Май, 1857
В середине мая на улице была, на удивление, прекрасная погода. Яркое весеннее солнце довольно-таки высоко стояло на чистом небе, давая понять, что уже примерно полдень. Григорий снова открыл глаза. Хотел бы он сейчас насладиться природой, как часто делал это в своём раннем детстве: вдыхать свежий лесной воздух, слушать щебетание маленьких птиц, смотреть на небо, рассматривая маленькие круглые тучки на нём, которые бы плыли, все как одна, в неизвестном направлении. Но в данный момент его все это до ужаса раздражало. Сейчас же он лежал, даже не в силах повернуться на бок: вероятно, сырая земля и ощутимый сквозняк добавили ему проблем к сломанной руке, которой он не мог пошевелить из-за невыносимой боли, и ребру — сильная ноющая боль не прекращалась ни на минуту. Кое-как он обхватив соседнее дерево, возле которое пролежал целые сутки, он сумел подняться на ноги, при этом лицо его было не столь привлекательным в этот момент — это была исказившаяся от боли гримаса, увидев которую испугался бы любой мимо идущий. Григорий понимал, что шансов на то, чтобы найти какую-то, даже самую маленькую и захудалую деревушку у него маловато. Он не знал как далеко отъехала повозка, да и если его убийство было спланированым — может его и не в Томскую губернию пересылали. Точное место нахождения в данный момент было для Гриши загадкой, по этому ему ничего иного не оставалось, как не обращая внимания на сильную боль и мучившую его жажду, идти вперёд из леса к главной дороге. Тошнота с каждым шагом подступала к горлу: в голову будто вкололи тысячу иголок. Казалось, ещё немного и он упадёт на месте, но Гриша черпал изнутри силы двигаться дальше. У него не было какого-то конкретного плана по выживанию. Единственной целью оставалась вода и какое-нибудь место, где можно было переночевать. Он шёл уже четвертый час, медленно, но уверенно переступал с ноги на ногу, искусав губы в кровь. Иногда в голове мелькали картинки его воспоминаний о доме, о любимой матери, которой уже ровно год как нет на этом свете, об отце, который любит и любим, который теперь счастлив, и о Китти. Его любимой Китти. Сейчас бы он отдал всё, что имел, чтобы только Катя была рядом с ним. Теперь он понимал, что Катерина никогда не любила его, да и не смогла бы после всего, что было сделано им. Слишком уж часто Червинский размышлял о ней, находясь за решёткой. Сколько же проблем принёс в её жизнь. Да, пусть и так, но Китти была собственностью его отца, а значит и собственностью Григория, по этому она принадлежала ему. — Она должна быть моей, не иначе, — бормотал себе под нос Червинский. Как бы там ни было, он понимал, что это больная любовь. Его мучения, его страдания, его любовь. Близился вечер. Солнце медленно плыло к закату, а значит на улице становилось все темнее и холоднее. Григорий не знал, куда его приведёт дорога, которой он шёл. Он все больше мучился от чувства жажды и голода, исхудавший за эти месяцы, еле плелся. Хотелось лечь прямо здесь и забыться. Возможно он был слишком слаб для всего этого и Бог, давший ему такие испытания, просто просчитался. Но видимо черты характера, которые Григорий унаследовал от отца не давали ему сдаться, по крайней мере сейчас. Прошло ещё пару часов, вокруг было уже совсем темно, на небе собрались тяжёлые чёрные тучи, которые вот-вот разразятся дождём. Надо бы куда-то спрятаться, да сил уже не хватало даже на несколько шагов. Червинский обессилено рухнул на землю, усеянную недавно проклюнувшимися полевыми цветами. От сильного удара, травмы, которые он заработал в смертельной драке, стали болеть ещё сильнее. Теперь он просто кусал кожу на руке, чтобы хоть немного заглушить физическую и душевную боль. На небе появилась яркая зигзагообразная полоса молнии, затем через пару секунд Гриша услышал звуки грома — запах приближающегося дождя немного взбодрил его и он сделал очередную попытку подняться. Григ знал, что она будет последней. Чей-то внутренний голос будто направлял его, не давал покончить со всем этим. Пройдя ещё милю, вдалеке он увидел свет. Это горел фонарь, а значит — там есть люди. Как долго туда идти Гриша уже не понимал. Все расплывалось перед глазами, голова кружилась от усталости и тяжёлых ударов конвоиром по затылку, вот-вот и она расколется на две части. Несмотря на все это, ноги будто сами несли его к единственному источнику света. Вот уже виднеется длинная дорожка, которая вела непосредственно к маленькому домику. А он, в свою очередь, располагался в начале деревушки. Гриша искренне надеялся, что ему дадут там хотя бы глоток воды, и потом он сможет пойти дальше, ибо его, конечно же, прогонят: он давно не смотрел на себя в зеркало — кожа на худом теле висела кусками, которые хотелось отрезать ножом, только жаль, что тот нож, который ему давал Алексей, был благополучно утерян. Также, вряд ли огромные тёмные круги под глазами придавали бы ему былого шарма. Его бы сейчас, вероятно, не узнал бы даже отец. Вот он уже почти возле входа в дом, где горел уличный фонарь. Надеюсь мне откроют двери хозяева. Какой-то маленький кусочек надежды все ещё теплился у мужчины в груди. Оказавшись возле входной двери, Григорий еле слышно постучал, если это вообще было похоже на обычный стук в двери — скорее кошка прочесала длинными когтями по твёрдой поверхности. У него не было сил на что-то большее. Тогда он решил позвать кого-то из живущих в этом доме. И эта затея также оказалось жалким её подобием. Голос его не слушался — вместо своего обычного, громкого, он услышал невнятный шёпот. Так он простоял у входа некоторое время, а после просто упал у крыльца — ноги больше не держали его. Последнее, что он увидел —женский силуэт, который приблизился к его лицу. Дальше наступила темнота.***
Входная дверь Червинки медленно отворилась — это Лариса решила встретить мужа, которого по какому-то важному делу вызвали срочно в Нежин. Решив прогуляться, она напряжённой походкой прошлась по двору, то и дело, постоянно посматривая на главные ворота, прислушиваясь — не едет ли где-то вдалеке карета. Последний месяц их совместной жизни выдался куда тяжелее, чем она думала: маленький Лев постоянно плакал, от чего даже няня не могла в полной мере контролировать всю ситуацию. Её любимый муж постоянно пропадал за «важными делами, которыми женщину не должны интересовать» — такой ответ Лариса всегда получала от Петра, когда пыталась узнать, по каким же неотложные делам чуть ли не ежедневно уезжает её супруг. Да, она таила в себе обиду, рыдала вечерами у окна, дожидаясь Червинского старшего. Лариса не могла понять, что же так изменило её мужа. Быть может в за этой сменой поведения скрывалась другая женщина? Она была причиной постоянных отлучек Петра? Все эти дурные мысли в последнее время прочно сидели в голове Ларисы и однажды всё-таки решилась успокоить себя и своё сердце, а может быть и наоборот — разорвать его на мелкие кусочки, если то, о чем она думает действительно имеет место быть в жизни её любимого. — Доброго утреца, пани, — немного замявшись у порога, в большую гостиную зашёл мужчина лет тридцати, с виду невысокий и бледнолицый. Он явно ощущал дискомфорт как от места, в котором он находился — мужчина знал зачем его позвали, но всё же боязь гнева Петра была не такой сильной, нежели желание помочь Ларисе, которая даже не обратив внимания на вошедшего, всё ещё сидела с грустным лицом, погруженная в свои мысли. Только после того, как человек натужно закашлял, пани подняла на него свои красные глаза и тут же поднесла к ним синий шёлковый платок, вытирая остатки слёз. Затем, немного помедлив, она неспешно рассказала мужчине, все ещё стоящему перед ней, с какой целью он был вызван. А задача была такова — каждый день следить за Петром Червинским. Куда он поехал, с какой целью, в чьём сопровождении и как долго — всё это молодой человек должен был узнать и докладывать непосредственно Ларисе Викторовне за довольно-таки щедрое вознаграждение. Женщине было стыдно за свое поведение, за то, что подозревала мужа в самых грязных делах, но и оставаться в неведении она также не желала. На дворе уже темнело, солнце практически спряталось за горизонт. В окнах поместья стали зажигаться свечи. День постепенно близился к своему завершению. Лариса решила вернуться к сыну, так как сегодня малыш был особенно беспокойным и, обычно в такие дни она не оставляла его с няней так долго. Поэтому направляясь в дом, она уже было переступила порог поместья, но остановившись, круто развернулась, услышав галоп лошадей. Через пять минут Пётр уже выходил из кареты. Не забыв в очередной раз рявкнуть на кучера, а затем обвинить лакея, он быстрым шагом приблизился к родному дому. По внешнему виду мужа Лариса сразу поняла, что случилось что-то особенно плохое. Она уже видела этот растроеный вид, сдвинутые тёмные брови, приспущенные уголки губ, а также полный злости и одновременно досады взгляд — все это отражалось на лице у Петра, когда он узнал, что Червинка была продана на торгах. Червинский переступив порог поместья, и, даже не удостоив взглядом жену, ускорил шаг, направляясь в свой кабинет. Лариса понимала, что в такие моменты мужа лучше не беспокоить, но оставаться и дальше в неведении означало проиграть своему любопытству и дать волю огромному количеству коварным домыслам, которые и так не оставляли её ни на мгновение. Твёрдым шагом, поднявшись по лестнице на второй этаж, она громко постучала в дверь кабинета, в котором Червинский часто проводил своё время, занимаясь документами или даже выкуривая дорогие сигары за чтением любимой книги. Немного подождав, Лариса снова постучала, но уже более настойчиво, но за дверью никто не проронил ни звука. Тогда она уже было нажав на ручку, начала приоткрывать дверь, как Пётр в этот самый момент момент появился в дверном проёме, чуть не сбив жену с места, так же быстро покинул Червинку. Лариса смогла услышать только три слова с уст любимого супруга, который на ходу вскричал перепуганному, неожидавшему ещё раз увидеть хозяина, кучеру: — На кладбище, живо! Червинская, подождав пока карета скроется за деревьями, отошла от окна к деревянному столу — любимому месту мужа. Там лежало потрепанное жёлтое письмо. Она взяла его в руки и пробежав глазами несколько строк, положила его на место. У неё не было сил и желания читать дальше — все было предельно ясно. С Тобольска пришла весть о смерти Григория. Как сообщалось в письме — это был несчастный случай. Погиб не только Григорий, но также и три инспектора по пересылке, которые везли бывшего каторжника в другое место ссылки. Повозка перекинулась и упала в обрыв, шансов выжить не было ровным счётом никаких. У Ларисы выступили слезы, она знала как это терять родных и чувствовал, что несмотря на все склоки отца с сыном, на всю злость и ненависть — Пётр любил сына, пусть и воспитывал его не так, как нужно было, никогда не показывая этого чувства, когда родной сын так требовал. Уже направляясь на выход из кабинета, взгляд Ларисы привлёк маленький женский портрет, который она почему-то не заметила сразу на столе у мужа. Взяв его в руки, она задумчиво покрутила небольшую на вид, довольно хрупкую вещицу. Минутное замешательство прошло. У себя в руках она держала миниатюрный портрет Катерины — бывшей крепостной Червинских, из-за которой Григорий и натворил невесть сколько ужасных дел. Лариса вспомнила её сначала со слов мужа, а потом и тот момент, как Пётр кричал на бедную девушку за ношение траура по своему возлюбленному, и, вероятно крёстной. Прочитав письмо теперь уже полностью, Лариса установила, что маленький дагерротип Катерины это то, что так берёг ныне покойный Григорий. Вероятно он выронил его по пути, когда его везли в другое место провождения своего наказания. Почему-то это осознание вызвало у Ларисы печальную улыбку. Как интересно бывает в жизни когда дело касается любви. И не всегда эта любовь безусловна и честна, иногда она и такая болезненная, неправильная, уничтожающая. Ей искренне было жаль своего мужа — ведь он потерял какого-никакого, но родного сына. Догадываясь, что чувствовал Пётр, Лариса пыталась сделать все возможное, чтобы как можно скорее избавить супруга от негативных мыслей. Но и также, она не забывала о своих: не прошло и недели, как ближе к полудню пришла одна из служанок, молодая девушка, сообщив, что пани дожидается по очень важному поручению некий господин. Червинская выглянув в окно, кинула взгляд на знакомого мужчину, которого ещё недавно она сама отправляла следить за мужем. — Неужели принёс какие-то важные вести, — подумала Лариса, взволновано потерев руки о пышное плате, быстрым шагом устремилась на улицу.