Маска тысячи лиц

      Лужи на старом асфальте бликовали в такт сломанной, моргающей неоновой вывеске. В этом была своя музыка – сейчас он видел ее, сейчас он видел ее везде. Интересно жило его последнее лицо, ничего не скажешь.       Кажется, сюда. Азартный шепот в голове ведет, толкает, волочет на аркане в старый порт, в морской липкий бриз, в звуки и цвета ламбады. Улыбаться прохожим, танцующей походкой скользить вдоль бедной, но счастливой толпы. С каждым ударом тарелки, каждой фонящей мелодией из разбитого ящика – Зов все сильней.       У стойки она одна. В черном, коротко стрижена, некрасиво роняет слезы в увенчанный цветком пузатый бокал. Что скажешь, дружище? Так выглядят твои поминки, так выглядит память о тебе, о мое последнее, о новое мое лицо.       Никто не потревожит ее, кроме нас. Вокруг нее полог тревоги, вдовья вуаль тоски. Ни музыка, ни ром, ни белозубые улыбки сегодня ей не помогут. А мы можем, дружище. Не ругайся.       Жаль, что больше не смахнуть ее прекрасные кудри с плеча, не завести прядку за ухо. Но от касания мурашки все также бегут по ее смуглой шее, а кровь приливает к щекам. Также она вздрагивает и тянется к пистолету, да вот незадача – шеф наверняка отобрал его у убитой горем… кем там она тебе приходилась?       - Что? Что, как так… hijo de puta! Я.. ты! Это не смешно, тебя отпели! А ты… Ну все, вылезайте, подонки, где скрытая камера?       Ее лицо в форме сердца, так красиво ложится в ладони. Нежные губы манили, вымыть бы их с мылом за такие слова. Лазурные, как Lago Mascardi, глаза бликовали, отражались на старом асфальте. Она пойдет за тобой, куда скажем. Здесь недалеко.       Венка на шее бьется так быстро, быстро бьется сердце под черной хлопковой майкой. На левой ключице – еще не заживший черный голубь, несущий католический крест.       Как думаешь, дружище, какая она на вкус? Или ты знаешь, но в бессильной ярости не поделишься с новым собой? Тогда выхода нет. Любопытство убивает не хуже голода.       - Сантьяго, что ты делаешь?       «Сантьяго». Джеймс и Иаков, Исраиль и Якуб, отец многих сыновей, отец колен Израилевых. Корни великого дерева, исток могучей реки. Я построю свой город в пустыне, чтобы дети мои не знали нужды в красных садах, что покроют когда-то мертвые земли.       - Тиго…       Клыки входят в разгоряченную кожу, как в младенец в крестильную воду. Апельсиновая от любви, с перчинкой страха, с кардамоновой ноткой утраты – обжигающим ядом она растворяет твое, мое последнее лицо.       Да твоя Далила, моя маленькая подлая змейка не просто так посещает полночные мессы. Не то что ты, незадачливый мой охотник, глупая моя жертва.       Нехорошо, если на такой красивой шее останется шрам. А своя – твоя – морда заживет. Потерпишь.       Чистая квартирка, кондиционер, пустой холодильник с пенициллиновой фермой на повидавшем Древних сыре. Розовый мишка рядом с торшером. Роскошь – едва фурычащий лэптоп и интернет. Лоскутное одеяло и истончившиеся, старые простыни.Она мило смотрится здесь. Зачем ты затащил ее в Орден, Сантьяго? Ты, мы убьем ее, и ты будешь виноват в этом.       А ведь ты даже в Бога не веришь, иначе бы стоял перед Судом Его, а не орал почем зря в моей голове.       Она не любит, когда холодно, но с утра ей захочется пить. Магазинчик Слепой Марии внизу еще не закрылся, так что йогурт (манговый) и сэндвич (не забыть положить ей масло). И банан на обед. Два. Иначе ее сдует ветром.       Вот какой у нас теперь почерк.       «Еще встретимся, Armadillo.              Всегда твой,       Тиго.»