, може и не все, но шось да ведаю. Никому я не буду говорить о вас и Катя не скажет, если вы пообещаете забыть о ней навсегда! Наивно было полагать, что Гриша услышит её просьбу, но желание быть пойманным жандармами и отправленным опять под суд было ещё меньшим, чем увидеть Катерину. А потому сейчас ему хотелось только выздороветь, а там уже будет видно. Когда он уже здесь, в Киеве, то и его Китти никуда не денется. Но Ольга Родзевич будто прочитала его мысли, а потому подошла ближе к мужчине так, чтобы он чётко видел её лицо и твёрдым голосом проговорила: — Григорий Петрович, я настоятельно прошу вас не делать то, о чем потом вам придется жалеть всю вашу оставшуюся жизнь. Помните, Катерина теперь замужняя свободная женщина, а потом вам стоит только пальцем её тронуть, как тут же вас упрячут за решётку, где вам и место за все ваши пригрешения. Я вас предупредила! — последнее предложение произвело на Григория крайне сильнее впечатление, заставив его присмотреться к девушке. Её глаза так и пылали недобрым огнём, а в голосе таилась явная угроза. Ольга не дожидаясь ответа, молча повернулась и ушла, потушив свечу в руке. Павлина угрожающе показала сжатый кулак, сказав лишь, что завтра рано утром ещё раз навестит его. Затем также повернулась спиной к нему, уходя закрыв за собой дверь. Оставшись наедине с самим собой, Григорий не мог уснуть всю ночь. Ему стало лучше, но в тоже время что-то внутри его странно сжималось, примерно в области груди. Рыжеволосая, красиво одетая девушка никак не шла у него из головы. Хотелось лишь узнать, кто она, эта смелая, прекрасная пани.***
Ольга с громким стуком поставила перед Катериной стакан полон воды, в который добавила несколько успокоительных капель — последние события изрядно потрепали подругу и потому Кате было крайне необходимо успокоиться. Это была уже традиция проводить вечера вот так, сидя в гостиной только вдвоем, делясь мыслями и переживаниями. В основном, безусловно, делилась и жаловалась только Катерина, в то время как Ольга просто была хорошим слушателем, предпочитая держать все в себе. Не то чтобы она не доверяла Кате, вовсе нет. Госпожа Жадан была единственным человеком, которому Оля могла рассказать абсолютно всё, что было на душе, но в данный момент Родзевич понимала как важно Кате выговориться, потому лишь слушала, даже не пытаясь перетянуть одеяло на себя, но и в тоже время мысли её витали где-то далеко-далеко, точно не здесь. Катерина благодарно приняла стакан в руки, делая короткие глотки и подвигаясь ближе к камину, чтобы согреться в такую холодную ночь. Она безуспешно пыталась выкинуть из головы Стефана, но до смешного было то, что именно о нем ей и приходилось сейчас заботиться. — Нужно вытащить его оттуда. Я не знаю как, но, Оль, этот мужчина, он не убийца, не ужасный человек. — Ты сейчас о ком именно? — безучастно сказала Ольга, отрывая глаза от рассматривания своих янтарных колец на пальцах. — О Яблоневском. Виноват Андрей, а не он. — Теперь решать это всё вдвоем. Богдану доверять не стоит, он слишком предан Андрею, но и осудить его за это нельзя. И денег не предложить — у Андрея их в разы больше, чем у меня или у тебя, — Ольга вздохнула, беспомощно разводя руками. — Если бы только ещё какие-нибудь доказательства вины Андрея, чтобы мы их смогли показать, а не на словах. Что наши слова против него? — Я знаю. Нужно будет сходить ещё раз к нему и попытаться разузнать о документах каких-то, может у него записи есть, — протянула Катерина, а потом, вдруг вспомнив ещё некоторые вопросы, мучавшее её, продолжила: — Вы были у Григория Петровича? Как он? Родзевич вздернула бровью, кивая, подтверждая, что проведали. Ее мучало любопытство насчёт этого мужчины и не было нисколько страха по отношению к его грехам и возможностям портить жизнь людям. Отвращение — ещё как, но страх — о, нет, не дождется. Ей было бы любопытно хотя бы поговорить с ним, понять что и к чему и что он представляет из себя. Выглядел он действительно так же мерзко, каким и должен быть изнутри, но Родзевич все равно хотела узнать его получше. Как говорил отец, это была её самая ужасная и восхитительная черта её характера, помимо упрямства. Она проявлялась в её безудержном любопытстве узнать все и до конца, даже если ничего позитивного она от этого не получит и даже если это не её дело. Поистине, она могла узнать то, что изменит жизнь, а иногда и совсем какую-то чушь, которая забудется через несколько минут. Вот и сейчас ей было интересно, каков этот Григорий и с какой стороны он откроется. — Живее всех живых, уже и накричать пытался. Забавный. — Надеюсь, когда он встанет на ноги, то уедет отсюда к чертям. — Такие не уезжают, Катюш, сама знаешь, — Ольга встала, подходя к ней и садясь напротив в глубокое кресло с вельветовой черной оббивкой и золотыми ручками. — Воистину странно устроен мир человека. Разрушил все, что мог и не мог себе, жене, тебе, в конце концов, а все равно пытается что-то доказать. Себе ли? — Пусть доказывает подальше от меня и моего ребенка, — Катерина до капли выпила своё успокоительное, мечтая выспаться этой ночью. Но вновь и вновь ей будет тяжело забыться, ведь всё, чего она боялась начинает сбываться.