Проклятие любви

Все началось с простого вопроса. «Тебя что, прокляли?» Цзинь Лин увидел на шее Вэй Ина кучу красных пятен, в кое-каких местах кажущимися синими и даже с кровоподтеками. Такой сыпи он еще никогда не видел ни у кого, а поэтому не понимал, как такое могло случиться. Вряд ли это болезнь — проклятие. Точно проклятие. В тот момент его сердце взволнованно сжалось, а губы слегка задрожали, показывая все испытываемое беспокойство, отчего пришлось скрыть его за злостью. Дядю потерять не хотелось — он был единственным, кто мог подарить объятия, погладить волосы и просто сесть рядом, по-своему подбадривая и внушая тепло. Почти семейное. С Цзян Чэном такого не прокатывало. Он постоянно угрожал сломать ноги, давал подзатыльники и держался довольно отчужденно — с ним каши вовсе не сваришь. О чем тут можно говорить? А поэтому Жулань, сам не понимая, когда все началось, старался больше времени проводить с Усянем. А-Сянем. Щеки слегка обдало жаром. Он бы так хотел называть дядю подобным образом (как мама), но попросту не мог себе этого позволить. Никогда и ни за что — он сгорит со стыда раньше, чем сумеет открыть рот. В мыслях и то такое звучало очень смущающе, отчего и думать об этом старался как можно реже. Но это не отменяло того факта, что Усянь стал неотъемлемой частью в его маленькой семье. Поэтому, когда Цзинь Лин спросил, что случилось, а тот как-то неловко улыбнулся, то мысль: «точно кто-то проклял», — пронеслась в ту же секунду. Он уже было хотел срочно взять дядю Вэя за руку и направиться к лучшим лекарям, как тот просто ответил: — Это «проклятие любви». Лекари тут бессильны. И ничуть не стало понятно. Проклятие — оно везде проклятие, а значит его нужно снять. Пришлось влезть в библиотеку ордена Гусу Лань, чтобы хоть что-то нарыть толкового, но о подобном почему-то не было написано. Даже намека — только странные названия, связанные с язвами, дырами, отверстиями и нарывами. Подобные пятна не описывала ни одна книга. Жулань хотел расплакаться. А вдруг Вэй Ин умрет? И где он мог подобное подцепить? Не желая ни в коем случае сдаваться, решил пойти напрямую. «Кто на тебя его наслал?» — конечно, не самый разумный вопрос. Брови Усяня поползли вверх — он наверняка не думал, что его слова воспримут так серьезно, из-за чего начал бредово юлить, круто зля. Цзинь Лин тогда накричал на него из-за бестолковости и пренебрежения собственным здоровьем, обещая рассказать все дяде Цзяну, чтобы тот вбил тому хоть что-то разумное в голову. Однако Вэй Ин тут же сделался серьезным. Он вздохнул, будто разговор предстоял тяжелый, а потом сообщил о том, что такое проклятие вызывается неосознанно и человеком, который его искренне любит; и добавил, что подобное очень часто происходит в семье, однако если переусердствовать, то может остановиться сердце. Цзинь Лин от этих слов побледнел, тщательно и по несколько раз прогоняя их в голове. О таком он слышал впервые. Что за ужасное проклятие? Неужели любящие люди на такое способны? Но вряд ли Лань Чжань этому виной — он превосходный заклинатель, который прекрасно контролирует свои чувства и вряд ли позволит себе проклясть любимого мужа. Это точно не он. Но знает ли об этом? А если нет? Что если не узнает — и у дяди остановится сердце? Слезы подкатили к глазам. Цзинь Лину больше не хотелось никого терять — и так слишком много дорогих людей ушло, и он не мог позволить, чтобы подобное произошло вновь. Ни в коем случае. Не став медлить, он оккупировал библиотеку вновь, очень внимательно бегая по терминам, названиям и пытаясь найти даже что-то между строк. Сон отошел на второй план, а в приоритете было спасение жизни. Когда опасность минует, то отоспится, а сейчас времени было мало. С каждым днем пятен у дяди Вэя становилось все больше. Некоторые даже перешли под самое ухо, отчего скрыть под воротом одежды их было невозможно, а поэтому тому пришлось на время распустить волосы и собирать небольшой пучок на макушке. Ситуация выходила из-под контроля, а единственной зацепкой было проклятие, входящее в число родовых. Но кто из родственников мог проклясть? И зачем? Цзян Чэну это неинтересно. Ни в коем разе. Он использует более прямые методы, а не крысой воротит что-то в углу. Ну а больше никого из родной крови не было... — и вспомнил, что они и не родственники вовсе. Вэй Ина же нашли очень давно, поэтому он не является ему родным. Приемный. Но следующее осознание пронзило будто стрелой. Точно. Мо Сюаньюй. Он является родственником Цзинь Лина, но после того, как Усянь раскрыл свою личность, это больше не вспоминалось. Находясь в теле того обрезанного рукава, дядя Вэй мог официально признаваться дядей по всем аспектам, и это приносило одновременно и теплоту, и холодило. Значит, в этом проклятии виноват сам Жулань? Ведь в последнее время он постоянно ошивается рядом, приехал даже на обучение в Облачные Глубины и периодически выбирался на ночную охоту вместе с А-Юанем, Цзинъи, Вэнь Нином и Усянем (плюс Лань Ванцзи в большинстве вылазок). Несмотря на то, что когда-то Цзинь Лин ненавидел Вэй Ина, сейчас это было далеко не так. Страшный Старейшина Илина, которого впутали в интриги, умер уже очень давно, а вот позитивный Вэй Усянь остался. Он внушал безопасность, дарил тепло и комфорт, и, кажется, давал то, чего у Жуланя не было всю жизнь — родительскую любовь. Как он мог не любить такого человека в ответ? Как он мог после этого его ненавидеть? Нет, Цзян Чэна он тоже любил, но тот дарил более холодную, отчужденную любовь. Она была будто выскоблена из сердца, оттого сильно отличалась. Но Цзинь Лин все равно любил его. Как и Вэй Усяня. Это ведь его семья, а больше никого и не было. Это осознание все-таки заставило расчувствоваться. Понимание того, что это он виноват в проклятых пятнах, больно ранило. Жулань не думал, что его привязанность к Вэй Ину как к родителю настолько сильно навлечет беду. Теперь понятно, почему Лань Чжань ничего не делает против этого — наверняка не может из-за отката. Или не знает. А это страшило сильнее. Но разве он мог оставить все как есть? Не помня себя, со всех ног побежал к дяде Вэю исправлять эту дурацкую ситуацию. Нужно поговорить. Нужно извиниться — ведь разве это не должен уметь человек? Говорить «спасибо» и «прости»? Если Вэй Ин умрет, то Цзинь Лин не выдержит этого! Только-только все наладилось! Только-только он почувствовал, что значит семья! Черт-с-два позволит все сломать собственными руками! Усянь оказался на поляне с кроликами. С ним сидел Лань Чжань, а неподалеку разговаривали Сычжуй и Цзинъи — подбежав к ним очень быстро, Жулань почти споткнулся, тут же падая в вовремя раскрытые руки своего дяди. Тишина мазнула по ушам — все замерли от такого порыва, но сердцу было не до того. Открыв рот, Цзинь Лин хотел все выдать с ходу, но из груди лишь вырвался всхлип. Из глаз хлынули слезы, скопившиеся за неделю переживаний, а плечи затряслись. Он позорно расплакался как девчонка, но не мог ничего поделать — надоело терять. Надоело быть гонимым и постоянно натыкаться на шипы. Надоело, что все поворачивается именно так. Теплая рука скользнула по спине, слегка похлопывая, а вторая — зарылась прямо в волосы, приятно касаясь кожи на голове и притягивая к себе так, что Жулань уткнулся носом в плечо. И заплакал сильнее, цепляясь за свою семью руками. Даже если придется опозориться не только перед мужем дяди и друзьями, он все равно не позволит этому человеку умереть. — А-Лин, — мягко проговорил Усянь, поглаживая его по волосам. — Все хорошо. Мы рядом, — тихий вздох. Он будто успокаивал маленького ребенка, испугавшегося призрака под кроватью. Будь Жулань менее расстроенным, то давно бы лягнул нерадивого родственника за подобное обращение, но не сейчас. — Я рядом. Всхлипнув, А-Лин почувствовал себя очень виновато. Если бы не его эгоизм, если бы не его желание обрести семью, если бы не его стремление быть ближе и роднее, то Вэй Ин бы не был в опасности. Слова вырвались прежде, чем он смог себя остановить: — Дядя Сянь, — провыл он, не замечая, как на этих словах замирает даже Лань Чжань. — Прости меня. Я не хотел... не хотел, — слезы жгли щеки и пачкали чужие верхние одеяния, а истерика подкрадывалась все ближе и ближе, не давая мыслям время. — Ты моя семья. И Цзян Чэн тоже. Я вас очень сильно люблю и еще не готов терять. Кроме вас... я... И зашелся всхлипами, с дрожью прижимаясь к чужому теплу. Все, что угодно. Он сделает все, что угодно, лишь бы все оставалось так, как есть сейчас. Он готов быть вышвырнутым за огромные ворота, готов был принять всю ярость Ханьгуан-цзюня, но лишь бы все остались живы. Не надо смертей. Их достаточно. Их слишком много. — А-Лин, — растерянно прижимал его к себе Усянь, начав качаться, словно старался убаюкать. — Ты никого больше не потеряешь, слышишь? — голова дяди слишком резко дернулась, словно тот кому-то кивнул, а потом прижался губами к его макушке, все еще гладя по длинным волосам. Врет, как дышит! Ему не обязательно защищать его перед своим мужем. Это Цзинь Лин виноват в проклятии; это он виноват, что подвергает всех опасности. Что сейчас, что раньше. И в будущем... — Ты врешь! — запротестовал Жулань, глотая собственные слезы. — Это ведь я виноват... если бы не я. Я... — О чем ты говоришь? — в голосе звучало искреннее недоумение, — ты... — Это из-за меня у тебя то проклятие! — перебил его Цзинь Лин, выложив все на одном духу: — Если бы не я, то ты бы сейчас не умирал! Я прочел все, что смог найти, и теперь знаю, что это я проклял тебя! Где-то рядом закашлялся Цзинъи. Он понял, о чем идет речь — ведь тогда, когда Вэй Ин рассказывал о своих отметинах, был рядом. Как и Ханьгуан-цзюнь. Кажется, от кашля друг начал даже хрюкать, наверняка пытаясь заставить себя вновь замолчать, однако с каждой секундой становилось все громче. Жулань всхлипнул. Сейчас дядя был важнее. — А-Лин, — недоуменно, — ты не мог никак меня проклясть. — Не мог? — не поверил Цзинь Лин, совершенно точно уверенный в своей правоте. — Я читал! Ты сам сказал, что его может наслать только семья. По крови я единственная твоя семья! И я не хотел... я думал... я не знал, что любовь к семье может привести к такому! Я... Цзинъи захрюкал так сильно, что, судя по глухому звуку, свалился на землю. Лань Чжань шумно вздохнул, наверняка даже не подозревая о подобном развитии событий, а Вэй Ин остолбенел. Если до этого он покачивался, гладил, пытался успокоить, то сейчас замер, как деревянный человек. Не понимая реакции окружающих, Жулань отнял с чужого плеча голову. — Не мог, — уже сказал Ханьгуан-цзюнь, выглядя при этом абсолютно убедительно и уверенно. Его мочки ушей были красные, как спелые яблоки, но сам он не сдвинулся даже с места, а, кажется, тоже замер. Не понимая, почему никто не кидается на него с криками и кулаками, озадаченно покрутил головой, сталкиваясь с нечитаемым взглядом А-Юаня, сидящего так же ровно и напряженно, как и отец. Цзинь Лин все-таки ошибся с проклятием? Что происходит? Но не успел он и рта открыть, как Усянь рассмеялся, резко откидываясь спиной на траву. В уголках его глаз выступили капли слез, а щеки раскраснелись, отчего дрожь прошлась по всему телу, заставив качнуться в бок, но удержаться на весу. Не совсем понимая, что вызвало подобную реакцию у дяди, Жулань сидел неподвижно. Щеки горели от недавно проявленной слабости, как и нижние веки глаз, постоянно напоминая, в каком он виде перед всеми. К Вэй Ину подключился и Цзинъи — тот почти катался по земле, пытаясь сказать что-то, но получалось до жути неразборчиво и непонятно, а вот А-Юань напротив сидел чересчур прямо и смотрел ровно в глаза, словно что-то в них искал. От этого взгляда хотелось спрятаться, но Лин не мог даже пошевелиться, не зная, что ему делать. А потом руки дяди потянулись к нему — и тут же притянули к себе, заставив упасть на грудь и удивленно выдохнуть. Усянь еще слегка трясся от смеха, поглаживая по плечам, и проговорил так, словно обращался ко всем: — Ни в коем случае не оставлю, — погладил по спутавшимся волосам, продолжая: — А «дядя Сянь» прозвучало очень круто, мой любимый племянник, — и начал практически издеваться над его хвостом, неожиданно развязывая ленту. — Эй, — только и успел возмутиться Жулань, — я… — Это не проклятье, — наконец вступил в разговор А-Юань, не давая сказать и слова Цзинь Лину — зараза знал, что сейчас из его рта могут политься только оскорбления. — И я прошу разрешения у отцов показать Главе ордена Цзинь, как это делается и объяснить, что это. Вэй Усянь поражённо замер, раскрыв рот, из которого не смогли вырваться слова, которые собирался произнести. Цзинъи тоже прекратил некрасиво ржать, сверкая красным лицом и также не понимая, что только что услышал. Жулань нахмурился — раз подобное не проклятие, то как такие отметины можно оставить на теле? Каким образом? В голову ничего не приходило, а любопытство взяло свое. На эту реплику отреагировал спокойно лишь Ханьгуан-цзюнь, невозмутимо кивнув. Именно его реакция заставила слегка расслабиться — раз такой человек был не против желания А-Юаня, то, значит, это действительно не опасно. Краска вновь прилила к лицу. Получается, все это время он себе накручивал неизвестно что, поверил и опозорился, вместо того, чтобы подойти к Сычжую сразу же? А сколько он пропустил сна, лишь бы спасти этого глупого дядю! Черт! — Тогда советую вам пойти к источникам, — хитро улыбнулся Вэй Ин, наконец отсмеявшись, хотя в его глазах все равно блестели озорные огоньки. — В это время там никого нет. Уж нам-то с Лань Чжанем… — Вэй Ин, — Ханьгуан-цзюнь строго оборвал его реплику, тем самым нарушив одно из правил «не перебивать», но его никто не посмел ослушаться. А-Юань встал со своего места и, подойдя ближе, обхватил за талию Цзинь Лина, забирая его из объятий Усяня, и аккуратно поставил на ноги, находясь слишком близко, отчего сердце от волнения пропустило удар. Растерявшись от всего произошедшего, Жулань завертел головой, только сейчас почувствовав, насколько сильно устал — из-за недавней истерики сил совсем не было. Хотелось спать. Жутко. Так что он не посчитал нужным сообщить Сычжую о том, что руки тот может убирать. — Как бы удар старика Ланя не хватил, — только и вздохнул Вэй Ин, но ничего больше не смел произнести, словно боялся, что сболтнет лишнего. И не дождавшись, пока они уйдут, запрыгнул на колени к своему мужу, заставив покраснеть и в сию секунду отвернуться. «Ни стыда, ни совести» — хотелось прокричать. Однако А-Юань, сжав его руку, повел в другую сторону, вовсе не обращая ни на что внимания. Надо было прийти к Сычжую раньше, — вновь пронеслось в голове. Но как он собирается оставить подобные отметины? Это какое-то заклинание? Но разве они члены семьи, чтобы суметь подобное сделать? Или дядя Сянь и в этом его надул? Боже… что за идиотизм. Может о таком вовсе нельзя говорить? Но разве существует нечто такое, о чем не скажешь, но вполне сделаешь? Запутавшись в мыслях, Жулань даже не заметил, насколько они быстро спустились к пустующему источнику, отчего волнение тут же одолело его. — Сычжуй? — неуверенно протянул Лин, — так ты мне объяснишь? Что это? И как… По традиции этого дня, договорить ему не дали — А-Юань резко дернул его за руку, уводя к широким деревьям и пушистым кустам, в которых они… спрятались? Зачем? — Ты чего? — продолжил оборванный на полуслове Жулань. — Это требуется для того, чтобы ты мне объяснил про те отметины? — И показал, — добавил Сычжуй, наконец остановившись и тут же разворачиваясь к нему лицом. — Мне не нравится, когда ты плачешь. Удивленно вскинув брови, Цзинь Лин понимал, что уже поздно как-то защищаться. «Я не плакал» — слишком глупо, никто из присутствующих не был слепым, особенно Цзинъи, который теперь вовсе будет вспоминать об этом при каждом удобном моменте. Пришлось поджать губы и нахорохориться, готовясь в любую секунду словесно атаковать. А потом произошло невероятное: Жулань даже моргнуть не успел, как оказался прижатым к дереву с зафиксированными над головой руками. А-Юань за несколько месяцев поразительно вытянулся, став больше не только в росте, но еще и в плечах, отчего казалось, что он полностью накрыл собой, властно возвышаясь над ним. Дернув руками, Цзинь Лин вмиг сокрушительно признался себе, что его сил не было достаточно, чтобы вырваться. Сердце гулко стучало где-то в горле, отчего хотелось закричать и убежать прочь, но, в силу невозможности этого действия, стоял на месте, не смея двигаться. — А-Юань, — изумленно протянул Жулань, заглядывая в фиалковые глаза напротив, но увидел в них только странную теплоту и нежность. И не смог больше ничего сказать. Глаза расширились от удивления, а сердце сделало сальто и застучало настолько сильно, будто хотело проломать ребра изнутри — Сычжуй прильнул к его губам. Так, как обычно делал Усянь с Лань Ванцзи, когда думал, что никого поблизости нету. Слегка задрожав, Цзинь Лин хотел было спросить, что происходит, но в раскрывшийся рот скользнул чужой язык, и ноги в ту же секунду подкосились. Пошатнувшись, только чудом не упал, с ужасом понимая, насколько сильно дрожат колени. Стоять становилось все сложнее от того, с каким упорством А-Юань вылизывал его изнутри, не давая даже нормально вздохнуть. Его язык, казалось, заполнил весь рот, не оставляя путей для отступления, отчего единственное, что Жулань смог сделать — всхлипнуть и протяжно простонать, ощущая до сего неизвестный жар между ног. Наверняка почувствовав, насколько сложно стоять, Сычжуй просунул ногу между его и приподнял слегка вверх, приятно надавливая на пах и позволяя сесть на предложенное колено. Вскрикнув, Цзинь Лин не смог даже сдвинуться с места, до слез в глазах чувствуя, как его тело просто тает в чужих руках, но до последнего не собирался поддаваться, позорно дрожа как осиновый лист. А-Юань головокружительно орудовал языком в его рту. Касался неба, внутренней стороны щек, самого языка, проводил по зубам, на мгновения отстранялся, чтобы засосать в себя губы, а потом ощутимо прикусить — и вновь вылизывал изнутри, словно изголодавшийся зверь. Все мысли сбивались в кучу, распадались, терялись и перескакивали друг через друга. Цзинь Лин мог только чувствовать, утопая. Одним движением Сычжуй стянул с себя налобную ленту. Жулань приоткрыл глаза, наблюдая за всем словно сквозь прозрачную пелену, размякший от долгого головокружительного и, самое главное, первого поцелуя. Он в жизни бы не подумал, что целоваться настолько... потрясающе? — и всхлипнул, смотря на то, как его руки опускают, чтобы тут же связать. Стоп. Что? Но не успел он хоть что-то сказать, как его губами вновь овладел горячий рот, а руки, перевязанные на запястьях налобной лентой, перекинули за чужую шею, не оставляя никаких попыток к бегству. Цзинь Лин уже слышал биение собственного сердца в ушах, теряясь во всем этом. Язык приятно скользил внутри, настойчиво касаясь его языка, сплетаясь и лишая рассудка. Он даже не понял, на каком моменте начал отвечать, пока не почувствовал себя слишком странно в том месте, где его еще никто не видел. А-Юань тоже почувствовал, отчего отстранился. Между их языками протянулась ниточка слюны; внутри все перевернулось — и щеки опалило небывалым жаром. Хотелось спрятаться. Он никогда ни перед кем не бывал в подобном непотребном виде, отчего приятная дрожь сменилась легким страхом. Однако Сычжуй, не обращая ни на что внимания, слизал их слюнку и провел языком по челюсти вниз — к шее. Мурашки прошлись по всему телу, а как только Юань принялся творить с его кожей все то, что недавно творил со ртом, протяжно простонал, содрогаясь. По позвоночнику пробежала приятная нега, внизу нетерпеливо тянуло, требуя чего-то странного, а тело совсем перестало слушаться. Чужой язык и губы делали с ним такое, чего описать он не мог даже мысленно, в силах только издавать постыдные звуки. Пришлось прикусывать губы, лишь бы приглушить самого себя, но Сычжуй рушил все его замыслы, практически вгрызаясь в кожу, пока в какой-то момент не отстранился, потемневшими глазами смотря куда-то в район ключиц. Ветер мазнул по мокрой коже — и только сейчас А-Лин понял, что его плечи были полностью оголены. Тяжело дыша, Юань вновь прильнул к его губам, но на этот раз просто мягко касаясь, на секунду отстранился, чтобы посмотреть в глаза, и ткнулся носом в скулу, прежде чем начать выцеловывать щеку. — Вот так ставятся эти отметины, — горячее дыхание коснулось кожи, заставляя слегка задрожать, — теперь твоя шея такая же. — Я... — Цзинь Лин тяжело выдохнул, не понимая, что с ним происходит. — Ты... — он уже сам не знал, что хочет сказать, — мы... И не успел. Лань Сычжуй подхватил его за бедра и толкнулся, вжимаясь пахом в его пах. Вскрик вырвался так же неожиданно, как и произошла эта ситуация, отчего осознание пришло не сразу. Его твердая плоть прижималась к такой же твердой А-Юаня. Жулань всегда думал, что там должно быть у мужчин все одинаково, однако со смущением почувствовал себя маленьким — и томно выдохнул, когда спустя некоторое время произошел второй толчок. Из-за того, что сильные руки держали его за ягодицы, не давая упасть, они сравнялись ростом, преодолев барьер в десять сантиметров, а поэтому губы Цзинь Лина вновь оказались в плену. Толчки становились сильнее и быстрее, отчего приходилось жаться к чужому телу ближе, стонать в рот, терзающий его, и в один момент обмякнуть с громким криком, ощущая, будто внутри что-то взорвалось, принеся удовольствие, наслаждение и необычайную усталость. Сычжуй замер следом — со стыдом Жулань чувствовал, как медленно их твердость спадает, а в штанах стало мокро и противно, будто он... … усталость ложилась на глаза. Утомительная неделя, истерика и их вот этот странный порыв дали о себе знать, от чего мозг начал погружаться в сон, совсем не заботясь ни о том, что следовало бы помыться, ни о том, в каком сейчас виде — и только почувствовал мягкий поцелуй на собственных губах, окончательно погрузивший в дрему. — Спи, мой А-Лин, — послышалось на задворках сознания. И больше ничего. *** Жулань лениво открыл глаза, сталкиваясь с ночной темнотой. Обычно в такое время было холодно, но, на удивление, он чувствовал только приятную теплоту. Убаюкивающую. Не совсем понимая, что происходит, завертел головой, пытаясь осмотреться, и первое, что заметил — лобную ленту у себя на одном из запястий. Воспоминания тут же захлестнули с головой, заставляя вспомнить все, что они с А-Юанем вытворяли. Что А-Юань вытворял. И покраснел, неожиданно понимая: это не было противно. Похоже, звание «Обрезанный рукав» — очень заразно, потому что Цзинь Лин вряд ли теперь сможет представить кого-то на месте Сычжуя. И задрожал, как только взгляд вновь коснулся повязанной ленты — конечно, он знал ее значение. Знал, как никто другой. Сердце забилось чаще от осознания, что... … теплая чужая рука скользнула по талии, вызывая мурашки, и потянула назад, прижимая к теплу. Жулань не сразу сообразил, что это грудь Лань Сычжуя. — Еще рано. Спи, — только и прошептал он почти в самое ухо. И Цзинь Лин не мог не подчиниться. *** Второе пробуждение было легче, чем первое. Жулань сладко потянулся, открывая глаза и тут же вставая, не собираясь долго валяться в постели, задумался, мыслями витая во вчерашнем дне, и замер, понимая, что находится не у себя в комнате. Оглядевшись, он заметил Сычжуя, сидящего за столом — в его пальцах была кисть, но тот ничего не писал. Доли секунды хватило, чтобы понять почему — взгляд был прикован далеко не к свитку. Цзинь Лин сглотнул, смущаясь от такого внимания, и обнял себя руками, выпалив, не задумываясь: — Ты — бесстыдник! Ты вчера творил такие вещи, что даже я сам не делал! Такое отношение просто непозволительно к Главе ордена Цз... … Жулань оборвался на полуслове, наконец заметив отсутствие лобной ленты у А-Юаня. Медленно переместил взгляд на многострадальное запястье — и приподнял брови. — Я не осмелился забрать ее без твоего разрешения, — тут же пояснили ему. И стало непонятней вдвойне. — Моего? — не поверил А-Лин. Сычжуй мягко улыбался, как, в принципе, и всегда. Будто ничего особенного не произошло, а подобное — повседневная рутина. Но не будь Жулань так близко знаком с другом, то так бы и подумал, однако видел, что тот тоже переживает, наверняка чувствуя себя так же неловко. — Хотел попросить повязать ее мне. И делать это отныне и впредь, — или нет. Цзинь Лин покраснел не хуже спелого яблока, не понимая, как вообще можно произносить подобные непотребства. И вспылил, проклиная весь белый свет и все, на чем он держится, забывая о том, что в одних нижних одеяниях, с распущенными волосами и наверняка раскрасневшимися губами, будто кто-то всю ночь шлепал по ним ладонью. Ходил по комнате, даже сам не понимая, что несет, и выплескивал все, что накопилось за всю неделю. А-Юань слушал всё, не говоря слова против. Их слышали, наверное, все в Гусу. Цзинь Лин грозился сломать ноги, вырвать язык, повесить на этой самой лобной ленте, причитал о бесстыдности и распущенности, обзывал обрезанным рукавом, пока не выбился из сил, устало усевшись на пол прямо посреди комнаты. Только после выплеска эмоций Сычжуй молча поднялся с места и подошел очень близко, наклоняя голову. Догадаться, что он немо просит, не составляло труда. Прежде чем спрятать лицо за ладонями, А-Лин повязал на чужой лоб гребаную ленту с плывущими облаками. И вспылил вновь. *** __________ Примечание. __________ Где-то в Цзиньши: — Лань-гэгэ, — томно протянул Усянь, забираясь к своему мужу на колени и закидывая руки на шею, чтобы тут же прижаться так близко, насколько был способен. — А наш сын не промах. Сразу видно твое влияние. Ладони Лань Чжаня сразу же взметнулись вверх, накрывая теплую спину, и начали слегка поглаживать, отчего Вэй Ин почти замурчал, довольно расслабляясь и полностью себя доверяя таким родным и сильным рукам. — Мгм, — послышалось в ответ. — Лань Чжань, Лань Чжань, — засмеялся Усянь. — Как бесстыдно с твоей стороны наслать на бедного меня такое ужасное проклятие! Даже А-Лин весь распереживался за состояние моей многострадальной шеи. Разве я не заслуживаю утешительного приза? Лань Чжань? Гэгэ? — Ты сам виноват, — бесстрастно ответил Ванцзи, почти прошептав в самое ухо. Теплые руки, до сего просто поглаживающие, вмиг юркнули под одежды, касаясь обнаженной теплой кожи. Вэй Ин в отместку зарылся ладонью в мягкие волосы, тут же нащупывая узелок ленты — и сразу же развязал его, довольно ухмыляясь. Лань Чжань уже давно не против, позволяя делать с собой все, что угодно. — Не будь таким жестоким, мой гэгэ, — хитро улыбнулся Усянь, помещая кончик ленты в рот и отстранился, игриво облизав собственные губы языком так, чтобы задеть и полоску ткани. Взгляд мужа потемнел. Вэй Ин всегда нарывался на то, чтобы его отодрали.