И дом, и камин, и крепость

— Хмурится, — негромко говорит Варрик, глядя вперед, на ровную спину Кассандры, которая едет чуть поодаль, как будто хочет сделать вид, что не имеет к ним никакого отношения. — Опять. В конце концов, он — основная причина плохого настроения Кассандры в последние несколько месяцев, и ему не нужно смотреть ей в лицо, чтобы понять, что она нахмурена. И все же, Максвелл удивляется, потому что, на его взгляд, прямо сейчас Кассандра ничем себя не выдает. — Всегда немного наклоняет голову, — поясняет Варрик в ответ на его немой вопрос. — И держится за меч. — Пальцы сводит, страшно, что не получится удержать меч, — раздается за спиной Максвелла безликий голос Коула, и рыжая галла по кличке Яблочко под ними легко дергается, как всегда, когда тот внезапно дает о себе знать. — Старые переломы никогда не заживают. Погода меняется слишком часто. Максвелл оглядывается на него. Коул сидит на крупе Яблочка в самой неудобной позе из всех возможных и смотрит куда-то назад. Ему не нравится, когда солнце светит так ярко, как сегодня, поэтому он то и дело натягивает шляпу ниже и ниже, как будто не хочет, чтобы хоть один луч попал на его бледное лицо. — Если бы она хотела, чтобы мы об этом знали, то сказала бы сама, — мягко говорит Максвелл, хотя понимает, что это бесполезно: у Коула свои понятия о правильном и неправильном, и он выдаст какие угодно тайны, если будет уверен, что это поможет. Возможно, именно поэтому Кассандра так настаивает на том, чтобы он ушел. И Вивьен, которая редко с ней соглашается, с этим полностью солидарна. Очень странно, что Варрик, который в вопросах личного пространства едва ли не щепетильнее Лелианы, относится к Коулу хорошо. К Коулу, которого невозможно подкупить или обмануть. — Если бы вы не узнали, то никак бы не помогли, — возражает Коул, и переспорить его в этом невозможно. Максвелл очень рад, что тот не спорит с ним в те моменты, когда вокруг полно людей. — Мы и так не поможем, даже если будем знать, — замечает Максвелл. Он искренне надеется, что Создатель убережет Коула и не позволит ему поговорить об этом с самой Кассандрой. Пусть Коул с ними не так долго, но лишиться его будет тяжело. Максвелл смотрит на Варрика, у которого лучше всех получается направить разговор в другое русло, и с удивлением замечает, что тот тоже хмурится. Не так обстоятельно и основательно, как Кассандра, когда кажется, что один ее взгляд может вызвать ураган, но видеть его таким посуровевшим все равно непривычно. Варрик посылает свою небольшую, но очень юркую гнедую лошадку вперед, чтобы поравняться с Кассандрой, и доводит ее до белого каления меньше, чем за минуту. С того момента, как Кассандра узнала про Хоука, это получается у Варрика все быстрее и быстрее. — Вот теперь хорошо, — удовлетворенно замечает Коул, когда голос Кассандры становится настолько громким, что Максвелл невольно опасается, что она вызовет оползень. — Воспоминания часто болят сильнее, чем старые раны. Варрик говорит, что иногда друзья бывают нужнее, чем лекари. Коул исчезает, не дождавшись ответа, и тем самым показывает, что разговор окончен. Максвелл притормаживает Яблочко, чтобы отстать от эпицентра раздражения, но уже через пару минут с удивлением обнаруживает, что Кассандра молчит и слушает. Молчит и слушает байки, которых у Варрика, кажется, миллиард, и он никогда в них не повторяется. До тех пор, пока впереди не появляется Скайхолд. Дом. *** Жозефина рада возвращению Максвелла настолько, что с головой заваливает его отчетами и вопросами, которые, по ее мнению, срочно нужно решить, пока «милорд Инквизитор не застрял в Западном Пределе на несколько месяцев». Ее можно понять как человека, привыкшего принимать взвешенные и ответственные решения, но… — Занавески, — говорит Максвелл, подперев щеку кулаком, потому что уже не в состоянии держать голову прямо. — Серьезно? — Абсолютно, — ни капли не смутившись, отвечает Жозефина. Тон ее голоса сейчас напоминает о старой гувернантке, от которой Максвелл улепетывал по всему поместью: нежелание слушать ее нравоучения было гораздо сильнее страха перед отцом, который в любой момент мог высунуться из кабинета на шум. — Вам необходимо показать утонченный вкус, а также правильно выбрать, кому из купцов оказать большее расположение. И это не говоря уже о цветах!.. Если кто-то в этом мире и способен так живо и страстно говорить о занавесках, то это Жозефина Монтилье, посол Инквизиции. Максвелл старается делать вид, что он слушает, даже кивает в тех местах, где она делает многозначительные паузы, соглашаясь с ней, но у него нет сил ни на что, кроме как на любование. Она непрерывно жестикулирует, выражает экспрессию всем телом, то и дело заправляет за уши выбившиеся из прически пряди волос, замолкает, когда старается подобрать слова. Огонь в камине погас еще пару часов назад, но Максвеллу все равно тепло. Жозефина здесь, в его гигантской спальне, мельтешит перед столом, готовая обсуждать каждую мелочь до самого утра. И кто он такой, чтобы запрещать себе смотреть на нее. — Если кто-то и способен выбрать лучшие занавески для Скайхолда, — серьезно произносит Максвелл, когда Жозефина умолкает и смотрит на него испытующим взглядом, — то это вы, миледи. Доверяю этот важный выбор вам. Она наклоняет голову вбок и смотрит еще внимательнее. Свечей достаточно, чтобы видеть ее хорошо, но выражение, промелькнувшее в глазах, распознать все равно не удается. А потом она и вовсе делает шаг назад и смотрит в окно. — Простите меня, милорд. Мне следовало оставить часть вопросов на утро. — Не волнуйся, — отвечает ей Максвелл. — Этой ночью нет ничего важнее занавесок. Иногда ему кажется, что Жозефина близка к тому, чтобы запустить ему в голову чернильницу. Или воткнуть перо в горло. Но при всем своем темпераменте она просто мастерски владеет эмоциями, когда это требуется, и не позволяет ни одной детали выдать раздражение. — Надеюсь, вы сохраните свой энтузиазм до завтра, — сухо, но вежливо говорит Жозефина. От ее живости не остается и следа, и Максвелл чувствует укол сожаления: она и без того чувствует себя здесь чужой со своей системой ценностей. Не стоит напоминать ей об этом лишний раз. — Предстоит еще выбрать оформление для гостевых комнат. Доброй ночи, милорд. — Доброй ночи, миледи. Максвелл гасит свечи одну за другой и падает на кровать, даже не раздеваясь. Он думает о том, что самая большая роскошь в жизни Инквизитора — спать в своей постели, уткнувшись лицом в изумительно мягкую подушку, обтянутую нежнейшим антиванским шелком, и о том, что не отказался бы уткнуться этим же лицом в изумительную антиванскую женщину. И засыпает — но только для того, чтобы открыть глаза буквально через пару часов, когда комната наполняется рассветными сумерками. Увидев перед собой лицо Коула, Максвелл думает, что Создатель наверняка наказывает его за ошибки, и едва сдерживается от упрека, что именно по воле Создателя он вообще стал Инквизитором. — У нее глаза очень синие, — сообщает Коул так доверительно, будто делится самой сокровенной тайной. — Смотреть больно, но хочется взглянуть еще раз. Никогда таких не видел. Руки теплые. Если держать за руку, не страшно идти вперед. Не так одиноко. Умирать очень грустно. Жаль. Максвелл приподнимается на локтях, ожидая продолжения, но Коул только сидит на его кровати — в обуви — обняв колени, и смотрит ему в лицо неотрывно, не моргая. — Кто умирает? — сипло спрашивает Максвелл, понимая, что поспать ему сегодня уже явно не удастся. Если Коул считает, что он может помочь, значит, нужно будет встать и помочь. По-другому не получится. — Уже никто, — качает головой Коул. — Нужен погребальный костер. Максвелл позволяет себе откинуться обратно на подушку и упирается взглядом в бордовый полог кровати. Коул считает, что никто не подходит для этой задачи лучше, чем Инквизитор. В замке, полном людей, прекрасно знающих, как складывать погребальные костры. — Ты говорил, — негромко замечает Коул, — что нам нужно заботиться о тех, кто умирает за Инквизицию. В исполнении Сэры это звучало бы с огромным упреком. Она наверняка не постеснялась бы с силой стукнуть его кулаком в плечо. Они оба ничего не знают о субординации — и Коул, и Сэра, — но оказываются правы чаще остальных. Максвелл действительно говорил. Давно, кажется, пару десятков лет назад, хотя вряд ли прошло больше двух месяцев. После того, как в напряженной и тяжелой тишине прозвучал смертельно уставший голос Каллена. Выплатить компенсацию семьям тех, кто погиб в Убежище. Позаботиться о тех, кто умирает за Инквизицию. — Ладно, — говорит Максвелл, рывком вставая с кровати. — Но мне понадобится твоя помощь. «Мне нужна твоя помощь» — единственная фраза, способная сделать Коула по-настоящему счастливым. Он мгновенно оживляется, вскакивает с кровати и сбегает по лестнице вниз. И Максвеллу, не успевшему даже переодеться, не остается ничего другого, кроме как последовать за ним. *** В Скайхолде есть целая пристройка, наполненная пучками сухих веток. Люди умирают здесь постоянно, и это уже давно ни для кого не новость, но Максвелл все равно замирает, когда Коул взламывает абмарный замок на двери, даже не подумав о том, что где-то поблизости может быть ключ, и открывает ее. Все разложено аккуратно. Старые ветки, более сухие, лежат ближе к двери. Дальше, в углу, ближе к небольшой печи, сушатся новые. Кто-то привозит их постоянно. Кто-то следит за тем, чтобы их хватало. Они сжигают тела на небольшой площадке рядом с крепостной стеной. Ветер помогает огню разгораться быстрее, а после — сметает пепел, заметает площадку снегом, делая ее идеально чистой, белой. Стоя здесь, можно ненадолго поверить, что смерти нет. ...третью охапку веток вместо Коула Максвеллу подает Хардинг. Погода сегодня ясная, и в свете утреннего солнца ее волосы выглядят еще более рыжими. А несколько седых волосков на их фоне видны совершенно отчетливо. Она полностью экипирована, будто готова в любой момент сорваться с места, толком ни с кем не попрощавшись. Западный Предел ждет, и, конечно же, Хардинг будет в числе первых, кто найдет там что-то важное. Она молчит. Позволяет себе обойтись без приветствий. Лелиана, возникшая за спиной Максвелла, когда приготовления почти подходят к концу, тоже не говорит ни слова. Посмотрев ей в глаза, он думает, что в их следующем споре на тему «люди — это разменная монета» им обоим будет о чем промолчать. Каллен ждет Максвелла у палатки на краю их полевого госпиталя. Кивает в знак приветствия и, кажется, о чем-то хочет сказать, но потом одергивает себя, понимая, что это будет не к месту. Максвелл невольно думает о том, что Коул, похоже, решил устроить пышные похороны и вытащил сюда всех, до кого смог достучаться, но больше никого вокруг не видно. Впрочем, Каллен как всегда выглядит так, будто не спит за весь замок. И этим утром его можно считать за легион. В палатке пахнет смертью, кровью, воском и травами. Максвелл хмурится, когда понимает, насколько здесь холодно, и чувствует сожаление, когда видит лицо умершего. Эльф, который лежит перед ним, молодой. Даже юный. Линии татуировок на его лице очень четкие, почти черные, будто сделаны совсем недавно. Еще предстоит выяснить, кто убил его и за что, но перед этим нужно сделать еще массу дел. Максвелл заворачивает его в одеяло и поднимает на руки. Каллен придерживает ткань палатки у входа, помогая выйти, но, наткнувшись на упрямый взгляд, не предлагает другую помощь, только молча идет следом. Максвеллу кажется, что его шаги тяжелее обычного, но сейчас не время думать об этом. Эльф в его руках легкий, почти ничего не весит, в отличие от груза ответственности, и все же, положив его на костер, Максвелл чувствует облегчение. Лелиана читает молитву, громко и звучно, ее голос разносится эхом и слышится, кажется, даже на заснеженных шпилях, но Максвелл не различает ни слова. Он чувствует запах масла, которым Хардинг поливает ветки, и отступает на шаг назад, когда разгорается огонь. Глядя в него, Максвелл думает о том, что гостевые комнаты подождут. Есть еще множество более важных вещей.