***
What did you expect? I'm not your experiment; say you love me when I'm lovely when I'm ugly, you repent I'm a rush of your life, a broken paradise; i'm like needles in your skin (As you wash your sins) And I become a creature (с)
Мойра устает. У неё дрожат руки; глаза, покрасневшие от напряженной и долгой работы, слипаются. Она трет их тыльной стороной ладони, хмурясь и зевая, походя отмечая сухость и шершавость кожи. «Измененное состояние сознания от недосыпа» И «Надо попробовать заказать другие перчатки, эти никуда не годятся для работы по двенадцать часов» Потягиваясь со смачным хрустом, она чуть не сносит со стола чашку с недопитым кофе. Честно сказать, эффект от кофе её не очень устраивает – за сильным подъемом активности порой следует жесткий спад давления, и, как сейчас, кружится голова. Иногда она думает о том, что неплохо бы поработать над действием идеального энергетика. Но в кофе ей слишком нравится специфичный вкус. Ароматизаторы повторяют его… недостаточно. Мойра просто очень устает – так бывает, когда хочешь улучшить слишком многое. Вовремя пойманная чашка отправляется на стол, а взгляд Мойры – сквозь стекло реанимационной палаты, где обколотая обезболивающим и иными инъекциями после операции лежит та, что спустя время будет именоваться Роковой Вдовой. Мойра будет думать, что это ненужный пафос. Сейчас она думает только о том, как все улучшить правильно – и она точно знает, что должно быть улучшено. *** Доставшиеся в подарок билеты на балет Мойре не с кем разделить – и место рядом с ней выразительно пустует. Мойра, впрочем, не думает об этом уже спустя несколько минут от выступления. Её захватывает и кружит происходящее; выразительность движений и игра светотени, словно рукой лихорадочного скульптора стремительно вырезающая острые силуэты. В какой-то момент этого всего становится слишком много для Мойры – чувствительная и чуткая до звуков, запахов и прикосновений, она думает, что дело в чрезмерности стимулов, что она просто перегрузила свои сенсорные системы. Она не замечает, как её сердце реагирует на адреналин, ускоряя свой темп. Выходя из душного зала в густой, вечерний воздух, Мойра почти что задыхается. *** Вначале все просто. Среди ночи раздается звонок: нужно сделать «спящего агента» для Когтя, Мойра пожимает плечами, продирая глаза. «Коготь» финансирует её исследования, ни в чем особенно не ограничивая, а просит взамен что-то очень редко. Почему бы и нет? Не зажигая света в своей небольшой квартире, она натягивает неопределенно-темную водолазку с тугим горлом, нашаривает рукой брюки, автоматически нажимает кнопку на кофемашине в коридоре. Раннее утро встречает запахом дождя и холодным светом; Мойра идет на работу в крайне приподнятом расположении духа, глубоко и с удовольствием вдыхая. В техническом задании есть четкий результат, ничто более не оговорено, значит, все, что не приведет к смерти пациента, будет ей позволено. На работе все суетятся и всем не до неё: всучивают дело и медицинскую карту, подписанные именем «Амели Лакруа», и бросают один на один с этим фактом. Имя она запомнит надолго, но пока еще не знает об этом. Озадаченно взъерошивая свои рыжие волосы, - столь многое можно, с чего же начать? - она рассеяно улыбается и радуется лишь тому, что в медкарте написано «физическая выносливость объекта оценивается как высокая» «уровень интеллекта высокий» и «вежлива и сдержана». Недолго. *** К несчастью, у Мойры прекрасная память: записывать не обязательно, достаточно не биться головой. Головой Мойра не бьется, поэтому при пристальном рассмотрении личного дела Лакруа, она понимает, чем объясняется такая выдержка и физическая подготовка испытуемой, а еще вспоминает как сидела, вжимаясь в обитое бархатом кресло театра, тяжело дыша и с тахикардией. Необъяснимое не пугает Мойру, только если это не её собственные эмоции и состояния: все должно быть разложено и категоризировано. Категорий под эмоции у Мойры не так много, безопасных – и того меньше. В спешке и плохо осознаваемой тревоге эта отправляется в «дискомфорт от переживания несовершенства». Это приносит серьезное облегчение – теперь Мойра даже знает, что делать дальше. Она исправит это досадное недоразумение. Кто откажется стать лучшей версией себя, аккуратно вырезав недостатки стерильным скальпелем логики и науки, оставить только дистиллят великолепия? *** - Расскажи мне о своей семье. - Нечего особенно рассказывать, - голос прерывается, - политический брак ради наследника. Вышла наследница, а больше никто не вышел. Не то чтобы кто-то был рад. *** Их первая личная встреча проходит отвратительно. Амели зла, кидается на неё, кусается и царапается. Та еще картина: длинные волосы всклочены и спутаны, все руки в синяках, просторная рубашка на жилистом, но тощем теле висит как мешок. Не спала совсем, под глазами тоже синяки. Мойра так удивляется (настолько написанное в её деле не совпадает с тем, что происходит), что смотрит на происходящее с изумлением, и не зовет охрану, и транквилизатор вкалывает лишь спустя полминуты. Со своего удивления она позже досадует: так обрадовалась новому подопытному, забыв, что обычно они рады её видеть намного меньше. «Объект оказывает грубое сопротивление» - напишет она в отчетах. Про себя подумает: «Вот же дрянь». Почти с восхищением. *** - Станцуешь для меня? - Странная просьба. *** Превращение в «спящего агента» - работа тонкая, психика должна ломаться медленно, у Амели же, кажется, психика не умеет ломаться. Только гнуться и изворачиваться. Мойра пробует и перебирает разговоры и препараты. Это похоже на сложную шахматную партию в самом разгаре, когда еще невозможно предсказать, кто выиграет. Мойра осознает себя увлекшейся, когда в разгаре работы на другом проекте обнаруживает, что рассеянно глазеет на то, как долбятся в окно сквозь фонарный свет пушистые ветви высаженного по периметру шиповника. И думает о том, как здорово было бы провести этот вечер с Лакруа, а не за исправлением ошибок своего коллеги. Жажду философских разговоров с испытуемой она списывает на усталость, и, словно в пику себе, несколько дней убивает на ревизию генных исследований коллеги. Не ощущая привязанности, она чувствует слишком много любопытства и какой-то странной тоски, когда Лакруа говорит о своем муже или о своей карьере. Словно в том месте, где у Амели что-то вспыхивающее и искрящееся, у нее – вакуум. Это кажется ей несправедливым и иногда отбивает все желание возвращаться домой с работы. *** - Тебя давно не было. - Требовалась моя супервизия на одном из смежных исследовательских проектов. - Что-то более важное, чем я? - А что, ты скучала? - По твоим инъекциям или по нашим разговорам? - Как много вариантов… - Облегчу тебе задачу: я не то чтобы люблю уколы. *** Она увлекается Амели, как ребенок увлекается музыкальной шкатулкой с торжественно поднимающейся из её недр балериной. Она должна искать линию слома, но однажды сдается; придя в камеру Лакруа, лишь устало садится напротив. Так начинается первый по-настоящему честный разговор между ними, без танцев вокруг да около и шахматных партий: - Они угробят тебя. Просто введут экспериментальный препарат, используют и выкинут в мусорку. Они так всегда делают, - Мойра отпивает кофе и щурится. Амели опускает взгляд, пряча потемневшие злые глаза за частоколом пушистых ресниц. Даже в этом скудном движении больше эмоций и чувств снаружи, чем Мойра ощущает внутри. Сквозь узкое окно палаты-камеры бьет утомленный предзакатно-алый свет; Мойра раздраженно прикрывает лицо ладонью, глядя в сторону. Вопрос, которым она задается уже который день: как сделать внедрение наиболее естественным? - Как будто ты предлагаешь мне что-то принципиально иное, - Амели звучит одновременно печально и насмешливо. - А если да? Мойра выключает диктофон и камеры, подходя к Амели максимально близко. - Что ты можешь мне предложить? В этой игре ты такая же пешка, - Лакруа отворачивается с досадой на лице. - Совершенство, - Мойра пропускает сквозь пальцы её волосы, рассеяно их разглядывая, - я могу предложить тебе совершенство. Когда Амели понимает, что в этом движении намного меньше вожделения, которого ей хотелось бы видеть, нежели угрозы, становится слишком поздно – легкий укол транквилизатора уже размывает её взгляд. *** -Не волнуйся. Тебе понравится. Взволнованный шепот щекочет ей ухо, но Лакруа кажется, что это все сон: мелькает свет, все дрожит, её куда-то тащат. *** Мойра устает. Двадцать часов назад она положила Лакруа на операционный стол. От её сомнений не осталось и следа. Теперь она точно знает, что должна делать. Нейрохирургия – дело тонкое, операцию выполняет не сама Мойра; набросав план, ей остается только ждать. Сжатая железной, ржавой пружиной внутри, запертая тревога словно мешает дышать, и самим своим существованием тревожит еще больше. От беспокойства усталость подкашивает еще сильнее. У операции должен быть ошеломительный результат: снижение влияния эмоциональных реакций на принятие решений, увеличение силы и выносливости. В голове зудит назойливое Ангелино: «Но все имеет свою цену, не так ли?» Образ бывшей подруги изгоняется из головы усилием воли. Операция подходит к концу. Осталась только та часть, что за Мойрой: своими руками ввести финальную инъекцию. С аккуратностью, достойной самой нежной любовницы, Мойра вкалывает препарат. Она останется тут до тех пор, пока Амели не очнется: фиксировать результаты и наблюдать. Пружина почему-то не разжимается. Кофе не способствует. *** Когда Амели открывает глаза и приходит в себя, она чувствует странную пустоту в груди – там, где недавно еще что-то клокотало, рвалось и полыхало, теперь полный штиль. Ей легко дышится, легко двигается; и руки её не дрожат даже когда нажимают курок и пускают пулю в лоб её возлюбленному. Свобода от страстей, чистая точность, острота движений и интеллекта. Не об этом ли мечтает каждый, кто хочет достичь мастерства? Она чувствует странное удовлетворение, ловя в зеркале отражение своих движений: потрясающая плавность. Совершенство восхищает. Она смутно помнит, как это с ней произошло, да ей и не важно. Помнит только рыжую женщину-ученого. У неё были шершавые, но теплые ладони – ими она убирала её волосы с лица, оглаживая по щеке; ими же она вводила свои уколы. Она помнит, что так отчаянно хотела тянуться за этими руками, и помнит, что отчего-то ненавидела себя за это; однако, ненависти больше нет. А память о прикосновениях осталась. «Наверно, надо зайти, сказать… спасибо?» *** К запаху медикаментов и химикатов в лабораторном корпусе неизменно привыкаешь, но к раздражению от бумажной части работы, кажется Мойре, не привыкнешь никогда. Как заноза и камушек в туфле, она бесит на периферии сознания и способна оборвать даже самый изящный полёт научной мысли. «Что-то сегодня точно должно восполнить нанесенный мне этим ущерб». Тихий скрип открытого окна – шелковая рука сквозняка ерошит рыжие волосы, а по хребту будто пускают электрический разряд, когда, прерванная на этой будничной мысли, Мойра слышит знакомый голос. Признать его сразу не получается. - Что? – переспрашивает она. - Я не расслышала. - Нет, - Лакруа улыбается, - ты просто не поняла. И повторяет: - Спасибо. Мойра оглядывает её так, как будто увидела призрака. - Амели, - немного растерянно произносит она. Внутри Мойры проносятся дни и месяцы разлуки с момента облавы Овервотч на лабораторию Когтя. Она так и не успела понять, завершен ли её эксперимент, и сейчас стоит как оглушенная, опираясь рукой на стол. Странно колет в груди, отчего-то дрожат руки. Даром что в ушах не звенит, да в глазах не темнеет. К чему такая реакция? Откуда снова тахикардия? Как тогда… Она сглатывает: в горле сухой наждак. Слишком много кофе, а кулер с водой так и не заменили. - Ты… в порядке? Позволишь… тебя осмотреть? – Мойра сбивчиво перебирает в голове, сколько проб она может взять сейчас. Сразу. Какие отчеты предоставить. Ей так редко перепадает возможность контактировать с результатами своих вмешательств… Губ Амели касается легкая, безучастная улыбка: будто кто-то третий потянул за ниточки. - Да. Мойра подходит к ней, как подходят к зверю, когда между ним и тобой больше нет спасительных прутьев клетки. Зверю, которого создал ты сам. Стянув перчатки, берет в свои ладони руки Лакруа – холодные - проводит кончиками пальцев от затихшей венки на запястье до сгиба локтя. Прикрывает глаза. Считает. Чертыхается про себя (никак не прощупать), переходит к шее (там тоже тихо), кладет ладонь на грудную клетку (ну хоть что-то должно быть, это же сердце!). Что-то находится – медленное биение, в противовес её захлебывающемуся неровным ритмом тахикардии мотору. Наконец она замечает пристальный взгляд Амели, то, как она неторопливо моргает, не отводя жутковатых глаз; наклоняет голову. Словно выжидает момента для чего-то. Лишенный интонаций голос Амели льется ровно и плавно; в нем стало больше животного, грудного тембра. Так бывает, когда сходят мышечные зажимы. Амели спрашивает: «Более подробная диагностика?», Мойра слышит: «Хочешь меня?» Она прокашливается, прежде чем выплюнуть: - Да, - и резко, как будто не давая себе времени чтобы передумать, целует её. Целовать Амели – все равно что утопленника: такие холодные губы. Она легко поддается напору Мойры; это как танец, а её тело хорошо помнит, каково быть ведомой. Взмокшие ладони путаются в длинных волосах Амели, цепляются, пока она стягивает с неё резинку, освобождая темную волну. Мойре очень хочется увидеть её, как тогда, в первый раз, в палате – в этом была какая-то трогательная беззащитность. Но растрепанные волосы делают Амели скорее более пугающей, нежели возвращают ей ту трогательность. Мойре не интересна податливость Амели; не интересно почему она пришла. Как хороший ученый она отлично понимает: если тебе выпадает удачный шанс, ты им пользуешься. А с последствиями разбираешься потом. Она дерет её кожу острыми ногтями; на коже не остается ни следа. Она кусает её губы со всей силы; но не чувствует столь логичного после привкуса крови. Она входит в неё торопливо, неосторожно и со всей опасной близостью нестриженных когтей к нежной слизистой; но не ловит ни вскрика, ни звука. Мойра трахает её, регистрируя физические реакции, одновременно наслаждаясь и исследуя, но Амели смотрит на неё так пристально, так изучающе, так неотрывно, что складывается совершенно противоположное впечатление: трахают тут её, Мойру, и черт возьми, ей это очень нравится. *** После, старательно выравнивая дыхание, они будут лежать полураздетые в ворохе бумаг. И Мойра спросит у Амели: - Что ты чувствуешь, Лакруа? - с искренним интересом ученого в голосе. - Я? Я ничего не чувствую. - Амели повернется к ней, и каждая линия в ней заорет своим совершенством Мойре прямо в лицо, - Разве так не должно быть? Ледяной спазм скует Мойре вдох. Амели не поймет сложившейся паузы. Она теперь многое не сможет понимать. Поэтому спросит невпопад: - Хочешь, я станцую для тебя? Холодный узел в груди Мойры слегка ослабнет. Она неуверенно улыбнется: - Да. Конечно. «Все, что угодно», - с ужасом и нежностью поймет Мойра. «Все, что угодно», - безразлично подумает Амели.